Ирина Андрианова
Потерянные ключи
При обоих вариантах лучшее, что могу сделать – это сбежать заранее. Значит, я должна запастись всем содержимым тасиной шкатулки, попробовать снять где-нибудь комнату (только я не знаю, где) и подождать пару месяцев, пока деньги закончатся. А потом умереть на помойке. Можно прихватить еще украшения и сдать в ломбард. Тогда хватит на подольше. Может, месяца на три. Но потом я все равно умру на помойке. Мысль о том, чтобы найти какую-то работу, казалась такой фантастичной, что я об этом даже не думала. …Значит, я все-таки стану настоящим, банальным вором. Значит, вот так. Ну а потом я искуплю свое преступление смертью от холода. Как раз к этому времени ударят морозы.
Вдруг появилось сообщение:
«Кстати, мне очень стыдно, что ваш нетбук все еще у меня. Думаю, надо вам его отдать)))».
«Ну что вы, оставьте у себя)))) У меня есть тасин комп))))».
«Вас, скорее всего, от него скоро отлучат. Боюсь, как только я разыщу тасиных родственников, они выгонят вас из квартиры((. Еще раз повторюсь, что с удовольствием предоставлю вам приют у себя)) Но вне зависимости от того, что вы решите – позвольте вам его отдать. Не хочу чувствовать себя вором».
И я не хочу чувствовать себя вором! Но мне придется. «Предоставлю приют у себя!» Бог мой! Мне никогда никто подобного не говорил. И тем более – не говорил молодой красивый мужчина. Николай. Коля? Странно, я никогда не пробовала сокращать его полное имя, звучавшее неестественно, как в американских фильмах про русских. Большую часть нашего своеобразного знакомства я боялась его. Но, оказывается, самое первое впечатление было верным. Он не зря мне понравился. Он не желает мне зла. Я могу ему доверять. А вот он мне, увы, не может. Я думала, что это он обманывает меня. А оказывается – я обманываю, и только я. И все объяснения вроде того, что мне негде жить и нечего есть – пусты: другие люди ведь как-то находят источник денег, где-то работают, платят за квартиру, покупают еду. То, что я так не могу, то, что я не знаю, где находятся эти источники денег, как отыскивают работу, то, что я не могу и не умею начать разговор ни с одним человеком на свете – разве же это вина Николая? Коли? Он этого не поймет. Не посочувствует мне. И правильно сделает. Завтра он пойдет в полицию, а через несколько дней (не знаю, сколько потребуется ленивой полиции на раскачку) сюда прибегут тасины родственники. Надо как-то подгадать, чтобы покинуть квартиру до них. Уйти послезавтра? Через два дня?..
«Я сейчас рядом с вами. Рядом с вашим домом. Нетбук со мной. Давайте я его занесу».
…И пойти умирать на помойку? Но ведь сразу я не умру. Придется помучаться несколько дней. Можно закопаться в груду хлама в том немецком коттедже на Седова и подождать, пока замерзну. А может… может, сделать это здесь, в тепле и уюте? Вроде бы у меня есть все необходимое – ванна, теплая вода, бритва. Кажется, это так делается. И когда родственники\Тася\полиция откроют\выломают дверь, их будет ждать сюрприз и загадка – кто она и что здесь делает? Кто ее убил? (Ведь не придет же кому-то в голову, что совершенно посторонняя тетка случайно нашла ключи от квартиры, забралась внутрь и покончила с собой!) Коля расскажет им свою (точнее, мою) версию моего появления здесь. Если Тасю не найдут, все это будет очень подозрительно и Колю привлекут в связи с гибелью двух женщин. Если Тася не исчезла и моя версия будет опровергнута, то его привлекут в связи с гибелью одной женщины. Что же мне делать? Может, написать записку, рассказать, как все было на самом деле? А может, мне написать записку и отдать ее Коле, пока я жива? Или написать здесь, Вконтакте. Может, он поверит мне и сжалится надо мной? Может, я останусь жива, он «даст мне приют», а потом полюбит и женится на мне? Как это было бы прекрасно. Но, увы, реальность другая: Коля посочувствует мне только в том случае, если прочтет мою посмертную записку. Пока я буду лишь угрожать самоубийством, меня никто не пожалеет. И совершенно справедливо: не факт, что я на это решусь. И только моя смерть искупит прегрешения. Вот тогда мне все поверят. И пожалеют. Можно, конечно, умереть в заброшенном доме, а записку спрятать в одежду. Но не факт, что там на нее обратят внимание. Тело полусгнившего бомжа, скорее всего, сразу отвезут в какую-нибудь общую могилу (как Моцарта? – почетно!) и не будут рыться в его одежде, допытываясь причин смерти. Потому что в случае с бомжом причины смерти понятны. А вот если я умру в уютной квартире, да еще в романтических декорациях типа окровавленной ванной, то сотрудникам полиции будет приятно расследовать мою смерть. Не говоря уж о том, что и мне самой умирать будет гораздо комфортнее…
«Я понимаю, что после всего этого вы мало доверяете мне. Я бы на вашем месте тоже не доверял. Если хотите, я просто поднимусь к вам на этаж и положу нетбук. Вы даже не будете открывать дверь. Откроете, когда я выйду на улицу».
«Хорошо, как хотите».
«Теоретически в нетбуке, конечно, может быть заложена бомба и вы можете заподозрить меня в желании вас подорвать))))».
«Думаю, если бы вы хотели меня подорвать, вы бы нашли способ проникнуть в подъезд и подложить под дверь бомбу с дистанционным управлением)))»
«И верно, нашел бы) Тогда я зайду примерно через пять минут. Откройте, когда я позвоню в домофон».
Ну что ж, вот так. Кто знал, что мне суждено получить нетбук назад? И как раз сейчас он мне совершенно не нужен. Продать его и продлить агонию на целых два дня? Во-первых, я не знаю, кому его продать и как. Во-вторых, мне не нужны эти лишние два дня, которые все равно закончатся смертью под грудой хлама в заброшенном доме. Нет, то, что я придумала – вероятно, наилучший выход.
Мне показалось, я сидела неподвижно довольно долго. Но, когда раздался домофонный звонок и я взглянула на часы в углу экрана, оказалось, что прошло всего чуть более пяти минут. Как он пунктуален. Вероятно, действительно был где-то поблизости. Может, в машине? А я думала, у него нет машины. Когда я встала и попробовала идти к двери, оказалось, что это непривычно тяжело. Словно бы мои ноги не двигались лет двадцать, и сейчас мне нужно было заставить их выполнять забытые движения. Тяжело, как несмазанный железный робот, я дотащила свое тело до двери. Сняла трубку. Нет, не о чем разговаривать. Я сразу нажала на кнопку. Повесила трубку. Сейчас он поднимется. Посмотреть на него в глазок? Это будет в последний раз. Шаги уже приближались, когда в мозгу выстрелило: а чего я боюсь? Сейчас, когда мое решение уже принято? Даже если я ошиблась и Николай опасен, что он может мне сделать? Если я сейчас возьму и открою дверь – сможет ли он навредить мне больше, чем я сама это сделаю? Пожалуй, нет. Зато, если он не собирается мне вредить, то сейчас я увижу единственного человека, который был ко мне добр. «Дам вам приют у себя», вот так он сказал! Пусть он был добр по ошибке. Пусть потом он проклянет свою доверчивость. Сейчас-то он об этом не знает. И вот сейчас я украду у него еще немного – еще один ласковый взгляд, еще одно теплое слово. Шаги ступили на площадку, и в это мгновение я распахнула дверь.
Он не был хорош собой. Он не был изящен и худ, и у него не оказалось вытянутых заостренных глаз и маленького женского рта на бледном лице. Он был малого роста, коренаст, с небольшим брюшком и короткой шеей. У него были русые волосы, круглые щеки и небольшие глаза неопределенного оттенка. Он не был Николаем. Но он смотрел на меня тем самым взглядом, который я так мечтала увидеть на лице Николая, но никогда уже не увижу. И слава богу.
– Тася, что с тобой? – испуганно спросил ты.
Вот, кажется, я все и написала. Как ты просил.
Глава 15. Пьем чай с Тасей
Боюсь, когда я стану рассказывать свою любовную историю, получится такая банальщина, что вам всем станет скучно, а мне – неловко. Поэтому я постараюсь максимально избежать всего слишком личного. Напишу только то, чего требует моя цель. С чего начать? Вобщем, я – классический приезжий интеллигент. Вырос с небольшом провинциальном городе со всем известным пресным названием. В нем нет ни экзотики сельского запустения, ни провинциальной романтики старинных городов с кремлями. Он не находится на краю света, где плещется океан, он и не слишком древний. Вобщем, никаких бонусов в компенсацию серой скуки его панельных пятиэтажек и грязных проспектов с газельками-маршрутками у него нет. В Петербурге, куда я десять лет назад приехал учиться в не самом популярном техническом ВУЗе, все было почти так же, только больше размером. Для маршруток, например, использовались полноценные автобусы. А жил я всегда, по странному стечению обстоятельств, точно в таких же пятиэтажках, как когда-то дома. Хоть и в разных местах. Сначала снимал комнату пополам с товарищем. Потом – один. Последний год жил у своей подруги Таси. Вот я до нее и дошел. До любовной истории.
Было странно, что мы с ней сошлись. И еще более странно, что удержались вместе так долго. Собственно, мы и сейчас вместе. Но это произошло уже после определенных событий, когда все, и прежде всего Тася, сильно изменилось. До этого наше совместное существование казалось мне искусственным. И в какой-то момент оно прекратилось. Собственно, в нынешнем августе. И ничего бы больше не было, если бы не некоторые события, произошедшие вскоре после этого, в конце августа и в сентябре. Скоро я о них расскажу. Но сначала – о Тасе.
До меня несколько раз доходили перешептывания знакомых, что я-де сошелся с Тасей из-за квартиры. А еще, что Тася-де сошлась со мной от отчаяния и боязни остаться одной. По отношению к ней мне это кажется несправедливым. Действительно, у некоторых даже весьма привлекательных девушек в 27 лет может случиться возрастной кризис, когда она решит сравнить свое насущное бытие с популярными стандартами (мифологизированными) и сочтет, что разрыв очень велик и не в ее пользу. Но дело в том, что при попытке себя с кем-то сравнивать результат будет таким всегда. Что верно, то верно – ей к 27 годам не удалось выйти замуж и заиметь детей, и по чисто количественному показателю она проигрывала, ну а по качественному? Сколько ее знакомых из тех, кто добился соответствия стандарту, были действительно счастливы? Хорошо, если пятая часть. Правда, они эту свою корпоративную тайну предпочитали не выдавать, чтобы не обесценить собственных усилий. И все же я не думаю, что Тасей руководили такие примитивные соображения. Действительно, в 27 лет она вдруг пошла в коммерческий горный поход. Но вряд ли с целью найти мужа – тем более, что женщин в группе было гораздо больше, чем мужчин (как это чаще всего и бывает, по крайней мере, в несложных походах). Поэтому всерьез рассчитывать на такую возможность не приходилось, а она была серьезным человеком. Просто ей надоела рутина, которая к этому моменту уже успела ее засосать. Пять лет как кончен маленький платный псевдовузик, дававший хоть какую-то иллюзию разнообразия жизни, и пять лет как продолжается ежедневная офисная скука с перерывами турецкий пляж два раза в год. Тело еще было полно энергии, и хотелось новизны. Вот и все. К тому же, активную попытку сближения первым предпринял именно я. Так что, наверное, это я страдал от возрастного кризиса. В самом деле, амплуа всеобщего друга и почти бесполого походного весельчака – это, безусловно, было ценно, но хотелось чего-то еще. Тем более что то один, то другой походный товарищ это демонстрировали, вдруг переходя из фазы коллективной асексуальной романтики к парным романтическим отношениям. И постепенно перешли почти все, кроме меня. Я оставался живым символом чужой походной юности, персонифицированным очарованием коллективизма. Меня любили, меня приглашали на все свадьбы друзей-туристов, но почему-то ни одна из оставшихся незамужними походных подруг не видела меня в качестве жениха. Может, им мешала моя комичная внешность – кругленький, маленький, с короткой шеей и пухлыми румяными щеками? А может, роль бесполого товарища в сообществе была необходима, и заместитель на мою должность все не сыскивался? Когда дошло то того, что оставшиеся невостребованными туристские невесты (которых по определению больше, чем женихов), а также только начинающие карьеру юные красавицы стали поверять мне свои сердечные тайны, я понял, что дело совсем плохо. Мужчину во мне не видел решительно никто. Хотя и не возражали, чтоб мои омерзительно маленькие ножки (39 размер) быстро и без устали перебирали по склонам, перетаскивая общественное снаряжение.
Поэтому, когда впервые в жизни чьи-то глаза взглянули на меня по-иному, я сразу это заметил. Правда, сначала не особенно обольщался. Это был коммерческий поход по Приэльбрусью, куда меня взяли помощником руководителя и главным носильщиком (бонусы – бесплатные билеты, еда плюс символическая оплата). Как всегда в таком жанре, наблюдался естественный переизбыток женщин, отдыхающих от офисов. Тасина благосклонность могла быть продиктована спецификой условий, и не факт, чтобы она сохранилась бы после их смены. Однако на момент выхода из поезда на Московском вокзале она явно сохранялась. Я не смел требовать больших дивидендов от своей кратковременной мужской монополии, поэтому лишь скромно предложил довезти тасин рюкзак до дома. Я был уверен, что еще до порога квартиры ее заинтересованный взгляд потускнеет, и она будет радоваться, что в походе ничего мне не пообещала. Но нет – она сама попросила телефон, сама продиктовала свой, сама предложила выехать куда-нибудь в лес на ближайших выходных, и т.д. Приходилось признать, что это не ошибка. То единственное чудо, которое было приготовлено провидением именно для меня, наконец-то случилось!
Я переехал к Тасе быстро и естественно: в моей комнате в коммуналке, при всех ее хороших соседях, принимать девушку было неудобно. Мы для виду сказали друг другу, что я-де просто временно поживу у нее, пока не найду отдельную квартиру. Якобы я как раз намеревался этим заняться. Хотя было совершенно очевидно, что при моей сдельной работе по ремонту смарфонов снимать квартиру было бы слишком обременительно. Однако я никогда не променял бы свободу для двух полноценных походов в год на жалкий двухнедельный отпуск, который давала так называемая постоянная работа. Если бы не Тася, я бы до сих пор вечерами пил на кухне чай с двумя студентами, снимавшими в нашей коммуналке соседние комнаты. Поэтому со стороны мой переезд действительно выглядел как «он нашел девушку с квартирой», причем квартира в этом словосочетании – главное достоинство девушки. Но, хотя с квартирой все действительно замечательно сложилось, это было не так. Это не могло быть так, потому что, оглядываясь назад, я ясно вижу минуты, в которые я был совершенно, упоенно счастлив. Так что – нет. Наши знакомые судили обо мне немного неправильно.
А то, что Тася «от безнадежности решила удовольствоваться Тёмой», и вовсе в корне неверно. Она спокойно могла бы сохранить меня в качестве символического мужского начала, если нужно где-то показаться не одной. Это использование меня было бы совершенно необременительным, потому что многие так меня использовали. И ведь я даже не возражал. Зачем же нужно было притягивать меня так близко? Я могу дать тут только один ответ. Хоть он и слишком лестный для меня.
В те далекие времена (полтора года назад) я мало ее знал. То есть я знал, что на свете есть девушка 27 лет Таисия Сафимович, она объективно недурна собой, тратит много времени и ресурсов на приведение себя в товарный вид (покупка одежды, фитнес, ежедневное нанесение и смывание косметики), много и широко смеется белыми зубами и пока еще достаточно энергична, чтобы «разнообразить свою жизнь» (попытки йоги и связанная с ней тусовка, путешествия – и необязательно с пляжами, просмотр всех киноновинок – и не исключительно блокбастеров, походы на концерты каверов рок-классики – и не только респектабельного «Пинк Флойд»). Она даже иногда читала что-то действительно стоящее, а не только Ошо. Эта девушка, вероятнее всего, предпочла бы пристроить себя к более престижному спутнику, чем я. Да и я, боюсь, с такой девушкой предпочел бы ограничиться вежливой болтовней во Вконтакте. Но дело в том, что та Тася, о которой знал только я – тогда она не равнялась той девушке. А она – почему она довольствовалась мной так долго? Неужели только потому, что не могла устоять перед моим чувством? Впрочем, это неважно, потому что в итоге все закончилось.
Постепенно моя Тася и та, другая, все больше сливались. Побыть с моей Тасей становилось невозможно: вторая вскоре являлась и вступала в свои права. Помимо глобального несоответствия идеалу, у меня обнаружились и мелкие недостатки. Например, я никак не мог закончить ремонт в двух комнатах. Собственно, я вообще ненавидел и боялся этого слова, но Тася запланировала, и отказаться было нельзя. Три месяца я клеил обои с черепашьей скоростью (зато, надо сказать, качественно), поэтому в итоге для остальных помещений были приглашены таджики. Правда, они справились быстро. Не хватило денег только на одну, дальнюю комнатку: она, к моей радости, была отложена на неопределенный срок, и поэтому пока что оставалась уютной. Судьбу стен и полов скоро повторила и мебель. Приземистые стеллажики, узкие кровати, письменный стол со столешницей, обтянутой крашеной тканью, и другие приятные вещи ее бабушки (квартира досталась Тасе по наследству) были безжалостно вынесены на помойку. Взамен их в «Икее» была закуплена новая мебель, после чего вся квартира, за исключением дальней комнатки, превратилась в оживший каталог. Наверное, эта реформа оказалась последней каплей для Таси. В новую красивую квартиру я не вписывался. Как я уже говорил, природа создала меня не слишком совершенным. Здесь же было сплошное совершенство, включая и саму Тасю. Кроме, повторяю, той маленькой комнатки – туда были стащены мои туристские вещи и книги. Мне удалось спасти от помойки несколько книг тасиной бабушки: так, я уверил Тасю, что за партитуру «Фауста» 1899 года издания можно будет выручить большие деньги. Особенно если подождать еще 50 лет.
При этом за все время совместной жизни мы ни разу не поругались! Я старался вести себя как можно тише, чтобы лишний раз не умножать тасины горести (ведь я понимал, что не подхожу ей), а она, к ее чести, считала скандалы вульгарными. Зато у меня обострился нюх: я научился угадывать малейшие изменения ее настроения. Несколько раз я робко пытался узнать ее мнение: не стоит ли мне, например, все-таки поискать комнату (а может, удастся вернуться в свою прежнюю квартиру?). Но она скорбно улыбалась и великодушно отвечала «нет». Со стороны могло показаться, что ради жилья я готов пойти на любые унижения. Но как-то раз я понял, что час настал. В тот вечер Тася ответила на мой вопрос по-другому. «Думаю, сейчас ты вряд ли найдешь что-то приличное», – сказала она. Тем самым невольно созналась, что отныне держит меня только из сочувствия. Я знаю, что она не хотела так говорить. Это вырвалось само. Днем, на работе, я обдумал ее слова. И понял их причину. Странно, что не догадался раньше. Просто у нее наконец-то появился тот, кого она так ждала и кого заслуживала. Еще за месяц до того я заметил, что она запостила у себя Вконтакте фотографии из Павловска – она с компанией однокурсниц и еще каких-то знакомых. Я с ними не ездил: меня не позвали, и я, конечно, не напрашивался. На фото, кроме Таси, были еще три девушки – ее ровесницы, одна дама лет 40 (как я понял из рассказов – оптимистичная и остроумная старая дева, любительница потереться около молодежи), и двое молодых людей. Один – как будто бы бой-френд одной из девушек, другой – вроде как пока ничей, что, несомненно, наполняло сердца тасиных незамужних подружек надеждами. Тасино, видимо, тоже. Конечно, это тоже был еще не идеал: респектабельности в нем пока что не было, он был похож на что-то среднее между начинающим художником-концептуалистом (это те, которые не рисуют, а устраивают всякие эпатажные акции) и подающим надежды университетским математиком. Но в отличие от меня он, конечно, вдохновлял. Он был изысканно худощав, как гуттаперчевый мальчик из русской классики, имел большие, карие, чуть вытянутые к уголкам глаза, которые смотрели с обещанием ума и романтической грусти. Вобщем, для женщин это было, безусловно, привлекательное лицо. Вообще в нем было много женского: белая кожа, маленький рот с тонкими губами, красиво очерченные, точно нарисованные, брови. Но это его не портило. А то, что он не был похож на расхожие типажи мужчин-красавцев, только поднимало, я думаю, его цену в глазах изысканных ценительниц. На одной из фотографий они снялись вместе – Тася и этот парень. Казалось бы, в этом еще не было ничего предосудительного, но меня уже тогда что-то кольнуло. Хотя я и не понял сразу, что. А теперь вспомнил, сопоставил все факты и удивился, почему не понял сразу.
Понятно было, что у них пока зашло не очень далеко. Наверняка зашло намного ближе, чем Тасе хотелось бы. Но она вся уже была устремлена мыслями в ту сторону и жадно ловила любую надежду. Как я понял по ее кратким ремаркам, Николай (его вроде бы называли полным именем, на западный манер) пока что скармливал ей нехитрую девичью смесь из буддийской философии и поверхностного мистицизма в духе Костаньеды. Мне всегда казалось, что мои попытки вовлечь Тасю в познание были серьезнее, но увы – ее влекло сейчас не содержание, а форма, а форма эта имела карие глаза лани. Не знаю, какой у него был голос. Но, должно быть, его высокомерно-небрежные интонации Тасю околдовывали. Я все это понимал, и понимал также, что ничего не могу поделать. Мои интонации никого не околдовывали, мои попытки пускаться в рассуждения – пусть они даже заслуживали внимания не меньше, чем николаевские – утомляли. И как назло, похоже, гуттаперчевому математику понравились результаты его воздействия. Он даже соблаговолил потратить на Тасю немного своего драгоценного времени. Пару раз я застал ее за длинным телефонным разговором. Судя по счастливой улыбке и неуклюжим попыткам умно отвечать – это был разговор с ним. Переписки Вконтакте я не нашел – видимо, опасаясь, что я могу ее увидеть, она все удалила, хотя раньше меня нельзя было заподозрить в чтении чужих писем. Впрочем, раз я все-таки залез в ее ноутбук, значит, опасения Таси были не напрасны. Право, я сам не ожидал, что смогу так поступить. Именно то, что я там ничего не обнаружил, огорчили меня больше всего. Значит, Тася знает, что это уже никак не может сойти за безобидный флирт.
Я по-прежнему приходил вечером домой, радостно объявлял, что принес лакомства – какие-нибудь булочки с кремом или клубнику. Тася выходила и вежливой улыбкой благодарила («ну что ты, не стоило»), но я хорошо видел, что она лишь отбывает повинность. Ритуал день ото дня сокращался, она все быстрее возвращалась к себе, к ноутбуку, телефону или маникюру, а я долго сидел на кухне, жуя принесенный с собой магазинный салатик и раздумывая, будет ли удобно, если сегодня я засижусь за своим компом допоздна и естественным образом лягу спать в гостиной на диване. Это было бы самым логичным, ведь меня давно никто не приглашал в спальню, но вот в чем загвоздка: в этом случае мой статус здесь становился непонятным. Ведь если я уже и сам не претендовал на спальню, то самое лучшее, что мне следовало сделать, это немедленно переехать.
Я спрашивал себя, зачем она Николаю. Может, конечно, я что-то упустил в Тасе, но, по моим представлениям, она не могла стать интересным объектом для востребованного симпатичного болтуна – по крайней мере, востребованного в узких кругах тасиных подружек. С другой стороны, ведь когда-то ей нравился я. А это еще более невероятная ситуация, чем Николай, которому понравилась Тася. Я даже невольно допустил (попытавшись тут же с негодованием отвергнуть) мысль о все той же тасиной квартире. Если допустить, что какую-то роль в моем вовлечении в тасину жизнь эта квартира сыграла, то почему это невозможно и в случае Николая? Я ведь ничего о нем не знал. Творческая интеллигенция реже бывает иногородней, чем техническая: в Петербурге и своей переизбыток. Однако все возможно. Да и у коренного могли быть проблемы с жильем. И так как Тася в принципе не вызывала у него омерзения… а она вообще-то объективно была очень миловидной девушкой, хоть и не первой уже юности… я, кажется, уже об этом говорил. Вобщем, я определенно к ней несправедлив. Будем считать, что она ему нравилась. Она наверняка восхищенно смотрела ему в рот и в удлиненные глаза и, возможно, он вскоре начал испытывать потребность в повторении этого взгляда. Скорее всего, поначалу он вообще ничего не знал о квартире, ведь на вопрос, как и с кем она живет, Тася бы ни за что не соврала, что одна. Я в этом уверен. Она могла шлепнуть что-нибудь плоское типа «все сложно», что означало бы «у тебя есть все шансы сделать так, чтобы я была для тебя одна», после чего дальнейшие расспросы до поры до времени прекратились. Но в какой-то момент они все равно возобновятся (если все зайдет далеко) и бедной честной Тасе придется унизительно увиливать, рассказывая, например, что она «находится в процессе расставания», при том, что я все еще торчу у нее, как пень. Я уже несколько раз подряд уезжал на все выходные в лес, чтобы не путаться под ногами; теперь от неловкости я стремился даже на буднях заночевать где-нибудь в гостях. Я видел, что это приносит ей облегчение, но облегчение явно перемешивалось с чувством вины. С этой взаимной неловкостью надо было заканчивать. Тем более, что и без Николая наши чувства давно угасли. Мне не хотелось, чтобы Тася чувствовала себя виноватой, поэтому непосредственно перед своим уходом я специально несколько раз выводил разговор на наши непонимания, несходство интересов и т.д., но старался сделать это в самом дружелюбном ключе. Момент для расставания был самым подходящим – другой раз, пожалуй, я бы не скоро решился. Близился отъезд в поход на Алтай, причем в двойной поход: пройдя сначала спортивную «четверку», мне предстояло отдохнуть два дня в лагере в предгорьях, а затем присоединиться в качестве помощника руководителя (точнее, носильщика) к легкой коммерческой «единичке» с оплаченными едой и обратным билетом. С учетом времени на поезд (ради экономии денег я был готов 4 дня читать книжку на верхней полке, вместо того, чтобы за полдня долететь самолетом) мне предстояло отсутствовать примерно месяц. Это было как раз то, что нужно. Я положил запас денег на карточку, а карточку – в свою набедренную сумку. Заблаговременно собранный рюкзак перевез к другу Косте, с которым мы вместе должны были стартовать в «четверку». Он же должен был приютить меня на пару недель после моего возвращения: его мама к тому времени еще не собиралась перебираться в город с дачи, а подруга еще не дошла до стадии переезда к нему. Так что имелась целая отдельная комната. На работе я договорился легко: я работал (чинил смартфоны) без оформления, успехами моими начальство было довольно, поэтому согласилось сохранить за мной место. Тем более что отпуск, понятно, не оплачивался.
Подготовив все к отходу, я написал Тасе записку; в ней я надеялся сделать вид, что тоже чем-то недоволен. Хотя я был доволен почти всем, кроме того, что мы больше не любили друг друга. Но это помогло бы Тасе чуть-чуть обидеться на меня и, соответственно, поменьше винить себя. Однако выдавить на бумагу никаких претензий я так и не смог.
Мои вещи пока было перевозить некуда, и я предупредил Тасю, что после за ними заеду… В последнюю неделю мы виделись только дважды (я старался у нее не ночевать) и перекинулись от силы десятком слов. Я был уверен, что мой отъезд ее не огорчит. Ведь я оставлял ее в насыщенной атмосфере выстраивания отношений с Николаем. И, видимо, я был прав. С самого утра, когда я ушел, положив записку на комод в спальне (Тася еще спала) и опустив ключи в почтовый ящик, и в течение всего дня, когда я садился в поезд, а потом ехал, пока не пропала связь – Тася ни разу мне не позвонила. И тогда я выключил телефон, чтобы не ждать напрасно.
Уезжал я летом, а возвращался среди курток и дождей. Подъезжая к Питеру, уже в Ленинградской области, я с надеждой включил телефон. Ничего. Конечно, она могла звонить как раз в те периоды, когда связи не было, и информация о таких звонках потом не приходит, по крайней мере, мне… Но все это было пустое. Разумеется, она не звонила. Прочитав записку, она облегченно вздохнула и выключила меня из памяти – чтобы потом включить всего один раз, когда я приду за вещами. Наверное, Николай уже готовится переехать к ней… А может, уже переехал. Я должен радоваться за нее. Конечно же, я радуюсь.
Я переночевал у Кости. Он после нашей «четверки» сразу улетел домой и за десять дней уже успел свыкнуться с неизбежностью города. И даже снова набрать сброшенный в горах вес. В отличие от него, я в походах почти не худею, хотя было бы неплохо. На следующее утро я позвонил начальнику и в то же день пришел на три часа на работу, формально возобновив свой трудовой сезон. Все было хорошо, мне были рады. Надо же, и тут обошлось. Но мне было не по себе. Волшебство долгого похода, где время течет по-иному, уже исчезло. Воодушевление первых часов возвращения, когда смотришь на привычные вещи свежими глазами, тоже слетело. И, хотя удивительным образом в тот же день мне подвернулся хороший вариант с жильем (комната в двушке, и во второй комнате уже живет хороший знакомый; как в насмешку, в материальном плане все складывалось как нельзя более удачно), я не чувствовал радости. От Таси звонков не было, но позвонить ей нужно было хотя бы из приличия: мои вещи, должно быть, мешают ей делать ремонт. Да и вещи Николая надо куда-то складывать. Я решил договориться прямо на сегодняшний вечер, чтобы поскорей с этим покончить. Перевернуть страницу, как говорят. Я стал набирать Тасю уже с обеда, но она все время была «вне зоны действия». В метро? Но уже три часа как вне зоны, не может быть. А если уехала отдыхать? Теоретически могла. Правда, мне она ничего о своих планах не говорила (она давно уже ничего мне не говорила), хотя отпуск у нее вроде еще оставался… ну, да с появлением Николая все должно было измениться. Уже под вечер, так и не дозвонясь, я вспомнил про городской телефон. Мы им пользовались для исходящих звонков в разные службы, где нужно было долго дожидаться ответа оператора, но сам я на него никогда не звонил. С трудом стал припоминать номер. Кажется, такой. Попытка набрать – нет, не отвечает. Либо действительно уехала, либо я неправильно вспомнил цифры. Я стал просчитывать вариант с тасиным отъездом – на сколько и от каких своих вещей я окажусь отлучен. Получалось, что я теряю только теплую городскую куртку. Все остальное было заменяемо с помощью привезенного в рюкзаке походного гардероба. Капроновые штаны почти отстирались, ботинки выглядят уважительно, как старый мудрый воин с боевыми ранами. Шапка и перчатки тоже приехали в целости. Если представить, что Тася уехала, скажем, на месяц, то я дождусь ее, поддевая под ветровку все свои многочисленные теплые кофты. Даже не придется прибегать к походной пуховке, которая для города выглядела уже не слишком прилично.
