Игорь Аркадьевич Родинков
Старообрядчество и церковный раскол
Часть I. Раскол как явление русского самосознания
В преддверии Раскола
Во второй половине XVII века в истории Русского государства и Церкви произошло событие, получившее название Раскол. «Его значение в русской истории определяется тем, что он являет собой видимую отправную точку духовных нестроений и смут, завершившихся в начале XX века разгромом русской православной государственности», – писал митрополит Иоанн Снычев.1
Об этом же писал и Николай Бердяев в своей работе «Русская идея»: «Раскол XVII века имел для русской истории гораздо большее значение, чем принято думать… С него началось глубокое раздвоение в русской жизни и русской истории, внутренняя расколотость, которая будет продолжаться до русской революции. И многое тут находит свое объяснение. Это кризис русской мессианской идеи… Раскол подорвал силы русской церкви, умалил авторитет иерархии и сделал возможной и объяснимой церковную реформу Петра».2
Раскол начался в царствовании второго царя из династии Романовых – Алексее Михайловиче (1645 – 1676). До тех пор не было на Москве такого царя. Добродушный, ласковый, приветливый ко всем, Алексей Михайлович получил недаром прозвище «Тишайшего». Добродушие царя особенно сказывалось в домашней жизни: он был прекрасным семьянином и жил со своей супругой Марией Ильиничной Милославской душа в душу. Он был из тех людей, которые хотели, чтобы не только у них, но и у всех близких было на душе светло и радостно. Набожен и благочестив был он в высшей степени, любил читать священные книги, проводил каждый день часов по пяти в церкви, клал усердно поклоны, посты соблюдал очень ревностно. Редкие душевные качества царя пленяли даже иностранцев. Их отзывы говорят, что он «такой государь, какого бы желали иметь все христианские народы, но немногие имеют». Однако царь Алексей Михайлович по своей мягкой природе постоянно нуждался в советниках; он всем сердцем привязывался к людям, близко стоявшим к нему, легко поддавался их влиянию. Такими близкими к нему людьми были в начале царствования боярин Морозов, а потом патриарх Никон. Возможно, этим и можно объяснить, почему в его царствование мы видим столь много бед и неурядиц.
Однако совсем не тишайшим было царствование Алексея Михайловича. Оно явилось страшно тяжелой полосой для Русского государства: долгая и трудная война за Украину, постоянные внутренние смуты и беспорядки, безденежье – вот что представляет это время. Царствование Алексея Михайловича было самым бунташным: соляной и медный бунт в Москве, восстания во Пскове и Новгороде, Соловецкое восстание и, наконец, восстание Степана Разина (1670 – 1671). Однако этот период ознаменовало и немало славных дел. Одно лишь знаменитое «Уложение» 1649 г., именуемое иначе «Свод всех законов», могло бы «составить славу целого царствования». Именно при Алексее Михайловиче окончательно возвращаются России земли Малороссии, отторгнутые от нее враждебными соседями в годину татарского нашествия. При нем Литва и Польша окончательно утратили наступательный порыв, отступив в отношении с Русью на роль обороняющейся стороны.
***
Но, пожалуй, главным событием царствования Алексея Михайловича был церковный Раскол. Непосредственным поводом для раскола послужила так называемая «книжная справа» – процесс исправления и редактирования богослужебных текстов. Но начался он задолго до Никона.
В Древней Руси все книги переписывались монахами от руки. Когда вследствие монгольского ига просвещение на Руси упало, в церковно-богослужебные книги малограмотными переписчиками было внесено много ошибок, иногда искажавших смысл известного места в книге. Давно высшее русское духовенство замечало эти ошибки. Первая попытка их исправить были предпринята при великом князе Василии III. Он поручил заняться этим Максиму Греку. Тот был афонский монах, весьма образованный, начитанный. Максим Грек приехал в Москву в 1518 году и приступил к разбору и переводу некоторых греческих и русских рукописей. Греки в ту пору уже не внушали к себе на Руси особого доверия. Византия уже тогда находилась под властью турок (1453 г.), а еще раньше греки подписали унию с Римским папой (Флорентийская уния, 1439 г.). На Руси говорили, что греки стали не тверды в истинной вере. Поэтому, когда Максим стал исправлять славянские книги по греческим рукописям, в русском обществе поднялся ропот, мол, он якобы портит церковные книги. Ему пришлось оставить исправление книг, а он сам при митрополите Данииле был осужден церковным судом и отправлен в ссылку в тверской Отрочь-монастырь. Более 20 лет провел Максим Грек в заточении, пока в 1551 г. царь Иоанн IV не освободил его из заточения и позволил ему жить в Сергиевой лавре, где он и скончался в 1556 г.
Сам царь Иоанн IV решил упорядочить церковную жизнь и для этого в 1551 г. созвал Стоглавый собор. Предметом обсуждения на нем, среди многих других, стал и вопрос о церковных книгах. Их порча через переписывание неподготовленными писцами, допускавшими ошибки и искажения, была очевидна для всех. Собор горько жаловался на неисправность богослужебных книг и вменил в обязанность протопопам и благочинным исправлять их по хорошим спискам, а книг непересмотренных не пускать в употребление. Тогда же возникло убеждение, что надо завести вместо писцов типографию и печатать книги. Однако существенных исправлений книг не произошло. Единственное, чего удалось достигнуть, было предупреждение новых ошибок, – патриарх Гермоген установил для этого при типографии даже особое звание книжных справщиков.
В Смутное время печатный дом сгорел, и издание книг на время прекратилось, но, как только обстоятельства позволили опять, за издание взялись с завидным рвением. При патриархе Филарете (1619 – 1633), Иоасафе I (1634 – 1641) и Иосифе (1642 – 1652) труды, предпринятые по этой части, доказали необходимость сверки не по славянским спискам, а по греческим оригиналам, с которых когда-то и делались первоначальные переводы.
В ноябре 1616 года царским указом поручено было архимандриту Сергиевской лавры Дионисию, священнику села Климентьевского Ивану Наседке и канонархисту лавры старцу Арсению Глухому заняться исправлением Требника. Книгу они исправили, но себе на беду. В Москве огласили их еретиками, и на соборе 1618 года постановили «отлучить от церкви Божией». Дионисия держали под стражей, а в праздничные дни в кандалах водили по Москве в назидание народу, кричавшему: «Вот еретик!» – и бросавшему в страдальца чем попало. Восемь лет он томился в заточении, пока патриарх Филарет не получил в 1626 году письменный отзыв восточных первосвятителей в защиту исправлений, произведенных Дионисием.
Дело, начатое Максимом Греком и Дионисием, продолжилось при патриархе Иосифе и царе Алексее Михайловиче, когда по государеву указу от 1649 г. келарь Арсений Суханов отправился на Восток за поиском древних достоверных списков. Он исколесил в поисках таковых не одну сотню верст и вывез в Россию около семисот рукописей, 498 из которых были собраны им в Афонских монастырях, а остальные обретены в «иных старожитных местах».
***
В начале царствования Алексея Михайловича ряд выдающихся церковных деятелей создали «Кружок ревнителей благочестия». В него вошли священники Иван Неронов, Иван Наседка, Логгин, Лазарь, Даниил, Гавриил, духовник юного царя Стефан Вонифатьев, знаменитый Аввакум и будущий патриарх Никон, тогда архимандрит Новоспасского монастыря. В кружок входил и сам царь. Представителей этого кружка часто еще называли боголюбцами. Они действовали по двум направлениям. Во-первых, занимались устной проповедью благочестия, закрытием кабаков, устройством богаделен, приютов для сирот. Во-вторых, – исправлением обряда и богослужебных книг.
В то время в храмах Великороссии для экономии времени практиковалось многогласие, т. е. одновременная служба разным святым и разным праздникам, ибо службы были очень длинными, и выстаивать их целиком московитам было недосуг. В предшествующие времена многогласие никого не волновало. Иначе взглянули на него в эпоху бунтов и самозванцев. Ревнителям православия стало ясно, что моногласные службы выводят прихожан из-под влияния Слова Божия, и они стали бороться за единогласные службы. Однако патриарх Иосиф, человек малообразованный и слабый в делах управления Церковью, запретил единогласные службы, мотивируя это тем, что прихожане будут игнорировать длинные службы. Он разрешил лишь единогласные службы по монастырям и в отдельных приходах. Свое решение патриарх объяснял решением архиерейского собора 1649 года, где епископат выступил против введения единогласия и начала полного литургического обновления.
Однако у введения единогласия в Русской церкви было немало влиятельных сторонников – это Никон, ставший к тому времени Новгородским архиепископом, духовник царя Стефан Вонифатьев, и наконец, сам царь – Алексей Михайлович. Под давлением царя и по совету Константинопольского патриарха Парфения Иосиф решил временно отложить вопрос о единогласии. В конце концов, членам «Кружка ревнителей благочестия» удалось на соборе 1651 г. добиться решения о введении в церквях Московской Патриархии единогласного пения, которое совершалось в основном по малороссийскому распеву. Наряду с ним в церквах совершалось пение древнегреческим многоголосовым знаменным напевом.
Вообще период раннего царствования Алексея Михайловича с 1645 по 1652 год отличался определенными успехами в борьбе с пороками в церковной жизни. Последовал ряд указов патриарха Иосифа о соблюдении постов, о прекращении работ в праздничные и воскресные дни, правительственный указ о закрытии кабаков, лавок и других питейных заведений в большие церковные праздники.
Особые грамоты и указы правительства и патриарха призывали население не работать по воскресеньям, а посещать храмы; запрещали заниматься колдовством, гаданием, игрой в карты и кости. Особенно ополчилось правительство и духовенство против скоморохов, начиная с 1648 г. последовал ряд грамот, запрещающих зрелища скоморохов, дрессировку медведей, собак и д. т.
Одновременно, проводя в жизнь программу боголюбцев, царь и правительство старались показать не только примеры строгости, но и проявлять чувство христианского милосердия и прощения. Например, в день поминовения своего отца, покойного государя Михаила Федоровича, царь амнистировал целый ряд преступников, наказанных за мелкие проступки.
Но все это было лишь началом большой церковной реформы в Русской церкви, которая, к сожалению, привела к ее расколу.
***
В связи с событиями Раскола интересна биография двух ее лидеров – протопопа Аввакума и патриарха Никона, бывших когда-то единомышленниками по «Кружку ревнителей благочестия».
Об Аввакуме мы узнаем из им же составленного «Жития» («Житие протопопа Аввакума, им самим написанное») в период 1672-1673 гг. и представляющего собой первый в русской литературе опыт автобиографии.
Аввакум Петрович Кондратьев родился в 1620 или 1621 г. в селе Григорово Княгининского уезда, что в «нижегородских пределах». Земляками Аввакума были еще два видных деятеля Раскола – Павел, епископ Коломенский, и Никон, патриарх Московский. Родился он в семье сельского священника, который «прилежаша пития хмельнаго» и матери «постницы и молитвеницы». Аввакум рано лишился отца и много вытерпел от своего сиротства. Только в выборе жены ему очень посчастливилось. По указанию матери женился он девятнадцати лет на обедневшей купеческой дочери Анастасии Марковне, которая была ему истинной «помощницей ко спасению», верным другом во всех его невзгодах. После женитьбы Аввакум был посвящён в диаконы.
Когда Аввакуму исполнилось 24 года, его посвятили в попы и поставили священником села Лопатищи Макарьевского уезда (Нижегородская губерния). Уже здесь резко определилось в нём незнающее ни малейших уступок церковное рвение, которое сделает его жизнь рядом непрерывных мучений. Строгий к самому себе Аввакум столь же строго относился и к своей пастве и ко всякому беззаконию, с которым ему приходилось встречаться. Это вызвало череду конфликтов с местным воеводою, неким Иваном Родионовичем, и другими начальными людьми. Так, в 1648 г. плыл Волгою мимо Лопатищ воевода Шереметев. Ему пожаловались на самоуправство Аввакума. Шереметев призвал его к себе, попенял и хотел было уже отпустить, велев только «на прощание благословить сына своего Матвея, брадобрейца». Но приверженец старины, «видя блудоносный образ» молодого боярина, не убоялся гнева воеводы и наотрез отказался благословить боярича. Шереметев, взбешённый отказом, бросил упрямца в Волгу, так что протопоп еле спасся от неминуемой гибели.
После того как Аввакуму два раза пришлось бегством спасаться из Лопатищ в Москву, он был назначен протопопом в городок Юрьевиц (ныне Ивановской области). И здесь строгий к самому себе, он беспощадно преследовал всякое отступление от церковных правил («попы и бабы, которых унимал от блудни»). За что его жители Юрьевца-Повольского едва не убили. В результате чего около 1651 года Аввакум опять был вынужден бежать от возмущённой паствы в Москву.
Здесь Аввакум Петрович, считавшийся учёным и лично известный царю, находившийся в самых дружеских отношениях с царским духовником Стефаном Вонифатьевым, участвовал в проводимой при патриархе Иосифе «книжной справе». Проживал он у своего друга, тоже знаменитого впоследствии расколоучителя, протопопа Казанского собора Григория Неронова. Не имея своего прихода, он служил и проповедовал в Казанском соборе, что на Красной площади. В этот же период Аввакум входил в «Кружок ревнителей благочестия» и был в приятельских отношениях с Никоном.
***
Никон, в миру Никита, родился в 1605 году в селе Вельдеманове Княгининского уезда Нижегородской губернии (это недалеко от села Григорово, где родился Аввакум). Детство его прошло весьма печально, так как он рано лишился матери, а мачеха его сильно притесняла. Несмотря на это, он выучился грамоте и развил свой ум чтением священных книг. Двенадцати лет от роду он тайно ушел в Макарьевский Желтоводский монастырь и восемь лет пробыл там послушником, готовясь принять монашеский постриг. За это время отрок хорошо изучил церковные службы, в монастырской библиотеке приобрел обширные познания, набрался духовного опыта, удивляя братию силой своего характера и строгостью жизни.
Тем не менее, Никите пришлось покинуть обитель: уступая просьбам родственников, он вернулся домой и женился. Вскоре его пригласили священником в соседнее село Макарьев. Отец Никита был высокого роста – 204 см, крепкого телосложения. Он выглядел богатырем, был приятен лицом и имел весьма выразительные глаза. Его величавая наружность, прекрасное служение и ум привлекли к нему любовь московских купцов, приезжавших в Макарьев на ярмарку. Они уговорили его переехать в Москву. В Москве отец Никита прослужил около восьми лет. Когда прижитые в браке дети умерли, он убедил жену принять постриг, а сам удалился в Анзерский скит Соловецкого монастыря, который находился на острове в Белом море.
Постригшись там с именем Никона, он предался суровым подвигам благочестия. Но из-за ссоры с настоятелем скита старцем Елеазаром Никон был вынужден покинуть Анзерский скит. При переправе с острова на материк Никон с местным поселенцем попали в страшную бурю и едва не погибли. Буря унесла их лодку к далекому Кийскому острову в Онежской губе. На этом острове Никон впоследствии во исполнение своего обета построит Крестовый монастырь. После путевых мытарств Никон добрался до Кожеозерского монастыря, где его приняли в число братии. В 1643 году Никона там изберут игуменом. Будучи тремя годами позже в Москве по монастырским делам, Никон впервые встретился с царем Алексеем Михайловичем. Величественная наружность игумена, его умные речи и широкое образование произвели на молодого, искренне прилежавшего Церкви государя неизгладимое впечатление. С того времени началось их сближение, перешедшее вскоре в тесную дружбу.
Желая иметь своего «собинного» друга возле себя, царь повелел перевести его архимандритом московского Новоспасского монастыря, где была родовая усыпальница Романовых. Алексей Михайлович часто приезжал в обитель молиться за упокой своих предков. В свою очередь, Никон должен был каждую пятницу являться к государю для доклада о нуждах бедных, обиженных и угнетенных. Совместная благотворительность сблизила их еще сильнее. В это же время Никон активно занимался исправлением обряда и богослужебных книг.
В 1649 году Никону было определено стать митрополитом Новгородским. От царя он получил особые полномочия – наблюдать за всем управлением и освобождать, по своему усмотрению, узников из темниц. На втором году его архиерейства в городе вспыхнул бунт: народ по незнанию принял хлеб, вывозимый в Швецию (в счет выкупа за православных беглецов, искавших у России защиты), за признак боярской измены. Владыка бесстрашно вышел к мятежникам, вразумляя бунтовавших сперва кротко, а затем со всей силой митрополичьей власти и архипастырского дерзновения. Чернь избила его до полусмерти. Очнувшись, Никон собрал последние силы, отслужил литургию в Софийском соборе и крестным ходом пошел на бунтующих. Пораженные его твердостью, они смирились, просили прощения и ходатайства перед царем.
В начале 1652 г. по просьбе царя Никон был послан на Соловки за мощами св. Филиппа. Алексею Михайловичу пришла мысль перенести в московский Успенский собор мощи трех бывших московских святителей, пострадавших от мирских властей за правду, за веру и отечество, – митрополита Филиппа из Соловецкого монастыря, патриарха Иова из Старицы и патриарха Гермогена из Чудова монастыря. Самой дальней и трудной была миссия Никона. Но трудна она была не дальностью расстояния и не желанием соловецких насельников отдавать мощи своего бывшего игумена, но тем, что, прославляя Филиппа, второй царь новой династии, как бы укорял царя Иоанна Грозного в излишней жестокости и несправедливости и тем самым как бы противопоставлял Дом Романовых династии Рюриковичей.
В то время, когда Никон ездил на Соловки, в Москве произошло важное событие: скончался патриарх Иосиф. Аввакум с Нероновым и еще рядом священников предложили в патриархи кандидатуру Стефана Вонифатьева.
***
В каждом политическом или религиозном конфликте, как правило, не бывает только двух сторон, двух цветов (белого и красного) противоборства, но есть и их оттенки. Так и во времена мятежа протопопов (боголюбцев) против епископата в середине XVII века в русской религиозной жизни были и различные течения.
Как писал С. Зеньковский в своей книге «Русское старообрядчество», «движение боголюбцев было наиболее значительным и заметным, но не единственным проявлением религиозного пробуждения Московской Руси середины семнадцатого века. Наряду с этим, по преимуществу городским и только отчасти сельским движением, в бесконечных лесах Верхнего Поволжья, расположенных вокруг Костромы, Ярославля, Владимира и Нижнего Новгорода, в тех же 1630-1640-х годах развилось другое, гораздо более аскетическое и радикальное направление. Лесные старцы, как нередко называли руководителей этого радикального в его отношении к миру направления, – так же, как и боголюбцы, имели прочные корни в русской духовной традиции. Но, если боголюбцев вдохновляла оптимистическая любовь к миру и вера в светлое будущее Руси – Нового Израиля, то лесные старцы, наоборот, были пессимистами, охваченными страхом перед грехами мирского общества. Не веря в возможность спасения в миру, они старались уйти подальше от него, в глушь лесов, где перед ними не было вечного соблазна светской жизнью.
Заволжье всегда было благодатной областью для монахов-пустынников, стремившихся спасти свою душу и найти спокойствие в бесконечных лесах севера. Но, уходя от мира, эти монахи не осуждали его и не считали жизнь в мирском обществе за погибель. Лесные же старцы середины семнадцатого века, наоборот, не только видят соблазн в жизни с миром, но, видимо, и совершенно исключают возможность спасения в нем».3
Далее С. Зеньковский писал: «К сожалению, сведения об этом движении еще более скудны, чем о боголюбцах, так как, уходя из мира, эти пустынники не оставили никаких письменных материалов о своем учении. Данные о них можно найти только в отдельных правительственных документах, в произведениях их более поздних последователей, писавших уже в конце семнадцатого века, да и в писаниях их современников-противников. Судя по этим данным, основателем и первым возглавителем этих лесных аскетов был некий монах Капитон, уроженец того же Вологодского края, из которого вышел и Неронов»4.
Родился Капитон неизвестно когда в крестьянской семье в селе Даниловском, Костромского уезда. Он постригся в монахи и несколько лет провел в Колесниковой пустыни того же уезда. В 1630-е годы из монастыря он ушел и стал бродячим монахом. После нескольких лет бродяжничества обосновался в глухих лесах к северу от Вязников, куда к нему вскоре стали стекаться люди, прельщенные его постничеством, обличением священноначалия и учением о скором конце света. Постился он с явными нарушениями Церковного Устава и того же требовал от других. Так, в Светлое Воскресение и сам не употреблял, и ученикам не дозволял употреблять ничего, кроме хлеба, семян и ягод, а вместо красных пасхальных яиц христосовался луковицами. Начав как постник, Капитон стал отвергать священство и церковные таинства. Он придерживался двуперстого крещения и запрещал своим приверженцам ходить в Церковь, бросать хозяйство и готовиться к Страшному суду.
Некий священник из Вязниковского уезда Василий был первый, кто обратил внимания властей на деятельность Капитона. Он не раз писал донесения в Москву о его разрушительной проповеди. Но не получая ответа, сам отправился в Москву, однако на обратном пути был убит. Хотя капитоны (так называли сторонников учения Капитона) начали распространяться еще в царствование Михаила Федоровича, то есть ранее 1644 г., борьба с «церковными мятежниками» началась только в 1651 г., т. е. за три года до начала Раскола. Царь Алексей Михайлович «велел взять в келиях старца Капитона» в Костромском уезде, но тот скрылся. Куда скрылся Капитон, когда и где умер, точно неизвестно (по некоторым сведениям, в конце 1650-х или начале 1660-х годов). Его учение еще до вступления Никона на патриарший престол распространилось в центре России, охватывая Костромской, Владимирский, Ярославский, Суздальский и другие уезды.
Некоторые исследователи истории Русской Православной Церкви и, в частности, митрополит Макарий (Булгаков) в «Истории русского раскола» так же, как и церковные писатели XVIII века, видели в деятельности Капитона «начатки» беспоповства, одного из течений старообрядчества.
Об этом же писал и С. Зеньковский: «Вполне вероятно, что на учение Капитона повлияли и более ранние русские ереси, которые сначала, на переломе четырнадцатого и пятнадцатого столетий (ересь стригольников), а затем на переломе пятнадцатого и шестнадцатого веков (жидовствующие), стали распространяться на северо-западе России. В своем скептическом отношении к иерархии, священству и иконам и в сомнениях в силе таинств, учение Капитона очень напоминает учение стригольников.
Сама идея бунта против церкви могла выйти, может быть, из еще сохранившихся где-нибудь в лесах до конца шестнадцатого века групп новгородцев или псковитян, оставшихся верными учению своих отцов. На возможную связь пережитков этих ранних ересей указывает распространение так называемой нетовщины, которая уже с конца семнадцатого и начала восемнадцатого века стала хорошо известна как раз в тех местах, где проповедовал Капитон, а именно: вокруг Данилова, в Заволжье, около Костромы и Ярославля, в районе Вязниковских лесов. Нетовцы, которые занимали самое крайнее левое крыло раскола, учили, что «нет ныне в мире ни православного священства, ни таинств, ни благодати», так как антихрист уже пришел в мир. Они вели свое происхождение от некоего Кузьмы, вероятно, ученика Капитона, упоминаемого Евфросинием. Этот Кузьма несколько ослабил учение об умерщвлении плоти и даже разрешил брак, но не как таинство, а просто как регистрацию семьи. В отличие от других старообрядцев, нетовцы не почитали и не имели икон и молились, просто обратившись на восток, как бы поклоняясь востоку. Так же, как Капитон и его более поздние ученики, нетовцы постятся по субботам. Среди них сохранился обряд исповеди земле, который был распространен и среди стригольников четырнадцатого века. Правда, он был известен и на востоке, но, кажется, что проще вести филиацию этого обычая от русских стригольников Новгорода, колонии которых на севере могли сохранить этот обычай до времени Капитона и Кузьмы, чем от столь отдаленного от России Ближнего Востока.
Каковы бы ни были корни Капитоновской ереси, но уже в годы гармоничного сотрудничества боголюбцев с государством и церковью, она внесла первые семена раскола в русский народ».5
