Александр Кашенцев
Волки и шакалы
– Воевал в мировую, имею два креста, пожалован за храбрость младшим офицерским чином, демобилизован по ранению, – объяснил Александр, показывая левую руку без двух крайних пальцев.
– А у кого в селе имеется винтовка? – спросил Чалый.
– Мне неизвестно, у меня есть английский карабин, но последний раз я из него стрелял зимой, когда охотился на волка. Если хотите, принесу.
– Да уж принесите, – согласился милиционер.
Кравцов встал, прошёл в ту хату, где была спальня, вынес короткое, хорошо вычищенное оружие, протянул Чалому, тот осторожно взял карабин, открыл затвор, понюхал, заглянул в ствол.
– Да, действительно, из него не стреляли минимум три месяца, – объяснил он, возвращая оружие. – Хорошая ухоженная машинка, у нас такие не делают, только патроны дорогие, да сейчас купцы за деньги что хошь привезут.
Кравцов осторожно положил изделие английских мастеров у края стола.
– Квасов был до революции уголовником – грабил банки, богатых граждан, за что и сидел в тюрьме, где приобщился к революционному движению, после Октября вступил в партию, руководил группой по сбору продовольствия в деревнях, участвовал в экспроприации богатых, где был замечен в присвоении изымаемых средств, за что и был назначен в эту глушь оперуполномоченным, – рассказал Иван Иванович.
– А у кого в селе еще есть нарезное оружие? – вновь спросил Рябой, отпивая из кружки чай.
– Нет ни у кого, стоит очень дорого, этот карабин, как я уже говорил, привез с фронта, а то бы мне не видать его как своих ушей, – и обратился к Чалому: – Как известно, партия брала средства на революцию не только со взносов членов. Экспроприация – это тоже грабеж, только с одобрения государства.
– Но не надо оскорблять партию и революцию. Надо было чем-то кормить голодных людей, – возмутился Рябой, хватаясь за кобуру револьвера.
– Не горячись, Сергей, – одернул молодого милиционера оперуполномоченный. – Мы здесь ведем расследование, а политическими пусть занимается ГПУ.
Его товарищ, поняв, что допрос окончен, протянул листок и ручку Александру.
– Подпиши и напиши: «С моих слов записано верно и мною прочитано», – а если неграмотный, то поставь отпечаток пальца.
– Я закончил три класса церковноприходской школы, – хозяин взял из его рук протокол, перьевую ручку, обмакнул в чернила и, внимательно прочитав, подписал.
Гости допили чай, поднялись.
– Может, еще чаю? – спросила подошедшая Даша.
– Нет, спасибо, нам еще надо допросить Ахмеда, – отказался старший.
Рябой взял исписанный листок из рук Кравцова и вместе с письменными принадлежностями спрятал в планшет.
– Вряд ли вы его сейчас найдете, – пояснил охотник. – Он летом вообще не бывает дома – пасет своих овец, а его жена не понимает по-русски.
Милиционеры попрощались и, сев в седла, направились к кошаре, но, как и сказал Александр, хозяина на месте не оказалось, а Патимат ничего вразумительного не сказала.
Расследование убийства Квасова зашло в тупик. У всех, кто имел нарезное оружие, было крепкое алиби, а близость к месту трагедии села Крайновка указывало на то, что к убийству причастны местные.
Глава 4. Красное колесо
Одной из важнейших задач партии и хозяйственного руководства страной на рубеже двадцатых-тридцатых годов стало вовлечение в процесс индустриализации сельского населения. Это предполагало насыщение рынка дешёвыми промышленными товарами, в которых нуждалось крестьянство, и получение в обмен так необходимых сырья и хлеба.
Сталин и его окружение пошли по пути, наиболее простому для них и трудному и медлительному для деревни. Решено было форсировать коллективизацию с целью безвозмездного получения хлеба, но не путем продналога, а через обязательные поставки. В декабре 1927 г. состоялся пятнадцатый съезд ВКП(б), за которым в литературе на долгие годы закрепилось название «съезда коллективизации». В действительности на съезде речь шла о развитии всех норм кооперации, о том, что перспективные задачи «постепенного перехода к коллективной обработке земли будут осуществляться на основе новой техники (электрификация)», а не наоборот. Ни сроков, ни тем более единственных форм и способов кооперирования крестьянских хозяйств съезд не устанавливал. Точно так же решение съезда о переходе к политике наступления на кулачество имело в виду последовательное ограничение эксплуататорских возможностей и устремлений кулацких хозяйств, их активное вытеснение экономическими методами, а не методами разорения или принудительной ликвидации.
Наиболее значимым и очевидным доказательством правильности «курса на коллективизацию» и необходимости его форсированного осуществления считался хлебозаготовительный кризис, возникший зимой 1927–1928 гг. и преодоленный в результате коллективизации. Для Сталина кризис хлебозаготовок объяснялся «кулацкой стачкой» – выступлением выросшего и окрепшего в условиях НЭПа кулачества против советской власти. На самом деле кризис хлебозаготовок возник как результат рыночных колебаний. Сокращение же государственных хлебозаготовок создало угрозу планам промышленного строительства, осложнило экономическое положение, обострило социальные конфликты в городе и деревне. Ситуация начала 1928 года требовала взвешенного подхода. Однако в тот момент сталинская группа уже добилась большинства в политическом руководстве и пошла на слом НЭПа. Стало широко практиковаться применение чрезвычайных мер насилия по отношению к крестьянским массам. Из центра на места последовали подписанные Сталиным директивы с угрозами в адрес партийных руководителей.
Тон этой кампании был задан Сталинской поездкой по Сибири в январе – феврале 1928 г. Во время его инспекции были сняты с работы и исключены из партии десятки местных работников за «мягкотелость», «примиренчество», «срастание с кулаками» и т. д. Теоретическим обоснованием форсирования коллективизации явилась статья Сталина «Год великого перелома», опубликованная 7 ноября 1929 г. В ней утверждалось, что в колхозы якобы пошли в основном середняцкие массы крестьянства, что в социалистическом преобразовании сельского хозяйства уже одержана «решающая победа» (на самом деле в колхозах тогда состояло 6–7 процентов крестьянских хозяйств, притом что 1/3 части деревни составляла беднота. Нарушение законности, произвол, насилие в ходе проведения коллективизации вызвали открытые протесты крестьян вплоть до вооруженных восстаний. В 1929 году было зарегистрировано 1 300 «кулацких» мятежей. Следующий шаг на пути усиления гонки за «темпом коллективизации» был сделан на ноябрьском съезде ЦК ВКП(б) 1929 г. Задача «сплошной коллективизации» ставилась уже перед целыми областями. Руководители парторганизаций Северного Кавказа, нижней и средней Волги, Украины стали брать своего рода «обязательства» по проведению коллективизации за год – полтора к лету 1931 г. Но эти обязательства были признаны недостаточными. Как результат, часть руководителей провозгласила на местах лозунг «бешеных темпов коллективизации». После принятия 5 января 1930 г. ЦК ВКП(б) постановления «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» уровень коллективизации стал стремительно расти. В начале января 1930 г. в колхозах численность – 20 процентов крестьянских хозяйств, к началу марта – свыше 50.
Форсированная коллективизация проводилась одновременно с раскулачиванием – невиданной по масштабу репрессивной кампанией. По данным комиссии СНК СССР «о тяжести налогообложения», в 1927 г. в стране насчитывалось 3,9 % кулацких хозяйств (около 900 тыс. хозяйств в абсолютном исчислении). 62,7 % приходилось на долю середняцких, 22,1 % – бедняцких и 11,3 % – пролетарских хозяйств. В ходе насильственной коллективизации стали раскулачивать не только кулаков, но и середняков – тех, кто еще не хотел вступать в колхозы. Число «раскулаченных» во многих районах достигало 10–15 % крестьянских хозяйств.
Лето 1930 года на юге выдалось жарким – только ветерок с моря (моряна) приносил заметную прохладу. Мужики косили траву на сено, свозили на телегах во дворы. Хорошего покоса рядом на солончаках не было, поэтому приходилось возить издалека. Бабы работали в огородах, смотрели за хозяйством.
В один из таких дней в село с очередным торговым обозом на лошадях в сопровождении двух милиционеров приехал мужчина лет сорока, на голове фуражка-шестиклинка, красная рубаха с длинным рукавом расстегнута до пояса, открывала широкую волосатую грудь, коричневые пропыленные брюки заправлены в короткие кожаные сапоги. Из-под фуражки на висках и сзади свисали аккуратно подстриженные седые волосы. Широкое скуластое лицо с ямкой на подбородке, серые глаза и нос картошкой выдают человека, рожденного в центральной России. Мужчина грязно-серым платком в крупной руке вытирал обильно выступающий на лбу пот.
Остановился небольшой обоз, как всегда, в центре села. Купец с помощником быстро расставили раскладные столы, разложили на них привезенный товар: рубашки, платья, обувь, разную мелочь, необходимую в хозяйстве. К ним стали подходить бабы и любопытные ребятишки. В селе в воскресенье обычно все жители не работали, только мужики спешили сделать припасами на зиму. Старики сидели в тени белолистого тополя на завалинке и с любопытным прищуром поглядывали на приехавших.
Милиционеры и приехавший с ними мужчина спешились, ослабили у лошадей подпруги, обтерли бока пучками здесь же сорванной травы. Пожилой же человек, прихрамывая, подошел к старикам, поздоровался с каждым за руку. Он оказался невысокого роста, но широкоплеч, небольшой животик нависал над тонким кожаным ремнем.
– Меня зовут Квашня Прокопий Иванович, – представился мужчина.
– А кто ты такой будешь, мил человек? – спросил самый старший дед Мирон.
Между тем Прокопий Иванович не спеша достал из кармана потертую деревянную трубку, кисет, набил ее табаком, сунул в рот. Спрятал кисет, достал коробок спичек, раскурил, убрал и спички и, глубоко затянувшись, выпустил клуб дыма.
– Меня назначил к вам обком партии председателем рыболовецкого колхоза, родом я из Ставрополья, из крестьян, в партии с 18-го года, воевал в мировую, гражданскую, получил ранения, – взглядом показал на ногу.
– А у нас, дорогой товарищ, и колхоза-то нет, – усмехнулся в бороду дед, опираясь обеими руками на неизменный посох.
– Для того я и приехал. Соберем собрание и решим всем народом, быть колхозу или нет, – Квашня вновь потянул дым из трубки.
– А если народ откажется? – прищурился старик.
– Почему откажется? Ведь преимущества передовых методов хозяйствования налицо. Вот сможешь ли ты купить, к примеру, баркас?
– Нет, да и зачем он мне?
– Как зачем? А выходить в море, ловить рыбу там? Да и до Крайновки морем два часа ходу, – мужчина вновь затянулся, выбил пепел из трубки о плетень и спрятал ее в карман.
– Оно, конечно, в Крайновку ходить хорошо, а в море ловить рыбу нам ни к чему, ее и в речке полно.
– Для того чтобы купить баркас, – терпеливо объяснял Прокопий Иванович, – нужно сдать государству очень много рыбы, одному столько не наловить, поэтому трудящиеся и объединяются в колхозы. И еще государство обеспечивает сетями, лодками и всем необходимым, также колхозники в специальных магазинах на трудодни могут получить любой необходимых в хозяйстве товар.
– Значит, получается, что колхоз собирается для того, чтобы кормить дармоедов в Москве? – спросил рядом сидящий старик.
– Но, ты, старый, не заговаривайся, за такие слова можно и уехать в Сибирь тайгу рубить. Кормить мы будем рабочих в городах, которые делают различные полезные товары, – возмутился приезжий.
– А ты мне больно не грози, я до Сибири не доеду – умру скоро.
– Да ты, Федор, уже который год помирать собираешься, – сказал Мирон.
– В общем, так, – рубанул воздух рукой Квашня, – соберем собрание, а там народ и решит, быть колхозу или нет.
– Когда же ты, мил человек, собрание собрался проводить? Ведь лето же, мужики кто на покосе, кто на охоте, а кто и на рыбалке, почитай, одни бабы и ребятишки в селе и остались, – дед кивнул в сторону собравшихся возле купца баб, увлеченно перебирающих товар и с любопытством посматривающих в сторону приезжих.
– Ничего, время еще есть, месяц дали для создания колхоза. Обойду все дворы, когда хозяева будут дома, опрошу. Остановиться здесь есть где?
– У нас люди гостеприимные, – кивнул старик, – в любом дворе тебя накормят, спать положат.
– Я же не бесплатно, у меня есть деньги.
– Это будешь с хозяином договариваться, – остановил он Прокопия.
Будущий председатель колхоза, оставив стариков обсуждать новость, подошел к женщинам поговорить о волнующем его вопросе, но те только пожимали плечами, ссылаясь на мужчин. Он, плюнув с досады, взял свою лошадь под уздцы и повел ее в конец села, где был срыт удобный спуск к реке, где селяне поили свой скот. За ним повели своих лошадей и приехавшие с ним милиционеры. Глинистый берег был утыкан разнообразными копытами животных, в прибрежных камышах квакали лягушки. Тонкие стебли водных растений вздрагивали от ударов проплывающих мимо рыб, то тут, то там с плеском на поверхность выскакивали подводные охотники, хватая пролетающих низко неосторожных насекомых. Крупная белая цапля неподвижно застыла на одной ноге, поджидая добычу, увидела подходящих людей, тяжело с места взмыла в воздух.
Напоив лошадей, мужчины их расседлали в росшей рядом акациевой рощице, пустили пастись, а сами расстелили попоны на траве в тени деревьев. Квашня, развязав один из привезенных мешков, достал нехитрую еду: сало, вареные яйца, хлеб, вареную в мундирах картошку, небольшую алюминиевую флягу с вином, – разложил все это на чистом белом полотенце, достал нож в чехле, вынув его, порезал сало тонкими ломтиками, пригласил к импровизированному столу попутчиков. Скромно пообедав и отпив понемногу густого вина из фляжки, Прокопий вытер руки о носовой платок, собрал хлебные крошки и скорлупу в чистую тряпицу, завязал в узелок, убрал вместе с флягой в мешок и, подложив под голову седло, лег в тени дерева, наказав, если он уснет, милиционерам разбудить его в случае появления кого-нибудь из мужиков. Молодые люди также легли рядом, о чем-то тихо переговариваясь. Солнце уже перевалило за горизонт, его лучи с трудом пробивались сквозь листву. В ветвях, прыгая с ветки на ветку, чирикали воробьи. Слабый ветерок доносил запахи прелого камыша, цветущей травы, рыбы.
Разбудили его, когда светило склонилось к вечеру. Достав из кармана брюк серебряные именные часы на цепочке, он щёлкнул крышкой, стрелки на циферблате, украшенном красной звездой, показывали половину шестого.
– Товарищ Квашня, – сообщил белобрысый веснушчатый солдат, показывая рукой в сторону села, – какой-то мужик подъехал на телеге, сено привез.
Будущий председатель встал, закрыв крышку часов, положил их в карман, отряхнул одежду, посмотрел в указанном направлении. И действительно, к окраине села, запряжённая волами, подъезжала груженная сеном телега, сидевший на самом верху стога мужчина длинной палкой направлял животных по дороге. Вот воз подъехал к одному из дворов, возчик ловко соскользнул вниз, прихватив с собой деревянные вилы и шест, перекинул их через стоящий рядом плетень, потом схватился за оглоблю телеги, остановил ее, открыл плетеные ворота на кожаных петлях, завел быков вместе с сеном во двор.
Прокопий по военной привычке поправил рубаху под ремнем, собрав все складки сзади, надел упавшую во время сна фуражку на лысеющую голову, наказав спутникам собрать имущество и лошадей, и зашагал широкими шагами в сторону открытых ворот. Он подошел к ним, когда хозяин их уже закрывал.
– Здравствуйте, хозяин, – приветствовал он мужчину, протягивая ему руку для рукопожатия. – Я товарищ Квашня Прокопий Иванович, меня обком партии направил к вам организовать колхоз.
– Я Кравцов Александр, живу здесь, – пожимая руку, ответил хозяин. – А от меня что вы хотите?
– Об этом как раз я и хотел поговорить.
– Хорошо, подождите, пока я разгружу сено, завтра надо отдать телегу, сейчас все заготавливают корм для скота, а возим по очереди, у нас телега всего одна на село. Завтра будет вывозить свое Широкий Николай.
– Поздно вы вывозите, ведь покос окончился в мае? – удивленно спросил Квашня.
– Так скосили в мае, пока сено просохло, бабы собрали в стожки, выстоялось, вот только сейчас и вывозим, да и место в сеновале освободилось, – объяснял Александр.
Тем временем милиционеры, собрав лошадей, подвели их ко двору.
– Чтобы быстрей разгрузить сено, мы тебе поможем, – предложил Прокопий.
– Хорошо, тогда я буду подавать сверху, а вы укладывайте на сеновал, – согласился хозяин. – А коней твои ребята пусть пока привяжут у изгороди на улице.
Подворье Кравцова состояло из двух половин – одна жилая, где расположены выбеленные известкой хаты, на второй – хлева для животных, сеновал, сарай для инструмента. Одна половина от другой отделена стеной жилой хаты и забором из камышовых матов, от соседей двор также огорожен камышом. В хозяйственном дворе под навесом сложены нарубленные тонкие прутья кустарника гребенчука для топки печей, а также сушеный навоз для этих же целей, под ногами крутились куры в надежде порыться в свежем сене – поискать насекомых. Здесь же в дальнем углу будка с лежащей в ней собакой – большим желтым волкодавом на тяжелой цепи, кольцом зацепленной к длинной, на весь двор проволоке, по которой собака и бегала, сейчас же цепь была накинута на прочный вбитый в землю штырь. У носа собаки лежали обгрызенные добела кости, она как будто спала, только уши шевелились, улавливая малейшую опасность. Все ее положение говорило о готовности в любую секунду защитить хозяев. За двором, огороженный загатой из сложенных плотно веток колючего лоховника, сад с виноградником и огородом упирается в речку. Спереди ограда, уже плетенная из ивы.
В это время хозяин выпряг вола, завел его под навес и, привязав его к специально здесь врытому столбу, кинул ему охапку сена, поставил рядом ведро с водой. Животное сначала шумно высосало воду, затем, вздохнув, принялось жевать сухую траву. Александр с помощью милиционеров подтянул телегу ближе к сеновалу и сначала закинул на копну вилы, затем запрыгнул туда сам, используя для этого шест.
– Парни, – крикнул он солдатам, – возьмите на сеновале еще вилы. Я буду скидывать сено, а вы туда же его и перекидывайте, – и, наколов небольшую копешку, скинул ее на землю, один из милиционеров ловко подхватил и перенес ее на место, другой же стал утаптывать сено в копну. Будущий председатель остался не у дел со своей раненой ногой.
– Вы бы, Прокопий Иванович, пошли на жилой двор. Там под беседкой прохладней, а Даша угостит вас холодным квасом, – крикнул сверху Кравцов.
Квашня послушался совета и через деревянную калитку прошел в соседний двор. Миновав забор, он осмотрелся – просторный, чисто выметенный двор перекрывали длинные, создающие тень, с крупными зелеными гроздьями лозы, подвязанные к натянутым между хатами проволоками. Посреди двора был вкопан деревянный стол на двух ножках, рядом две длинные также врытые скамейки. По обе стороны двора хаты со вмазанными закругленными стеклами окна, закрытые изнутри белыми занавесками. С правой стороны хата для взрослых и детей около восьми метров в длину, с левой – зимняя кухня, рядом под навесом – летняя, с большой глиняной печью в середине, здесь же под навесом на деревянных полках различная кухонная утварь: глиняные горшки, чугунные сковородки, деревянные кадки с водой, миски и плошки, ножи, деревянные расписные ложки. Здесь же умывальник из начищенной латуни, на печке блестящий самовар, рядом у стены врытый стол, зев печки закрыт тяжелой металлической дверцей. Оттуда несло хлебным и мясным духом, видимо, горячий ужин дожидался своего хозяина.
Прокопий присел за стол, покрытый клеёнкой с большими красными цветами, снял фуражку, открыв покрытую редкими волосами седеющую неровно подстриженную голову, аккуратно стряхнув ее, положил рядом на скамейку, достал трубку, кисет, набил ее табаком, достал спички, прикурил, с удовольствием щурясь, выпустил густой клуб дыма, убрал коробок в кисет и все положил в карман. Отодвинулась занавеска на одном из окон, за ним мелькнуло лицо женщины. Через некоторое время из двери этой хаты вышла хозяйка и, посмотрев на гостя, спросила:
– Может, квасу или вина, пока Саша разгрузит сено?
– Пожалуй, квасу в такую жару, – согласился будущий председатель, посмотрев на ладную, немного полноватую фигурку хозяйки, одетую в застегнутое спереди наглухо голубое длиннополое платье, подпоясанное цветастым передником.
Женщина, улыбнувшись, кивнула и скрылась за дверью кухни. С улицы раздалось протяжное мычание идущих с пастбища коров, в ответ отозвались оставленные во дворах телята, ветерок донес запах навоза, смешанный с парным молоком. Даша, выйдя из кухни, поставила перед Прокопием запотевший кувшин и глиняную кружку, налила в нее пахнущего хлебом и медом темного кваса, сказала:
– Пейте на здоровье, а мне надо встречать коров и доить их, – повернувшись, вышла на улицу.
Будущий председатель, сделав еще несколько глубоких затяжек, выбил пепел на землю, убрал трубку в кисет, отпил резкого сладковатого напитка. Его характер честного и прямого коммуниста не понравился руководству обкома партии, и ему поручили организацию колхоза здесь, в этой глуши, и он, как всегда, со всей ответственностью решил выполнить это задание. Заходящее солнце подсветило розовым редкие облака, на озере сначала несмело квакнула одна лягушка, отозвалась другая, и вот целый хор выводил свои рулады.
Прошло около получаса, квас в кувшине закончился, с заднего двора вышли раскрасневшиеся с работы милиционеры, присев за стол, потянулись за кувшином, но, найдя его пустым, разочарованно вздохнули. Во дворе появился хозяин, взял пустую посуду, сходил в кухню, принес наполненным и еще три кружки, налил в них розовое вино.
– Выпейте, а пока умоемся перед ужином, – сказал он и, подавая пример, выпил.
– Вроде как сейчас праздника нет, – возразил Квашня.
– Так вино еще молодое, из чистого виноградного сока, мы пьем понемногу вместо воды, когда жарко.
Гости дружно выпили кисловатый пахнувший виноградом напиток. Хозяин пошел в угол двора, где над ведром висел блестящий начищенной латунью умывальник, рядом на деревянной полочке лежало желтое мыло и висело синее полотенце. Все мужчины по очереди подходили к нему, умывались и снова занимали места у стола. Из соседнего хозяйственного двора пришла Даша с ведром молока, накрытым белой марлей, вошла в дверь кухни, вышла оттуда уже без ведра, пошла в летнюю кухню, отодвинула заслонку печи, достала оттуда закрытую крышкой кастрюлю, принесла, поставила на стол, потом там же взяла миски, половник, деревянные ложки, каравай хлеба, небольшой кувшинчик со сметаной, сложив все это на расписной поднос, составила все перед гостями.
– Солнышко, принеси-ка нам еще вина, – попросил ее Александр, протягивая кувшин. Взяв его, хозяйка вновь пошла в зимнюю кухню.
Пока она ходила за вином, он разлил по мискам красный пахнущий травами и мясом борщ, разломил хлеб, перекрестившись, предложил гостям начать ужин.
– Кладите сметану, поедим, потом поговорим о деле, – сказал он.
Вернувшись, жена Александра поставила на стол вино и ушла вновь на хозяйственный двор.
– Отчего хозяйка с нами не ужинает? – спросил Квашня.
– Не положено сидеть ей с незнакомыми мужчинами, – ответил Кравцов.
– У нас сейчас равенство, – вступил в разговор один из милиционеров.
– В чужой монастырь со своим уставом не ходят, – осадил его Прокопий Иванович и, показав рукой сначала на рыжего и высокого, представил: – Это Семен, а это, – показал на чернявого, – Павел, оба комсомольцы, представили их меня охранять, хотя какие из них охранщики, сколько их полегло в гражданскую.
Между тем хозяин вновь разлил вино, поднял кружку.
– Давайте выпьем за тех, кто погиб в Гражданскую.
– Что, и за белых тоже? – возмутился Семен.
– А ты был там? – спросил Александр. – Все они русские люди, – и выпил.
За ним также выпил Квашня, а затем с небольшой задержкой и милиционеры. Все дружно принялись хлебать наваристый борщ. Когда с ним было покончено, Даша принесла отварного малосольного осетра и небольшую миску черной икры.
– Неплохо живете, – произнес будущий председатель колхоза, намазывая ломоть хлеба черной икрой, допил вино, закусил получившимся бутербродом.
– Река кормит, озера, не голодаем, – ответил Александр. – Держим коров, кур, охотимся понемногу.
Гости положили себе по куску желтой истекающей жиром рыбы, за столом воцарилась тишина, прерываемая только звуками поглощаемой пищи. Наконец мужчины насытились. Квашня достал трубку, набил табаком, прикурил от спички, кусочек обгорелого дерева засунул за тыльную сторону коробка, убрал его в карман.
– Пойдите пока погуляйте по селу, осмотритесь, – предложил он милиционерам. Двое молодых людей поднялись и, поправив гимнастерки, вышли на улицу.
Прокопий Иванович внимательно посмотрел на сидящего напротив охотника, заметив отсутствие на левой руке двух пальцев, спросил:
– Пальцы где потерял?
– На войне осколком оторвало, – ответил хозяин.
– В гражданскую воевал?
– Нет, хотя предлагали и белые, и красные.
– Почему?
– Хватило, в мировую навоевался, да и старую власть не вернешь, а новая пока неизвестно что принесет.
– Так ты не веришь в светлое будущее всего человечества?
– Свобода, равенство, братство. Вот если я сейчас начну прилюдно ругать нашего вождя, ты ведь не будешь смотреть равнодушно? Твои милиционеры сразу ограничат мою свободу, в лучшем случае поеду в Сибирь тайгу косить. А равенство… Ведь нельзя равнять лентяя, вора, пьяницу с трудящимся человеком. Братство… Вон церковь девятнадцать веков твердит, что все люди братья.
– Но вот я из крестьянской семьи, – возразил Квашня.
– Так не все же будут руководителями, кому-то нужно и хлеб выращивать.
– Ладно, оставим этот разговор, ты, по-видимому, здесь недавно живешь, ведь сад уже успел подняться.
– Приехали в двадцать шестом из Лагани, здесь у жены родственники.
– А чего там не жилось, ведь и рыба там, и охота есть?
– В войну я был произведен в младшие офицеры.
– Все ясно, местным властям нужно было найти врагов народа? – снова с удивлением спросил Прокопий Иванович, положив сцепленные пальцы рук на край стола.
– Возможно, и так, – не стал отрицать Кравцов.
– Грамоте обучен?
– Три класса церковноприходской школы.
– Значит, так, Александр, если не хочешь ехать в Сибирь, поработай на благо трудового народа.
– Что я должен делать?
– Уговорить селян вступить в колхоз, утвердить меня председателем, а если все сложится прекрасно, будешь председателем сельского совета, а эта должность даже оплачивается.
– Звучит как явный шантаж. Хорошо, я помогу тебе, и не потому что боюсь, а потому что колхоз у нас неизбежен. Если власть так решила, то так оно и будет, – согласился хозяин.
– Ну, вот и хорошо, что ты это понимаешь. Колхозу под будущие поставки рыбы выделят нить для плетения сеток, доски для лодок, смолу и паклю, а также один баркас с двигателем для ловли рыбы в море.
– А если кто не согласится? – спросил охотник.
– Во-первых, продуктов больше не будет – вся торговля переходит государству, товары будут продаваться только колхозникам, вам не надо будет обменивать пойманную рыбу на вещи. В колхозе будут начисляться трудодни, по которым вам и будут выдавать товар.
– Хороший принцип, выходит, кто меньше работает, тот и меньше и получит? – спросил Александр.
– Здесь соблюдается социалистический принцип – каждому по труду. Есть еще и другие методы вовлечения людей в колхоз. Читал, наверное, директиву товарища Сталина о борьбе с кулачеством?
– Газеты читаем, – кивнул хозяин. – Метод кнута и пряника.
– Кому-то же надо страну кормить, – произнес будущий председатель колхоза, поднимаясь из-за стола и надевая фуражку. – Пойду еще с народом поговорю, надеюсь, мы можем у тебя переночевать?
– Можно, конечно, только в хате у нас мало места, переночуете на сеновале.
На это Квашня кивнул, соглашаясь, и вышел на улицу. Сразу после его ухода пришла Даша и убрала со стола, крикнула в темнеющую улицу:
– Паша, беги скорей домой!
Вскоре в открытую калитку вбежал загоревший до черноты, в одних почти до колен черных трусах мальчуган лет пяти, короткие, стриженные, пропыленные волосы непонятного серого цвета, голубые глаза блестят азартом, босые ноги переступают с нетерпением, готовые в любую минуту сорваться на бег.
– Что, не набегался еще на улице?
Малец рассказывал с восторгом отцу:
– А Ванька поймал живую змею, повесил ее на шею, потом пугал девчонок.
– Змея желтая или черная? – спросил отец.
– Не-а, желтая.
– Тогда это желтобрюх, он не кусается, поэтому Ванька и взял его, попробовал бы взять гадюку.
– Тогда завтра я тоже змею поймаю и буду пугать девочек.
– Девчонок нельзя пугать, ты же мужчина!
– А они так смешно боятся, визжат.
– Ну, ладно, герой, иди умываться и ужинать, вон, мать уже ждет на кухне.
Павлик быстро побежал в угол двора к умывальнику, плеснул на рожицу, вытерся полотенцем и вслед за отцом, отмахиваясь от налетевшей тучи комаров, сел на лавку за накрытый цветной клеёнкой стоящий у стены стол.
– А дверь кто будет за собой закрывать? – всплеснула руками мать. – Комарья напустишь.
Малец быстро вскочил, закрыл за собой дверь и вновь сел на место. Здесь, у стола, стояло еще два самодельных табурета, на одним из которых и сидел Александр. На стенах, выбеленных известкой, прибиты закрытые белыми занавесками полки, в левом углу печь, в правом – образа, на печке, тускло освещая, керосиновая лампа.
– Ты что, икон не видишь? – легонько хлопнул подзатыльник отец.
Пашка испуганно оглянулся на правый угол, торопливо перекрестился. Даша налила в стоящую на столе кружку парного молока, положила перед сыном краюху белого хлеба, поставила миску с жареной рыбой.
– Опять рыба, молоко! – возмутился малец.
– Ешь что дают, – проворчала мать. – А не хочешь – сейчас налью борща со сметаной и положу икры.
– Не надо, – схватился за кружку сын, – я лучше молока.
– Ты только что поел? – спросила мужа хозяйка.
– Я не голоден.
Она села за стол на другой табурет, пододвинула к себе рыбу, начала есть руками.
– Что за люди, о чем говорили?
– Послан обкомом для организации колхоза.
– А он нам нужен? Без него до сих пор хорошо жили!
– Сталин постановил организоваться в колхозы для совместной обработки земли, охоты, рыбалки, а кто против, того раскулачивают, увозят в Сибирь.
– Как раскулачивают? – удивилась Даша.
– Отбирают дома, хозяйство в пользу колхозов. За ними милиция, армия.