Иван Васильевич Шмелев
История села Мотовилово. Тетрадь 7 (1925 г.)
Пьянка и забавы. Ершов и яйцо. Анка Крестьянинова
Наступил третий день праздника. Азарт повальной пьянки, принял еще больший размах. По улицам села, не переставая, бродили пьяные люди в одиночку и артелями. Почти во всех улицах слышны были песни и звуки гармоней.
В этот день, как и всегда, Митька Кочеврягин напившись доодури, выйдя на улицу заорал:
– А ну кто хочет со мной подратца! Засучил рукава, и рвя на рубахе пуговицы он ошалело добавляет:
– На двоих чуть живых, на троих мёртвые! А ну подходи, кто желает! Не найдя охотников с ним сцепиться в драке, Митька побрёл в свой двор, там он поймал петуха и решил его напоить самогонкой.
Одной рукой Митька держит петушиный, раскрытый клюв, другой льёт ему самогон в горло, перепуганный петух, топорщится, старается вырваться, дико вытаращив глаза, он сопротивляется Митькиной затеи. Но Митька, неумоливо, продолжает лить в петушиный рот крепкую жидкость.
– Я и закусить тебе дам! – бормочет Митька, наслаждено издеваясь над бессловной птицей.
Через некоторое время, опьяневшего петуха выпустил на пол. Петух безвременно принялся петь во всё своё петушиное горло, дико тараща увлажнённые глаза. Раскачиваясь на ногах, петух, наконец, собрав все свои силы, внезапно выпорхнул через окно на улицу с треньканьем разбив стекло. Митька, в душе обругав петуха, стал наблюдать за ним, что с ним будет. А петух, качаясь и падая, начал гоняться за курами, которые от него недоуменно разбежались. Наконец пьяный петух настиг шаброву Марфину курицу и подмяв под себя, налёг на неё. Соседский петух, заметив беспорядок, с разбегу коршуном бросился на петуха и, сшибши его со своей курицы, принялся его долбить клювом, в наказанье за нарушение общего порядка. Митька, наблюдавший из окна, за проделками пьяного петуха, хохотал до изнеможения и икоты.
А по селу, со всех улиц его раздаётся шум и гам разгулявшегося народа: слышны песни, звуки гармоней, весёлый смех детворы, вольготно гуляющей и играющей на вольном воздухе, праздничной улицы. В последнюю ночь покрова, во всей окрестности Мотовилова выпал дождь. И без того грязные дороги на улицах села превратились в непролазную слякоть. А кто, провожая праздник усидит дома – всех тянет на улицу: кто в запоздалые гости, кто в лавку, кто к знакомому для опохмела, а кто и так просто разгуляться после праздничной кутерьмы. Ходя по улицам, люди невольно растаскивают ногами размешанную дорожную грязь по избам, прибавляя к той грязи, которую понатаскали ногами за праздник.
Для послепраздничного опохмеленья, в доме Феди Молодцова, собралась артель молодых мужиков. Они решили, вдогонку праздника, выпить вкладчину. Тут были Васька Панюнин, Сергей Лабин, Николай Смирнов, Алёша Крестьянинов и конечно Николай Ершов.
Опохмеляющиеся мужики, так падкие на выпивку, совсем невзыскательны к закуске: тарелка, нарезанных, солёных огурцов, чашка квашеной капусты, и несколько кусков хлеба (для конюха) вполне удовлетворяют их потребные запросы. Под весёлый разгул, наряду безудержного табакокурения, тут можно набраться всего. Наслушаешься разных россказней и новостей. В меру подвыпиви освободившись от головной боли с похмелы, мужики затевают разные потехи кто во что горазд. Обладатели силой, ухватившись за скалку, состязаются. Кто кого перетянет, а кто показывает своё искусство в подъёме увесистого мужика «карчажкой». А Васька Панюнин, с Сергеем придумали подшутить над Николаем Ершовым, они сговорившись затеяли спор на литр самогона, что спрятанное в избе яйцо, во время, когда Васька выйдет в сени, и вернётся в избу, не найти ему ни за что. Васька вышел, а Сергей как бы не найдя на голове укромного места, спрятал яйцо Ершову на голове под фуражкой. Долго упрямился Николай, не соглашался на это, но литр самогона прельстил его и он согласился. Васька крикнул: «Входи! Ищи и век тебе не найти, так что заранее ставь проспоренный литр самогона», – самодовольно, и с ехидством улыбаясь, провозгласил Сергей Ваське. Для вида, Васька как бы не зная где спрятано яйцо, долго глазами шарил по всем углам избы, для эффекта заглянул под лавку вблизи, не шевелясь, бездыханно сидевшего Николая. И вдруг, внезапно, Васька, нарочито и натиском шмякнул ладонью по картузу Николая, яйцо разбилось. По голове, лицу и шее потекла слизисто-тягучая жидкость белка вперемешку с желтком. Взрыв общего смеха до того был оглушительным, что в окнах задребезжали стёкла, а не в меру сконфуженный Николай, обтирая волосы и лицо от липкой жидкости, с затаённой местью в лице, чернее тучи поднялся с места, направился к двери, в нём бушевали обида, злоба, и месть.
– Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Го-го-го! – неслось ему взапятки, от злорадствующих мужиков.
Сергей не преминул догнать Николая, в сенях извинился перед ним, и едва уговорил его вернуться, чтоб пить выспоренный литр.
Над некоторыми просточками подшучивали поиначе. В девичьей келье, где ради непутёвой погоды на улице собрались девки, и парни, Панька Крестьянинов придумал подшутить над Васькой Демьяновым иначе. Он в свернутую папироску «в козью ножку», на дно насыпал пороху, а сверх его насыпал табаку. Покурив немножко Панька предложил Ваське,
– На, покури, обрадованный чужбинкой Васька взял папироску и, всунув её себе в рот стал затягиваться, пуская изо рта дым колечками. При очередной затяжке, огонь добрался до пороха, вспыхнув, обжёг Ваське губы, нос и глаза. От внезапности и испуга Васька отбросив злополучную папироску на пол. Руками начал тереть опалённые брови и ресницы. А обрадованные, чужой бедой, парни наслаждено хохочут.
В последнюю ночь праздника Федька Лабин с Санькой Шевирушкой слазили в дырявый двор Устиньи Демьяновой и поймали там на нашесте двух кур. Отвернули им головы и в доме Якова Забродина их сжарили. Выпивали самогонку, закусывая жареной курятиной и до самого утра играли в карты на деньги. Кто проигрывался уходил домой, а кто выигрывал посылал в шинок за очередной бутылкой самогонки. Пили, закусывали, угощали хозяина избы Якова, куря дымили, напускав в избе столько дыму, что не видно лиц сидевших за столом игроков.
Под общий гул разговоров на печи спала хозяйка, а Яков играл и пользуясь случаем, чьего-либо выигрыша, выпивал, закусывал мясом, недожаренной курицы от которого у Якова открылся неудержимый понос.
Почти традиционно заведено в селе, что в последний день, или в ночь, праздника Покрова, кто-нибудь из парней-женихов вздумает жениться. Идёт взаимное любовное объяснение жениха с невестой, а у баб в это время полон рот от рассказов о сватне.
Анка Крестьянинова, где-то в укромном месте, ночью стояла со своим женихом и любезничала. И надо же случиться такому – проходила мимо Анна Гуляева. Заметила влюблённых и не стерпев вехнула, Анкиной матери, а та поделилась с Федором, а там разговор дошёл и до дедушки.
В разговоре с бабами, о сватне, Анкина мать глагольствовала:
– Анка-то у нас выгулилась. Совсем невестой стала! Подвернётся жених – как не отдашь!
– Бают она с Ванькой Шаталовым гуляет, – высказалась соседка.
– Он еще с весны около её увивается, да у него до неё руки коротки, – отрапортавала Анкина мать.
– Подкатывается к ней Павел, а она фигуряет, харю от него отворачивает.
Дошёл слушок об Анкином ночном целованьи с женихом до её отца и дедушки. Они поодиночке обрушились на её, принялись беспощадно стыдить.
– Ишь, чего выдумала, с женихами целоваться! Али мало, вот таких-то как ты, облапошивали! Чего доброго, принесёшь нам в дом «гостинца». Тогда, лучше домой не заявляйся – запорю до смерти! – козыряя самыми постыдными словами буйствовал над Анкой отец.
От этих колких как сенная труха на мокрой спине, слов отца, Анкино лицо заполыхало жарой. Глотая горькие слёзы обиды, она молчала.
На смену отцу, урезонивать её принялся дедушка. Раскачивая головой из стороны в сторону и полощадиному кивая ей к полу, он укоризненно, с назиданием стал стыдить её:
– Что ты как пощупана, ходишь! Подбери космы-то, а то распустила их как русалка. Закрой свою рекламу! Ах ты, безумная девчонка! Ишь, чего захотела, что б провалиться вам в тартарары, окаянные! Буйствовал над Анкой дедушка.
После деда на Анку обрушился снова отец:
– Веди себя попристойнее, приглядывайся как люди, себя ведут, а то сломишь себе башку-то! С сегодняшнего дня двери на запор и из дому тебе ни на шаг!
– А ведь на тебя всего немало затрачено, и всего этого ты не стоишь! – неизвестно к чему добавил дедушка.
От всех этих нестерпимо колючих и терзающих отцовых и дедушкиных слов, у Анки на глазах появились слёзы, она пришибленно опустив голову. Вечером этого дня Анка никуда не ходила, ночь почти не спала. Утром её разбудили рано. Сидя на лавке, нахохленная как курица, она широко расхлебянивала рот – её одолевала позевота.
Оглоблин. Кузьма, Татьяна Смирнов
Наступила поздняя осень – пора свободная от полевых работ. В селе началась сватия, а за ней рукобитья, запои, девишники и свадьбы.
Любит Татьяна Оглоблина свадьбы глядеть. В каком доме запой, и она тут, в какой избе свадьба и она там, где пьяные мужики и безобразие и она здесь. Иногда, недовольный этим, Кузьма укоризненно выговаривал жене:
– И не лень тебе по целому поводу эти свадьбы глядеть и на пьяных чужих мужиков глаза таращить!
– Кесь пора бы наглядеться. Лучше, бы побольше, за своими ребятишками присматривала! – вторили Кузьме и сожалливые бабы.
Мужики, сочувственно, шептали Кузьме на ухо:
– Твоя-то Татьяна, на пиру у Осипа Батманова, обнявшись с Николаем Смирновым сидела.
– А от кого это ты слышал? – наивно переспрашивал Кузьма.
– Сам видел и люди бают! – утверждал доносчик.
– Это одна выдумка, поклёп! – упорствовал Кузьма. – Я этого не допущу! Я всё же её под себя кладу, – горделиво отвечал Кузьма. – И чтобы у бабы под каблуком ходить, я этого себе не позволю. Да и Татьяна-то мне всячески потрафляет. Табаку в огороде для меня две гряды насадила, да и вообще жена у меня хорошая и своей бабой я горжусь!
– Так-то оно так, только бы, она у тебя кукушкой не оказалась, – жалеючи, предупреждали Кузьму, дальновидные мужики.
– Ну уж, в таком случае это моё дело! И я этого не допущу! – гордо, и укрощающее, отговаривался Кузьма.
Наивный, простачёк Кузьма и не думал ревновать Николая к жене, при встречах с ним Кузьма, приветствуя Николая, ставшего к этому времени лесником, приглашал к себе в дом:
– Кум, ты заходи к нам, не проходи мимо-то! Погляди как мы живём!
– Ладно, побываю, как-нибудь загляну! – довольный приглашением Николай обещал зайти. И он к Оглоблиным зашёл.
Пока Кузьма ходил, добивался выпивки, Николай, осмотрел небогатое убранство внутренности их избы. Его больше всего заинтересовали ребятишки, которых у Кузьмы с Татьяной было целая чисменка, разных возрастов: от грудного и зыбочного до отрока. Несколько растерявшаяся Татьяна, робко заметила в отношении убранства своего жилья:
– У нас в избе такой беспорядок – обоз с рыбой пропадёт. Ребятишки захламили всю избу, – как бы оправдываясь перед Николаем, добавила она.
Она сидела в захватанной, обслюнявленной детьми кофте, против сосков груди, у которой зияли протёртые дырки. Заметив на себе его взгляд она проговорила:
– Ребятишки на мне всю кофту измызгали, их у меня целая куча, грудных два, как грибы растут.
– Ишь какой шустрый, стрекулистый, беспорточный голендай! Какой туз растёт, весь в отца! И видать смышлён не по годам, – похвалил Николай вертевшегося около его, бесштанного паренька,
– А сколько тебе годков-то? – поинтересовался у него Николай.
– Сестой! – брызжа слюнями и вфыкивая обратно в нос, просившиеся наружу сопли.
– А ты чего гнусишь? Плакать так плачь во всю правду, чтоб все слышали, – забалагурил Николай с другим голопузиком, видимо на год моложе сопляка.
– Он у нас до самой шеи обузонился. С вечера чаю надудонился, вот и обосцался! – раскрыв секрет, доложил «туз» Николаю.
Сконфуженная болтовнёй сына, мать тайно от Николая, мигала сынишке, чтоб он всё-то не разбалтывал. Но Николай, заметя уловки Татьяны, поощряя его, продолжал:
– Вот бесштанная банда растёт!
Николай удосужился заглянул и в зыбку. Там лежал грудной ребёнок, во все глаза глядит на Николая. А в гуньке-то навалено, поэтому он поднял голые ножки кверху, сучит ими, боиться их изваландать об замаранные гуни.
– Дяденьк, дай свисточка посвистеть? – обратился к Николаю соплячок, разглядывая его ружьё и завидя у него видневшийся из кармана свисток.
– На, посвисти! – не отказал ему Николай.
Паренёк, взял свисток в губы, начал накрыжисто надувать щёки, выпуская изо рта слюни пузырями, отрывисто свистя.
– Дай-ка сюда, – отобрав у мальчугана свисток, упрекающее сказал: – Эх ты свистун! Не насвистел, а только весь свисток в соплях изваландах!
– Сходи-ка Гришк на двор, а то от тебя разит, не продышешь! – провожая «свистуна» на улицу, заметила мать, чуя, что от натуги у свистуна в портках что-то отяжелело и запахло.
– Какой лобик? – другой голос допрашивал его.
– Чёрная с жёлтенькими пятнашками над глазами! – плачуще объяснял бывший обладатель собачёнка.
– А какой хвостик? – наседал допрашивающий.
– Чёрный, с белым кончиком?
– А я знаю где он, – издевательски известил тот
– Где-е? Скажи!
– Это мой собачонок, мне его еще весной один дяденька бесплатно подарил. Он ведь у меня всё лето пропадал, а ты его присвоил.
– Ы-ы-ы, – слёзно завыл парень и поспешил в избу, чтоб пожаловаться матери.
– Не плачь! – вступился в событие Николай. – А хошь, я тебе собачку маленькую подарю, «Жучкой» зовут, у меня их три, так одну могу, тебе на вовсе отдать. Хочешь, а?
– Хочу! – сквозь плачь и слёзы, проговорил тот.
– Ну, вот и всё в порядке, договорились! – хлопнув мальчугана по заду, сказал Николай.
Меж тем, домой возвернулся Кузьма с торчащей горлышком из кармана, бутылкой самогонки. Выпив бутылку самогона, Кузьма с Николаем навеселе разговорились, о разных делах. Видя дружелюбный мужичий разговор, Татьяна в честь хорошего гостя, расщедрившись, приволокла откуда-то еще бутылку первачу. Изрядно подвыпивший, Николай, бормоча о дровах и делянке, едва выволокся из Кузьминой избы. Пьяно качаясь, побрёл домой.
Потом, как-то встретил Кузьма на улице Николая, крикнул ему:
– Погоди-ка, кум, я тебя чего спрошу. – Как бишь, ты тогда до дома-то доплюхал?
– Ничего, добрался, всё в порядке! – ответил ему Николай.
Мужики, сожалеючи, снова предупреждали Кузьму: ты хоть бы, на дом-то не водил! – намекая, о его дружбе с Николаем Смирновым. Но Кузьма, снова не вняв словам сметливых мужиков. От них он отговаривался наивным изречением, говоря:
– Он мне кум! Даю свою руку на отсечение, ничего плохого не позволит. А в крайнем-то случае, жена не лужа – хватит её и для мужа! – под общий смех заканчивал разговор Кузьма.
Вскорости, Кузьма сам убедился. Как-то, глубокой осенью, по первопутку, утречком, Кузьма поехал в лес за дровами, на лошади, одолжившей ему для этого, Степаном Тарасовым. И случилось же такое, в это время случайно зашёл к Оглоблиным, Николай Смирнов. Видя, что хозяина дома нет, он стал приставать к Татьяне, склоняя её к любовным связям.
– А ну-ка, да он вернётся, да узнает, тогда нам с тобой, что будет!? Хана, да и только! – предчувственно, и опасливо отговаривалась, спервоначалу Татьяна.
А Кузьма, разоткровенчившись, после, рассказывал приближённым ему мужикам.
– Только было доехал, я тогда, до лесу, вздумалось мне закурить. Сунулся в карман за кисетом, а он в отсутствии. Я оглобли поворачиваю и в село. Подъезжаю к своему дому, гляжу в окнах огонь. Ну думаю, не к добру, проводив меня, она огонь задула. Вбегаю в избу, а он сидит! И думаю он зашёл неспроста, угрюмо посидев, минут пять, он ушёл. Побранил, пожурил я тогда свою Татьяну и снова уехал. А на сердце, сверлящий червячок поселился.
А после, Кузьма решил, как следует предупредить свою Татьяну:
– Смотри жёнушка! – запримечу, голову на рукомойник отверну. Свою посудину, по займам, чужим мужикам, давать не позволю! Да и так, поступать с твоей, стороны, по крайней мере не разумно. Ты этим меня без ножа зарежешь! – напутственно, и назидательно наговаривал Кузьма своей жене Татьяне, которая ни словом не обмолвилась во время его многословной нотации. Она молчала, блаженно сжав губы.
А потом, Кузьма, перед наседающими мужиками, уклончиво оправдывал свою жену Татьяну. С позиции простачка, наивно улыбаясь, говорил:
– Ну и что из этого! «Жена не лужа», хватит и для мужа.
Да и Татьяна, зря-то не давала, себя в обиду. Кузьме больно-то не давала вести над собой большого контроля. Она чуть, что принималась упрекать его:
– Какой книгочёт нашёлся, только и торчишь за книжками, дела никакого в руки не берёшь! Расточитель! Размотать последнее достояние, и потерять своё достоинство не долго, а потом, чем хошь и корми ребятишек-то! – такие слова, укрощающее действовали на спокойного, по характеру, Кузьму. Он смиривался с тайными проделками своей Татьяны. Для отвода своей души, почитывал книжонки и увлекался выпивкой.
