Георгий Тимофеевич Саликов
Предпоследний выход
После ночлега во временном приюте, возведенном из ельника, женщины понабрали съедобных корешков, папоротника свежевылезшего, молодой крапивки да всякой иной полезной травки. Никола-Нидвора отыскал непочатый борт да вынул оттуда медку. А до ухода, он велел Ятину рыбку поймать. Вроде пошутил. А тот и на самом деле выловил в запани реки, на мелководье – сома значительных размеров. Руками. И недоумевал. Женщины уронили снадобья, переглянулись и цокнули языками в знак искренней похвалы.
Никола-Нидвора не глядел на гужидеянина и на то, что тот держал в руках, поскольку был занят устройством очага.
– А кремень-то взяли? – Воскликнул он и всполошился, когда приготовил мелкие дровишки и берёсту для затравки будущего великолепного костра.
– Хе-хе, – Домохата видимо, по привычке посмеялась над супругом, – тоже позабыл, небось? Баляба. Хе-хе.
– Могу и так огонь раздобыть. Пусть и стрелой доведётся пожертвовать для вертящего трения. Вревы есть. И палочки сухонькие. Щас.
– Да ладно. Возьми. Даром. – И Домохата вынула из одного туеска пару камешков.
– О! – Обратился Никола-Нидвора к Любомиру Надеевичу, всё ещё держащего в руках слегка шевелящегося сома, – вот что значит супруга. Настоящая.
– Э! – Он восхитился и по поводу умения пришельца. – А ты и вправду рыбёху поймал! Да ох, добрую-то! Ну, даёшь! И без обучения!
– И куда её? Отпустить?
– Отпусти, отпусти. Пусть плавает. Ты ловкость показал, а поесть нам и без неё хватает.
Обед удался. Тем более, женщины прихватили с собой прошлогодних орешков: лесных, кедровых и ещё других, что растут здесь в избытке.
– Дома-то мы из орешков муку делаем, да хлебушек из него печём, – сказала Медоза гужидеянину, – а в походе и так хорошо.
– Хорошо, – ответил Ятин. Ему действительно тут, в диких лесах становилось всё лучше и лучше.
Глава 28. Стрелок
Миновала седмица пути. Путники обычно устраивались на ночлег в лесу. Шалаш, костёр. Несколько раз, бывало, их уговаривали погостить обитатели землянок, что располагались вблизи берега реки. Тогда и остановка затягивалось из-за долгих разговоров. Благо, еду не надо было добывать, что занимает тоже немало времени. Так на так и получалось. А в сию пору заканчивается последний переход.
Но какое путешествие без приключений! Где они попрятались от нашего пристального наблюдения? Нехорошо. Скучно. Но нет, пожалуйте вам: случилось оно. Пусть всего одно, и почти напоследок.
Рысь уже изготовилась к смертельному прыжку на кого-либо из людей. Надо полагать, как водится у всех охотников, цель пала на замыкающего ходока. Хищник упруго упирался задними лапами с острыми когтями в толстый сук дерева, склонённого в сторону лесной прогалины, где люди тащили плотики от одной реки к другой. Меньше чутка ей понадобилось бы для решающего нападения. Но Любомир Надеевич, а он и шёл последним, опередил охоту дикого животного. Ещё быстрее схватил тростниковое дуло с заготовленной в ней востренькой стрелой, и дал по здоровенному зверюге меткий выстрел. Точно в глаз. Тот и свалился ему на плечи, но – бездыханный. Совершенно бесшумно. Ятин присел под тяжестью аж до земли, и упёрся о неё руками. Так уж вышло, что охотник и жертва неожиданно поменялись местами. И добыча оказалась на спине в виде готовой поклажи.
– О! – воскликнул Никола-Нидвора. Он обернулся назад в тот же миг, поддаваясь некоему внутреннему ощущению обострённой чуткости, и также мгновенно понял, что там случилось у ещё недавно бывшего гужидеянина, а нынче почти подивозича. – Ай да ученик! Способностей у тебя, видать, полным полнёшенько. Какую кошенцию сбил. – Подошёл и снял с Ятина увесистую тушу рыси, поднимая и опуская её вверх-вниз, – ух, да тут не меньше двух пудов.
Молодой наставник опустил убитую рысь подле пожилого ученика, чтобы тот сам оценил свой успех. Ятин ещё оставался застывшим на месте. И его поза напоминала то, что бывает у бегуна, приготовляющегося к рывку на короткое расстояние: руки утыкались в землю, спина выгнута, ступни, одна за другой, приподняты на носках.
– Вот твоя добыча, – тихо молвил Никола-Нидвора, выпрямился и заложил свободные руки за поясницу, поводя плечами.
Женщины тоже воротились и восторженно глядели туда-сюда: на успешно состоявшегося охотника и на его значимую добычу.
– Да, – вступила в разговор Медоза, – подоспел тебе подарок для твоей супружницы, – она одобрительно и лестно, с лёгким прищуром глядела на способного да удачного ученика Николы-Нидворы. В глазах её блестела хитренькая улыбка.
Тот ответил Медозе лишь быстрым взглядом снизу. Говорить ничего не стал. Потом поднялся с земли и отряхнул плечи. Кинул испытующий взор на кряжистый сук, где только что восседала дерзкая рысь, предвкушая удачу в охоте, затем, стал рассматривать ещё тёплый труп хищника со стрелой в глазнице. Попытался как-то оценить увиденное. Повёл плечами. То ли в связи с ощущением освобождения от нежданной поклажи, то ли от искреннего недоумения.
Никола-Нидвора поджал губы внутрь и вытаращил глаза.
– Ничего, ничего, – он похлопал Ятина по тем же плечам, – с новым и замечательным почином. Да, и рыбка твоя тоже хороша была. Хе-хе. Замечательный ты у нас охотник-рыболов.
Любомир Надеевич будто бы с трудом приходил в себя.
– Да-да-да-да, – поговаривал Никола-Нидвора, покачивая головой из стороны в сторону, и следуя за ней взглядом, будто что-то выискивая, – да-да-да-да. – Затем, покачивание поменял на медленное кивание. – Разделаем зверюгу по приходу на Ближний Юг. А местечко-то вот оно, близко-близёхонько. За поворотом будет новая река, широкая, а там у неё скоренько и взойдёт нужный нам берег. Шкуру снимем с хищника-бедолаги, да определим для будущих нужд Любомира, хе-хе. А остальное тело подарим природе на её пригляд. А? Что скажешь? Небось, не думал о шкуре, когда стрелял? А? Ведь выступил, будто на поединке, в единоборстве, так сказать. Кто кого. Угадал? Угадал. Можешь всего зверюгу закопать где-нибудь. Но не будет последствия. Будто и не случилось ничего. А шкура, как раз последствие и есть. Зримое. И полезное.
Двинулись дальше. За поворот. Плотик, на который уложили рысью тушу, тащил сам Ятин. Прямо к полноводной реке. А там, – немного погрести, да цель уже предстанет перед глазами.
Пройдя долгий, но не столь изнурительный путь, – водами на плотиках, плывущих гуськом да рядышком; тропами по суше, что есть одновременно и волоки, иными словами, волоча плотики; пережив какое-никакое приключение, – все четверо дальнесеверян ступили на землю Ближнего Юга.
Глава 29. Встречи
А вот и Вамварька. Она стоит у бережка. Стройная, даже несколько поджарая. Одета во что-то растительное, хитроумно переплетённое, но оставляющее свободу для всякого движения. Расчёсанные волосы, перекинуты на грудь. Они у кончиков сужаются и заканчиваются янтарным шариком, величиной с шишку лиственницы. Вамварька с готовностью идёт навстречу и помогает прибывшим людям удобно причалить их плотики: одного с женщинами, другого с мужчинами, третьего с рысью и всякой утварью. Гости, немного уставшие да исхудавшие, но лицами весьма радостные, уже изготовились спрыгнуть на берег. И вот, все люди, здешние и тамошние – крепко обнялись меж собой. По отдельности и гуртом. Вамварька бросила пытливый взгляд на Любомира Надеевича.
– Из Цивэса? – полюбопытствовала бывшая немка, ткнув пальцем в его грудь.
– Из него, – ответил Ятин, – из ГУЖиДе. – Он слегка насторожился. И не из-за того, что местная жительница назвала его страну на международный лад. Пусть называет, как хочет. Голос её почудился уж очень знакомым. Или похожим на знакомый. Пока непонятно, на чей именно, только возникло весьма любопытное совпадение. И в мысль пришельца запало недоумение.
На холме появился Вамнам.
– Во! – Никола-Нидвора обратился к Ятину, – чуял я, во те крест, знал, что он нас обгонит.
– Вижу старого знакомого, – сказал Вамнам, ласково глядя на Любомира Надеевича.
– И я узнаю, – бодренько ответил путешественник из Цивэса, только что ставший закоренелым дикарём.
И они сблизились да расцеловались, как действительно давние друзья.
Вамварька повела одним плечом вперёд. Может быть, показала так насмешливое отношение к свершению их обряда счастливого свидания. Или обиделась: ведь с ней пришелец из Цивэса не целовался. А тот с осторожностью взглянул на неё и опустил голову. Далее, не позволяя развиваться непрошеным событиям, от Вамнама последовало приглашение ко всем путешественникам в его землянку.
Ятин, войдя в помещение, уже с любопытством человека, ранее посвящённого в тайны здешнего искусства, разглядывал пространства в облике произведения зодчества. Их сочетания, действительно, производили в сознании побудительные образы. Ненавязчивые. Он почему-то припомнил недавнее поглощение образов грёзоискусства, поданных ладонеглядкой дома, на кроватке. Есть у них что-то общее: ничего предметного, но высокого достоинства. Чувствуется рука художника выдающегося и чрезвычайно тонкого. Тут тебе и красота в совмещении различных соотношений высот и общих величин пространств. Тут тебе и красота поворотов с отклонениями. Тут и красота в сочетании различной освещённости. Тут тебе и художественная расстановка зрительных ударений в виде выступов и отверстий, что сами по себе распознаются с непростым умыслом. Тут тебе и неповторяемые иные мелочи, проявляющиеся при тщательном рассмотрении всего предыдущего. И убранство. Оно добавляет насыщенности и действует подобно приправе. Да, вкусно, вкусно всё окружение человека в его доме. И это произведение искусства никогда не заканчивается в прочтении. Ещё. Не было тут вещей, в обычном понимании человека из так называемого «Гражданственного жизнеустройства». Имеются в виду никчёмные безделушки, накапливаемые, да накапливаемые. Всё убранство только приспособлено для достойного проживания. В том числе и образок на глиняной доске. Правда, некоторые, вроде никчёмные вещицы мельком попадались на глаза, но они лишь намекали на какой-то особый смысл, глубоко в них запрятанный.
А вот и еда подоспела. Вполне вещественная. Стол быстро обставился посудой, глиняной и деревянной, заполненной разной снедью, а от неё изошли запахи, сулящие недурственное угощение, и тоже не без художественного вкуса.
Поначалу Вамнам пропел молитву, затем все уселись за столом. С удовольствием поели, то и дело, останавливаясь на послевкусии. А потом, Вамнам и Вамварька стали в два голоса напевать весёленькую байку. Другие участники застолья временами подхватывали песенный рассказ, то есть, в полголоса мычали. А Ятин довольствовался ужимками, заостряя слух на голосе Вамварьки, и начинал догадываться о его сходстве с давно знакомым пением иным…
– Значитца так. – Никола-Нидвора спохватился, уставил сверкающие очи на задумчивого Любомира Надеевича и тихо молвил, чтобы не перебивать слаженное двухголосие. – Мужики местные и я, мы пойдём за щепой в дубраву. А ты посидишь тут. Дослушаешь байки. И с Вамнамом потолкуешь. Мы-то придём с грузом, и немедля назад, на Дальний Север, к себе, в райские наши кущи. Дела, брат. Засиживаться не станем. Вот и побудь. Иначе тебе с Вамнамом не потолковать. Не успеешь. Если не надумаешь оставаться здесь. А надумаешь – оставайся. Но мы пока того не знаем, вот на всякий случай и не берём тебя за щепой.
Любомир пошёл бы и с мужиками, и остался бы с Вамнамом. Равные возникли позывы. Он поёрзал на плетёном сидении, затем встал и снова сел.
– Да, – сказал он. Пока не знаю, что дальше буду делать, куда ходить. Поразмышляю тут.
– И ладушки. Покумекай. И это. Рысью займись. Совсем забыли о замечательной красоте. Протухнет ведь. Вот тебе и дополнительная причина оставаться. Шкуру снимешь, пока свежесть не пропала. Тебе здесь и без просьбы помогут.
Никола-Нидвора обвёл весь люд признательным взглядом и покинул землянку. А дальше, естественно, делал то, о чём говаривал Ятину.
По окончании певческой байки, Ятин, продолжая думать о своей догадке, придвинулся к Вамварьке и запоздало, но вежливо спросил:
– Можно, я к вам подсяду?
– Можно, – ответил женско-детский голос, обёрнутый независимой наголоской.
Любомир Надеевич невольно взглянул на левую ладонь. Та не подавала видимых признаков оживлённости. Будто и нет всезнающего ладонеглядки, будто исчез бесследно подарок, выданный по случаю выхода в область бытия на государственное пособие. Друга нет. А Вамварька, проследив за его взглядом, хихикнула и сказала тем же голосом и с той же погудкой:
– У тебя там готовые подсказки, что ли, для ведения беседы?
Ятин убрал обе ладони за спину.
– Подсказка и впрямь нужна, да нет её у меня.
– Тогда я тебе стану задавать наводящие вопросы. Пытать буду. Например: о чём ты намеревался у меня спросить?
– Спросить? Ну да, спросить. Откровенно говоря, я просто хотел послушать ваш голос. Вблизи.
– Да? Значит, я должна говорить всякую дребедень, а ты – слушать, да насмехаться? Это нечестно. Нетушки. Наоборот, я тебе учиню испытание в говорливости. И ты обязательно провалишься.
– Согласен.
В дверях показались несколько голов местных детишек, и они упёрлись взглядами в Любомира.
– Пришелец, а пришелец, – заговорило одно из дитятей, – тебя люди кличут.
Тот поднялся, сказал Вамварьке «я сейчас» и подался наружу. При выходе заметил, как его левая ладонь высветилась, и раздался тихий шёпот, но с явной укоризной:
– Ещё нашёл, с кем соглашаться, да? Кроме меня.
– Ревнуешь, – усмехнулся Любомир.
– Ревную. Может быть, и завидую по поводу будущего времени. Но какой в том смысл для меня?
– Не знаю. Но мы ведь с тобой друзья.
Ладонеглядка промолчал и погас.
Ятин то ли впал в неожиданность, то ли окунулся в решительность. Варвара, конечно, о расположении к нему не намекала в недолгой беседе, и повода к тому не давала, поскольку и времени для подобного участия не могло выпасть из-за его краткости. Но Любомира уже давно, ещё заочно, будто силой тянуло к ней. Совершенно законной, что ли, уверенной в себе силой. И мысли без его волевого позволения впали в мечтательное состояние. В дополнение к сему заприметилось одно обстоятельство, кажущееся странным: ладонеглядка совсем не проявлял самостоятельность вкупе с независимостью, когда Вамварька была рядом с ним. Более того, казалось, будто его начисто сдувает с ладони никем невидимый наладчик хитроумнейших приборов для госиждивенцев-вольнополучников. Неожиданные все тут явления возымели между собой витиеватое переплетение, и мешали найти главную нить размышлений. В состоянии его было что-то такое, будто он поперхнулся.
Благо, иная забота пришла в голову: рысь.
И действительно. Пришельца из ГУЖиДЕ позвали для того, чтобы затеять обряд снятия шкуры с убитого им хищника. На траве были выложены разные по величине и очертанию деревянные ножи. То есть, щепа малая, средняя и великая.
– Ну, гужидеянин, давай, тащи свою добычу, – тихо произнёс один из местных жителей, глазом выстреливая в сторону реки, где на плотике покачивалась туша зверя.
Любомир, неспешно тряхнув плечами, исполнил предложенное действие.
И местное население научило Ятина снимать шкуру. Тот, морщась, под дружные подсказки, проделал все движения, необходимые для данного мероприятия. Вскоре чью-то будущую одежду подняли на высокое дерево и растянули для сушки. А Любомир вернулся в землянку Вамнама, чтобы предстать испытанию Вамварьки. А та уже изготовилась оттуда выпрыгнуть.
– Пойду, на изделие из рыси погляжу, – сказала она, сверкнув очами почти в упор к лицу Ятина, и удалилась.
Тот проводил её задумчивым и эдаким замедленным взором. Затем перестроил взгляд на вопросительный и обратился к Вамнаму:
– Никола-Нидвора говорил мне, что ты можешь много чего рассказать о воде.
– Пойдём-ка, выйдем наружу, – ответствовал Вамнам, и первым покинул землянку. Там он выждал господина Ятина, заражённого медлительностью, и, указав на ров с водой, окружающий одно из его лучших произведений зодчества, лукаво спросил:
– Ты думаешь, вода состоит из двух долей собственно водорода и одной – кислорода?
– Ну да.
– Правильно, что состоит. А из чего не состоит? Иначе говоря, что в ней – суть? А суть в ней – память. Память разве может из чего-нибудь состоять? Нет, браток. Она может быть исключительно целиковой. Цельная понимаешь? Если отделить от неё часть, пропадёт всё. От памяти ничего отделять нельзя и ничего выделять из неё тоже нельзя. Она существует только вся вместе. Или есть она, или нет её. А иные ошибаются, когда обобщают разные кусочки того, что каждый помнит по-отдельности. Не надо ерундой заниматься. То не память, а запоминание. Временное. У тебя, в теле твоём, каждая клеточка имеет воду. И в ней – вся память о том, что было, есть и будет. Она целая, не разделяется на прошлое и будущее и не выплёскивает одно лишь настоящее.
– Ну да. Говорят же: всплыло в памяти, – дерзнул Ятин отдалённо согласиться с мудрствованием Вамнама, – в воде и всплывает.
– Ну, твоё замечание можно принять на предмет шутки.
– Пусть, – снова согласился Любомир Надеевич.
– А что, по-твоему, главное для воды? В смысле, условий существования?
– Хм.
– Свобода.
– Не думал.
– А ты подумай. Вода без натуги переходит из одного состояния в другое, гуляет по свету, где захочет. Ей везде удобно. И опять же, почему? Потому что цельная. Вся земля – её вольница. И нельзя воду никуда заключать силой. Негоже нарушать её воли всякими плотинами, водопроводами. Возникает гнёт. Воду угнетать нехорошо. Цельность её под гнётом нарушается. Боль у неё появляется. А больная вода – больная жизнь вообще. В том числе, и твоя. Вода в тебе, ведь, общая на земле.
– А зачем ты воду запер во рву своём? – Ятин указал на искусственный овраг, подле землянки Вамнама.
– Нет, не замкнул. Наоборот, выявил. Дал ей ложе своё. И собрал. Она в приветствиях у меня. Захочет, в почву уйдёт, откуда и пришла, захочет, родничком обратится, захочет, испарится. Не держим. А захочет оставаться, так пусть остаётся.
– Значит, воля?
– Воля.
– Угу.
–А ещё вода умеет находить путь. Она это умеет лучше всех. Вода течёт, падает, просачивается, испаряется, чтобы выпасть снова. Вода ещё и как бы носильщик. Она в своём пути переносит в себе растворённые вещи, плавающие в ней вещи. Да. В воде есть и сладость, и горесть, и слабость, и крепость…
– А кто же научил воду находить путь? – Любомир спросил, и сам стал искать ответ. – Наверное, в воде и находится само знание. Знание нахождения пути. Хотя, естественнонаучники уже давно объяснили это иначе: земное притяжение, воздушное давление и прочее. Стихия, одним словом.
– Знание – область непростая, – сказал Вамнам, опуская веки. – Вот стихия твоя, она подчиняется закону всемирного тяготения. А знает она о нём или не знает? Ведь если не знает, стало быть, и не обязана подчиняться.
Ятин улыбнулся.
– Угу, шучу, шучу.
– Понял, что шутишь. Но и согласен с тем, что знание – область непростая. Здесь нужен учитель.
– Да, – сказал Вамнам. – Вот мы говорили о воде как о проводнике разных вещей. А ведь проводник осуществляет переход. И бывает переход от незнания к знанию. Здесь тоже нужен проводник. В каждом человеке есть такой проводник, но не каждый человек его использует. Для того и есть учитель. Иначе говоря, наставник. Он наставляет человека пользоваться собственным проводником.
– Похоже, ты уже это успешно осуществляешь, – сказал сам собой образовавшийся ученик.
Раздался зуд на «бугре любви» у основания ладони.
Обладатель ладонеглядки спешно чесанул об него мизинцем.
– И я действую на воде, – произнёс детско-женский голос, – на твоей воде.
– Хм. Хорошо, что ты напоминаешь о себе. Вступаешь в беседу. А то я недавно потерял надежду с тобой поговорить.
– Повод появился. Снова ревность завелась, – детско-женский голос издал весёленькое выражение, – раньше ты соглашался только со мной, а теперь с кем попало.
– Кто у тебя там бормочет? – Вамнам тоже хихикнул и покачал головой.
– Друг, – ответил Ятин.
– Неразлучный, значит, – заметил Вамнам.
– Но с норовом.
– Друг без норова и не друг вовсе.
Любомир Надеевич надумал согласиться, отметить многозначительность слов Вамнама, но осёкся, покосившись на ладонь. Та успела погаснуть.
– Нет, – нехотя сказал он и отвёл взгляд в другой бок и вверх, – не обязательно всякий друг таков. А у меня как раз таков.
– Угу, – Вамнам тоже смирился и опять хихикнул, – голос твоего друга похож на Вамварькин. И не то, чтобы похож, а тютелька в тютельку её.
– Да? И мне тоже показалось, будто их голоса не отличаются, когда впервые услышал речь Варвары. Но значения не придал.
– А какое тебе значение нужно? Голос друга, и есть голос друга. Один и тот же. Нет никакой тайны, поскольку само собой разумеется.
– Само собой, – Любомир Надеевич сделал вид, будто понял.
Вамнам, уловив понятливость собеседника, и общее меж них согласие, промолчал и более не затевал никакого поворота в разговоре. Затем, отошёл в сторонку и присел на камешек, задрав голову вверх.
Глава 30. Невесты
У реки стояли Домахата и Медоза. Они, по-видимому, предполагали о чём-то поболтать, но пока лишь подбирали подходящую завязку. И, похоже, нашли. Обе женщины испытующе взглянули на Любомира Надеевича, а потом, хихикнув, начали перешёптываться. И, похоже, их было уже не остановить. А совсем у воды сидела Вамварька.
Ятин, на всякий случай, снова приблизился к ней.
– Можно ещё к вам подсесть? – сказал он, – не сочтите за нахальство.
– Не сочту. Ты же волот, витязь, калика перехожий. Тебе всё дозволено. – Голос её не только не изменился по отношению к голосу ладонеглядки, но был в точности один и тот же.
– Хм, – друг ладонеглядки снова ощутил неловкость, и начал мучительно от неё избавляться. Он всматривался то в воду, и там искал подсказки, то украдкой постреливал взглядом на ладонь. Обе силы – природы и искусства – не силились подавать даже ничтожно ощутимых знаков возможности соприкосновения с его мучительными вопросами.
Но другая подмога подоспела. Явились добытчики щепы.
– Удачный поход, – не без восхищения сказал Никола-Нидвора, обращаясь к небу, воде и воздуху, – и востренькая для ножей, и мелкая для поделок, и крупная для орудий, есть вообще готовые ложки и вилки.
– Поздравляем, – Домахата и Медоза отвесили ему поклон.
– Ну что, двинем назад, по домам? Любомир. Ты с нами, али как?
– Не терзай ты его, – сказала Медоза. Рысья шкура ещё не выделана.
– А. Так пусть подумает. Пусть, пусть решает, кому подарок подносить. И где. Тут ли, у нас, или вообще у себя в Гужидее. Хе-хе.
– Угу, – Домахата взглянула с пытливостью на удачливого гужидеянина, – выбор у тебя богатый.
– И что, действительно ты не обзавёлся семьёй? Или успел бросить её? – навалилась Медоза на Ятина с вопросом, да косо взглянула на Вамварьку.
– Не обзавёлся, – ответил за Любомира Никола-Нидвора, – я знаю. И правильно сделал.
Женщины набросились на мужика с кулаками. Тот увернулся и спрятался за спину Ятина.
Вамнам, встав с камешка и похаживая поблизости туда-сюда, тоже вступил в разговор.
– А что же ты невесту не подыскал у себя в Цивэсе? – спросил он у Любомира, называя отечество его на манер Вамварьки.
– Не подыскал. Пока выбирал из тех, кто рядышком вертелись, так они вышли из возраста, когда способны рожать! – Любомир хихикнул. И неловкость улетучилась.
– Да ну?
– Вот вам и «да ну». У вас какая продолжительность жизни?
– Чего?
– Сколько лет живёте, пока не помрёте?
– А. Кто как. У нас жизнь смелая и опасная. Ну, а ежели повезёт, ежели не погубит природная сила раньше времени, тогда годков за девяносто, в самый раз. Бывает, и сто. Каждое поколение добавляет себе годок-другой в продолжение.
– То-то же. А у нас все сто двадцать. И раньше времени почти никто не помирает. Мужской пол, может быть, и свалится невзначай, а женщины – никогда. Вот столетние невесты и повсюду изобилуют. А тех, кто помоложе, расхватывают, не оставляя ни одной.
– Ты, видать, не успел.
– Скорее, позабыл.
– Проглядел, в общем.
– Выходит так.
– Угу. Обидно. Однако ты крепись. И надейся. Тебе до ста двадцати ещё сколько?
– Да столько же.
– Фьють.
Все присутствующие на берегу весело рассмеялись. Вамнам похлопал Любомира по плечу.
– Много чему научиться сможешь, – сказал он.
Тот взглянул мудрецу в глаза и спросил:
– У тебя, что ли? – И удивился слову собственному.
– Хм, – Вамнам ничего не ответил. Но улыбнулся и снова похлопал Ятина по плечу.
– Ученик он способный, – вставился Никола-Нидвора, – с одного урока освоил духовое оружие и сходу стал заправским стрелком. Быль налицо, – и указал пальцем на шкуру, висящую врастяжку на дереве. – А рыбу поймал вообще без урока. Сам у себя научился.
«Останусь тут», – полу-решительно и полу-опасливо подумал Ятин, прибывший, то ли из ГУЖиДе, то ли из пограничного Дальнего Севера…
Глава 31. Рысья шкурка
Никола-Нидвора, Домахата, Медоза и ещё люд, пришедший до того с Пограничной Полуночи сюда, на Ближний Полдень, собрались держать путь домой.
– Ну, Любомир, ты определился? – Никола-Нидвора хлопнул его сбоку по плечу, и тот чуть не упал.
– Да, определился, – ответила за него Вамварька.
Любомира от неожиданности потянуло присесть.
– Мы вместе пойдём на Дальний Север, – продолжила она, полувопросительно и полу-утвердительно взглянув на Любомира, – Мы давно вместе?
Ятина не отпускало смешанное настроение чувств, и он вложил в ответ некий разведывательный смысл:
– Да, ты давно у меня, будто на ладони.
Вамварька рассмеялась. Другие подхватили веселье, притоптывая ногами и похлопывая в ладоши.
Вероятный долгожитель из ГУЖиДе начал, было, что-то предполагать в своём будущем. Вместе с тем, его робкие размышления одолевала сумятица. Тем более, как мы уже знаем, госиждивенцы в Гужидее будущим не балуются. И смятение вместе с оторопью оседало на его лице.
Ладонеглядка едва заметно помигал, но продолжал помалкивать.
В разговор вступил Вамнам.
– Можно и погодить, – сказал он, – недельку-две посидите здесь. Глядите-ка вокруг, тепло к нам идёт отовсюду. Торопится. Обнимает. А там, через пару седмиц и на Дальнем Севере теплее станет. Лето и туда приблизится. А я заодно обвыкну к расставанию. Надеюсь, временному и не слишком долгому.
– О! – Воскликнул Никола-Нидвора со сметливостью в блеске глаз. – Точно. Зачем торопиться. И вода в речке поднимется. Порогов, опять же, поменьше. И плотики пообсохнут. А? Домохата! Как думаешь?
– Я ж супруга.
– О! – Повторил восклицание Никола-Нидвора, но на сей раз весело, – настоящая супруга. Всегда вместе идём. А дела у нас и тут найдутся. Сплетём да свяжем новые бахотни.
Другие неместные люди пожали плечами. Чего-то поджидали. Думали.
– А мы, пожалуй, двинемся домой, – сказал один из них, – плотики наши сухие, и всё другое давно собрано.
– Двинемся, – охотно согласились остальные дальнесеверяне.
– И я, – заявила Медоза, – я ж не супруга. Оставлю вас здесь. А потом буду встречать. У нас. – Она с хитринкой сощурила глаза, уставившись на Любомира. – Шкурку-то не позабудь в готовность довести да красоту ей наладить.
Все отбывающие и остающиеся ещё раз посмеялись и стали прощаться. Немного погодя, несколько плотиков гуськом пустились на север.
Глава 32. Ученик
Вот и нашёлся ученик Вамнаму. Правда, постарше будет, лет на пяток. Но, если принять во внимание разницу в длительности жизни, то всё чудненько сходится. Ученик переживёт учителя больше чем на поколение. Любомир Надеевич был доволен своим новоявленным ученичеством. Что-то такое подобное, ведь, предчувствовал ещё в ГУЖиДе, когда размышлял о выпуске. Вот он, выпуск, и есть. Предпоследний. Правда, неувязочка выходит с будущим. Снова мы вспомнили, что в этом выпуске будущее не предусматривается, как, впрочем, и прошлое. Только настоящее вокруг. А ученичество предполагает существование будущего, оно даже туда и направлено. Зачем учиться, если нет будущего? Наш гужидеянин пожал плечами и молвил про себя: «учиться и нужно ради настоящего, а не будущего». Прямо как отрезал. Ладно, может быть, Ятин и прав. И пусть он будет доволен собой. Вамнам, кстати, тоже не горевал. «Способный ученик достался. Долго искал такого и, наконец, он сам нашёлся», – отвечал он на вопросы любопытствующих земляков на Ближнем Юге. И по всей округе понеслась радостная весть: мудрость Вамнама не сгинет.
Ятин даже за короткий срок много чего успел нахвататься у Вамнама. Одна беда. Память. Записать этот кладезь нет возможности. Письменных принадлежностей нет. А много чего умеющий ладонеглядка работает здесь только в порядке беседы. Ещё беда, и поглавнее – не переврать потом. Ведь поправить-то будет некому. Но есть надежда, есть. Память иная, глубинная. И подмога имеется повсюду. Любомир Надеевич, зная о главном свойстве тайносодержащих вод, подходил ко рву с водой и подолгу вглядывался туда в поисках помощника для запоминания. Созерцание воды стало необходимым действием. Поговорит с Вамнамом, послушает его речи и – к воде.
– Ты бы на реку сходил. В ней вода побогаче, и поёмчее, – говорит Вамнам.
– Побогаче-то побогаче. И ёмкость велика. Но текучая она. Утекает постоянно.
– Ишь ты. Любомир. Ты скорее на Любомудра больше похож.
– Хм.
– Думаешь, вода поможет тебе слова запомнить? Нетушки. Слова слишком длинные да многие. И сора в них дополна. Эдак, вбирая все словеса, вода загустела бы и замусорилась. А она, видишь – прозрачная.
Ятин горестно вздохнул и почесал почти незаметную и почти не имеющую толщины стенку напёрстника на большом пальце.
– Это чего у тебя? – полюбопытствовал Вамнам.
– Да так, средство, чтобы им тюкать во всякие нужные тебе приспособления.
– Приспособление, говоришь? Нетушки, не так вовсе. Не приспособлением ты пользуешься, а делателем. Побывал я в вашей Гужидее, поизучал ваш быт. Могу и тебе объяснить. Вот, скажем, ложка, миска, – они что? Приспособление для дела. Ну, еда ведь главное дело, не так ли? Хе-хе. Ни ложка, ни вилка, ни иное что, – сами ничего не производят, не делают. Потому-то и называются они приспособлениями для настоящего дела руками нашими. А ваши искусственные работники, называемые тобою приспособлениями, они именно делают, производят за вас такие-сякие вещицы. Хотя, и вещами-то их назвать нельзя. Не являются они вещами.
– Как это?
– Хм. Вещь не просто отвлечённый предмет, в ней слово содержится. Вещь – то, что названо человеком. Она ощущается. А почему? Потому что суть имеет. Существует, значит, имеет суть. И обязательно что-то говорит за себя. Напоминает о чём-то либо важном, либо любимом. Тогда она вещь. Вот у Адама в раю всё окружение было вещами. Почему? Да потому, что он сам назвал каждый предмет своим именем. Слово своё вложил в них. Суть. Что не имеет имени, а значит, сути, вещью не является. Так, отвлечённые предметы. У вас всё как раз такое, слова в себе не несущее. Нет, названия-то у них, конечно, есть. Как без названия. Неудобно без них. А вот имени нет. Потому-то и подлежат они продаже и покупке.
