Александр Кашенцев
Волки и шакалы
Глава 8. Архипелаг ГУЛАГ
Привезли их в город уже после обеда, разместили в здании гарнизонной гауптвахты – двухэтажном, кирпичном, с большой заасфальтированной площадью, огороженной каменной стеной с протянутой поверху трехрядной колючей проволокой. По плацу как раз отрабатывали приёмы строевого шага под командой сержанта с красными погонами наказанные солдаты. Перед тем как заключить под стражу, их тщательно обыскали, забрали все личные вещи: сняли ремни, погоны, медали, кроме табака и чая, продуктов, оставили также зубные щетки. Камера, в которую их поселили, находилась на втором этаже, здесь могло разместиться около двадцати человек. Вдоль стен двухъярусные деревянные кровати, частично занятые, в середине стол, вокруг него деревянные табуретки, в конце зарешеченное окно. Сопровождающий их лоснящийся жиром грузин – солдат, в новенькой гимнастерке, сказал, закрывая дверь:
– Распорядок здесь как в армии: отбой в 10 часов, подъем в 6 часов, завтрак в 7, обед с 12 до 13, ужин в 18, туалет и умывальник в конце коридора, приспичит – стучите, еду разносят в бачках, миски и кружки с ложками вам выдадут. Также выдадут матрасы, простыни, подушки, одеяла. Сейчас один из вас пойдет со мной, все получит, потом другой.
Первым вышел Мышкин, вернулся, нагруженный постельным бельем, занял нижнюю у окна кровать, переложив на другую уже разложенные там чьи-то вещи. Вторым пошел Павел. Каптерка находилась на первом этаже, здесь на стеллажах было как в магазине разложено разное добро: чай, махорка, сигареты, коробки с консервами, тюки с матрасами и подушками.
– Фамилия? – спросил солдат, открывая на столе замызганную тетрадь в клетку, здесь же стояла чернильница с ручкой.
– Сержант Кравцов Павел, – ответил молодой человек.
– Здесь нет ни офицеров, ни сержантов, только заключенные, надо отвечать: заключенный Кравцов. Понял? – объяснил каптёрщик, записывая фамилию в тетрадь. – Так, матрас один, простынь одна, одеяло одно, подушка одна, полотенце, ложка одна, чашка одна, кружка одна, чай – три пачки, махорка – три пачки, сахар. Распишись, что получил, – пододвинул тетрадь к Павлу, тот расписался в получении. Солдат аккуратно промакнул чернила специальной бумажкой, закрыл тетрадь. Потом расстелил на столе серую застиранную простынь, положил туда одну пачку махорки, одну пачку чая, чашку, ложку, кружку, все завязал узлом.
– Матрас, одеяло, подушку возьми на полке.
– Так, где две пачки махорки, две пачки чаю, сахар? – строго спросил Павел.
– Ты же все получил, расписался, – нагло заявил солдат.
Десантник схватил его левой рукой за потное горло, прижал к стеллажам, правую занес для удара.
– Давай что положено, сволочь, – сквозь зубы процедил он.
Каптёрщик со страху пустил газы.
– Бери что положено и проваливай, псих фронта. Со мной нужно дружить, можешь купить чай, сахар, конфеты, сигареты, папиросы, табак, водку. Не надо чего?
– Нет пока, – отказался Павел, кидая в узел положенный чай и табак.
Солдат отвел его в камеру, где у двери Кравцова принял другой, с кобурой старого револьвера на боку. Молодой человек занял место рядом с Мышкиным, переложил лежавшие здесь вещи на другую кровать, разложил матрас, вещи с простыни переложил в свой потяжелевший мешок, где у некурящего солдата скопилось много пачек махорки, оставался сахар, шоколад еще с Европы, был завернутый в чистую тряпицу кусочек сала. Расстелил простынь, положил подушку, расстелил одеяло, лег поверх.
– Ты знаешь, какой наглый каптёрщик, хотел зажать две пачки махорки, чай, сахар, – пожаловался лежащему на своей кровати лейтенанту.
– Меня тоже пытался обмануть, дал ему под дых, а ты как его уговорил?
– Немножко перекрыл ему дыхание, – Павел показал, как сжимает на его горле пальцы. – Надеюсь, он понял, что с нами не надо связываться.
Другие солдаты из их полка получили все без проблем. К вечеру с плаца стали возвращаться наказанные за разные провинности солдаты. Вернулись и двое, на местах которых лежали Павел и Григорий.
– Что такое? Санек? Кто занял наши койки? – возмутился худой, высокий, заросший трехдневной щетиной, в пропыленной гимнастерке и в грязных сапогах молодой мужчина второму, вошедшему вслед, маленькому, в висящей мешком одежде, с редкой щетиной на сером лице.
– Так дай ему в рыло, Панас, и выкинь с койки, – посоветовал Санек.
Десантники встали в проходе, солдаты, увидев рослые широкоплечие фигуры, нашивки за ранения, стушевались.
– Ладно, мы не против, только надо бы прописаться, поляну накрыть за знакомство, – пошёл на попятную Панас.
– Без ваших советов как-нибудь обойдемся, – ответил Мышкин, ложась на место.
Принесли ужин – жидкую, приправленную прогорклым жиром кашу, кипяток. Поев, друзья под охраной вышли к умывальникам, умылись, раздевшись до пояса, посетили туалет. Вернувшись, почувствовали напряжение в помещении – их солдаты сидели угрюмо, нахмурившись.
– Что здесь случилось? – спросил Мышкин одного.
– Эти, – кивнул солдат, – отобрали чай, сахар, махорку.
– Ну? – навис лейтенант над сидящим Панасом.
– Да мы ничего, просто так шутканули, – пожал плечами мужчина, – сейчас все вернем.
Развязал свой мешок, отдал отобранные вещи. Жившие здесь солдаты сели играть засаленными картами в «дурака», здесь же нашлись и шахматы с полем из твердой бумаги, замызганной жирными пятнами, с одной из фигур, слепленной из хлеба. Десантники немного знали игру и сели за партию. Солдаты курили, сизый дым поднимался к потолку. Павел поднялся, открыл форточку окна, проветривая комнату. Вот лампочка, висящая под потолком, вначале несколько раз мигнула, предупреждая о скором отбое, потом погасла.
– Ты думаешь, они оставят нас в покое? – спросил шепотом Мышкин, ложась на кровать.
– Не думаю, давай дежурить по полночи, сначала я, потом ты.
– Хорошо, – согласился лейтенант, укладываясь удобней, и вскоре с его стороны раздался легкий храп.
Кравцов до полуночи легко переносил бодрствование. Луна ярко светила в окно, время показывали чуть светящиеся стрелки часов, но, стараясь изобразить спящего, Павел начал дремать. Разбудил его шорох. Открыв глаза, увидел низенького мужика, который, развязав его мешок, доставал оттуда пачки махорки и прятал за пазуху. Сев на кровати, десантник схватил воришку за ворот.
– Положил все на место, – прошептал он. Санек выложил сворованное на место и дернулся, вырываясь.
– Не спеши, это тебе фонарь, чтобы быстрей нашел дорогу к своей кровати, – с этими словами он сунул кулак воришке в глаз.
От шума проснулся Григорий.
– Что случилось? – спросил он.
– Крыса завелась, – ответил Павел, с толчком выпуская ворот мужичка. Тот отлетел к своей кровати, с грохотом роняя табуретки.
– Ладно, ложись спать, теперь я подежурю, – сказал лейтенант.
Кравцов не заставил себя ждать, завернулся в одеяло и вскоре уже спал. Снился ему бой под Веной, они идут в атаку, ноги вязнут в грязи, впереди вспышки выстрелов, треск автоматов, разрывы мин поднимают комья земли вместе с телами, потом вспышка, грохот – и он проснулся. В окно светило яркое утреннее солнце, в коридоре надрывался звонок побудки.
Друзья первыми попросились в туалет. Задержанные заправляли кровати, один из них, десантник, спросил:
– Что случилось ночью, товарищ лейтенант?
– Сержант крысу поймал – Санек залез к нему в рюкзак.
– Они всегда шарятся по чужим вещмешкам, тащат то табак, то чай, то сахар, меняют на водку, – рассказал один из солдат, ранее отбывающий здесь наказание.
– Нужно их наказать, – предложил десантник, остальные с ним молча согласились.
Вернулись солдаты, ходившие в туалет, у Санька левая сторона лица красовалась лиловым кровоподтеком. По очереди все сходили в туалет и к умывальнику. Потом принесли завтрак: такую же кашу и кипяток. После завтрака Павла вызвали на допрос, солдаты пошли на политзанятия. Задержанного проводили на первый этаж, завели в комнату с табличкой «Замполит», видимо, это был кабинет заместителя по политической части. И правда, здесь были шкафы с трудами Ленина, Сталина и других идеологов марксизма-ленинизма, на стенах их портреты. Стол застелен красной скатертью, на столе настольная лампа, газеты, листы бумаги, чернильница, стакан с ручками и карандашами. Форточка зарешёченного окна открыта. За столом полноватый лысеющий мужчина в кителе с погонами капитана НКВД, с орденом Красного Знамени, нашивками за ранения. Мужчина показал рукой на стул.
– Садись, сержант.
Капитан недавно курил: в пепельнице дымился окурок папиросы, дым струйкой уходил в окно. Павел сел на стоящий здесь же стул.
– Сначала познакомимся, я капитан НКВД Усанов Владимир Петрович, можешь звать меня по имени-отчеству. Тебя как зовут? Звание, год и место рождения, откуда призывался, кем работал до армии, где воевал, награды?
– Сержант Кравцов Павел Александрович, 1925 года рождения, родился в семье колхозника, село Бирюзяк Грозненской области. Окончил четыре класса начальной школы, работал в колхозе «Путь к коммунизму» рыбаком. Отец погиб в 42-м году под Ростовом. Призвали меня в 44-м в десантные войска, после короткой подготовки воевал под Веной, там же ранен, награжден медалями «За отвагу», «За взятие Вены». После госпиталя направлен для прохождения дальнейшей службы в Грозный.
– Ты отвечал за несение караульной службы в полку?
– Так точно.
– Как ты объяснишь, что у вас с гауптвахты сбежали трое преступников?
– В связи с тем что основные роты полка ушли в рейд, мне пришлось комплектовать караул из необученных солдат роты обслуживания, увеличивать время несения дежурств. И еще у нас нет приспособленного помещения для содержания заключенных, поэтому они смогли вырыть подкоп и уйти.
– Сержант, а как ты объяснишь, что, не имея подручных средств, бандиты избавились от веревок, вырыли яму под стеной и под колючей проволокой?
– Не знаю, товарищ капитан, возможно, солдаты, которые пленили чеченцев, плохо обыскали их. Я спрашивал товарища Рябова, хорошо ли связали пленников, на что он сказал, что вязали специалисты.
– Вот ты мне скажи, Кравцов, ведь ты дружил с чеченцем по имени Иса Азагоев и даже понимаешь немного по-ихнему? И это ты им помог бежать, подбросив что-то, чем они перерезали веревки и сделали подкоп?
Павел еще заранее обдумал ответ на этот вопрос: вначале он хотел во всем признаться, этим смягчив ответственность товарищей за побег заключенных, но потом подумал, что дежурные так или иначе будут наказаны, а его осудят как пособника бандитам, а это уже другая статья, осуждение по которой влечёт вдвое большую ответственность, чем просто халатность, но также и осуждение родных, лишение всех наград, исключение из комсомола. Поэтому он ответил:
– Нет, ведь посты мы проверяли с лейтенантом Мышкиным.
– Хорошо, я допрошу Мышкина и солдат из горного батальона.
Потом следователь ещё задавал такие же вопросы, только в другой интерпретации, пытаясь вызнать истину, но больше ничего не добился. После полуторачасового допроса он отпустил заключенного. Павел попал в камеру как раз к обеду, отправив Мышкина на допрос, получил и на него жидкий, с кусочками океанической рыбы суп и компот без сахара с проваренными несколько раз фруктами. Потом солдат вывели на плац для строевой подготовки, Кравцова с его ранением оставили в покое, не привлекались к муштре и офицеры. Оставшись один, сержант просмотрел лежащие здесь на свободной койке газеты, живот после такой пищи требовал еще, но он терпел, решил дождаться лейтенанта. Вот наконец привели и его, сели к столу. Мышкин придвинул суп, понюхал, сморщился.
– Ничего супчик, ешь, лучше не принесут, здесь людей долго не держат, поэтому и еда такая, лишь бы с голоду не умерли, – усмехнулся Павел.
Развязал свой мешок, достал кусок сала, сухари, разложил все на расстеленную газету. Подошёл к двери, постучал в неё ложкой, когда открылось окошко, спросил:
– Эй, служивый, а нет ли у тебя ножа сало порезать?
– Отойди от двери, – раздалось из коридора.
Кравцов отошел, сел на табурет у стола. Лязгнул замок, открылась дверь, в камеру вошел караульный, достал нож, порезал сало, часть завернул в клочок газетной бумаги и положил себе в карман.
– Скажи-ка, солдат, а на прогулку у вас выводят? – спросил Мышкин.
– Поедите – скажете мне, я вызову начальника, и вас выведут на прогулку во двор, – ответил рядовой, выходя из камеры.
Друзья поделились впечатлениями от допроса и пришли к выводу, что наказание им определят, когда из рейда вернется горный батальон, поэтому им придется ждать не менее недели.
– А не воспользоваться ли нам услугами каптерщика? – спросил лейтенант.
– В каком смысле?
– Мы же с тобой не курим, куда нам девать махорку? Давай поменяем на водку, расслабимся вечером, когда ещё представится такая возможность?
– Я не против, все равно службы нам больше не видать, – кивнул в ответ Павел.
На том и порешили, поев, попросились на прогулку. Вывел их во двор сержант. Здесь в углу под большим ореховым деревом стояли стол и скамейки. На столе лежали потертые костяшки домино, выгоревшие газеты. На плацу, шлепая пропыленными сапогами по брусчатке под песню «Катюша», шагали солдаты, по лицам тек пот, на спинах, обтянутых гимнастерками, выступили мокрые пятна. Сержант, который ими руководил, сидел в тени ореха и курил самокрутку.
Друзья сели рядом, напротив друг друга, начали играть в домино. Прошел час, прогулка закончилась, и тот же сержант отвел их в камеру. Мышкин попросил охраняющего их камеру солдата пригласить после ужина каптерщика. Наконец вернулись солдаты, рабочие кухни принесли ужин, каптерщик не заставил себя ждать, его круглое лицо показалось в окошке.
– Что хотели? – спросил он. – Водки, – попросил Мышкин.
– Две пачки махорки – одна бутылка.
Лейтенант сунул ему требуемое и тут же получил бутылку, закрытую бумажной пробкой, в которой плескалась синеватая жидкость.
– Бутылку потом вернете, – попросил солдат.
В бутылке оказался разведенный спирт хорошей крепости. Друзья разлили, выпили, захрустели сухарями. Санек встал со своего места, попросился в туалет, вернулся минут через десять, лег на свое место. Павел с Григорием выпили по второй, водка закончилась. В камеру вошли трое солдат охраны с офицером, начали обыск, смотрели под матрасами, проверяли карманы, мешки, заглядывали под кровать. Дошла очередь и до Кравцова с Мышкиным, под кроватью нашли пустую бутылку.
– Так, заключенные, пьете? – спросил старший лейтенант, отпираться было бесполезно, и поэтому друзья молчали. – Знаете, что за это бывает?
– Нет, не знаем, – ответил Павел.
– Сейчас определим вас в карцер, а завтра майор решит, на сколько дней, берите шинели и следуйте за мной.
Проходя мимо Панаса и Санька, Павел увидел, как первый ехидно улыбается. Карцер оказался маленькой комнатой с высоко расположенным небольшим зарешёченным окном, двухъярусными деревянными нарами по обе стороны камеры. Перед тем как закрыть дверь, караульный предупредил:
– Прогулки не положены, обед, ужин, завтрак – вода и хлеб, туалет – ведро в углу, газеты не положены, подъем, отбой не регламентируются.
Мышкин расстелил на нарах шинель, снял сапоги, размотал портянки и положил их на сапоги для просушки, лег, заложив руки за голову.
– Ты знаешь, в этом есть что-то положительное: никто не тревожит, хочешь – спи, не хочешь – не спи, только бы кормили получше.
– Ну, тебе здесь не курорт, с голоду все равно не дадут умереть. Вот вещмешки наши распотрошат, уроды, рады, что нас сюда проводили.
– Похоже, они нас и заложили, чтобы воспользоваться нашими запасами.
– А и верно, суки, надо было им руки переломать.
В окошко заглядывала луна, разделив каменный пол на квадраты. Проснулись поздно, когда принесли по кружке воды и кусочку хлеба. К обеду, когда пересказали все истории, которые знали, измерили шагами комнату, поняли прелесть заключения в карцере. После обеда караульный солдат доложил, что находиться здесь им еще два дня. Все когда-нибудь кончается, кончилось и наказание, вечером третьего дня их вернули в камеру. Так как ужин уже прошел, десантники и не рассчитывали что-нибудь поесть, тем сильнее было их удивление, когда они увидели на столе две миски каши и заваренный чай. Содержание мешков не только не уменьшилось, но и увеличилось, причем Панаса и Санька здесь не оказалось. Павел с Григорием заказали на всех сокамерников сала, хлеба, тушенки, конфет-подушечек. За продолжившимся ужином солдаты рассказали, что, как только нарушителей увели, выдавшие их солдаты сразу распотрошили их мешки, все более-менее ценное забрали себе. Ночью им устроили темную: накрыли одеялами и избили, забрав при этом содержимое их мешков. Утром побитые мужики попросили, чтобы их перевели в другую камеру. Но и на плацу они не появлялись, охранники сказали, что их отпустили в свою часть, которая участвовала в строительстве военных городков в области.
Через неделю вновь приехал следователь и сообщил, что солдаты горного батальона попали в засаду и понесли потери, погибли все солдаты, пленившие чеченцев. Десантный полк в результате рейда уничтожил около сорока боевиков, прошел по дороге около пятидесяти километров, пока не уперлись в скалы, по которым можно было пройти только пешком. Забрав горных стрелков, часть вернулась на место постоянной дислокации. Полк потерял двадцать человек убитыми и ранеными, два автомобиля и один трактор, подорванный фугасом. Свидетелей пленения горцев не осталось, и следователь решил закрыть дело, передав его для рассмотрения военному трибуналу.
Рассматривали их дело в суде – длинном одноэтажном здании. Привезли всех под охраной после обеда. За столом в большой, с высокими окнами комнате на небольшом возвышении за столом сидел один подполковник в форме НКВД с орденами на груди, гражданский во френче с усами и уже немолодая женщина в строгом платье. За ними на стене портреты Сталина, Ленина, красное знамя. Разбирали дело недолго: зачитали обвинительные документы, характеристики, посовещались. Женщина встала, вынесла приговор:
– За проявленную халатность при несении караульной службы, приведшую к побегу опасных преступников, и учитывая положительные характеристики руководства полка и тот факт, что война уже окончилась, военный трибунал города Грозного в составе начальника политотдела округа подполковника Кукурузова, второго секретаря горкома партии товарища Снегирева и секретаря горкома ВЛКСМ товарища Орловой приговорил лейтенанта Мышкина, сержанта Кравцова к пяти годам принудительных работ в колонии общего режима. Рядовых Курносова, Уткина, Квасова – к прохождению службы в дисциплинарном батальоне сроком на два года. За неправильное руководство полком объявить выговор полковнику Сорокину и замполиту капитану Рябову.
После короткого заседания солдат сразу отправили на вокзал, посадили в поезд на Моздок, где работал на восстановлении города дисциплинарный батальон. Мышкина и Кравцова вернули на гауптвахту и заключили уже в карцер, разрешив при этом взять все свои вещи, матрасы с одеялами и подушки, кормили так же, как и в общей камере. Десантники вечером взяли водки, выпили за изменение в своей судьбе. Мышкин был рад, он полагал, что их отправят в Сибирь на лесоповал, ближе к его родине, Чите. Ждали вагона, формируемого в Грозном, для отправки заключенных к месту наказания. Наконец через три дня осужденных вывезли под охраной на вокзал, где посадили в вагон-теплушку, оборудованный под перевозку заключенных. Помещение было разделено пополам двумя решётками, между ними у закрытой наглухо двери на табурете сидел солдат охраны с карабином, на дверях решётки с тяжёлыми замками. Вдоль стен двухъярусные нары, в середине стол, рядом грубо сбитые табуретки, в дальнем углу завешанная брезентом прорубленная в полу, зарешёченная дырка туалета. В стенах высоко под потолком напротив маленькие в решётках окошки. На путях вдали от здания вокзала стояли два дня, туалетом в вагоне пользоваться запрещали, выводили в общественный при вокзале. Еду раздавали в мисках, которые тут же забирали, выдали кружки. В одной половине находились заключенные воры и убийцы, в другой – политические, солдаты, осужденные за тяжкое нарушение дисциплины, драки, отказ выполнить приказ начальства. Ещё привезли нескольких осужденных. Вагон подцепили к составу, и поезд потянулся через Гудермес, Кизляр, Астрахань в Сибирь. Выдали сухой паек: сухари, сахар, чай, табак. На остановках выдавали кипяток, холодную воду, тушенку в открытых банках на двоих. В крупных городах добавляли еще сидельцев. Вагон оказался переполненным, лежали по очереди, часть сидела на табуретках, на полу. В лучшем положении оказались солдаты со своими шинелями. Окна закрывались задвижками, которые задвигали на ночь и при дожде. Политические вылепили из хлеба шахматы, доска была вырезана прямо на столе, организовали соревнования. Уголовники пытались издеваться над охранником, ругали матом, кидались дерьмом. Но на одной из остановок к ним ворвались солдаты и автоматами избили самых наглых. Издевательства прекратились, и воры мирно играли неизвестно откуда взятыми картами, расставляли фигуры шахмат. После Омска потянулись сплошные леса, редко попадалась деревня. Поезд все тянулся по бескрайним просторам страны. Мыться было негде, выдаваемой воды хватало, только чтобы умыться, тело чесалось, заключенные завшивели. Через три недели пути уголовников высадили в Ачинске, часть пассажиров из второй половины вагона расселили в первую, можно было свободно лежать на нарах. В Красноярске посадили на грузовик и в два приема вывезли под небольшой городок Тасеево.
Здесь по типу лагерей была огорожена колючей проволокой большая поляна, где располагалось три барака на пятьдесят человек и хозяйственные постройки, туалет, баня, кухня, дом администрации, медпункт, клуб, по углам вышки с солдатами. Вокруг лагеря, сколько видел глаз, пеньки вырубленных деревьев. Заключенные были разделены по баракам: в одном находились осужденные за сотрудничество с немцами, полицаи, в другом политические, в третьем – за мелкие нарушения, здесь же содержались чеченцы, калмыки, татары, бежавшие из мест выселения. Прибывших построили на площадке между бараков. Знакомиться с осужденными вышел сам начальник лагеря.
– Товарищ майор, спецконтингент для ознакомления построен, сержант Копыто, – доложил солдат.
– Я начальник лагеря майор Иванов Сергей Иванович, здесь хозяин, я вам и суд, и прокурор. Наша задача – валить лес, стране для строительства нужно много дерева, и мы выполним любой ценой обязательства, возложенные партией и товарищем Сталиным. Распорядок и условия содержания сообщит вам сержант Копыто.
Майор развернулся и ушел.
– Слушайте и не говорите, что не слышали. Я вижу, что среди вас есть фронтовики, поэтому должны знать о дисциплине. Прежде чем обратиться к руководству, необходимо спросить разрешения, скажут вам «садитесь» – сядьте, скажут ложиться – ляжете. За колючку без охраны не выходить, солдаты имеют приказ стрелять без предупреждения. К руководству, охране, обслуживающему персоналу обращаться «гражданин», товарищей здесь для вас нет. Теперь о распорядке: подъем в шесть, отбой в десять, утором построение, перекличка. Сразу после завтрака получаете инструменты – и на работу, обед на месте. Работаем, пока не выполним норму, раньше сделаете – раньше и придете и будете отдыхать, воскресенье – выходной, баня, политчас. Сейчас политические идут в правый барак, остальные прямо. Оставляете мешки – и в баню, там вам выдадут другую одежду и обувь, свою получите после освобождения, – объяснял сержант. – Сейчас расходитесь.
Солнце перевалило за полдень. Вошли в указанный барак, Павел осмотрелся, здесь торцами к стенам стояли сколоченные из досок деревянные нары, в середине длинный стол с табуретками вокруг, несколько окон без стекол со ставнями открыты, в середине металлическая печка-буржуйка. На многих нарах свернутые постельные принадлежности. Мышкин с Кравцовым заняли свободные места на втором ярусе у двери. Два старика кавказской внешности сидели на дальних настилах, о чем-то тихо переговаривались, здесь матрасы и одеяла были расстелены.
– Здравствуйте, уважаемые, – Павел подошел и с поклоном приветствовал по-чеченски стриков.
Услышав родную речь от русского, пожилые мужчины с удивлением посмотрели на подошедшего солдата.
– Кто ты такой и почему говоришь по-нашему? – спросил по-чеченски старший.
– Нет, я не говорю по-вашему, я из Грозного, – сказал Кравцов по-чеченски и перешёл на русский: – Село Бирюзяк, там жил Ахмед Азагоев.
– Ты знал Азагоева?
– Да, – ответил Павел, еще раз пожелал здоровья и вышел вслед за Григорием.
– Ты их знаешь? – спросил лейтенант.
– Нет, у нас так принято выказывать уважение к старшим, – ответил товарищ.
Баня стояла в стороне от всех зданий. В отличие от щитовых бараков, это было приземистое строение, собранное в сруб из бревен, небольшое окошко закрывается изнутри щитом. У двери встречал дежурный солдат, провожал в рядом стоящий склад, выдавал одежду: темно-синие комбинезоны и брюки, ботинки с обмотками, нижнее белье: трусы, майки, кальсоны, нательные рубахи.
– В бане старую одежду соберете и сдадите мне на склад, получите по освобождении, – пояснял рядовой.
В бане было жарко натоплено, все продумано для помывки: деревянные шайки, мыло от вшей, пахнувшее дустом, березовые веники. Здесь могли одновременно париться шесть человек. Сибиряк Мышкин сразу полез на верхнюю полку, хлестал себя веником. Павел не привык к такой жаре, поэтому занял нижнюю полку. Но расслабляться им не дали, один из заключенных, прибывших вместе с ними, приоткрыл дверь и крикнул:
– Побыстрей там, вы не одни!
– Надо было приходить последними, – пробурчал Григорий. – Попарь меня веником.
Смыв мыло и прилипшие листья, друзья вышли в предбанник. Здесь уже было тесно от вышедших из парной осужденных. Быстро оделись в чистое. Старую одежду сдали на склад, там же получили постельное белье: грубые шерстяные одеяла, жесткие тонкие матрасы, подушки, набитые ватой, застиранные простыни. Вернувшись в барак, друзья расстелили постель на деревянный настил. Сели на нижние нары, Павел развязал мешок.
– Здесь еще есть сахар, чай, сухари, может, сообразим кипятку? Я понимаю, что нам здесь специально не готовили, но вода кипяченая у них найдется.
Кравцов вышел из барака, осмотрелся: у одного из зданий увидел навес, под ним врытый в землю стол с лавками по бокам. На столе стояло ведро, из которого шел пар, видимо, не им одним пришло в голову попить чайку, вокруг стола сидели с кружками вновь прибывшие. Павел позвал Мышкина, друзья подошли к столу.
– Где вы взяли кружки? – спросил Григорий.
– Да на кухне, – один из сидящих кивнул в сторону здания, из трубы которого шел дым. – Но я уже попил, возьми мою.
Вторую кружку уступил другой мужчина.
– А курить у вас не будет? – спросил первый.
Павел достал из предварительно захваченного мешка пачку махорки, положил на стол. К ней сразу потянулись руки сидящих, откуда-то появилась газетная бумага, спички, и под навесом завился дымок табака. Кравцов зачерпнул из ведра кипятку, это оказался пахнувший травами настой. Друзья с удовольствием пили, размачивая сухари и откусывая по кусочку сахара. Сидевшие здесь заключенные взялись за домино, и над лагерем раздались азартные выкрики, стук костяшек. Закончившие пить чай относили кружки на кухню. Григорий, вернувшийся оттуда, сообщил, что вновь прибывших покормят ужином чуть раньше и поэтому расходиться пока не надо. И правда, вскоре кухонные рабочие из заключенных принесли бачки с едой – наваристой перловой кашей с кусочками мяса, миски, ложки, разложили кашу, принесли опять настоянный кипяток. Солнце коснулось верхушек сосен, стали возвращаться усталые бригады, сдавали инструмент на склад, шли мыться под умывальники. Воду в них заливал дежурный солдат, привозивший её из протекавшей неподалеку речки. Отужинавшие сдавали кружки, миски на кухню, расходились по баракам. Вернулись к себе и друзья. Здесь на столе тоже лежали костяшки домино, шахматы. Павел с Григорием сели за партию. Вскоре стали заходить прибывшие с лесоповала, знакомились. Вошел молодой высокий чеченец, позвал стариков на улицу.
– Чечены держатся сами по себе, в своем углу, сейчас пошли совершать намаз, – усмехнулся сидящий рядом заключенный.
– У каждого народа свои обычаи, и не нам их менять, – ответил Павел.
Вошел широкоплечий, лет сорока, прихрамывающий мужчина, на лице коротко подстриженная борода, прямой нос, плотно сжатые узкие губы, густые брови над карими глазами, короткий ёжик черных с проседью волос. За ним высокий широкоплечий детина с едва проступившим пушком над верхней губой и туповатым выражением лица. Детина то сжимал, то разжимал пудовые кулаки.
– Бригадир Семеныч со своей бригадой, – пояснил один из болельщиков, наблюдавших за игрой, и, освободив место, ушел на свои нары.
Бригадир отодвинул табурет, сел с торца стола, за ним вошли еще несколько человек, заняли все места за столом, туповатый парень встал сзади Павла.
– У нас обычай – вновь прибывшие делятся содержимым своих сидоров, – проговорил густым басом Семеныч.
Мышкин встал, принес два мешка, один отдал Павлу. Тот развязал его и достал пачку махорки, пачку чая, несколько сухарей и сахар в узелке, то же достал и Григорий, остальные положили на стол свои припасы.
– За одним столом со мной сидят завоевавшие доверие люди, а вас я не знаю.
– Это Григорий, а меня зовут Павел, – усмехнулся Кравцов.
– Да он издевается, Семеныч, и еду зажилил, – потянулся за мешком детина, тут же получив ребром ладони по руке, взвыл от боли.
– Сволочь, я убью тебя!
Павел пригнулся, и его кулак пролетел над головой. Десантник тут же вскочил, встал ближе к выходу, спиной к нарам.
– Проучи его, Борис! – крикнул один из лесорубов.
Сразу же образовался круг любопытных. Парень, сбивая табуретки, кинулся на Кравцова, тот повернулся к нему лицом и, когда Борис приблизился, повернулся, пропуская драчуна мимо, для ускорения пнул того ногой в зад. Детина пропахал земляной пол почти до самой двери, тяжело встал, повернулся и попер на обидчика, чуть склонил голову, только занес кулак для удара, как получил ребром ладони в шею и тихо лег к ногам десантника.
– Что с ним? – спросил Семеныч.
– Отдохнет минут десять-пятнадцать и очухается, – ответил Мышкин.
– Садись сюда, солдат, – пригласил бригадир, показывая место рядом с собой.
– Откуда знаешь, что солдат? – спросил Павел, садясь на указанное место.
– Мало на стол выложил, стандартный набор: махорка, чай, сахар. Ранен? В каких войсках служил?
– Десантные войска, ранен в боях под Веной, из батальона нас осталось только двое.