Иван Васильевич Шмелев
История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)
З.А.Г.С. Колка льда на озере
Зима упорствовала. Конец марта стоял холодным. Ожидая тепла, под окном зябли берёзы и ветлы. Морозы поджимали талую воду, иногда выпадал снежок, но этот снег уже был тот, в котором в народе обычно говорят: «Внук за дедушкой пришёл!». Во второй же половине поста зима сдалась и отступила перед теплом, солнце стало пригревать совсем по-весеннему, ветерок подул с южной стороны, пахнуло на землю теплом, и снег стал таять на глазах. В поле на горе около Рыбакова появилась лысина.
– Сразу видно, что на улице-то смякло, – глядя в окошко заметила бабушка Евлинья.
– А почему ты определила, ведь ты нынче на двор-то не выходила? – заметила ей Любовь Михайловна.
– Без выходу вижу, вон на дороге два мужика, при встрече за руки здороваются, вчера, небось, руки наружу было не высунешь, вон мороз-то какой был, мужики приветствуют только шапками, – наблюдательно ответила бабушка.
По улице ехал гребенщик, он призывно кричал:
– Бабы, кому гребней, гребёнок не надо-ли!
Бабушка второпях, накинув шубу на один рукав, вышла на улицу. Василий Ефимович собравшийся в амбар с большим ключом в руках, увидя мать, жалеючи ее, крикнул:
– Мамк! Что ты выскочила не одевшись как следует, или некогда! Чай тебя не гонют, оденься на оба рукава, запахнись и ступай.
– Мне бы гребень купить, и я бы попряла!
– Ведь он у тебя есть?
– Есть, да однощёкий. Ванька его уронил с лавки, щека-то у гребня и отшиблась.
– На вот денег и покупай, – коротко сказал Василий.
Василий Ефимович, деятельно готовился к весеннему севу. Хозяйственным глазом осмотрев инвентарь: плуг, борону и оральный хомут, решил сходить в амбар, подсортировать просевая через большое решето, семена, предназначенные для посева. Любуясь золотистым, полным, как надутым, зерном овса, он сквозь пальцы цедил его, в душе радуясь добротностью его налива.
Бабушка домой вернулась с новым гребнем. Держа его в руках, она хвалилась:
– Вот какой отхватила, теперь попряду себе в потеху.
– А сколько уплатила? – спросила ее Любовь Михайловна, цедя молоко в кринки.
– Гривенник! – с нескрываемым довольством ответила бабушка.
Кошка, извещая о своем присутствии и готовности полакать молока, жеманно терлась о ноги хозяйки в ожидании подачки. У ребятишек, завидя молоко, тоже разгорелся аппетит, но поскольку был пост, они, не смея просить молоко, запросили обедать.
– Вот процежу молоко, и обедать будем. Отец-то чай скоро придёт!
Семья, помолясь богу, уселась за стол. Бабушка, взяв в руки большой каравай, с молитвой, надрезами ножа перекрестив его, принялась резать его на ломти, а нарезав, подала каждому, сидящему за столом по большой ковриге. Хотя и постная была пища, но семья дружно и аппетитно поедала все, что было подаваемо матерью из чулана, на стол.
– Ты бы дольше там торчал! – с упреком встретила Любовь Михайловна, возвратившегося из амбара мужа.
– Я вовсе там не торчал, а семена просевал, к посеву их готовлю, – хладнокровно ответил Василий молясь на образа и присаживаясь с края стола на стуле.
Во время обеда к Савельевым зашёл Венедикт Иванович. Он по просьбе Василия Ефимовича, принёс ему краски фуксину, для покраски при точке деталей каталок.
– Хлеб да соль! – поприветствовал хозяев Венедикт.
– Садись обедать с нами! – из-за вежливости ответил ему Василий.
– Нет, спасибо, я только-что из-за стола, – по стандартному ответил тот. – Эх, семья-то у вас порядочная, да видать большинство женихи, – удивленно произнёс Венедикт.
– Да вот, старшего-то жениха женить собираемся, а он ещё в годы не вышел. Восемнадцать-то ему только осенью в Михайлов день, исполнится, а женить-то после Пасхи хотим, да опасаемся, поп, пожалуй, венчать не будет, – в ступив в разговор, длинно высказалась перед Венедиктом, мать Миньки.
– А ты, Василий Ефимыч, по этому поводу обратись в ЗАГС, – услужливо предложил Венедикт.
– Это что за ЗАГСА? – не осведомленно спросил его Василий.
– А ты разве не знаешь? – А кабы знал, не спрашивал.
– Это такая советская организация, где младенцев по-новому крестят, парней женят и покойниками на тот свет, сопроводиловки пишут, – с чувством знатока, в шутейном тоне, пояснил Венедикт.
– Уж, как и назвали Закса, получше-то не смогли назвать-то? – критично высказался Василий.
– Да она, так только называется сокращённо, а фактически она как-то расшифровывается.
– Ну, как? Расшифруй! – настаивал Василий.
– Да я, и сам-то позабыл. Знал, а вот сейчас подробности запамятовал.
– Эх, чтобы тоже не забыть, записать надо, – спохватился Василий и взяв помазок, обмакнув его в зеленую краску, на белом боку печной трубы вывел слова «ЗАКСА».
– Да не Закса, а ЗАГС, – поучительно поправил его Венедикт. Одним словом, эта новая организация, находится в Арзамасе, а на какой улице не скажу, сам не знаю, там найдёшь, кого-нибудь спросишь.
– Тогда я, пожалуй, в пятницу в город-то и поеду, – проговорил Василий. – Надо дело-то до конца доводить, парень-то совсем жениться настроился, – от этих отцовых слов Минька стыдливо заёрзал по лавке.
– А то к архирею съездий, – дополнительно посоветовал Венедикт.
– Архирей-то и без ЗАГСа все дело уладить может. Объясни ему, так, мол, и так, семья моя большая, а работников всего четверо. Он войдёт в положение и даст нашему попу указание, чтоб он обвенчал.
– Да, если с Заксой ничего не получится, то на самом деле, придётся обратиться к архирею, он ведь в Нижнем Новгороде проживает? – с целью осведомления спросил Василий Венедикта.
– Конечно там. Он над церквами всей губернии правит. А то вот что: обратись-ка ты в Арзамасе к Дометиану – он все дело устроит, – пояснил Венедикт.
– Ну, большое тебе спасибо за подсказ!
– Ничего не стоит, до свиданья.
– Всего хорошего!
– Ну, вы все-же, и дьяволы! – обрушился Василий на ребятишек, которые во время разговора отца с посторонним человеком, переговариваясь о чем-то между собой спорили. – Галдят, как супостаты, слова вымолвить с людьми не дадут! – укорял он непоседливых детей.
Вечером, того-же дня, бабушка Евлинья, сидя в верхней комнате раздумывала сама про себя: «Евдокеи (1 марта) давно прошли, в прощальное воскресенье на масленице были. Помню, в тот день воды много было. По приметам: «курица напилась». Герасимы-грачевники (4-го марта) тоже прошли, и сорок святых мучеников (9-го марта) «жаворонки», тоже миновали. Скоро «Лексей божий человек» – «с гор вода» (17-е марта)».
– Вась, ты, когда думаешь в погреб льду-то набавить, а то скоро 19-е марта «Дарьи-грязная пролубь» будет, тогда уж поздно будет. На озере-то вода появится, – предупредительно напомнила бабушка Евлинья сыну.
– Завтра, я итак над этим вопросом подзадумался. Завтра, пожалуй, наколем набьём, – отозвался Василий.
Бабушка Евлинья отговев на первой неделе, весь пост держала себя в благоговейном настроении, иногда по вечерам в сумеречной полутьме, собирала вокруг себя ребятишек-внуков: Ваньку, Ваську и Володьку и пела божественные стихири:
Унывай, унывай душа моя!
Уповай, уповай на вышнего!
Я, Твоя овца заблудшая,
Твоего стада оставшая!
Уловил, уловил: диавол враг!
И поверг меня в пучину – мрак.
Лишь надеюсь я на богородицу!
За меня она заступится.
Ты кого пошлёшь владычица!
Или ангела, хранителя, – иль сама сойдёшь, заступница!
Все на страшный суд мы явимся, все грехи нам там предъявляться.
Чем нам там будет оправдаться!
По делам нашим осудимся!
Кто при жизни здесь,
греховно жил – ад кромешный он для себя заслужил.
А кто в жизни здесь добро творит, тому в рай двери, сам Бог растворит!
Под воздействием этой страшноватой стихири ребята уныло приутихали.
Бабушка, унимая разбушевавшихся ребятишек, частенько стращала: не озоруйте, ато Бог в огонь посадит, а кому не хочется попасть в рай, чем угодить в ад и там на неугосимом огне жариться. Даже бессмысленный ребенок Никишка, находящийся в зыбке, не спал, а присмирело слушал пение бабушки. Притаившуюся в избе пугливую для ребят темноту и тишину, вдруг нарушил какой-то похожий на пушкин приглушенный гулом выстрел. Ребятишки боязливо вздрогнули, с тревогой спросили:
– Бабк, что это?
– Это на озере лед треснул. Не бойтесь! Скоро весна.
Наступила пора колки льда на озере и возки его к погребам, чтоб набить им погребные ямы, заготовив его впрок на лето, для охлаждения молока и кваса.
Василий Ефимович, запрягая лошадь в сани-розвальни, крикнул Миньке с Санькой:
– Выходите из токарни, поехали на озеро за льдом!
Выехав на середину озера, где лед почище, отец проговорил:
– Вот так трещина, видите, как она прополосовала во все озеро. Слышали вчера вечером, как лед-то треснул, как из пушки. Ну, вооружайтесь топорами, а я ломом от этой щели колоть начну. От щели-то он пойдёт податливее, – с поучением проговорил он сыновьям.
В разных местах озера, семьями кололи себе лёд. Особенно дело спорилось у мужиков семьи Евдокима Клементьева. Его четыре сына, он пятый топорами и ломами дружно вгрызались в синюю, с трудом податливую толщу льда. Сам Евкдоким от пробитой проруби пилил лёд продольной пилой, режа её на большие глыбы.
– А кто там внизу пилу-то тянет? – шутливо спросил Евдокима, случайно проходивший тут Николай Ершов.
– Санька Лунькин! – тоже шутейно ответил ему Евдоким.
Савельевы, за каких-то, за три часа накололи пять возов льда, хоть их только трое, но дело у них шло споро, куча наколотого льда росла и росла. Лед к дому отвозил сам Василий, сам бросал его большими ковригами в погребную яму, предусмотрительно стараясь, чтобы лед укладывался плотнее, чтоб летом он дольше не таял. Уминать в яме лёд отец заставил Ваньку. Пока отец ездил со льдом к дому, сыновья напористо налегали на неподатливый лёд, особенно старался Минька, он ударяя ломом, откалывал большие ковриги льда – силы у него хватало. Санька действовал топором, отколатые куски из-под его топора в разные стороны разлетались. Мелкие крошки, иногда, попадали в лицо, от чего Санька морщился, бережа глаза. Отец, приедя за последним, пятым возом, скомандовал сыновьям:
– Довольно, хватит! В яме пространства осталось мало, полувозка хватит!
Закончив набивку, отец, самодовольно улыбаясь, провозгласил:
– Ну, вот, летом квасок холодненький пить будем!
Вышедшей из дома Любови Михайловне крикнул:
– Ну мать, принимай работу – погреб набит. Летом ставь студить молоко и квас, да и мясо, чтоб не протухло!
– Ну, а как сынки-то тебе помогали? – спросила мать.
– Они поработали на славу, за старанье достойны похвалы! – не без гордости отозвался отец о своих парнях.
– Ну, и молодцы! – похвалила их мать.
А Минька с Санькой, довольны тем, что их отец расхваливает, блаженно млели переминаясь с ноги на ногу.
Санька проговорил:
– Эх, я и устал сегодня!
– Чай ты не камни ворочал? – с нескрываемой шуткой заметил ему отец
– Лед-то не камни, он легонький.
– Ну, ничего, мы все приустали и есть хотим.
– Собирай-ка мать обедать, мы проголодались.
Весна. Грачи. Ручьи. Капели
Накануне дня «Алексея божия» (17-го марта по cтарому стилю) снова похолодало. Прилетевшие уже грачи, сидя на ветвях берёзы, зябли на пронизывающем ветру, они жалобно кричали, как-бы укоряя весну в неприветливости. Галки, сидя парами, чтобы ветер не забрался под перья, сидели встречь ветра головами. А на другой день, в день Алексея, на землю, ударило такое тепло, что поистине потекла с гор вода.
К полудню, горячие солнечные лучи, ласково пригревая землю, напористо расплавляли снег. С крыш, на припёке солнышка торопливо закапали капельки. Видит из своего окна бабушка Евлинья как за зиму снег, наметённый на крышу переднего карниза у дома Якова Забродина, подтаявши с шумом сполз, упал под окном, загородив пол-окошка. Бабушка глядит, не наглядится на уличную благодать. Ее взор привлекли и мухи, ожившие между рам окна.
– Бабк, а скоро снег-то растает и будет лето? – донимал её внук Васька, тоже приглядываясь через окно на улицу.
– Скоро, скоро! Гляди на воле-то какая благодать, снег тает, всякая тварь ожила. Слава Богу, снова до тепла дожили.
От кровли строений, освободившихся от снега вверх тянулась сизая испарина. Но и снег-то по-разному тает. На железной крыше дома Крестьяниновых, снег дотаивает, вода с неё капает, свежая, как слеза. Вышла Татьяна с ведром, подставила его под струю, оно громко забренчало от торопливо падающей в него капели. В ведре пенилось, пузырилось, по поверхности плавали большие, похожие на коровьи глаза пузыри. А вот, на соломенной, полупрогнившей крыше Семионовой избы, снег держится долго, и вода с нее капает желтая, вяло и тягуче, как сопля из носа курильщика. Да и сама его изба стоит, как-то отворяясь от солнышка, оборотилась задом к нему.
На улице воздух прозрачен и чист. По улице разносится смолистый запах от сосновых брёвен, наваленных близ дороги, в нос тягуче сочился запах прели осиновых дров. Петухи встретили весну азартной и кровопролитной дракой. Видит бабушка Евлинья из окна, как Дарья Федотова, выйдя из дома с поганым ведром, выплеснула на дорогу помои и ушла опять в избу. Подбежала собака, понюхав помои, и не найдя в них ничего съестного, недовольно отвернулась. На дороге, в жидком лошадином навозе, с весёлым чириканьем копошились воробьи, к ним подлетела седая ворона, воробьи пугливо с шумом вспорхнули и улетели. Над селом в прозрачной синей лазури неба, пролетела стайка жаворонков. Из поля послышалось несмелое пение жаворонка, видимо, он делая пробный взлёт, на только-что появившейся проталиной пробовал свой голос примолкнувший за зиму. Сначала одиноко пропел он, а потом и пошло распевание вовсю.
Грачи, сидя и покачиваясь на голых ветвях ветлы, громко и хлопотливо орали. Они, видимо, приступали к дележу прошлогодних гнезд. Между отдельными парами завязывалась бурная драка. Агрессивно нападая друг на друга, взаимно клюясь, обессилено слетали на землю. Грач-старик, свои грубым октавным голосом, как-бы примирительно унимал дерущихся. Другие же грачи деятельно и хлопотливо строили себе гнезда. Один грач, камнем слетев с ветлы на землю принялся подбирать себе нужный прутик и выбрав в клюве с ним поднялся в воздух, направляясь к своему гнезду, которое с искусством увивала его грачиха. Иногда, самка забраковывая бросала прут на землю. Разобиженный этим, грач с недовольством садился поодаль от гнезда, прекращал подачу стройматериала, сконфуженно ощипывал свои перья. Грач, из другой пары, подобрав на земле себе, видимо, подходящий двойной прут, взлетел с ним и облетев вокруг ветлы, стал приближаться к своему недостроенному гнезду. Непосильный прут мешал грачу в полете, грач искусно варьируя крыльями в воздухе, сделал несколько спиралей, кругом облетая крону ветлы, выбирая нужный, свободный от ветвей, путь к гнезду. При полете его крылья хлопали по пруту и прут выпал из его клюва. Грач, видимо, хотел поймать его в воздухе клювом, но это ему не удалось. С досады грач уселся на сучек отдохнуть.
Галки тоже занимались витьем для себя гнёзд. Они, усаживаясь на спину дремавшей на солнышке коровы, клювами старательно выщипывали линялую коровью шерсть. Корова, видимо, от этого ощущала большое удовольствие и не помышляла согнать галок со своей спины, ей, видимо, было приятно, она мирно и наслаждено, блаженно жевала жвачку. Скворец, на берёзе, старательно выгребая из скворечницы прошлогодний мусор, опрятно очищал свой запачканный клюв. После труда он уселся на крышке скворечника трепыхая приопущенными крылышками, стал, радостно с присвистыванием напевать, призывая свою подругу, извещая, жилье найдено – скорее лети.
Ванька Савельев выбежал на улицу, со своим, изготовленным им самим, скворечником, чтобы повесить его на ветлу около своей мазанки. Скворец-смельчак, не дождавшись, когда Ванька влезет на ветлу и прикрепит скворечник, нетерпеливо и смело занял его, не допустив того, чтобы другой скворец не занял его.
Началось бурное таяние снега. На припоре солнечных лучей, около угла Савельева дома образовалась лужа талой мутной, слюнявой воды, от малейшего дуновения ветерка вода зыбилась, рябилась мелкой чешуей. В верхней избе на потолке, отражённой от воды, ярко блестел зайчик, при колыхании поверхности воды, он, временами тая, расплывался, судорожно трепетался по потолку и снова сливался в яркое пятно. На поверхности калужины играли яркие солнечные блики, до боли режа глаза, если смотреть на них.
Из луж и калужин, талая вода устремлялась куда-нибудь течь. Прососав в снегу себе ход, она маленьким потоком стремится утечь в низинки на дороге, а там, собравшись воедино, образовав небольшой ручеек, поняв и заботливо журча, устремиться в озеро. По ручейку, обочь дороги, торопливым потоком течет талая вода. Поверхность воды в ручейке, от неровности дна горбатится и извивается девичьей косой, с бульканьем подмывая заледенелые бережки.
Влекомые стремительным течением, мелкие ледяшки мягко скользят по поверхности ручейка временами с шуршанием задевают за бережки, на несколько секунд задерживаясь на мели и снова, стремительно плыли по ручейку. Ребятишкам в это время через край хватает забав и потех: они с железными лопатами в руках пропускают ключи, устраивают запруды, гоняются за «корабликами» пуская их в бурные потоки ручейков.
Панька с Ванькой кораблики по ручейкам пускают самодельные, а вот у их товарища Гриньки Лабина кораблик фабричный. Гринькин отец Василий Григорьич, человек в селе знатный, денежный. По своим деловым торговым делам он частенько ездит в Нижний Новгород, откуда, балуя своего сына Гриньку привозит ему разнообразные игрушки, то настоящие коньки-снегурки, то кораблик, а однажды привёз ему игрушечную змею, которую Гринька тут же побежав на улицу, стал показывать товарищам. Держит Гринька свою змею за хвост, а она извиваясь, устрашающе скалится своей розовой пастью.
– Гриньк, дай поближе рассмотреть змею-то, – попросил Ванька.
Вместо товарищеского одолжения Гринька охваченный гордостью, с зазнайством и самодовольным ухарством, самодовольно улыбаясь с наслаждением сунул змею Ваньке прямо в лицо, не щадя при этом Ванькиных глаз. Дать сдачи, чтоб неповадно было издеваться над товарищем, Ванька не осмелился, пожалуется Гринька своему брату – атаману Федьке, тогда пощады не жди, Федька задаст лупанцу!
Солнышко уже зашло, а с крыш капель все еще продолжает звонко капать. А потом, к ночи, в воздухе похолодало. На кромках крыш, от капели нарастают сосульки. Если к утру они нарастут длинные, то быть продолжительной, но дружной весне, а если они от ветра нарастут кривыми, то быть холодной затяжной весне.
Таковы народные приметы, запримеченные за продолжительное время, и эти приметы пригождаются в вопросах познания предстоящей погоды, которую необходимо знать крестьянину-землепашцу.
Таяние снега. Небывалое наводнение
Почти ни одна весна не обойдётся без капризов погоды. Редко, когда весна наступает постепенно и равномерно. То по-весеннему потеплеет и потекут ручьи талой воды, то, снова выпадет снег, и морозы скуют землю. Так и на этот год. За месяц март весна три раза наступала на пятки зиме, три раза схватывалась с ней, и все три раза трусливо отступала. После Благовещенья, которое, всегда бывает 25 марта по-старому стилю, и то было на снегу: из народной приметы «Неделю недоездишь – неделю переездишь» (имеется в виду на санях) на этот год оправдалась вторая часть этой приметы – доездили мужики на санях до 31-го марта, до самого «Трофима – выверни оглобли». И, действительно, снег уже почти весь растаял, на санях стала уже не езда, перешли на колёсный транспорт. Около заборов, где не достают лучи солнца, притаившись, еще держатся кучки грязноватого снега, это остатки от больших зимних сугробов, а по грязной еще дороге улицы, уже протоптали извилистую тропинку, а середь дороги телеги проложили колеи, обновляя весенний путь. По дороге зачастилась езда на телегах, бойко стуча втулками на осях железного хода. К этому времени лёд на озере ещё не растаял, он посинел, изщелился. Под лучами солнца изноздрился, кругом пообтаял, образовались большие закраины, невдалеке виднелись грязные пуповины пообтаявших прорубей. Из середины озера, кое-где виднелись сероватые пятна наводей. В ночь на 14-е апреля, как из ведра ударил дождь. В полях талая вода соединившись с дождевой собралась в клокочущие ключи и потоки, через исток Рыбаков устремилась к селу в Фиешино болото. Собравшаяся в болоте вода, через проток Ивановский устремилась в озеро. Не убираясь под Слободской мост воза затопила приближенную местность, затопила амбары, мазанки. Нагрянувшая из Ивановского вода, частью уходила под лёд озера, а часть, не успевшая уходить под лёд, заполняя озёрные закраины стала затоплять Слободские амбары, бани, стала наступать на дворы, а потом дошла и до изб. Народ не в шутку перепуган. Люди, всполошенные надвигающейся стихией, тревожно забегали, как в кочке муравьи: кто бросился добро из амбаров спасать, кто хлеб оттуда перевозить ближе к дому, кто скотину со дворов уводит, а кто в подполах картошку торопливо выгребает. Больше всех хлопот и опасений вода придала Осипу, потому, что его дом стоит рядом с Воробейкой, а двор и вовсе на ней.
Выйдя во двор Осип обнаружил, что вода залила полдвора, он бросился в огород, так и обмер – вода в Воробейке бушевала и бурлила, ее уровень все поднимался и поднимался. Видит Осип, по Воробейке плывет смытая потоком воды Селиванова телега. Осип побежал за багром. Зацепив багром за колесо, и с помощью соседа Яшки они выволокли телегу на берег. Не успели они управиться с телегой, как Яшка тревожно выкрикнул:
– Дядя Осип, глянь-ка!
Осип взглянул на ворота своего двора: из широко растворенных ворот, со двора по воде медленно выплывала его веялка-уфимка. Ее приподняло водой, и поток, подхватив её повлек к руслу Воробейки. И унесло бы веялку по Воробейке в поле, а потом в Серёжу, а дальше может быть ещё куда, но Осип заметил беду во-время, и, зацепив багром за грохот, вместе с тем же Яшкой, они вытащили ее на сухое место.
Спасая веялку, Осипу второпях пришлось в воду броситься прямо в одежде. Он весь перемочился и сам еле выбрался из стремнины потока.
От воды, попавшей под лёд, его стало вспучивать, он стал трескаться издавая звуки, словно пушечные выстрелы, его стало ломать на огромные глыбы и большие льдины, которые, влекомые течением медленно устремились к устью Воробейки.
Но Осипов забор на огороде преградил путь льдинам и они, упёршись в забор, остановились. Вода бешено устремилась по проулкам и дворам в улицу. Осип с Яшкой принялись ломать забор. Разломав звено забора, лед, потеряв сопротивление, напёр на остальные звенья забора, сокрушив их и пошло, и поехало. Первая льдина вырвалась на простор, захватив с собой и забор, а сзади льдины, слегка шевелясь, а некоторые крутясь в полукруговую, ожидая своей очереди, настойчиво напирали на приближенные постройки, заборы, бани и дворы. Дождавшись своего череда, каждая льдина как-то полуразвернувшись, ускоренно подходила к горловине потока. Подхваченная бурным течением стремнины, она торопливо уплывала в поле, а там, в Серёжу, а потом и в Тёшу, где под действием солнца и тепла растаивала.
Стихия разбушевалась вовсю, неудержимо заливая низины, погреба и подпола, вода по-воровски уносит с собой все, что застигнуто ею врасплох, а льдины, сокрушая заборы, громя постройки, ломают мосты и все это, как-бы с озорством уносится на просторы рек. Люди, оберегая свое добро и инвентарь, не в шутку напуганы. Мужики и бабы – каждый с тревогой на душе следит за проказами разбушевавшейся стихии и добро прибирает от неё в безопасное место. Только ребятишками эта беда воспринимается как лафа.
Федька Лабин, вооружившись длинной палкой, отважно вскочив на огромных размеров льдину, и ухарски поплыл на ней по Воробейке. Доплыв до моста около Лаптевых, Федька не славируя, не сумел направить льдину помимо моста, льдина ударилась о сваю и раскололась. Федька, по шею рухнул в ледяную воду.
– Вот где глубина-то! Едва ногами землю нащупал! – выкрикнул герой, до полусмерти перепугавшись при крушении. Он не дожидаясь похвалы, или осуждения людей бегом побежал домой переодеваться и обогреваться.
Не успел Федька добежать до дому, а Анна Гуляева уже разнесла по порядку самую свежую новость, из первых рук:
– Федька-то Лабин в Воробейке утонул, своими глазаньками видела.
– Как утонул? – испуганно спрашивали ее люди.
– На льдине катался, а она лопнула, вот он и ухнулся в воду.
– Да он сейчас только по улице пробежал, – недоумевала Дарья.
– Да он не до смерти, а только по шейку в воду вбрякался, – смеясь, уточняла Анна.
– Не дай Бог, влопаться в такую зловещую пучину! – вздыхая, проговорил Федотов Иван, волоча на спине плуг, который он, спасая от наводнения, нёс из амбара.
– А вон, бают, у Осипа, чуть веялку водой по Воробьевке не унесло, – вторую новость сообщила Анна собравшимся около неё мужикам и бабам.
– Эт, уж как помогло? – удивился Василий Савельев.
– Дверь-то ведь у него почти на самой Воробейке стоит, вода взбушевалась, полон двор натекла, вот ее и приподняло водой-то, она и поплыла, а вороты-то, как на грех, отворены были, едва багром он её зацепил, а то бы уплыла в Серёжу! – со всеми подробностями расписывала новость Анна, прозванная в селе «живая газета».
– Вот оказия-то! Такой водополи я с детства не помню, – заметил дедушка Крестьянинов, вышедший на тревожный разговор, заслышав рассказы Анны Гуляевой.
– На все это премудрость божия! Господне послание на нас грешных: от пожара хоть икона «Неопалимая купина» есть, а от наводнения нету, – в заключение вставила свое слово Крестьянинова бабушка Дуня.
Ошалелое движение воды плывут с верховья и с добавленьем из Воробейки. Хватится мужик колеса, а оно уже плывет по льдинам Серёжи, потом попадёт в Тешу, в Оку, а там, глядишь и в Волгу. По реке Серёже, подхваченные разыгравшейся стихией водополья, по воде плывут бревна, доски, дрова и крестьянский скарб: салазки, колеса, грабли, гребни, лукошки и коромысла. Повсеместный разлив вод. Собрав воды ручьев, потоков и лесных ключей, и оврагов, от избытка их, Серёжа широко разлилась, затопив все пространство между ближним и дальним лесом. Серёжа соединилась с водой обширного Мохового болота, вода залила Онискино поле, и все лесное урочище Дерябу. Все это пойменное пространство превратилось в обширное море воды, оставив незатопленной только насыпь железной дороги. В этой-то водной стихии, вольготно чувствует себя рыба, она с низовьев реки поднялась сюда к теплым водам для весеннего икрометания. В Серёже появилось уйма рыбы. Сюда же прилетело много и пернатой дичи, появилось много диких уток, бекасов, куликов, вальдшнепов, были замечены и дикие гуси. Переполненные реки не успевали сбывать свои накопившиеся воды, течение в них стало медленным, потому, что вода одолевала повсеместно, на всем бассейне реки Волги.
Газеты в это время были переполнены сообщениями о бедствиях надвинувшейся водной стихии. Появились фотоснимки, как бушует водополье. В газете «Нижегородская коммуна», было помещено несколько снимков, из которых видно, как затоплена заречная часть города Канавино. Подвалы и первые этажи погружены и залиты водой, по улицам спасаясь от катастрофы, люди вынуждены передвигаться на лодках, а в домах из нижних этажей переселялись в верхние. В Арзамасе, кто там побывал, на базарах в эти дни рассказывали: водой половодья затоплена вся нижняя часть города и село Выездное. Перепуганные люди, спасаясь, целыми семьями в лодках переправлялись в верхнюю часть города. Убытки исчисляются в миллионы рублей, много добра, имущества и скота погибло в этой катастрофе.
Николай Ершов, старясь своими глазами увидеть и убедиться в наводнении Арзамаса решил съездить туда на базар, кстати ему нужно было, кое-что купить к Пасхе: хвоща для мытья внутренностей избы и обоев, для обклейки стен. Дойдя до Осиновки, (он шёл на станцию на поезд) Николаю путь преградила вода затопившая мост и всю предмостовую местность. После недолгого раздумья, он решил «плыть да быть». Ему показалось, что вода не так-то глубока и кожаные сапоги, в которых он был обутый, на его взгляд, должны не захлебнуться при переходе до моста. И он пустился в ход. Сначала все было хорошо, но когда он миновал больше половины водной преграды, устойчивости в воде не стало, его подмыло течением, и он повалился в воду. Он громко крикнул: «Караул! Спасите!», но спасать его было некому. Его могло бы унести течением в середину, но, на его счастье, течением его подбило к предмостовой насыпи, и он тут задержался руками и, ухватившись за землю, облегченно и радостно вздохнув, что не погиб.
– Ну, как? – крикнул ему Иван Пупилин подошедший сюда и хотевший перейти воду в лаптях.
– Гоже, – только и мог ответить Николай.
Николай, выливая из сапогов воду, поспешно раздумывал «что делать?», мокрому идти на станцию и продолжать задуманную поездку теперь нет смысла, тем более, за мостом нужно было преодолеть еще водное пространство, хотя уже не такое опасное, как в сторону села. Николай решил вернуться. Он уже без особенного опасения, с разбега ринулся в воду и быстро пересёк преграду. До села он не шёл, а всю дорогу бежал впритруску, чтоб разогреться на ходу. Домой прибежал он весь мокрющий и зазябший. Стал Николай разуваться и из сапог вылил на пол остатки грязной воды, за что получил от жены взбучку, но он виновато промолчал и, переодевшись во все сухое, забрался на печь греться.
