Георгий Тимофеевич Саликов
Предпоследний выход
Любомир покивал головой, как бы сокрушаясь и соглашаясь. «Где есть имя, там ещё и честь заключена. А таковое действительно ни продать, ни купить». И попутно всплыли в памяти виденные им некоторые предметы в жилище Вамнама, от коих веял намёк на неведомый особый смысл. «И янтарный шарик в волосах Вамварьки, между прочим, тоже со смыслом, от него исходит какая-то суть»… Но потом всё-таки возразил:
– Не совсем так. Ты же знаешь, у нас большинство, как ты говоришь, отвлечённых предметов – вообще изображения их, а не сами они. Вещественно-то, их нет в природе.
– Угу, и я говорю. Мало того, что вещь утратила у вас основной смысл, обратившись скорее в безделицу, чем в пользу, но почему-то для вас ценную, так вы и дальше пошли: угодили её вовсе в пустое изображение, то есть, в несуществующее. Разве ж это может быть вещью?
– Природа – вещь?
– Правильно понял.
– Никола-Нидвора мне заявлял, что у вас природа, по сути, настоящий посредник, поскольку она и есть среда. Среда обитания.
– Верно. Но не только она посредник.
– А что ещё?
– Разум, мил человек, разум. Вот что. И он, по-видимому, посредник наиглавнейший будет. Ну, а между людьми – он выражается разумной речью, конечно.
– Так и у нас тоже.
– И у вас тоже. Но вы обращаете разум как раз на производство того, что называете необходимыми предметами. И вы их изготовляете, конечно же, разумом. Причём, изготовляете при помощи сложнейших цепочек. Понапридумывали для того массу ремесел, и каждый изощряется в своём. А у нас всё необходимое давно есть и так. В естестве. Зачем их производить? Разум здесь сосредоточивается только на общении с каждой из вещей, уже существующих, и не по воле человека созданных. У них, ведь, у всех есть имя. А коли обладают они именем, стало быть, и отзываться могут. Постигаешь? И отзываются. Неслышно, невидимо, но отзываются. Поведением своим. Их отзывчивость тоже разумом нашим усваивается. И в целом происходит своеобразная беседа. А речь! Ваша речь, хе-хе, у вас речь заменена неким неживым передатчиком, искусственным устройством. А оно внешнее, наружное. От человека отделённое. Да ещё и без голоса. Тут и воздух вам не нужен, чтоб речь дыханием полнилась. Благо, остались у вас нарочно отведённые учреждения, где можно поговорить по-человечески.
– Может быть, ты и верно говоришь, но не совсем точно.
– Как это?
– У нас ведь всё бытоустройство построено как раз на природоподобных ремесловых искусствах, у нас вполне природоподобный промысловый обиход. Всё, что может делать природа, можем делать и мы.
– Природоподобное, говоришь? А я тебе вот что скажу. Господь создал человека, чтоб управлять природой. Самой природой, понимаешь? Природой, а не подобием её. А чем занимаются у вас в Гужидее? Вы заменили природу мёртвыми взаимодействиями при помощи мёртвой же подпитки. И управляете всем этим. И Господь вам уже не нужен. Ведь Господь не создавал устройств и приспособлений, основанных на мертвечине. Вы изучили природу и создали её мёртвое подобие. Этим подобием вы и управляете. Управляете, потому что человек изначально создан управленцем. Но вы не захотели управлять тем, что создал Господь, а именно, природой. То есть, вы не захотели быть соработником Бога. Вы сами создали себе вещи, вами управляемые. Вам так оказалось сподручнее. Но вы же, по сути, создали ни что иное, а подделку. Подделку природы, подделку создания Господнего. А подлинник, то есть, сама, собственно природа обратилась у вас в так называемое сырьё. Вы умертвляете природу, преобразуя её в сырьё для создания подделки природы. А говоришь, у вас есть что-то по-настоящему природное.
Ятин помолчал. «Правильно говорит Вамнам. – подумал он. – У нас всё есть одно сплошное подобие, что в целом можно обозначить словом «изображение». Так оно и есть. Мы с подлинниками не работаем».
– Изображения. – Вслух сказал он. – Изображения. – И раскрыл левую ладонь до предела.
Ладонеглядка помалкивал. Но что-то в нём шуршало. Вероятно, думал о своём.
И ещё Ятин припомнил слова Николы-Нидворы о способности природы поддаваться мыслям человека. Он тогда не стал допытывать о подробностях. А теперь появилась возможность узнать об этом у Вамнама.
– Зарождение человечества помнишь? – Вамнам опередил вопрос гужидеянина, будто угадав его, и решил иначе продолжить беседу.
– Помню. Каин, Авель, Сиф.
– Вот-вот. Каин. Он создал первую гораду. Потому что изгнан был с земли. И орудия всякие сочинил. Ну, потомки его. И основал неминучее посредничество. С той поры весь разум человека нацелился на лучшее и лучшее изготовление всяких изделий посредства. Какова среда, таковы и посредства. У неестественной – они и стали неестественными. Но вообрази себе иной путь человечества нашего. Вообрази такое положение, когда разум непосредственно наведён прямо на само естество Земли. На согласие Земли с человеком. Ну, не Земли, а всего, что она производит. И что ты думаешь, не стала бы природа производить именно то, что нужно человеку для обитания на ней?
– Может быть, и стала бы, но для дела, о котором ты говоришь, понадобится очень большая сила разума. Больше, чем для изготовления орудий. Такое даже вообразить невозможно.
– Правильно. Наращивать силу разума для заботливого обладания природой, вот что следовало бы делать людям. А не искать орудийных приспособлений для насилия над ней ради собственной выгоды.
– Хочешь сказать, что вы именно этим занимаетесь? – Любомир Надеевич не сдержал ухмылки, но и что-то заподозрил.
– Пойдём, покажу.
И Вамнам повёл Ятина вглубь леса. Вокруг были деревья как деревья.
– Туда погляди.
Любомир смотрел, куда показывал Вамнам. Меж лесной чащи росло дерево, не совсем обыкновенное. Корневище у него иное. Точнее сказать, там сотворилось как бы надутие ствола над землёй. Оно имело вид высокого и широкого полушария. Зеленовато-коричневые стебли туго переплетены между собой. Щелей между стеблями нет, а местами явленные пустоты в виде мелких окошек затянуты прозрачной пеленой. Есть и отверстие для входа, размером, подходящим для свободного проникновения туда человеческого тела.
– Зайдём внутрь, – сказал Вамнам.
Вошли. Там действительно оказалось пространство полушаровидного свойства. Воздух будто сам серебрился внутри себя, отражая свет, проникающий в мелкие окошки сквозь поблёскивающую плёнку. Земля застелена плоскими красноватыми стеблями. Вамнам затворил вход искусно подогнанной многослойной плетёнкой.
– Разувайся, – предложил обладатель чудо-дерева, и разулся первым.
Ятин произвел тоже действие. И его ступни ощутили мягкое тепло.
– Этому растительному диву пока лишь годков тридцать. Оно будет продолжать расти, и горница – вместе с ним. Видишь, как любо тут. И уютно, и светло, и тепло. На днях полы остынут. Когда хвоя новая уродится, и вообще дерево пойдёт в рост, они и остынут. Сила солнца, запасаемая деревом, перейдёт в её крону. А в холодное время года – вся сила света, забираемая хвоей, переходит сюда, в плоские стебли красненькие, насыщают их теплом. Греется и почва под ними, не давая застудиться корням. Она сохраняет тепло, когда света маловато. Соки свободно ходят по стволу и веткам. Дерево живёт и зимой. Стебли могут нагреть свою необычную поверхность так, что и вода на ней вскипит без огня. Вот здесь, в уголку, вишь, особо уютненьком. Погляди. Подойди поближе. Стебли, будто угли. Только не обожгись. Круглогодично действует. Сам пока не пойму, как это получается. Сок внутри лишь тёпленький, как и в полу, а на кору будто искра какая выдаётся. Покумекать надо. Оно, видать, управления отдельного требует. Но, думаю, на днях наладится.
– И ты всё это создал сам? – Любомир Надеевич не скрывал восхищения. – Использовал разум в качестве посредника между человеком и природой?
– Совместить потоки разума с потоками естества, конечно, непросто. Но допустимо. Надо помнить главное: чей и каков наш человеческий образ и подобие? Да не забывать.
Пришелец из ГУЖиДе и начинающий ученик невольно задумался. Очень глубоко. Вот ведь о каком таинственном творчестве намекал ему Никола-Нидвора, когда поведывал о здешнем искусстве вообще. «А самое главное творчество ты ещё увидишь. Там, куда мы едем»…
Что же ему предстоит? Перенять навыки Вамнама в творческом разуме его? Как? И что они собою представляют? Подобного сравнения с ними нет, и не могло быть во всём опыте человеческого бытия в Гужидее. И даже если взяться за такое необычное ученичество, посильно ли оно человеку, ещё так недавно всецело зависящего от чуть ли не противолежащей направленности собственного разума? В исключительно иной среде его?..
– Не всё я тебе показал, – говорит учитель, – есть кое-что из вещичек и подиковиннее. Но – потом, потом. Не всё сразу. А пока мозгуй потихоньку об увиденном производстве вещей.
Любомир Надеевич отпрянул от глубоко прочувствованного состояния, заслышав слово «диковинное». И, как прежде, отметил замечание своё.
– Диковинное, да, диковинное. Точное определение деятельности в диком мире.
– Хе-хе. Верно подметил. – Вамнам отворил плетёную дверь и шагнул вовне. – Пошли, просто погуляем.
Гуляли молча. Ятин, опять же невольно, вспомнил думы о череде своих выпусков там, в собственной среде обитания, и, конечно, о нынешнем выпуске предпоследнем, о своей иждивенческой поре. «Похоже, что здесь все находятся в этой поре, с рождения. Пособие – вот оно, всегда подле тебя. Нет нужды его заслуживать. И выложить на продажу здесь нечего. И права на заработок нет. Да и ни к чему оно. Хе-хе, «правами не балуемся», по словам Николы-Нидворы. Видать, у них первый выход и есть предпоследний».
Но выдалась ещё одна задачка. Её он и представил Вамнаму.
– Ты показал мне успехи в управлении естеством. Но заметно только начало этой деятельности. Будто затевается некий переход в иное состояние, в иную жизнь. Так ли?
– Ничего хитрого нет. Мы всегда живём в переходе.
– Ну да, ну да, – Любомир Надеевич повеселел. – Предпоследний выход.
– Что-что?
– Это я так. Понял кое-что.
– И ладно. Ты ещё погуляй. А мне с Вамварькой поговорить нужно. – Вамнам хитренько повёл взглядом из стороны в сторону, однако с места не сдвинулся.
Ятин взобрался на ближайшую возвышенность и огляделся. Неподалёку раскинулась небольшая рощица из саженцев. «Непростое урочище, – подумалось ему, – наверняка это дело рук Вамнама».
Он глянул вниз поодаль от себя. Там по-прежнему стоял местный изобретатель, и было заметно, что заранее ожидал вопроса от жителя «Цивеса». И тот действительно возник:
– Небось, твои заготовки?
– Хе-хе. Мои. Да ещё и сподручников моих. Таких всё больше находится по окрестным и дальним лесам. Спускайся.
Ятин вернулся к Вамнаму.
– Ты же хотел с Вамварькой пойти поговорить.
– Пойду, пойду. Но вижу, на тебе любопытство прилипло.
– Да. Да, есть такое.
Вамнам, житель Подивози выдержал краткое молчание. Потом пристально глянул на обитателя Гужидеи и заговорил:
– Вот мы давеча о силе разума размышляли. А она эдакой лесенкой копится. В ранешние времена как дома строили? Находили высокие деревья, чтобы спилить их, да срубить из них избу. Так ведь? Пока изба стареет, новые деревья вырастают. Старая изба сгнивает, а новая строится из вновь выросших деревьев. И так, одно поколение изб следует за другим поколением, а одно поколение выросших и спиленных деревьев следует за другим поколением деревьев. Разумно, правда? Полный оборот жизни людей и домов в природе. Вполне разумно. При всём при том, не приходило в голову людям намерение новые породы деревьев вывести. Таких, чтобы из них сразу дом вырастал. А это ведь ещё более разумно, правда? Вот нынче и настала таковая пора. Саженцы, что видел ты, они и есть избы. Хочешь, дам один? Посадишь там у себя в «Цивесе»… только, боюсь, не приживётся.
– Не приживётся. У нас сила разума в другую сторону пошла.
– Да. Разошлись мы, разошлись. И совершенно окончательно. И сейчас разойдёмся. Ты туда, я туда.
Любомир Надеевич согласился и настроился на новую прогулку да на новое размышление. О выборе пути для роста силы разума. А Вамнам поспешил к Вамварьке.
Ятина не отпускали размышления об изображениях. Действительно, изображения главенствуют в обиходе «продвинутого» человечества. Дошло ведь до того, что и сам человек подменил себя изображением. Он ведь постоянно что-то изображает, скрывая собственно себя под личиной этого выбранного изображения. И так называемое, разделение труда тому особо способствует. Человек заменяет собственно себя неким сторонним знатоком и последователем определённого ремесла.
«А здесь нет выделенных ремёсел. Все умеют делать всё, что необходимо для беспечного бытования. Оттого они свободны от выбора любого рода внешней личины. Они остаются сами собой, какие есть.
Глава 33. Великий переход 2
Вамварька пытала Вамнама о его впечатлениях, касаемо Гужидеи. До того, недельку-другую она к нему не приставала. И он не поспешал рассказывать про «Цивэс». Решил, пусть мысль устоится. А теперь, как говорится, настал час.
– Всё понял там?
– Всё понять нельзя. А представление сложилось.
«Хорошие люди есть», – вспомнил Вамнам оценку тамошнего общества. А усвоенные впечатления, складно обработанные и возведённые до произведения словесного искусства, устоявшиеся и нарочно удерживаемые в голове, чтобы подробно подать их именно Вамварьке, остались меж клетками головного мозга. И он сказал:
– Ступай.
– Хи. Таким я и предполагала твой ответ. В смысле, коротким, состоящим из одного слова, – Вамварька ласково оглянула своего опекуна, и столь же кратко высказала своё решение:
– Пойду.
Вамнам, облегчённо вздохнул, видимо удовлетворяясь тем, что необходимость в художественных подробностях отпала. И вознамерился заговорить больше об условиях перехода.
– Любомир проводит, – опередила она мысли Вамнама. – А потом? Потом… не знаю, лишишься ты ученика только на время или навсегда.
Тут и явился Любомир Надеевич.
– Вамварька собралась идти в Цивэс, то есть в Гужидею, – сказал учитель. – Что ты на это скажешь?
– Я провожу, – не задумываясь, ответил тот.
Вамварька хихикнула и отвернулась от обоих мужчин, оглядываясь на них.
– Схожу вещи готовить, – сказала она и исчезла из виду.
– Вот, Любомир, видишь, как судьба тебя балует. Что за вещички она задумала прихватить? – Вамнам испытующим взглядом пронзил глаза ученика.
– Мало ли. Женщина ведь.
– Угу. А я знаю. Шкурку рысью, добытую тобой.
Действительно. Вскоре Вамварька явилась. С рысьей шкуркой. Сухой и мягкой. А рядом с ней возникли Никола-Нидвора с Домохатой. И с новыми бахотнями. Мягкими и пушистыми.
Плотики загрузили дополнительно раздобытыми тут необходимыми вещами, кои не водятся на Севере.
– Они вместо Медозы, столько же весят, – буркнул Никола-Нидвора и тотчас изготовился спасаться от супруги. Та кинулась на него, чтобы отдубасить за свою подружку.
Подошёл Вамнам. Тепло обнялся со всеми одинаково, дабы не показывать особого чувства ко вновь образовавшейся парочке. Но Вамварька всё равно всплакнула. Так, по-доброму всплакнула, умильно улыбаясь.
До Дальнего Севера шли без приключений. Как нам не жаль. Ни тебе рыси, ни медведя, ни иного хищника. Только комары. Бывало – тучами. Лето на носу. Комарщина набухает с каждым днём. Но и полегло кровопивцев немало.
Навстречу явилась Медоза, а с ней и «поганые», всем бесчисленным семейством, и Прошловодные, с гурьбой детишек, мал мала меньше. А другие соседи, остальные, вообще старики, никуда не ходят, песни поют.
Только создалась радостная встреча, так сразу и печальное прощание совершилось. Весь небольшой кусочек Дальнего Севера, состоящий из дюжины семейств, разбросанных по часу ходьбы друг от дружки, вокруг храма с забывчивым батюшкой, собрался на обширной поляне, или, как говорится, алоди, возле жилища стариков. Чтоб им так никуда и не ходить. Собрали пышный стол с яствами и питиём. Посидели. Песни попели.
Затем, каждый подался по ухоженному лесу до своего жилища. И только один из местных, Никола-Нидвора, сбегав до своей землянки, да прихватив тёплые бахотни, вызвался проводить Ятина с Вамварькой до причала.
– Возьми вещь, – сказал он, суя в руки Любомира новые плетёные да связанные изделия, – две. Себе и Вамварьке.
– Вещь, – повторил тот, – да, именно вещь.
А в памяти всплыл разговор с Вамнамом о вещи настоящей. «Она ощущается. А почему? Потому что суть имеет. Существует, значит, имеет суть. И обязательно что-то говорит за себя. Напоминает о чём-то либо важном, либо любимом. Тогда она вещь».
– «Вещь действительно будет хранить слово, она по-настоящему наполнится бесценным содержанием, тем более, когда отрывается от собственной среды», – молвил он про себя.
Дошли до выразительного взлобка. Под ним плещет песчаное мелководье. В плотный песок дна крепко воткнут шест. На нём вервь. А к верви привязана лодочка.
– Всё, – с нескрываемой скорбью сказал первый Лесной человек, увиденный Любомиром Надеевичем здесь, на земле, ставшей ему слишком ценной.
И отвернулся Никола-Нидвора, и взбежал наверх, и, не оглядываясь, крикнул:
– Не поминайте лихом!
А слёзы уже лились из глаз полностью свободно, и закапывали его берестяную обувку.
Вамварька и Любомир Надеевич долго махали ему рукой, пока сами не оказались далеко-далеко от места расставания.
Чёлн подплыл в низочек подле великой ледяной горы, облепленной землёй, откуда доносилась голкотня птичьего собрания. Избока, иным словом, сторожка, знакомая Ятину, похожая на остановку скоростных саней по ту сторону хребта, оказалась обитаемой. Отворилась дверь, появился проводник.
– О! Никак знакомец! – радостно воскликнул знаток ледяных пещер. – Сижу тут почти целый месяц, никого нет, да нет. Заходите. Попьём горяченького?
Возвращенцы вошли внутрь избушки. Любомир Надеевич тоже был счастлив. Снова повезло. Не надо ждать. Поверх его плетёных изделий, полученных ещё в первый день здешней жизни, местами проступало прежнее изображение одежды, выбранной им ещё дома, и возник подогрев. И Ятин лишь посмеялся.
По ту сторону граничной ледяной горы путь одолевался не менее успешно, чем ходьба с Ближнего Юга. Не было ни лишних поворотов, ни отступлений назад.
А в избушке тамошней, да подле неё накопилось всякого люду: и мала, и стара, и мужчин, и женщин.
– О! Не вы ли их повызывали сюда? – обратился проводник к Любомиру Надеевичу. – Эко, привлекательной стала Подивозь. – Он почесал подбородок обеими руками. – Надо бы о напарнике похлопотать. Да не об одном.
– Было куда больше, да разъехались по другим заставам, – сказал один старичок, – это мне спешить некуда.
Часть третья
СМУТА
Глава 34. Сынок племяшки
Внучатый племянник Любомира Надеевича Ятина, способный молодой человек, подвязался сотрудничать на предприятии, выпускающем ладонеглядки. Его задача – снабжать их голосами. Юноша сызмальства обожал записывать знаменитые человеческие голоса, и научился с глубокой точностью различать всю совокупность звуков каждого из них. Из Международного Средоточия Человеческих Голосов (МСЧГ) – не выходил сутками. Слушал речи и пение. Записывал вещание, наиболее себе по нраву, и больше прославленное. И вот, когда юноша поступил на предприятие, выпускающее ладонеглядки, то проводил время уже иначе. Цель поменялась. Теперь он связывался с МСЧГ, чтобы записывать на ладонеглядки голоса людей, покинувших сей мир земной и не имеющих никакой славы. Но предпочитал особые признаки. Большей частью доброту и доверительность. И независимость. Создалось достойное собрание. Причуда такая у него. И никакой думы о заработке. Ну, скажем, по заказам родственников. Ведь он может по отпечатку голоса создавать любые построения речи. Даже с назначенным нравом, присущим именно бывшему его обладателю. И затем, голос делается самостоятельным. Открываются возможности сообщаться с ним. Хе-хе, похоже на вызов духа умершего человека. Вот в ГУЖиДе люди почти никогда и не заказывают записи голосов своих усопших родственников на свои ладонеглядки. Понятно. Таковое либо вызывает боль по утрате, или невыносимо по иным причинам.
Вышло так, что юноша своеобразно продлевает жизнь умерших людей в самостоятельном голосе того или иного ладонеглядки. И каждый бывший живой звук воспроизводится от ладони человека, совершенно незнакомого с ним. Зато беседа между ладонеглядкой и его владельцем всегда чрезвычайно доверительна. Дружеский выходит разговор. Для того и выбирались эти ведущие признаки голоса.
Особо трепетно внучатый племянник Любомира Надеевича Ятина относился к голосам людей, слишком рано ушедших в мир иной. Также весьма добросердечно почитал и людей, живущих ныне, но ставших на государственное пособие. Поэтому, на заводе, производившем ладонеглядки, появилась особая продукция, предназначавшаяся именно госиждивенцам. В них – голоса молодых людей, потерявших будущее.
Любомир Надеевич, после душевного потрясения от наглядного урока действия разума непосредственно на природу, немного отдохнул умом. Помогли семь дней перехода с Ближнего Юга. Он либо помалкивал в пути, либо шутки шутил с Вамварькой. Теперь здесь, на заставе, решил выйти на связь с сынком племяшки. Без свидетелей. Надо сказать, что во время голосового общения через переговорное устройство, остальные способности ладонеглядки отключаются, дабы не вмешиваться в разговор. Иными словами, ладонеглядка ничего не слышит и не записывает. А речь шла как раз о нём самом.
– Сначала объясни, как ладонеглядка включается и выключается.
– Просто. Словом. «Включись». «Выключись».
– Ух, а я не догадался.
– А ещё о чём хотел спросить?
– Скажи, как ладонеглядка может получить платёжное средство без решения обладателя ладони? – поспешил Ятин задать насущный вопрос.
– Никак. Только человек направляет туда средство платежа. Или государство. По закону.
– Угу. А по закону, это как?
– Ну, государство же переводит тебе пособие.
– Переводит. Но прямо на напёрстник.
– Ты, дед, отстаёшь от жизни. Теперь и через ладонеглядку можно. Да, тебе нельзя, потому что ты госиждивенец. А другие люди переводят себе и зарплату, и долги – на ладонеглядку. Так удобнее. А оттуда на напёрстник списывают лишь будничные расходы, и вообще, сколько надо на сегодня. Так надёжнее.
– Понял. А ладонеглядки могут переводить друг другу платёжные средства, что на них лежат? Без ведома человека.
– Зачем? Им-то для чего? Им не нужны покупки. А что? Есть неприятность?
– Есть.
– Твой, что ли, решился на отсебятину?
– Мой.
– И что за неприятность?
– Образовался долг. А отдавать некому. Ладонеглядка ведь не человек. И вообще неживой он. Только голос. И дал мне в долг. Связи, говорит, у него есть. Стоящие.
– Хе-хе. Вот умница.
– Да уж, умница.
– За долг не беспокойся. Он сам вычислит долг из твоего жалования и перечислит заимодавцу, верителю своему. Тому, что с ним на связи. Кстати, откуда ты знаешь, что в нём голос неживого человека?
– Чего?
– Понял. Ты вообще ничего не знаешь о назначении голосов в ладонеглядках.
– Ну?
– У них голоса умерших людей.
– Кхе.
– Да. Они будто продолжают жить.
– Так и у меня на ладони покойник?
– Ну, ты, дед, даёшь! Голос ведь – колебание воздушного пространства. Если бы в твоём ладонеглядке звучал голос, ну, скажем, Паваротти или Каллас, ты разве упомянул бы о покойниках?
– Ты прав. Не упомянул бы. Хм. Ты сам придумал вставлять туда голоса?
– Да. Я их беру из эмэсчегэ.
– Угу. И мой тоже оттуда?
– Должен быть оттуда. Других источников у меня нет. А что? Опять задача?
– Есть.
– Серьёзная или смешная?
– И та, и другая.
– Скажи.
– Голос моего ладонеглядки – голос живого человека. И я с этим человеком недавно познакомился.
– Да ну?
– Ну да.
– Значит, где-то случился прокол. То есть, живого человека списали в неживые. Хотя… знаешь, я и пропавших без вести вставлял в ладонеглядки. Вроде бы пропали, а – вот они. Но у меня установка: чтоб не меньше года минуло с тех пор, как пропали.
Любомир Надеевич помедлил с продолжением разговора. А потом весело сказал:
– Спасибо тебе за голос.
И выключил связь повелительным словом, вместе с ладонеглядкой в целом:
– Выключись.
Потом дунул на ладонеглядку и сказал:
– Включись.
Глава 35. Голосовое общение
В ГУЖиДе, на улице Фёдора Конюхова, в почти безлюдном помещении голосового общения появились два человека. Один, средних лет, но лицом обросший и с глубокими смыслами в глазах, другой, с виду постарше, но с любопытными искорками в жадных очах. Они подолгу калякали в уголку. С целую вырезку к востоку от полудня. Обедниковую. На следующий день их свидание повторилось. Вечерком.
О чём говорили эти люди, и откуда взялись?
– И что же, милый Любомир Надеевич? – вопрошал человек, обильно обросший, но годами нестарый, – Что лучше? Что прикажете творить в нашем с вами обществе?
А. Один из них, оказывается, наш господин Ятин. Почти неузнаваем. А кто второй?
– Лучше, всё-таки голосом, дорогой искусник. Нет, грёзоискусство, вне сомнения, само по себе, занимательное дело, но песню заменить не может.
Угу. А второй, значит, знаменитый деятель грёзоискусства, известный нам только вскользь, да и тут мы видим его несколько сзади, лишь угадываем линию лица. И как зовут его?
– Да, любезный Данислав Всеволодович, – продолжил Ятин, – путешествие в Дикарию, действительно, повлияло на ваше творчество. Песнями вашими заслушаешься. Цены им нет.
Данислав Всеволодович покивал головой.
Вот и познакомились.
Дополним его имя: он Без-Порожный. Данислав Всеволодович Без-Порожный. Искусник с недавнего времени действительно стал сочинять песни. Многоголосия. Почувствовал он, что настала его новая, счастливая пора. Да, самая настоящая длительность его существования, а не просто сладкое ощущение успеха в обновлённой сочинительной деятельности. Он делал это с упоением, совершенно не отягощая себя творческими муками. Тем более что подробная разработка не требовалась. Он придумывал только напевы, иначе говоря, погудки. Хороши они, свежи, и легко запоминаются. А дальнейшее их выражение намечалась произвольной, на усмотрение исполнителей, иначе говоря, народа. Здесь и предлагалась как бы связь с народом, единение, соучастие. Ему нравилось его нового рода сочинительство, и он того не скрывал ни раньше ни теперь, сияя глазами пред очи Ятина и кивая головой.
– Да. Песни мне даются легко. И они действительно становятся востребованными в нашем обществе, и даже более уместны, нежели грёзоискусство, скажу я вам, дорогой соотечественник и земляк. А главное – в них можно достичь подачи многослойного и глубинного смысла, чего не скажешь о моих прежних творениях, хотя, возможно, образности в них больше.
– Угу. Именно глубины смысла нам давно не хватает, поддакнул Ятин.
Они разошлись по домам, но лишь для того, чтобы поразмыслить наедине с собой да встретиться вновь.
Вместе с тем, собрание голосового общения становилось всё более и более многолюдным. Стали появляться новые и новые посетители голосового общения, те, кто раньше даже и не предполагал такой необходимости. Поначалу привлекательностью общения было именно пение. Исполнялись песни старые, старинные, древнейшие и вновь сочинённые нашим искусником. С каждым днём людской приток увеличивался, да увеличивался. Там-сям теперь слушали и рассказывали всякие каляканья, байки. Но, конечно же, песни оставались главной притягательной силой, объединяющей людей. Помещение переполнялось. Находилось множество иных сочинителей. Создалось невиданное собранье певчих собеседников для согласного времяпрепровождения. И оно ширилось без остановки. Да и не было такой силы, чтобы остановить этот рост. Бывший великий грёзописатель, а ныне выдающийся песенник-согласник даже и не предполагал подобного отклика на его деятельность меж населения. И более того – валом пошло предполагаемое им соработничество всех между собой. Так, было брошено семя всем доступного искусства, и оно попало на удобренную почву. Произрастали побеги, давали новые семена, плодились ещё новые отростки, дающие семена, и так далее и далее. Возможно, таким образом пробуждалась некая родовая память, нечто нестираемое. Ведь ей только немножко почвы подсыпать, так она сама и начнёт расти. И никакая продвинутая наука не в силах её заглушить.
Сама собой возникла необходимость появления нового подобного пространства, значительно большего, поскольку вместимость существующего скромного помещения, ещё недавно почти пустующего или заполняемого безобидными чудаками, оказалась неспособной принять столько людей, с виду обычных и без особых признаков чудачества.
Голосовое общение обрело, по сути, обновлённый смысл. Оно всё более и более превращалось действительно в новый вид искусства, мгновенно сочиняемого и сходу исполняемого. И оно не нуждалось в подключении ко всеобщему посредничеству. И его пространство ширилось само собой, стремясь занять всё, что покрывает скорлупа, видом напоминающая необъятную каплю ртути на бескрайнем студёном столе.
Глава 36. Тревога
Городская власть забеспокоилась. Необычное обстоятельство. И, скорее всего – опасное для горожан. Явная угроза всему посредническому мироустройству. Поначалу будто невинное, человеческое общение. А затем, эта непредсказуемая зараза непосредственности перекочует на иной вид касательства. Далее, обнимет следующий, потом ещё, да ещё, и так доберётся вообще до любых предметов между собой. Всё охватит. Совершенно без участия посредника. Значит, придём к состоянию расстроенности, да в высшей степени беспорядочности. Быть без посредства, значит быть без порядка. А порядок – высшее достижение человечества. Порядок не предусматривает согласия, он предусматривает подчинение. Посредничество и есть подчинение. И главный посредник – извечная власть. Всякого рода власть, притворяющаяся услугой. Что же получается? Для власти, этого извечного всеобещающего хранителя порядка не останется места? То есть, грядет конец истинной человеческой «продвинутости», где всё население занято исключительно лишь посредничеством, уложенным предыдущими веками! И ведь замечательно уложенными в меж собой соподчинённые круги да кольца с цепочками. Ятин как-то уже размышлял о том, пребывая в лавке всяческого обслуживания на улице Фёдора Конюхова. О кольцах, которые одно в другом. И об их вселенском верчении в виде необходимых всем жизненных услуг. Нет. Надобно что-то существенное делать для спасения. Немедленно. И, впрочем, ничего нового придумывать нет нужды. Спасительные средства тоже давно испытаны человечеством. Будем возводить сеть зданий для новоявленных непосредственностей. Обширную сеть. Пусть там себе собираются да воют. Но будем и отделять это новшество от всего остального мира людей плотными, непроницаемыми заграждениями. И тщательно охранять. И теперь о главном. Знает власть, что таковое необычное для «продвинутого человечества» явление, как складное общение людей между собой без посредников, да к тому же, голосовое – очевидное дурное влияние Дикарии. Ведь, по неопровержимым оповестительным струям нашего общества, – непосредственность сия просачивается-то как раз из «Дикарии», переносится нашими же людьми, там побывавшими. Вот и полезно было бы выдумать, а потом начать проталкивать новый Договор с ПоДиВо об улучшенных условиях временного обитания наших представителей в его диких владениях. Иначе что же получается? Они, во что бы то ни стало, под корень скосят все жизнеполагающие устои окружающей среды продажи и потребления, то есть, святая святых «Гражданственного устройства жизнедеятельности»! Такого не только допустить нельзя, о таковом даже размышлять непозволительно.
