Александр Кашенцев
Волки и шакалы
– Так что же, придется теперь работать на дядю?
– Не совсем. Работа в колхозе предусматривает оплату необходимым в хозяйстве товаром.
– Мы и так все имеем, меняем на рыбу, мясо, шерсть.
– Это все мы раньше отдавали купцу, а теперь государству.
– Тогда ясно, ты решил вступить в колхоз?
– Придется, он сказал, что сдаст меня властям как офицера царской армии.
– Значит, опять уезжать.
– А куда теперь с тремя малыми детьми? Дальше мусульманский юг. Тем более он предложил мне быть председателем сельского совета, а эта должность оплачиваемая.
– Хорошо, если оплачивается, тогда вступай.
Не знал ещё тогда Кравцов, что колхоз отнимет у него все свободное время и только в воскресенье он будет свободен.
Скрипнула калитка, и послышался голос Квашни:
– Хозяин, мы вернулись!
– Сейчас я уложу гостей на сеновале и сбегаю к старикам, посоветуюсь, – Кравцов пожал жене руку и поднялся из-за стола, за ним поднялась и Даша с сыном, накрыла стол полотенцем.
– Пойду покормлю малышей, – сказала она.
Хозяин взял со стола лампу, и вся семья вышла во двор. Проводив хозяйку до двери хаты, Александр вместе с гостями прошел на соседний двор к сеновалу. Ночь высыпала полный небосвод звезд, дымной полосой прочертил небо Млечный Путь.
– Спать будете здесь, по маленькому можно сходить в угол двора, а по большому – сразу за калиткой направо туалет, воды выпить можно там же – рядом колодец с ведром полным воды, только не забудьте снова закрыть крышкой, а то наметет мусор. Ну что, поговорил с народом? – спросил он у Прокопия.
– Нет, – отмахнулся тот. – Одни бабы кивают на мужиков, которые то на рыбалке, то на сенокосе.
– Лето – такая страда, редко какого хозяина застанешь дома, – кивнул охотник. – Лампу вам оставлю, только осторожно с огнем.
Оставив гостей, Кравцов через основной двор вышел на улицу. Взошедшая полная луна хорошо освещала дорогу. Вдоль забора он дошел до подворья деда Широкого. Собака, спрятавшись в будке от комара, глухо заворочала, но, учуяв знакомого, с шумом вздохнула, вновь укладываясь на подстилку из соломы. Александр прошел к двери кухни, постучал. В окне тускло отсвечивал огонек лампы.
– Заходи, Сашка, уже заждались тебя, – послышался из-за двери голос старика.
– Ты прям, дедуля, колдун – видишь через дверь, – удивился, входя, Кравцов, перекрестился на икону в правом углу, сел на пустой табурет у стены.
Широкий ужинал – мягкий белый хлеб, икра, кувшин с вином, глиняная кружка стояли перед ним.
– Чего тут не знать, у тебя ведь гости остановились. Ну что ж, бери кружку на полке за занавеской, присаживайся к столу, наливай вина.
Кроме грубо сбитого стола, вокруг которого стояло три табурета, напротив двери деревянная кровать, накрытая шерстяными одеялами, пышная подушка лежала у изголовья. На стенах завешанные вышитыми полотенцами полки, в левом углу, несмотря на лето, недавно протопленная печь, стены чисто выбелены, над кроватью плюшевый с оленем ковер, здесь же – настенные с гирями часы тихо щелкают маятником.
Гость встал, взял на одной из полок глиняную кружку, налил себе и деду вина, пододвинул табуретку к столу, сел. Дед поднял кружку, стукнул по кружке Кравцова, отпил немного.
– Ну что ты думаешь насчет колхоза? – спросил он.
Александр рассказал о своем разговоре с Квашней. Небольшая керосиновая лампа со стеклянным колпаком отбрасывала причудливые тени на стены. Охотник вопросительно смотрел на деда Матвея, тот молча ел хлеб с икрой, допил вино, вновь налил.
– Значит, ты считаешь, что вступать в колхоз надо, хотя мы этого и не хотим?
– За нас решили новые власти, придумали, как воздействовать на несогласных.
– А если раз – и концы в воду? – хозяин провел ребром ладони по шее.
– На его место придет другой, и тогда уже точно половина села поедет в Сибирь.
– Хорошо хоть теперь излишки рыбы можно будет сдавать в колхоз в обмен на товар. А то, кроме шкур, и сдавать было нечего.
На том и порешили. Наутро у Кравцова состоялся еще один важный разговор.
Хозяин проснулся с петухами. Небо предрассветной синевой освещало двор. Одевшись, Александр сходил в туалет, умывшись, пошел кормить птицу, скотину. За ним, умывшись, вышла доить коров Даша. Квашня вышел с сеновала, почесываясь и отряхивая сено с волос, умылся в кадушке, достал из наружного кармана расческу, зачесал волосы назад, вернулся к сеновалу, вышел оттуда уже в фуражке.
– Что, не спится? Мы тут всегда встаем с рассветом, ведь летом один день весь год кормит, – сказал хозяин. – Сейчас жена соберёт на стол – завтракать будем.
Будущий председатель крикнул в проем двери сеновала:
– Хватит дрыхнуть, оболтусы, вставайте, а то проспите мировую революцию.
Двое милиционеров появились в дверях, на ходу застегивая широкие ремни, отряхивая волосы и надевая фуражки. Александр с ведром, полным молока, прошел в соседний двор, поставил на скамейку в летней кухне, сказал вошедшим следом мужчинам:
– Садитесь за стол, сейчас хозяйка придет.
Прокопий с молодыми людьми заняли места за столом под беседкой, сняли фуражки, положили рядом на лавки. Пришел хозяин, принес парное молоко, мед, хлеб, кружки.
– Сейчас Даша блины испечёт, а пока пейте молоко, – с этими словами наполнил кружки, отпил, заедая белым хлебом.
– Хозяйка сама хлеб печет? – спросил Прокопий Иванович.
– Конечно, сами.
– Очень вкусный, – похвалил он.
– Твой вопрос решился положительно – будет тебе колхоз, – кивнул Кравцов.
– Хорошо, детали обсудим после завтрака.
Даша вышла из кухни, неся широкую тарелку парящих блинов, пожелала всем доброго утра, поставила их на стол и ушла в жилую хату.
Сытно позавтракав, Квашня послал Петра на хозяйственный двор за бумагами, которые лежали в сумке вместе с седлами. Пока милиционер ходил, охотник сдвинул пустую посуду на край стола, смахнул рукой крошки на пол. Вернувшийся молодой человек принес офицерский кожаный планшет с откидывающейся крышкой на длинном шнурке. Будущий председатель колхоза открыл его, достал исписанный от руки листок бумаги.
– Это протокол собрания. Необходимо вписать сюда имена, фамилии, подписи селян, согласных вступить в колхоз, имя и фамилию секретаря, – пояснил он.
– А кто секретарь собрания? – спросил хозяин.
– Себя впиши, – сказал Квашня.
– В чем будет состоять моя работа?
– Сельский совет ведет учет населения села. Привезу тебе тетрадь, где будешь учитывать всех родившихся и умерших. В отдельной тетрадке будешь вести учет собственности села: кто сколько имеет земли, скота, строения.
– А зачем это? – спросил Семен.
Прокопий Иванович посмотрел на него так, как будто он лично его обидел. Молодой человек смущенно втянул голову в плечи.
– Товарищу милиционеру стыдно не знать работ В. И. Ленина, где он пишет, что главный принцип социализма – учет и контроль. За документами через месяц приедет Семен или Павел, – кивнул он на милиционеров. – Думаю, за месяц ты управишься. Потом зарегистрирую в области колхоз «Путь к коммунизму», получу план поставок, под это попробую выбить необходимые колхозу припасы. Приеду с женой и двумя детьми, временно проживем где-нибудь. Здесь есть свободные хаты?
– Есть на краю вдова, но у нее трое детей, мужа казаки порубили. Помогаем всем селом.
– Казаки красные или белые?
– Красные.
– Значит, за дело. Вот у неё и остановимся, потом построим хату, дом для правления колхоза, сельского совета, сараи для разделки и засолки рыбы, склад для хранения инвентаря.
– Для этого нужно много камыша, а его косят только зимой по льду.
– Ничего, у нас на Волге так же мало деревьев, так дома строим из самана, на крышу кладем шифер, – пояснил Прокопий Иванович, набивая свою трубку.
Так оно все и получилось – Квашня оказался хорошим руководителем с друзьями в Грозном, и уже через два месяца колхоз отправил первые бочки с засоленной рыбой. Вскоре построили дом председателю, контору, склады. Сбивали, смолили лодки, плели сети. Работа нашлась всем, даже женщинам. Конечно, были и недовольные, которые не хотели работать на чужого дядю, но председатель жестко расправился с такими – вызвал из Крайновки отряд милиции, и их с семьями увезли в Сибирь.
К войне хозяйство крепко встало на ноги – купили собственный баркас, стали выходить в море, ставить сети, купили автомобиль, трактор. В колхозном дворе работала своя кузница, стоял пресс для выжимки сока из винограда. Виноградники давали неплохой урожай. Стали регулярно привозить газеты, раз в неделю привозили почту, раздавали бесплатно прессу.
В один из осенних дней после создания колхоза, перебирая документы, проверяя списки селян, председатель сказал Кравцову:
– Не вижу здесь хозяина отары баран горца Ахмеда.
– Он не наш, к селу никакого отношения не имеет, кошару построил сам, овец завел, – ответил Александр.
– Тем не менее он кошару держит, пасет скот на земле колхоза и за это ничего не платит – непорядок.
– Его трудно сейчас застать дома – все время на выпасах, бараны ведь быстро съедают траву, все время приходиться перегонять на новые пастбища, и волков надо отваживать от стада, вот он с весны с ними, приходит только глубокой осенью.
– А чем же он кормит их зимой? – интересовался Прокопий Иванович.
– Косим камыш, листья отдаем ему, а стебли идут на строительство, печи топим, а когда зимой тепло, выгоняет на поля.
– Выходит, его почти никогда не бывает дома?
– Выходит, нет, только жена с детьми живет на кошаре.
– Вот с ними и поговорим.
Мужчины быстро собрались, покинули приспособленную под правление кухню вдовы, оседлали коней и двинулись вдоль Кардонки. Середина осени выдалась сухой, и поэтому они быстро доехали к кошаре. Во дворе, огороженном загатой из сухого колючего лоховника, была построена сама кошара – огороженный и крытый камышом большой сарай, рядом хата, выбеленная голубоватой известкой, круглые стекла окон, дверь открыта, проем завешен легкой марлевой занавеской. Спешились у открытых сбитых из жердей ворот, привязали к ним лошадей. Из проема двери кошары появилась большая лохматая собака, два раза с рычанием гавкнула, предупреждая хозяев, подошла, прихрамывая, к загате, остановилась, смотря желтыми умными глазами на приезжих.
– Это собака-волкодав, зовут Каз. Зимой волки порвали, вот и хромает. Ахмед оставил сторожить дом, так как она не может догнать убегающего барана, но не беспокойтесь – без разрешения не кинется, – предупредил Александр.
Откинулась занавеска, и из хаты вышла стройная женщина в черных одеждах, увидев гостей, прикрикнула на собаку. Недовольно ворча, животное развернулось и, недалеко отойдя, легло, положило голову на лапы, настороженно глядя на незнакомых людей. Из двери вышла маленькая, лет трех, девочка, черноволосая, в белом в синий горошек платьице, босоногая. Увидев незнакомых людей, обняла ногу матери, прижавшись к ней. Патимат через двор, плотно устланный овечьим пометом, подошла к воротам, погладила девочку по головке, успокаивая.
– Здравствуй, Александр, да хранит тебя Аллах, – приветствовала гостей хозяйка.
– Здравствуй, Патимат, здоровья тебе и твоим детям, пусть овцы всегда будут сыты и приносят по два ягненка, – традиционно ответил Кравцов. – Это председатель колхоза, хозяин всех этих земель Квашня Прокопий Иванович.
При этих словах председатель недовольно скривился.
– Земля принадлежит колхозу, на ней вы пасете своих овец.
– Моя не понимат, – ответила женщина.
– Она очень плохо говорит по-русски, – пояснил Кравцов.
– Тогда скажи ей, чтобы хозяин, как только приедет, явился в правление.
– Ты думаешь, я говорю по-чеченски? – усмехнулся Александр.
– Я понял, Ахмед ходить твоя? – спросила Патимат.
– Да, я жду его.
Вдруг одна из лошадей вскинулась, рванула уздечку, заржала. Тут обнаружился повод её беспокойства: черный зажаренный на солнце мальчуган в серых ободранных штанишках стоял сзади и острой палкой готовился вновь ткнуть животное в зад.
– Иса! – окликнула его мать по-чеченски. – Отойди от лошади, пока она не ударила тебя копытом.
Мальчишка улыбнулся, сел на палку и, изображая наездника, взбрыкнул ногами, умчался за кошару. Хозяйка, попрощавшись, развернулась и пошла в сад, взяв дочку на руки. Выросшие деревья позади двора блестели наливающимися яблоками, айвой, черно-синими сливами. Мужчины, отвязав лошадей, сели в седла и, развернувшись, поехали назад в село.
– Что ты посоветуешь делать? – спросил Квашня.
– Если ты насчет чеченца, то ничего, ведь ещё не известно, на чьей он земле – на твоей или другого колхоза, если ты его выселишь, то за него вступятся все его родственники, а у тебя семья, дети. Не забывай, что ты живешь в Чеченской области. Лучше нам зачислить его в колхоз, село выполнит его план, а за это он даст нам шерсть, сыр, мясо, шкуры.
– Хорошо, я подумаю, – ответил Квашня. На том и порешили.
Ахмед появился во второй половине осени, когда снег припорошил поля и пришла пора очередной стрижки овец. Кравцов собирался недолго, оседлал лошадь, и вместе они поехали к месту нахождения отары. Вокруг раскинулась серое с белыми проплешинами, заросшее голым низким кустарником и лоховником, поле. Пастух не боялся оставить отару без присмотра, надеясь на умных собак, которые не только не давали разбежаться овцам, но и защищали их от хищников.
Расседлав коней и отпустив их щипать сухой камыш на ближайшем озере, мужчины принялись ловить овец, накидывали на ноги петли, валили на сухую траву. Александр держал животное, а Ахмед большими острыми ножницами состригал густую желтую шерсть. Во время работы зашел разговор о председателе колхоза:
– Что можно от него ожидать? – спросил пастух.
– Думаю, он не опасен, ищет выгоды не только для колхоза, но и для себя, но и не жаден – дашь ему шерсть, мясо, шкуры – и он забудет о тебе.
– Выходит, мне придется еще и его кормить?
– Ты ведь сам понимаешь, что тебе или надо уходить, бросая хату, сад, если и убьешь его, пришлют другого, который приедет с милицией, и тогда без разбору всех сошлют в Сибирь, или отдать немного, но жить спокойно. Не тебе одному не нравится политика нашего государства – мы тоже хотим жить свободно и никому ничего не платить.
Стригли овец два дня, потом зарезали валуха[1], разделали тушу, собрали шерсть в мешки, вывезли на кошару. Немного шерсти привез себе Кравцов, также и председатель не остался в накладе.
Через два года построили здание школы и хату для учителя. Летом председатель привез худого, длинного, в очках молодого человека. Учителя звали Вениамин Самуилович Шварц, из немецких евреев, комсомольца, получившего у школьников прозвище «Веник». Вениамин сидел в телеге, груженной столами, лавками, доской для письма, стопками книг и тетрадей и всем необходимым для открытия школы. Первое, что он сделал, – переписал всех неграмотных селян, кроме стариков, предлагал всем учиться, опираясь на закон о всеобщем образовании. В первый день сентября в школу пришло много селян, как взрослых, так и детей. Окрыленный учитель провел показательный урок, в основе которого было восхваление политики партии, направленное на победу мирового коммунизма и отрицание догм церкви. На второй урок остались только дети – взрослые не пришли, сославшись на занятость. На первых страницах учебников были напечатаны портреты вождей партии. Комсомолец вел откровенную пропаганду атеизма, и в один из дней он пришел в пустой класс. Пришлось вновь обходить дворы, уговаривать отпустить детей учиться, но все отвечали ему отказом. Тогда Вениамин обратился за советом к председателю колхоза, который объяснил ему ошибочность построения уроков в селе, где свято чтили бога. Квашня лично поговорил с каждым колхозником, пообещав, что если они не пошлют детей в школу, то лишатся части трудодней. И только после этого Шварц стал действительно учить, осторожно касаясь вопросов религии. Но сама система наращивала пропаганду достижений партии: выпускалось много газет, журналов, в которых передовые рабочие, крестьяне под руководством мудрых вождей достигали больших результатов в труде, печатались новые деньги с символикой государства рабочих и крестьян. Прошел первый призыв в Рабоче-крестьянскую армию.
Насильственное создание колхозов привело к многочисленным восстаниям в центральной России. Особенно ожесточенное сопротивление коллективизации оказывали горские народы Кавказа.
Весной 1924 года началось массовое выступление горцев против политики властей выдвинуть своих кандидатов в местные советы. Чеченцы по призыву своих вожаков и мулл бойкотировали выборы, а кое-где разгромили избирательные участки с применением оружия. Восстание охватило значительные районы Чечни и Ингушетии. На его подавление была направлена дивизия войск ГПУ при поддержке артиллерии и авиации. Подразделения окружали аулы, предлагали сдать оружие и активистов, мулл, при отказе производилась бомбардировка жилищ, потом вновь объявлялся ультиматум. В результате восстание было жестоко подавлено в 1925 году.
В ноябре 1929 года в ЧИ АО[2] вспыхнуло новое восстание. Как подчеркивалось в докладе командующего войсками СКВО И. П. Белова и члена РВС округа С. Н. Кожевникова, адресованном Северо-Кавказскому райкому ВКП(б), и в Чечне, и в Карачаеве мы имеем не отдельные бандитские контрреволюционные выступления, а прямое вооруженное восстание целых районов (Галанчож), в котором все население принимает участие. В декабре того же года оперативная группа войск СКВО и подразделений ОГПУ начала операцию по ликвидации чеченских отрядов Ш. Истамулова в Шалинском и Урус-Мартановском районах, срывающих план коллективизации. В результате карательной операции было арестовано 450 человек, убито 60, изъято оружия современного стрелкового 290 ед., Шамиловского – 862 ед., охотничьего – 404 ед., холодного – 1 674 ед. Потери советских войск – 43 чел., из них убит и умер от ран 21 чел. В 1932 году крупное антисоветское восстание в Ножай-Юртовском районе. Повстанцы блокировали гарнизон РККА, находившийся в районе Бакой, через месяц восстание было подавлено.
Москва. Доклад командования СКВО о ходе подавления восстания в Чечне и Дагестане: «Отличительные черты подавления антисоветского восстания: организованность, массовое участие населения, исключительная жестокость повстанцев в боях, непрерывные контратаки, невзирая на большие потери при атаках, участие женщин и детей в боях».
1934 год. Чеченская и Ингушская АО объединены в единую Чечено-Ингушскую АО.
1936 год. Завершил работу XIII чрезвычайный съезд Советов СССР, принявший вторую конституцию СССР. Образование Чечено-Ингушской АССР.
По данным справки о результатах борьбы с террористическими группами, в период с октября 1937 года по февраль 1939 года на территории действовало 80 бандитских групп общей численностью 400 человек, более 1 000 человек находилось на нелегальном положении.
В этот период в ходе операции войск НКВД против повстанцев были арестованы и осуждены 1 032 человека, 746 беглых кулаков, изъяты 5 пулеметов, 21 граната, 8 175 винтовок, 3 513 прочего оружия.
Крупное антисоветское восстание возглавил в январе 1940 года Хасан Исраилов. К началу февраля повстанцы овладели Галанджоем, Саясаном, Чеберлоем и частично Шатоевским районом. Повстанцы вооружились за счет разоруженных и разгромленных карательных отрядов[3].
После очищения большинства горных районов от большевиков был созван вооруженный съезд в Галанджое и объявлено правление Временного народно-революционного правительства Чечено-Ингушетии во главе с Х. Исраиловым.
Доклад начальника НКВД Чечено-Ингушской АССР майора Рязанова на имя наркома внутренних дел СССР тов. Берии об усилении бандитизма на территории ЧИАССР: «Большинство участников групп пополняется за счет беглого преступного элемента из мест заключений и дезертиров РККА».
В 1936 году в центральных районах страны вследствие неправильной политики руководства – раскулачивания наиболее активных крестьян, закона о колосках, когда за десять колосков, вынесенных с поля, ссылали в Сибирь, разразился жестокий голод.
Перестали поступать хлеб и мука и в село Бирюзяк, но предприимчивые мужики нашли им замену. В озерах в обилии рос водяной орех чилим, все мальчишки собирали его на небольшой глубине, женщины очищали от жесткой кожуры, мололи на ручных мельницах, пекли лепешки, варили, жарили.
Однажды в начале лета у села появилась изможденная семья: небольшого роста, заросший бородой, черноглазый, лет тридцати пяти мужчина в потрепанной заячьей шапке-ушанке, грязном полушубке, стоптанных армейских ботинках, на руках он нес изможденную, худую, лет трех девочку, рядом шли еще четверо детей: старшая лет двенадцати вела за руку мальчика, еще двое мальчишек плелись сзади, изредка срывая и жуя стебельки травы. Все одеты в пропыленные с чужого плеча одежды, босиком. Грязные, завшивленные – всех объединяла сильная худоба.
– Ну, вот, скоро и придем, – шепотом утешал отец свой выводок. – Вон село, добрые люди дадут нам хлебца, молока.
Ободренные мальчишки вырвались вперед. Подойдя к первому двору, мужчина крикнул неожиданно громким голосом:
– Эй, хозяева, есть кто-нибудь?
На краю жил отделившийся от родителей внук деда Широкий Василий с женой Марией и с маленьким ребенком. Двор, как и у всех, разделен на хозяйственный, жилой, сад с виноградником и огородом.
На голос где-то в глубине залаяла собака. «Значит, не голодают, – подумал с надеждой мужчина, – собаки еще живые». Из-под навеса вышел коренастый молодой мужчина в простой рубахе с закатанными рукавами, черных брюках и коротких кожаных сапогах – сам хозяин.
– Здравствуйте, кто такие, что хотели? – строго спросил он. Все дети хором заголосили:
– Дяденька, мы есть хотим, три дня ничего не ели!
– Цыц, оголтелые, – прикрикнул отец. – Они по привычке, в Крайновке нас покормили, дали рыбки в дорогу, а хлеба и у них нет, покормите нас, Христа ради.
Из хаты вышла хозяйка, увидела детей, всплеснула руками.
– Милые мои, откуда вы такие? – выскочила на улицу, схватила на руки самого маленького.
– Маша! – предупреждающе воскликнул Василий. – Они вшивые, перелезут на нашего, – на что женщина только махнула рукой и быстро пошла во двор.
– Заходите, – крикнула она, обернувшись назад. – Сейчас я вас накормлю, у нас все есть, и много рыбы, молоко, и даже хлеб есть, а Ваня баньку истопит, выведем ваших насекомых.
Зашли под навес, здесь, кроме стола, скамеек, полок, печи, висела на веревках люлька, где на маленькой перинке, укутанная как куколка, спала розовощекая девочка, во сне пуская пухлым ротиком пузыри.
– Только потише, не разбудите маленькую, – предупредила Мария.
Была она невысокой, но крепкой, образ типичной русской женщины с русыми волосами под белым платком, голубыми лучистыми глазами, спереди платье закрывал цветастый фартук.
– Садитесь, – суетилась хозяйка, – сейчас на стол накрою.
– Не надо нам много есть, оголодали, – предупредил мужчина. – Почитай, уже месяц идем с Украины, как мамка умерла с голоду: все детям отдавала, похоронили и пошли. На хуторе уже, почитай, половина померла, поели всех собак и кошек, сейчас там и хоронить уже некому, – всхлипнул гость, вытирая слезы. Вслед за ним тихо заплакали и дети.
– Не плачьте, все будет хорошо. У нас места много, построите себе хату, рыбу будете ловить, охотиться.
– Меня зовут Кузменко Николай, а это Миша, Леша, Федор, Настя и Люся, – по очереди, начиная со старших, показывая на детей, представился мужчина. – А рыбу ловить и охотиться я не умею – мы в полях зерно растили.
– Ничего, немного отдохнете, а потом пойдете в колхоз, председатель пристроит к делу, – передав маленького отцу, хозяйка достала горячее топленое молоко, лепешки, разлила по кружкам, положила в каждую по ложке меду.
– Пусть хозяин занимается своими делами, мы сами баню протопим, постираемся, только покажи, что надо делать.
Николай снял шапку, обнажив слипшиеся рыжие грязные волосы, положил рядом на лавку. Перекрестившись, семья принялась за еду. Все выставленное на стол быстро исчезло, и голодные дети с жалостью смотрели на отца.
– Нет, хватит, – решительно сказал он, – умереть можете. Сейчас моемся, а потом тетя угостит нас ещё, только не знаю, чем мы будем благодарить добрых людей. Правда, у меня есть полушубок, все равно он летом не нужен.
– Ничего нам не надо, у нас все есть, – отказалась Мария. – Пойдемте со мной.
Недовольные дети, похватав свои немудреные пожитки, поплелись вслед за отцом и хозяйкой. За двором в саду стояла баня из камыша, обмазанная глиной и выбеленная. Из трубы уже поднимался дымок. Василий принес два ведра воды из реки, которая текла за садом и виноградником.
– Ты покажи, что надо делать, а тут мы сами управимся, – попросил отец.
– Хорошо, баню мы топим камышом – вон снопы рядом стоят.
И правда, прислоненные к задней стороне хаты, стояли связанные в снопы стебли камыша. Печка бани топилась снаружи, длинный пучок камыша с одного конца горел в печи. На боковой стене баньки на вбитых гвоздях висела желтая рыба в связках по десять штук.
– Как только огонь выйдет наружу, нужно сноп пододвинуть снова в печку. Обычно одного снопа хватает, чтобы закипятить воду и прогреть баню. Устраивайтесь, а мне надо отремонтировать садок для свиней, а то вот скоро сломают.
– А рыба здесь зачем? – спросил Кузменко.
– А это прошлогодний судак, червь побил, теперь только в бани сжигаем, горит хорошо, только коптит и воняет.
Развернувшись, Василий пошел на хоздвор. Маленький Леша, увидев висящие на дереве зеленые яблоки, подбежал, сорвал одно, надкусил и, скривившись от кислоты, начал быстро жевать. Старшая девочка, увидев это, выхватила огрызок из грязных ручонок и забросила далеко в загату. Малыш обиженно заревел.
– Тетя сказала, что еды здесь всем хватит, вечером она опять всех накормит, а сейчас нельзя – животик будет болеть, – утешала она малыша. Но тот не унимался и обиженно хлюпал носом.
Вот прогорел последний камыш, и отец, не обращая внимания на детей, вошел в баню. Здесь сразу была небольшая прихожая, справа вбитые в стену на широкой доске гвозди под вешалку для одежды, здесь висело полотенце и несколько длинных рубах, видимо, добрая хозяйка принесла специально для гостей. Вход в парную плотно закрыт деревянной дверью, за ней небольшая пышущая жаром комната с деревянными полками, в углу чан с горячей водой, ведро с холодной, на полке деревянная шайка, рядом брусок мыла, мочалка из специальных сортов тыквы, в углу дубовый веник, в ведре деревянная большая кружка. Семья разделась в предбаннике, только отец остался в штанах, пошли мыться. Николай намыленной мочалкой счищал грязь с детей и смывал разведенной в деревянной шайке водой, старшие дети помогали отцу, грязную воду сливали прямо на деревянный пол, и она сквозь щели и отверстие в стене утекала в сад. Едкое мыло попало в глаза детям, и все дружно заревели. Но вот помывка и закончилась, и Николай вывел всех в прохладный предбанник, вытерлись полотенцем, старшие оделись в приготовленные одежды, а маленьких голыми отец отправил в сад, наказав Люсе присматривать за ними, а сам остался мыться и стирать одежду.
Вечером все вновь собрались в летней кухне за столом, на этот раз здесь была уха с жирными кусками красной рыбы, чай с молоком и маслом, немного вина, в вазочке невиданная роскошь – колотый сахар, только лепешек было вновь мало. Наевшиеся дети засыпали прямо за столом. Им хозяйка постелила в зимней кухне на кровати, а для Николая положили несколько шкур прямо на пол. Вместе с Василием они перенесли туда детей, а Кузменко взялся помогать хозяину по хозяйству: натаскал в баню и для скота воды, дотемна рубил кустарник для печи.
На другой день по совету Марии Николай напросился на постой ко вдове, и вся семья перешла туда жить. Вскоре их приняли в колхоз. На первое время его поставили помогать рыбакам. Мужчина оказался работящим, хозяйственным, и вскоре они объединились со вдовой в одну семью.
* * *
«Летом 1936 года пришла плохая весть – неурожай зерновых. От засухи пострадал и картофель. Неурожай, однако, был лишь предпосылкой продовольственного кризиса! Главную роль сыграли заготовки. После отгрузки зерна государству и создания семенных фондов колхозы остались без хлеба. Максимальная выдача на трудодень по недородным районам составила 1–1,5 кг зерна. Во многих колхозах крестьяне получали по 300–600, а то и вовсе по – 100–200 г зерна на трудодень»[4].
«Засуха и недостаток зерна породили мясную проблему. Из-за отсутствия кормов осенью 1936 года началось истребление скота… У колхозов не было денег, чтобы купить корма. К концу осени скот кормили соломой, снимаемой с крыш»[5].
«В конце зимы и весной в целом ряде районов начался голод. В пищу шли суррогаты: в муку добавляли головки от льносемени, жмых, дуранду, толченую лебеду, желуди, траву. Ели кошек, собак, трупы павших, больных животных. Люди нищенствовали, пухли от голода, умирали. Зарегистрированы случаи самоубийства из-за голода. Школы не работали, учителя бедствовали, да и опухшие дети не посещали занятий. Выросла детская беспризорность. Эпидемии – спутник голода. В Ярославской области и Мордовской АССР весной 1937 года вспыхнул сыпной тиф… Наиболее тяжелое положение сложилось на Волге. К началу весны 1937 года 60 из 80 районов Куйбышевской области были охвачены «продзатруднениями». В 36 районах НКВД отмечал случаи употребления в пищу суррогатов, в 25 – опухания от голода, в 7 зарегистрировано 40 случаев смерти от голода»[6].
* * *
Александр Кравцов и Ахмед Азагоев не то чтобы дружили семьями, но зимой вместе ходили на охоту – били волка, лося, кабана, хотя мусульманин и не ел мяса, шкур не брал. Как он говорил: «Дикий кабан – достойный соперник смелому охотнику».
На стрижку овец пастух всегда приглашал Александра, который брал с собой и старшего сына. Мальчишки знали, чем заняться вокруг отары: катались на овцах, со смехом падали с них, пытались оседлать и собак, на что те беззлобно рычали, а когда сорванцы доставали, несильно прикусывали то за руку, то за ногу. Мальчики, изображая лихих кавалеристов, палками срубали головки репейника. Вместе же в восемь лет поступили в школу, где учились четыре года.
Однажды недалеко от села в камышах нашли старую заброшенную крепость. Глиняные стены и строения давно обвалились, остались лишь холмики да небольшой квадратный вал. Стали копать: нашли ржавые лезвия сабель и кинжалов, стволы кремневых пистолетов и ружей, потемневшие человеческие кости. Взрослые, увидев все это добро, строго наказали юным археологам, чтобы те не тревожили память предков. Старики сказали, что здесь раньше проходила граница между российскими войсками и горцами, и крепость, видимо, оборонял сам Шамиль.
Вскоре стали возвращаться демобилизованные из армии молодые мужчины, перекованные новой властью, многие из них вступили в комсомол. Молодежь все более принимала идеи коммунизма. У Александра уже была большая семья – четыре сына и дочь.