Игорь Аркадьевич Родинков
Старообрядчество и церковный раскол
В начале декабря 1666 г. Никон был привезен в Москву. Перед отъездом из монастыря он приобщением и елеосвящением приготовился к собору, словно к смерти, выступил с поучением к братии и простился с нею. Никон явился на собор во всем величии патриаршего сана, с преднесением креста, так что все и сам царь должны были встать при его входе… Царь указал ему на место наряду с архиереями. Никон огляделся и, увидев, что не было для него особенного почетного патриаршего места, сказал: «Благочестивый царь, я не принес своего места с собою; буду говорить стоя». Все восемь часов, пока продолжалось заседание, Никон простоял, опершись на свой посох.
На соборе дело приняло такой вид, как будто бы между царем и патриархом шла тяжба, а собор должен был совершить суд. Сам государь со слезами на глазах, взволнованным голосом начал жаловаться на самовольное удаление патриарха, на восьмилетнюю смуту в церковных делах и заявил, что никакой вражды не питал к Никону. Будь Никон уступчивее, смирись он, хотя немного, и, кто знает, быть может, тут же на соборе совершилось бы примирение между прежними друзьями. Но Никон, во всем блеске своего величия, опершись на посох, гордо стоял пред царем и собором. Много горечи и обиды накопилось в его душе; не смирение и любовь, а чувство обиды говорило в сердце его! На обвинения он отвечал обвинениями, объяснил, что ушел от гнева государя, а патриаршества не оставлял. Царь предъявил собору перехваченное письмо Никона к Византийскому патриарху и жаловался на обидные выражения. Никон отвечал, что послание писал он к своему собрату тайно и не виноват, что написанное тайно сделалось явным. Крайне раздраженный спором, он выразил тут же сомнение в достоинстве собора и в праве собравшихся лиц судить его и даже усомнился в православии греческого Номоканона, напечатанного в Италии (странным образом здесь его критика совпала с критикой новопечатных книг старообрядцами).
12 декабря в патриаршей крестовой палате Никону были прочтены обвинения. Ему выставлялось на вид, что он смутил Русское царство, вмешивался в гражданские дела; что давал своему монастырю гордые названия Вифлеема, Голгофы, Иерусалима; что злоупотреблял анафемой, Номоканон называл еретической книгой; что мучил иноков мирскими наказаниями и пытками.
Его объявили лишенным патриаршества и священства, только иночество было оставлено за ним. Затем был исполнен обряд снятия сана. При этом Никон спросил: «Почему вы действуете здесь, в монастырской церкви, тайно, как воры? При всем народе в соборе умоляли меня принять патриаршество. Пойдем и теперь в ту же великую церковь». Патриархи сами сняли с него клобук и панагию. Не смог снести всего этого бывший всесильный владыка, не сдержал своего сердца. «Жемчуг-то с клобука поделите меж собою, – сказал он, – придется вам по нескольку золотников. Бродяги!.. ходите повсюду за милостыней, чтобы султану заплатить дань!».
Решено было отвезти Никона в заточение в Ферапонтов монастырь. «Никон, Никон! – говорил он, садясь в сани. – Отчего все это тебе приключилось? Не говори правды, не теряй дружбы сильных. Устраивал бы ты богатые трапезы да вечерял бы с ними – не было бы тебе этого!»
На этом и закончился первый этап так называемого Великого Московского собора 1666-1667 гг.
Раскол Русской церкви
Низложив Никона, через полтора месяца, а именно 31 января 1667 г., собор избрал на его место Иоасафа, архимандрита Троице-Сергиевой лавры. Престарелый и незаметный новый патриарх стал именоваться Иоасафом Вторым, патриархом Всея Великия, Малыя и Белыя Руси.
При его патриаршестве восточные патриархи составили так называемые «Ответы патриархов» и «Правила касательно власти царской и власти церковной» (в составлении их участвовали все четыре Восточных патриарха). Последние, в отличие от мнения Никона о том, что церковная власть выше светской, провозглашали, что царская власть выше патриаршей. В частности, в этих правилах писалось, что «царь своею властью подобен Богу» и что он на земле «наместник Божий есть», «патриарху же бытии послушлива царю, яко же поставленному на высочайшем достоинстве и отмстителю Божию». Но эти правила, составленные восточными патриархами, благодаря сопротивлению русского епископата приняли, к счастью, лишь рекомендательный характер.
Как писал С. Зеньковский: «Это было новое и совершенно неожиданное утверждение господства царя и государства над церковью, основанного на принципе божественного права государя. Своими решениями восточные греческие прелаты наносили решительный моральный удар не только планам и теориям теперь ставшего простым монахом Никона, но и идеям боголюбцев, которые в своей борьбе за оцерковление общества хотели поставить церковь и веру выше политических соображений. Соблазненные царскими подачками, привыкшие к беспрекословному подчинению султанской власти и, вероятно, наслышавшиеся о новых веяниях абсолютизма в Западной Европе, греки теперь возносили власть русского царя на неведомую раньше высоту».15 И далее: «Правила», выработанные патриархами, были результатом упорной работы Паисия Лигарида. Они открыли новую страницу в истории русского самодержавия, так как вслед за Западом русский государь освобождался от всякого влияния церкви и из «совестливого» православного царя превращался в абсолютного монарха в стиле Людовика XIV. Это был довольно неожиданный поворот в развитии теории власти в России, который не имел канонических прецедентов в истории русского православия. Хотя эти правила не были подписаны участниками собора, но, тем не менее, они, конечно, стали весьма полезным документом в руках царя и давали ему сильное оружие в случае нового столкновения с патриархом и епископатом».16
***
После двухмесячного перерыва в середине апреля 1667 г. собор патриархов приступил к своему второму этапу – к делу «церковных мятежников» и решению вопросов, вызванных церковной реформой Никона.
Собор одобрил книги новой печати, утвердил новые обряды и чины и наложил страшные проклятия и анафемы на старые книги и обряды. Двуперстие собор объявил еретическим, а троеперстие утвердил как правильное. Собор проклял тех, кто в Символе веры исповедует Духа Святаго Истинным. Также он признал решения Стоглавого собора 1551 г. отмененными. Проклял и тех, кто будет совершать службу по старым книгам. В заключение собора говорится: «Если кто не послушает нас или начнет прекословить и противиться нам, то мы такового противника, если он – духовное лицо, извергаем и лишаем всякого священнодействия и благодати и предаем проклятию; если же это будет мирянин, то такового отлучаем от св. Троицы, Отца и Сына и Святаго Духа, и предаем проклятию и анафеме как еретика и непокорника и отсекаем, как гнилой уд. Если же кто до самой смерти останется непокорным, то таковой и по смерти да будет отлучен и душа его пребудет с Иудой-предателем, с еретиком Арием и с прочими проклятыми еретиками. Скорее железо, камни, дерево разрушатся, а тот да будет не разрешен во веки веков. Аминь».
Эти ужасные проклятия возмутили даже самого Никона, привыкшего жестоко осуждать своих противников. Он заявил, что они положены на весь православный народ, и признал их безрассудными.
Собор пригрозил подвергнуть ослушников соборных определений «телесным озлоблениям», что выразилось в том, что христианам отрезали уши, носы, вырезали языки, отсекали руки; их били говяжьими жилами, ссылали, заточали в тюрьмы.
На соборе были допрошены главные противники церковной реформы. Одни из них (Александр Вятский, Феоктист, Никита, Ефрем и даже Неронов, основатель старообрядческого движения) покаялись и были прощены. А те, кто не раскаялся (Аввакум, Лазарь, Федор, Епифаний, Никофор) были преданы анафеме, расстрижены и сосланы в ссылку.
И после собора многие не отказывались от мысли переубедить Аввакума. Его расстрижение было встречено большим возмущением и в народе, и во многих боярских домах, и даже при дворе, где у ходатайствовавшей за Аввакума царицы было по этой причине «великое нестроение» с царём. Вновь уговаривали Аввакума уже перед лицом Восточных патриархов в Чудове монастыре («ты упрям; вся-де наша Палестина, и Серби, и Албансы, и Валахи, и Римляне, и Ляхи, все-де тремя персты крестятся; один-де ты стоишь на своем упорстве и крестишься двема персты; так не подобает»), но он твёрдо стоял на своём: «Вселенсии учителие! Рим давно упал и лежит невосклонно и ляхи с ним же погибли, до конца враги быша христианам, а у вас православие пестро; от насилия Турского Магмета немощни есте стали; и впредь приезжайте к нам учиться», «побранил их сколько мог» и, наконец, «последнее слово рек: «Чисть есмь аз и прах, прилепший от ног своих отрясаю пред вами, по писанному: лучше един, творяй волю Божию, нежели тьмы беззаконных».
В результате церковного суда Аввакум, Никофор, Епифаний и Лазарь были приговорены к ссылке на дальний север России в Пустозерск. Причем Епифанию и Лазарю отрезали языки и отсекли кисти правых рук.
Таким образом, деяния и определения Большого собора 1666-67 гг. внесли еще большую смуту в умы русских людей и окончательно определили Раскол в Русской церкви.
Реформа была выгодна многим. Восточным патриархам она была весьма по душе, так как проводилась в согласии с греческими новыми книгами и закрепляла их главенство в вопросах веры, утверждала их духовный авторитет, к тому времени на Руси сильно поблекший. Государственная власть тоже видела свою геополитическую выгоду в реформе. И Ватикан в реформе православной Церкви тоже имел свой интерес. С присоединением Украины к Москве в России стало сказываться юго-западное влияние. В Москву понаехало множество украинских и греческих монахов, учителей, политиков и разных дельцов. Все они были в различной степени пропитаны католицизмом, что не помешало им, а, может быть, даже и помогло, приобрести большое влияние при царском дворе. Паисий Лигарид, продолжая дело митрополита Исидора, вел в это время переговоры с католическим Западом о соединении русской Церкви с римской. Он пытался склонить к этому и Восточных патриархов. Русские же архиереи во всем были послушны царю. Так, новый патриарх Иоаким, ставший им в 1674 г., после смерти Иоасафа II, заявил: «Я не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всем».
***
Несмотря на то, что на соборе 1666-67 гг. многие противники церковной реформы принесли покаяние, сопротивление никоновской реформе росло.
Сильнее всего сказалось противодействие реформе на дальнем севере – в Соловецком монастыре. Когда еще в 1657 году сюда были присланы новые книги – здесь их не хотели принимать, и началось «стояние за старую веру». Сначала в Москве не обратили большого внимания на это – были заняты вопросом о Никоне. В Соловках было много приверженцев старины. Главным коноводом явился архимандрит Никанор, живший здесь на покое; он был заклятый ревнитель старины и более всех побуждал братию «постоять за старую веру».
В Соловецком монастыре смелее, чем где-либо, раздались мятежные крики: «Не принимаем новоизданных книг; не хотим знать троеперстного сложения, имени Иисус, трегубого аллилуйя! Все это латинское предание, антихристово учение; хотим оставаться в старой вере и умирать за нее!».
Когда же из Москвы были присланы новые увещания, соловецкие монахи повторяли то же самое, говоря, что они готовы умереть за старину, и прибавляли: «Вели, государь, на нас свой царский меч прислать и от сего мятежного жития переселить нас на оное безмятежное житие».
После этого действительно оставалось только обнажить меч. В 1668 году под стенами Соловецкого монастыря явился небольшой отряд стрельцов. Со стен обители загремели пушки. Стены, построенные еще Филиппом, были крепки, на них стояло 90 пушек, запасов было много; в монастыре было человек пятьсот всякого люда, в том числе немало казаков с Дона. Мятежники думали «отсидеться» и «отбиться» от царской рати.
Только через восемь лет после упорной обороны, 22 января 1676 г., удалось уже третьему воеводе взять монастырь приступом. Главнейшие мятежники были повешены.
Другим очагом сопротивления церковной реформе стал Пустозерский острог в Архангельской губернии, куда тотчас после собора 1667 года были сосланы знаменитые защитники древнерусского благочестия протопоп Аввакум, священник Лазарь, диакон Благовещенского собора в Москве Феодор и инок Епифаний, а также протопоп Никифор, который вскоре умер. Все они были заточены в земляные тюрьмы.
Еще до ссылки и во время ссылки в Пустоозерск Лазарь, Аввакум и Епифаний писали царю челобитные, надеясь убедить государя вернуться к старой вере. За это после ряда уговоров, они были подвергнуты, за исключением Аввакума, особой казни: им вырезали языки и отсекли, кому по кисть, кому по ладонь правые руки, чтобы они не могли ни говорить, ни писать в обличение своих гонителей. Когда же их языки чудесным образом исцелились, и они заговорили, их вырезали вторично.
Более четырнадцати лет пустозерские узники пробыли безвыходно в мучительном заточении – в сырой яме, но никто из них не поколебался в правоте своей веры. Отсюда они рассылали грамоты, послания, увещания к своей единоверной братии (а таковой была вся тогдашняя сермяжная Русь) с призывами хранить целой и неизменной древнеотеческую православную веру, стоять в ней до смерти.
«Мой Христос не приказал нашим апостолом так учить, – пишет Аввакум в своем «Житие» – еже бы огнем, да кнутом, да висилицею в веру приводить… волею зовет Христос, а не приказал апостолам непокоряющихся огнем жечь и на висилицах вешать. Татарской бог Магмет написал во своих книгах сице: «непокараящихся нашему преданию и закону повелеваем главы их мечем подклонити». А наш Христос ученикам своим никогда так не повелел… Ну-тко, правоверне, нарцы имя Христово, стань среди Москвы, прекрестися знамением спасителя нашего Христа, пятью персты, яко же прияхом от святых отец: вот тебе царство небесное дома родилось! Бог благословит: мучься за сложение перст, не рассуждай много! А я с тобою за сие о Христе умрети готов. Аще я и не смыслея гораздо, неука человек, да то знаю, что вся в церкви, от святых отец преданная, свята и непорочна суть. Держу до смерти, яко же приях; не прелагаю предел вечных, до нас положено: лежи оно так во веки веком!».
Еще одним апологетом Пустозерского сидения был дьякон Федор, который, как и Аввакум оставил свое старообрядческое завещание, так называемое «Ответ Православных», где он писал: «Нигде несть такия правыя веры якоже в Московском государстве; аще и быша и еще есть в иных землях вера христианская, но много с ересьми смешашася; а такия уже под солнцем веры чистыя несть, какова в русстей земли». Однако на русское православие времен от Александра Невского до Смутного времени было много нападений. Отпали от истинной веры и другие земли, а теперь, после зловещего 1666 года, «последнее развращение веры наста. Нынешние златоусты, – иронизирует он, – греческие и русские… антихристу путь уготовлят».
Аввакум, Федор и другие идеологи русского старообрядчества резонно отмечали, что если старая вера была плохой, то в этом случае и прежние цари были отступниками от веры, а если они были вполне православны, то тогда нынешний царь стал гонителем истинного христианства. Кроме того, отступниками от веры становили и все русские святые, прославленные до собора 1666-67 гг.
Послания Аввакума и Феодора предназначались для всех разбросанных по России старообрядцев и, конечно, в первую очередь для их московских групп, где главным центром сторонников старого обряда оставался дом боярыни Морозовой. Сама боярыня после короткого периода немилости в конце 1666 г. снова возвратилась к исполнению своих обязанностей при царице Марии Ильиничне. Ее дом превратился в настоящий небольшой старообрядческий монастырь, во главе которого была некая старица Малания, ставшая после принятия пострига также известной под своим монашеским именем Александры. Сюда стекались и приезжали из других частей страны ведущие приверженцы старой веры, которым удалось остаться на свободе после соборов 1666-1667 гг. Местным идеологом был юродивый Афанасий, принявший иночество под именем Авраамия.
***
Еще накануне Большого Московского собора 1666-1667 гг. москвичи наблюдали хвостатую комету, которую Никон назвал предвестником больших бед. И в самом деле, сразу после осуждения Никона и старообрядцев на царский дом и Русскую землю обрушились беды.
В 1670-1671 гг. на Дону и в Поволжье заполыхало восстание Степана Разина, в котором погибло около ста тысяч человек. На Украине опять началась смута. В начале 1668 года в городе Гадячеве была собрана новая рада, на которой гетманы Правобережной (Польской) и Левобережной (Московской) Украины Дорошенко и Брюховецкий вместе с войсковой старшиной решили отступиться от Москвы, и перейти в подданство турецкого султана, призвать на помощь крымцев и выжить московских воевод из украинских городов. Опять на Украине полилась кровь единоверных братьев. Правда, простые казаки, постолитые крестьяне и мещане стояли за союз с Россией, и новый гетман Иван Самойлович взял сторону Москвы. Это вызвало в 1672 г. вступление турецкого и крымского войска в пределы Украины, а затем начало первой Русско-турецкой войны (1676-1681) за Украину. Только в результате сражений сначала с Польшей, а затем с Турцией Алексею Михайловичу удалось оставить за Москвой мятежную Левобережную Украину.
Грозящая анархия на юге и военная опасность на других рубежах страны – подсказали московскому правительству мысль о необходимости навести порядок внутри самой столицы и показать свою решимость в отношении все еще не смирявшихся церковных мятежников.
Первой жертвой новых репрессий стал апокалипсический проповедник Авраамий (юродивый Афанасий), которого правительство не без оснований считало за главного агента пустозерцев в Москве. Он был сожжен, а вскоре был повешен юродивый Федор, давний друг семьи Аввакума. «И прочих наших на Москве жарили да пекли, – пишет Аввакум в своем «Житие», – Исаию сожгли, и после Авраамия сожгли, и иных поборников церковных многое множество погублено, их же число Бог изочтет. Чюдо, как то в познание не хотят приити: огнем, да кнутом, да висилицею хотят веру утвердить!».
Ужесточалось и содержание пустозерских узников: их поместили каждого в отдельности в закопанные в землю срубы-землянки, выход из которых был забит и засыпан, чтобы узники не могли выходить из них и общаться.
Наступила очередь и боярыни Морозовой. После долгих уговоров, двух родных сестер из славного боярского рода Соковниных – боярыню Феодосию Прокопьевну Морозову и княгиню Евдокию Прокопьевну Урусовуа по указу царя в 1671 г. вывезли из Москвы и отправили в Боровск, где бросили в мрачное и сырое подземелье, в котором обитали всякие насекомые.
После смерти патриарха Иоасафа II (1667 – 1673) и 10-месячного патриаршества Питирима (1673 – 1674), в июле 1674 г. на патриаршую кафедру взошел Иоаким (1674 – 1690), ярый противник старообрядчества. Он решил окончательно истребить сожжением на кострах приверженцев старой веры. К жестким мерам он подбивал и царя, который, то принимал карательные меры, то отменял их.
При Иоакиме сразу же ужесточилось заключение Морозовой и Урусовой. Их вздергивали на дыбы, кости трещали от жестокой пытки, когда их с вывернутыми назад руками подвешивали к перекладине. Затем клали им на грудь мерзлую плаху и подносили связанных к огню, устрашая сожжением. Сестер-исповедниц томили голодом и холодом. Они все выдержали и не отреклись от старой веры. Силы их слабели, жизнь медленно угасала: 11 сентября 1675 г. скончалась княгиня Евдокия Урусова, а через 51 день (под 2 ноября) преставилась и боярыня Феодосия Морозова, успевшая еще до ссылки принять иночество с именем Феодоры. Вместе с ними была замучены Мария Данилова, жена стрелецкого головы Акинфы Данилова и инокиня Иустинья, она была сожжена у боровского подземелья.
***
Беды пронеслись и по царской семье. 2 марта 1669 г. скончалась нежно любимая супруга царя Марья Ильинична Милославская, которая всегда хлопотала перед супругом за Аввакума и старообрядцев. Алексей Михайлович впал в страшное горе. От нее у царя было 13 детей (5 мальчиков и 8 девочек). Трое детей скончались до смерти супруги. Девочки все были здоровы, как наливные яблочки, но ни одна из них не вышла замуж, самой известной была царевна Софья (1657–1704), а все мальчики были хворы, никто из них не дожил до 30 лет. Не успел царь опомниться от смерти супруги, как через три месяца умер царевич Симеон; затем через несколько месяцев новая тяжкая утрата – умер царевич Алексей, прямой наследник престола, самый умный и добрый из царских детей.
В эту пору Алексей Михайлович сблизился с Артамоном Матвеевым, впоследствии он был назначен царем дьяком Посольского приказа, на место ушедшего в монастырь Ордин-Нащокина. Матвеев отличался европейским складом жизни. У него в доме было много картин, зеркал, мебели, книг на европейских языках. Его жена, Авдотья Григорьевна, взятая им из Немецкой слободы, была родом из Шотландии и приняла это имя при переходе в православие. После этого Матвеев, сохраняя вполне русское благочестие и добрые нравы, был уже открытым сторонником европейских порядков жизни.
В доме Матвеева воспитывалась дочь небогатого помещика Кирилла Полуектовича Нарышкина Наталья. Она была охочей до учебы и сызмальства освоилась с новыми порядками жизни. В 1670 г. овдовевший царь как-то навестил дом Матвеева, где увидел Наталью Кирилловну, которая была уже в возрасте невесты. Сильно приглянулась она государю, и уже 22 января 1671 г. совершилось бракосочетание Алексея Михайловича с Натальей Нарышкиной. А 30 мая 1672 года на Москве явился на свет «новый» Божий человек – родился царевич Петр.
В 1673 г. на 47 году жизни умер друг юности Алексея Михайловича – Федор Ртищев, истинно православный человек, много раз удерживающей его от необдуманных поступков. А царь все больше подпадал под влияние Артамона Матвеева, завел свой театр в селе Коломенском, где актеры часто лицедействовали на западный манер.
Добродушие и мягкость Алексея Михайловича не мешали ему иметь такое же высокое понятие о царской власти, какое имел Иоанн Грозный. Но, не смотря на свою вспыльчивость, он не был сторонником репрессий, и, прежде чем принять решение о казни, или опале, всегда ждал раскаянья своих противников и не держал на них зла. Царь не держал зла и на Никона. По его воле положение узника в Ферапонтовом монастыре не было обременительным: ему позволено было иметь свою церковь, богослужения в которой совершали священноиноки патриаршего рукоположения, добровольно последовавшие за ним в заточение.
В монастыре Никон много трудился физически, он расчищал лесные участки, разрабатывал поле для посевов хлебов и овса. Толпы народа стекались к нему за благословением. Алексей Михайлович присылал опальному иноку подарки, они обменивались грамотами.
Однако Никон, по-прежнему считая себя незаслуженно низведенным с патриаршей кафедры, никак не хотел допустить мысли о том, что собор мог лишить его сана, и постоянно употреблял патриарший титул, вырезал его на крестах, которые ставились около монастыря по дорогам; вырезал его на стульях своей работы. На Никона делали доносы, будто он хочет бежать из монастыря и вернуть себе свой сан с помощью черни; а во время Разинского восстания доносили, будто он был в сношениях с мятежниками; но дознание не подтвердило доноса.
Никон под старость заметно слабел и телом, и умом. Всякие мелочи и дрязги гневили его; он постоянно вздорил с монахами, особенно не ладил с иноками соседнего Кирилловского монастыря, беспрестанно докучал царю жалобами, иногда даже нелепыми, жаловался, между прочим, на кирилловского архимандрита за то, что он насылает ему в келью чертей.
Во время заточения Никона в Ферапонтовом монастыре умер царь Алексей Михайлович, далеко не дожив до старости: ему было всего 47 лет, когда его постигла смерть. Чрезмерная тучность ускорила ее, в январе 1676 г. почувствовав упадок сил, царь благословил сына Федора на царство, а малолетнего царевича Петра поручил его деду Кириллу Нарышкину и еще нескольким боярам.
29 января, в 9 часов вечера раздался протяжный, унылый звон колокола в Успенском соборе, и народ узнал о кончине своего «тишайшего» государя.
Узнав о смерти монарха, Никон прослезился и сказал: «Воля Господня да будет… Подражая учителю своему Христу, повелевшему оставлять грехи ближним, я говорю: Бог да простит покойного».
***
Большую семью оставил после своей кончины царь Алексей Михайлович: от первой жены двух сыновей (Федора и Ивана) и шесть дочерей, и от второй супруги сына (Петра) и двух дочерей. На престол вступил его старший сын Федор, которому в ту пору было всего 14 лет. Он был образованным, добрым, но болезненным отроком. Понятно, что малолетний царь нуждался в опеке. Его наставником стал Симеон Полоцкий, белорусский монах, известный своею ученостью, который обучил Федора польскому и латинскому языкам. При дворе приобрели силу боярин Хитрово и Милославские. Это привело к падению Артамона Матвеева. Он был удален от двора и сослан в Пустозерск вместе с сыном. Вслед за ним были отправлены в ссылку по ложным обвинениям двое Нарышкиных, братья царицы, а сама она с сыном Петром удалилась в село Преображенское.
