Иван Васильевич Шмелев
История села Мотовилово. Тетрадь 7 (1925 г.)
Покров. Гулянье. Гости Савельева В.Е.
На праздник Покрова, к Савельеву Василию нагрянули гости из разных сёл. Из Майдана пожаловал Васька Абаймов – поставщик первосортного самогона. Из Чернухи приплюхал, в своих большущих кожаных сапогах, Андрей Кучарин, который вёл знакомство с Савельевым, через то, что снабжал Василия саморучно сшитыми лукошками. Из Пустыни явился, рябой и бородатый Харитон – знакомый Василию по случаю продажи ему по дешёвке бочёнка чистого, берёзчетого дёгтя. Из Наумовки приплёлся рыжий Агафон, знакомый Василию мужик, снабжающий его липняком для точёных изделий.
Хотя, Василий Ефимович и не с распростёртыми руками встречал всех этих случайных гостей, но, тем не менее, он дружелюбно приветил их в душе, рассуждая сам с собой: «Всяк человек пригодится! – А угощенья-то у меня хватит!».
Вообще-то Василий умеет по достоинству, и заслугам оценить человека, но с человеком, который чем-либо провинился перед ним, он сам не поздоровается, и не ответит на приветствие, таков его непоколебимый личный нрав. Гостей угощать, у себя в доме он любит: самогонки и закуски не жалеет вдобавок для компании он всегда имеет пачку папирос. Ими угощает гостей и сам подвыпивши закурит для важности и степенства. Для баб, в таких случаях, заставляет Любовь Михайлову, ставить самовар, и любители вдоволь угощаются чаем, забелённым топлёным молоком и с сахаром.
Сам, Василий, мужик коренастый, как выросший на просторе дуб, следил за своим здоровьем, тело соблюдал в чистоте, рационально питался. Он любит чистоту и в хозяйстве всюду, о ней он говаривал так: «Создавая везде чистоту и порядок, этим сам себе делаю удовольствие и для людей делаю пример». Дурных привычек он не переносит, их всегда готов, вырывать с корнем, или как он выражается, выжечь раскалённым металлом. Он, редко и мало выпивает, только на свадьбах, да в праздники, за компанию с гостями. Провозглашая тост он обычно говорит: «Ну, за всех! За наше с вами здоровье!».
Имея вспыльчивый характер, редко, когда употребляет сквернослоный мат. Создав большую семью, он прочно пустил родовые корни в селе. «У меня их восемь зёрнышков!» – любит провозглашать Василий Ефимович, когда речь зайдёт о детях. Мужик он самостоятельный и степенный в его хозяйстве всё в запасе: хлеб, корм, дрова. Год за год заходит. Он обладает твёрдым, вспыльчивым характером, трудолюбивыми руками, здравым рассудком и доброжелательным отношением к людям.
Но с людьми, позволяющими безобразия в его доме, он бесцеремонен и неумолим. С нарушителем общего порядка, он, говоря, поступает так:
– Ну, батенька, за такое безобразие в моём доме, я тебе хочу указать на дверь и в придачу дать или кочергу, или ухват со сковородником.
На глазах его, в таких случаях, грозовой завесой наползают брови, придавая его лицу вид сердитый и непримиримый. И всё это составляло, для Василия Ефимовича, арсенал его авторитета среди односельчан, благодаря чему, он от людей достоин чести, достоин подражания.
Итак, по случаю Покрова, нахлынувшие к Василию Ефимовичу разномастные гости сидели в верхней горнице за столом: выпивали, закусывали, угощались чаем, вели деловой разговор, пробовали петь песни. Василий, угощая самогонкой гостей не забывал и про самовар. Он иногда приказывал Любви Михайловне:
– А ну-ка, подложи в самовар угольков, чтоб он запел. Я хотя и не чаёвник, но страстно не люблю немой самовар, когда он не кипит. Пусть он поёт на все лады!
– Василий Ефимович, это у тебя своя свинина? Больно засол хорош! – с похвалой спросил Харитон, тыча вилкой в сырую свинину, намереваясь ей закусить, после выпитого стакана самогонки.
– Конечно своя! – горделиво отозвался Василий. Мы позавчера только свинью закололи.
– Сколько, чай, туша-то вытянула? – полюбопытствовал Агафон.
– Пять пудов с батманом, – ответил Василий
– Эх, ехнула мать, вот это поедите! – удивился Харитон.
– Я не таких калывал! – не без гордости отозвался Василий.
– Я, вот, сижу и всё приглядываюсь. Василий Ефимович, хозяйство у тебя добротное, везде всё устроено, всюду всё улажено, – с похвалой отозвался о Васильевом хозяйстве Агафон.
– Да, я своё хозяйство веду расчётливо, денег на ветер не бросаю, простачком быть тоже не желаю, ведь правильно поговорка-то гласит: «Простота хуже воровства» и другое дело: «Дружба дружбой, а денежки любят счёт!».
– Это всё правильно, – поддакнул Агафон.
– А ты Василий Ефимович, видно, курить-то совсем научился? – заметил хозяину Васька Абаимов. Наблюдая, как он неумело пышет изо рта табачным дымом.
– Совсем-то, положим, я не стараюсь научиться, а вот при хорошей компании курю. Люблю! Городом пахнет, – отозвался на это Василий Ефимович. – Часто курить и стремиться к беспричинным выпивкам, как это делают некоторые, у меня просто-напросто время не хватает. Заниматься такими пустяками, я считаю ни к чему. Для этого надо драгоценное время понапрасну терять и языком без дела болтать, а я этого терпеть не могу. Зря молоть языком не умею. Я люблю говорить с весом, – заключил разговор о хозяйстве Василий Ефимович.
Видя, что гости навеселе, но не совсем пьяны, он повелел Любви Михайловне;
– Сходи-ка в мазанку, принеси-ка оттуда литровку-то. Я её раскупорю, для таких хороших гостей добра не жалко, куда её беречь-то.
Хозяйка принесённую литровку русской горькой поставила на стол перед хозяином. Василий Ефимович шлепком широченной ладонью, по дну бутылки, вышиб из горлышка пробку. Пробка, вылетев укатилась под стол. Васька Абаимов, по-молодецки наклонившись, достал пробку, и, отколупнув от неё прокладочную бумажку поднёс её к глазам, стал разглядывать её на свет:
– Что, ай с Рыковым?
– Да нет! Пусто! – с недовольством протянул Васька.
– А то бы червонец! – с весёлой улыбкой проговорил Харитон.
Василий Ефимович, водки всем налил по маленькому стаканчику, пробкой заткнув бутылку.
– Погоди затыкать-то, налей ещё полстаканчика, больно понравилась! – весело улыбаясь, попросил хозяина дедушка Кучарин, затянув песню: «Эх ты доля, моя доля – доля бедняка».
Налив Кучарину полстаканчика, Василий попотчевал и Агафона;
– Выкушай еще рюмочку!
– О, пожалуй, давай выпью! – отозвался тот
«Эх, вот идол весь стакан вылакал!», – в душе обругал его хозяин. Видя, что гости сидят и сидят, не пьянеют и не расходятся, Василий Ефимович по своей надобности вышел во двор. Попутно всё оглядев своим хозяйственным глазом. Что плохо лежало поправил, подобрав затерянное сено, бросил в ясли и скрылся в нужнике. От грубой пищи и от спиртного у него в животе всё сварило.
– А где хозяин-то? – спохватился Харитон.
– Наверное, в уборную ушёл, – отозвался кто-то.
– А долго ли он там пробудет?
– Насидится, придёт.
– Да он, куда скрылся-то? – беспокойно проговорил и дедушка Кучарин.
– Да бают вам, в нужнике сидит, сейчас придёт.
Причина спрятаться от гостей, у Василия была и другая. Позвали его в гости близкие сродники, а от навязчивых своих гостей, он вздумал избавиться. Видя, что Василий Ефимович куда-то собирается, Васька Абаимов смекнув, увязался за ним. К ним хотел было пристегнуться, и дедушка Кучарин, но Василий повелительно и строго осадил его:
– Нет, вы оставайтесь лучше тут у меня. Агафон, Харитон и ты Андрей оставайтесь, угощайтесь. Вот вам самогонка, вон на столе для вас закуска и чего вам больше-то. Посиживайте преспокойненько, выпивайте, закусывайте, гуляйте, песни пойте, а мы с Абаимовым пошли!
Василий Ефимович, из своих знакомых всех больше уважал Ваську Абаимова, как-никак, он доставлял Савельеву первосортный самогон, к тому же отец Васькин у себя в Майдане содержал бакалейную лавку, товарами из которой, иногда, снабжался Савельев. Иметь тесное знакомство с такими людьми, как Васька, он считал за честь и для себя выгоду.
Возвратясь, из гостей к вечеру, Василий Ефимович, у себя в доме обнаружил непорядок: пустынский мужик Харитон напился до такой степени, что валялся на полу около порога, рядом с веником, что-то бормоча, барахтался по грязному полу. Хозяин так сурово рявкнул на Харитона, что тот с перепугу, голову под крыло – затих. Куда похмелье делось? Он вскочил с пола и под благовидным предлогом якобы «на двор» вышел из избы и не возвращался. С тех пор с дегтярником у Василия Ефимовича, и дружба врозь. Дедушка Кучарин видя такой неприятный исход гулянки, хотел было смыться домой. Василий остановил его:
– Никуда ты не пойдёшь, сапоги-то твои спрятаны.
На второй день праздника, гости опохмелевшись, разошлись по своим сёлам, а когда они захлопнули за собой дверь, Василий Ефимович, высказался:
– Ну и гости нарвались, и вина-то не стоют, а пьют и пьют, стакан за стаканом, так и льют себе в кадыки-то! Как на каменку плещут! И ты, со своим недогадком, подливаешь и подливаешь в бутылки-то! – укоризненно наговаривал Василий Любови Михайловне.
– Ты думаешь мне больно хотелось их угощать и пить с ними самому, а ведь все сами нахально напрашиваются, – укорял он вчерашних гостей.
Во второй день праздника, село запьянствовало вовсю. Пили мужики, пили бабы, пили парни и девки с ними. В этот день на улицах села, стало больше пьяных, чем в первый, когда пили еще несмело и вразнобой, а тут стали пить с особенным азартом и торжеством. Обычно начинается с опохмеленья, после вчерашнего перепоя, а потом уже пойдёт обычная выпивка. И так с утра до поздней ночи в избах идёт угощение артелей гостей, или напару. Закусывать, особенно мужики, предпочитают солёным огурчиком или капустой, а некоторые обходятся и без закуски, чтоб дольше во рту горчило. Особенные же выпивохи и вовсе не закусывают, а только для виду возьмут со стола кусочек хлеба, понюхают его и снова положат с кряком проведя по губам рукавом рубахи. Из открытого настежь окна верхней Савельевой избы, во все стороны улицы, разливалась песня вперемешку с которой слышны были властные выкрики хозяина Василия Ефимовича и общий похожий на пчелиный гуд и гомон опьяневших людей.
Василий не любит, когда гости сидят молча: «или песни пой или так разговаривай», – вот его хозяйская установка для сидящих в его доме гостей. Он не забывает подливая в стаканчики самогонки угощать гостей, а кто притворно артачится и не дотягивает до дна, он громко, тоном, не-допускающим возражений, начинает повелительно принуждать:
– Пей всю, для чего в стакане оставляешь, кто после тебя допивать-то будет! Не бойся! Не обедняем, самогонки хватит для всех! Пей и закусывай!
У угла Федотовой избы, собралась толпа девок, а где девки там и парни. Тут были: Анна, Наташка, Манька, Дунька и Ольга. Девки, шушукаясь меж собой, грызли семечки и орехи, надаренными парнями, вертевшимися около их. Парни с девками взаимно и шутливо пересмеивались, озорно и любезно переталкивая друг-друга. Девки, пробовали запеть песню, но у них с песней ничего не получалось, песня прерывалась на половине. Любезности подвыпивших, для смелости, парней не давали песню допевать до конца.
– Ладно тянуть-то, собаки долают! – весело улыбаясь предложила Наташка.
Она закатисто смеясь, норовила толкнуть забывшегося стоящего тут Саньку Савельева. Наташка, тайком, чтоб не услышали остальные, спросила у Маньки:
– Вы не сватать ли хотите за Миньку? Я от баб слышала!
– Нет! Папа с Мамой баили: «женить мы его до весны не будем», – ответила та.
– А мне Минькина невеста говорила, что он на ней женится в зиму, – оповестила Наташка.
– Нет! До весны женить мы его не собираемся.
– Резонно, – сказала Манька.
Минька Савельев, парень-жених в селе славится, он в почёте и как говорится в чести. Отец с матерью в селе в почёте и их дети в чести. Минька сам собою не плох: черненький обличием в отца, приглядчив на лицо, и обладатель не по годам физической силой. Среди близких гостей у Савельевых в этот день был и Василий Тимофеевич Муратов. Имея в себе больше пяти пудов весу, он соблазнил Миньку поднять его «корчажкой». Подзадоренный гостями Минька, ухватил, присевшего на полу Василия, и приподняв бросил его через плечо. Все гости поощрительно захлопали в ладоши, а отец Минькин, самодовольно улыбаясь в душе гордился сильным сыном. От натуги на Миньке, лопнула рубаха. Мать быстренько подала ему из шкафа новую сатиновую отцову, которая оказалась Миньке как раз по плечам. Минька питал неравнодушную любовь к дочери Василия Григорьевича Лабина, Маньке, она на его любовь, отвечала тем же, и они оба мечтали, что скоро будут жить вместе.
Многим девкам хотелось быть снохой в доме Савельевых и бабы в разговорах о сватне, терялись в догадках, кто же из девок будет удостоена быть Минькиной женой, и всегда приходили к выводу – быть за ним Маньке Лабиной.
Между тем, из приземистой, ветхой избы Якова Забродина, на улицу вывалилась толпа пьяных людей, бывших в гостях у Якова. С отдельными песенными выкриками, из тёмного сенного проёма на простор всё еще продолжали вылупливаться люди. Из сеней появился и Михаил Федотов, он тоже был в гостях у Якова. Имея свой саженный рост, при выходе из сеней он забыл наклониться и больно стукнулся лбом о перекладину двери. Бабы дружно и весело захохотали, а Михаил, пощупывая на лбу шишку с грецкий орех, невольно улыбаясь выругался:
– Ах мать твою! Хозяин-то маленький, думает, что и гости-то под его рост!
– А ты, вышиби перекладину-то! – кто-то предложил из мужиков.
– Не стоит! – хозяин ищо обидится!
При выходе, пьяные мужики лаписто обняли баб, которые взаимно тоже все пообнялись и сцеплённая руками артель извилистым фронтом, качаясь, задвигалась вперёд по улице.
Бабы голосисто затянули, тягучую, как резина, песню. Мужики, подхватя её, дико выкрикивающее орали, широко раззявя рты. Когда же у баб не хватало духу вытянуть более высоки тоны, мужики выручающее подхватывали и пели не давая песни оборваться в критический момент.
Неровная дорога рвала песню на куски, на отдельные пьяно-безалаберные выкрики. Одна, совсем опьяневшая и в меру одуревшая баба, Дунька, громко и дико взвизгивала, как на пожаре, ухая заглушала всех остальных. Она ошалело выскочила вперёд бредущей толпы и оборотясь к ней лицом, и пятясь задом, причудливо выделывая разные коленца, притопывала ногой по придорожной грязи, в воздухе махала грязным носовым платком. Она орала во всё горло до хрипоты, стараясь всех перекричать. Потом видимо от чрезмерной натуги, она поспешной трусцой побежала в сторону, и скрылась между мазанок.
