Георгий Тимофеевич Саликов
Предпоследний выход
Глава 9. Высоколёт-4
Дорога выдалась не слишком дальней. А за безобидной болтовнёй длительность времени всецело ощущается приятным будто ничегонеделанием, и потому его течение не выпячивает свой внешний вид. Ладонеглядка тому виной. Существо, упрятанное в тайнах черт и пор левой ладони, проявило столь искреннюю словоохотливость да тонкую смешливость, что приводило перелётного госиждивенца в восторженное состояние. Непринуждённое голосовое общение стало для него поистине счастьем. Он с пылким усердием поддался беседам. И не почувствовал испытываемых ранее неудобств: ни в начале беседы, то есть при взлёте, ни потом, то есть при посадке. Утяжеление и облегчение собственного тела вызывало в чувствах не столь заметный отклик на внешнюю помеху, чтобы обращать на него внимание. Такова сила общения. Заодно и не замечалось того, что происходит за окном. Впрочем, в окошко-то он и поглядывать не стал. Скосил несколько раз туда глаза на миг-другой, без особой зацепки на внешний вид, и достаточно с того. И упустил из внимания чистую и ничем неприкрытую синеву необъятного великоморья. Копилка восхищений не пополнилась на ещё одну пригоршню. Пусть. Не видел, так и не видел. Сожалеть не о чем. Более того, зрение Любомира Надеевича задействовалось в соответствие с естественным навыком, – лишь при окончании болтовни, а именно, когда он оказался на твёрдой земле, новой, той, которую предстояло пусть и не изучить, но, по крайней мере, обвести глазами.
Глава 10. Австралияпония
Здесь небо тоже открыто. Но одевается народ как-то чересчур по-своему. Для вновь прибывшего известного нам путника – местный обычай приличествовать в своём окружении, прямо скажем, выглядел несколько чудным. Хихикать не хихикалось, но и без недоумения не обошлось. В свою очередь, и одеяния, нарисованного на облике Любомира Надеевича, такого повседневного и обыкновенного у себя дома, тут, кроме него, тоже никто не носит. Опять – недоумение. Встречное. Не хотелось выделяться. И, после недолгого переживания по сему поводу, почувствовал он себя неловко, даже срамно, однако никуда не денешься.
А ведь мог бы, собираясь в путешествие, захватить другие, давно оплаченные изображения одежд, и меж них сейчас выбрать что-нибудь пусть отдалённо похожее на представшие пред очи живописные образцы. Забыл. Да если бы и вспомнил, всё равно, перетаскивать всякие обозначения с дощечки на ладонеглядку – не умеет. Не будить же ради того – сынка племяшки. Справедливее упрекнуть себя за неумение толково соображать ко времени: додумался бы чуть-чуть приплатить и купить дешёвенький видоизменитель имеющегося изображения. Укоротить, уширить, удлинить, подогнуть, замотать. Ладно, воротить давнишнее утро ещё сложнее. Только вздохи да недоумённый взгляд в поднебесье. Хотя, виденные им надлежащие местному населению одежды, исполненные в духе отечестволюбия, вернее, их изображения доступно купить и здесь. Пожалуйте в лавку. Есть почти дармовые. Берите. Но вот неизвестно, насколько добросовестно осуществляется их поддержка тутошними производителями услуг. Страховка нужна. Нет, лучше взять проветривание. При данной очередной мысли, выпавшей на внутреннее обозрение, Ятин опять предположил, будто оплошал. В Андии надо было его покупать. По дешёвке. Но не по делу опечалился тогда и ничего не предугадал. Кулёма. Теперь живи, не тужи по известному правилу: бесплатно, значит неудобно. Терпи местный зной.
Тем не менее, милостью предводителя времени суток, зной пока оставался несколько отодвинутым. Солнце лишь едва поднялось над краешком земли. «Хм, возвратилось моё утро-то. Вот оно. Вечера не было, значит, воротилось. И неважно, куда». – Ятин хихикнул внутри себя.
И вот, пока не нагретый утренним солнцем, гладко уложенный и возделанный грабельками песочек обдавал пятки умеренной прохладой, и оттого походка странника становилась бодренькой. Любомир Надеевич, преодолев часть нового пространства, остановился в тени цветущей японской вишни и присел на скамью. Обернувшись, он заметил, что следы его безукоризненно замелись песочком свеженьким, ровненьким и уложенным мелкими грабельками. Без дворника. Часы на ладонеглядке показывали восток. Ятин ухмыльнулся: «либо время действительно остановилось, либо я живу вечно». «А в вечности не столь важно – вовремя ты что-либо предпринял или вообще опоздал», – добавил он себе в успокоение.
Пустынный сад камней просматривался сквозь широкий брусчатый переплёт, этакое окно в несуществующей стене, нарочно помещённое напротив скамьи для сосредоточенного обозрения. А вдоль его пределов туда-сюда ходили хорошенькие девушки. Они взглянули на странника, вежливо улыбнулись, умело скрывая насмешливое выражение лица, и поклонились, переломив прямую спину в пояснице. Любомир Надеевич застенчиво кивнул головой и захлопнул веками задранные вверх глаза.
«Что лучше – чужестранец или иностранец? – такая пытливая мысль возникла в голове у нашего незатейливого странника, – быть иным ещё куда ни шло, тут всякое подразумевается, даже достоинством попахивает, а чужим – откровенно плохо». Любомир Надеевич выровнял положение глаз и проводил тусклым взглядом клин удаляющейся стайки девушек. Деревянный переплёт в пустом пространстве не способствовал сосредоточению. Наоборот, возбудил в нём чувство отторжения. И оно преобразовалось в бесцветные пары неприязни к неведомым создателям сего произведения, обволакивающие голову. А на собственном дне отложился толстый слой горечи из-за недовольства положением чужестранца.
Ладонеглядка помалкивал. А Ятин о нём вроде бы и позабыл.
Незаметно, позади него появилась японская девушка для развлечений. Коснулась плеча. Занятно, что рука её не скрылась под изображением одежды, а оставалась на невещественной поверхности. Любомир Надеевич не то, чтобы вздрогнул, а так, слегка встрепенулся. Равлекальщица плавно перетекла вокруг, мелкими-мелкими шажками пересекла невидимую плоскость, где висел брусчатый переплёт, и очутилась в очерченном ею пространстве. Чувство отторжения мгновенно улеглось, пары неприязни осели росой на землю и схоронились между песчинками, а горечь недовольства в улегшемся чувстве растеклась до того тонким слоем, что оказалась пряностью. А когда произвелась пляска под нежный звон воздуха, обматывающего тело девушки, к путешественнику пришло чувство окрыления. Звуки песни исходили прямо от изображения одежды плясуньи, по-своему отождествляя движения частичек тела в колебаниях воздуха. Подобно умению изображения одежды складками подчёркивать мельчайшие изменения в положении тела, эти невещественные одеяния развлекальщицы способны воспроизводить и звуки, отвечающие движению. Более того, и нетканый наряд Любомира Надеевича тоже охотно откликался на звуки, исходящие от девушки, и ответно воспроизводил нежную и легчайшую песню. Оттого и пришло чувство окрыления.
Левая ладонь осветилась, и на ней легонько затрепетали радужные цвета. Путешественник оценил дружеское участие в собственных переживаниях и ощущениях. Он мягко покачивал головой с боку на бок и вперёд-назад. Тем временем японка знаком пригласила следовать за ней. Ятин и пошёл без колебаний. А вскоре предстал «чайный домик». «О, – подумал званый гость, – отлично». Решил, будто снова повезло, и что горячий напиток-то, несомненно, подадут бесплатно, как положено всем госиждивенцам. Развлекательница пальцем коснулась его напёрстника, и ладонеглядка безотлагательно высветил снятую мзду. Наряду с тем пришло объяснение: питие, действительно, бесплатное, а вот обслуживание, оно того стоит. Ничего не поделаешь. Снова образовался осадок на дне чувств, и всё выпитое окрасилось дополнительным привкусом горьковатости. Однако Любомир Надеевич волевым нажимом поставил чувство на место. «Нечего печалиться по пустякам». Он с достоинством и с наслаждением принял положенный тут набор питейного обряда, а затем вежливо откланялся с владельцем заведения и вышел на просторы ухоженной страны.
Солнышко чуточку поднялось над кругом земли, и стало заметно теплее. Между тем, просторы земного выражения, уходящие далеко за небоскат, не выдавали заметных признаков промышленной деятельности. Всюду зияла одна лишь красота. Но вот небо всколыхнулось, задрожало, затем покрылось мелкими трещинками, бегающими вдоль и поперёк, и стало коричневатым. Затем полностью побелело. Но вскоре всё восстановилось в исходном виде. «Угу, – сказал про себя Ятин, – эти япошки, оказывается, по обычаю своему намного опередили нас и американцев по части выдумки чего-нибудь искусственного. – Он взглянул на камни и песочек, скривил губы и продолжил оценку представления, – пожалуй, это всё, что тут единственно подлинные предметы естества». По-видимому, понял, что небо и солнце, японское дерево, да остальное и остальное, кроме безобидного песка и безопасных камней, – искусно выстроенное единое изображение природы. Оно отделяет их мир от мира естественного, примыкающего к нему, но нигде не пересекающего. Здесь, думается нам, всегда присутствует изысканное по научности, невидимое, но материальное покрывало, ревниво ограждающее каждого человека и каждое изделие, произведённое человеком – от любого внешнего прикосновения. Только высоколёты и допускает. Но не позволяет проникнуть внутрь ничему из естественного сообщества жизни. Тем не менее, Ятин в целом ощущал себя ублаженным. Его мудрствования о положении чего-либо чужого или иного внутри страны вежливости – отошли назад, а впереди ждала пристань высоколётов. «Успею до жары, – удовлетворённо постановил он про себя, – правда неизвестно, бывает ли она тут, – в этом совершенно искусственном мире».
Глава 11. Высоколёт-5
Успел-таки.
Вся дорога занялась разборкой впечатлений от уходящих переживаний. Сначала – от предыдущего полёта, скрашенного невинным голосовым общением с ладонеглядкой, другом-подарком. Затем – от красот, где «Гражданственное устройство жизнедеятельности» не чурается природного наличия, пусть и скудновато: в виде камней и песка. Затем – от молчаливого сочувствия друга-подарка его скромным весельям. Ятин ухмылялся и покачивал головой, рассеянно поглядывая в окошко. За ним проплывала сплошная облачность, и кроме ослепления ничего не предлагалось. Ладонеглядке, а заодно себе представился словесный отдых.
На подголовнике расположенного впереди кресла постоянно выводились разные знаки внимания. И на нём высветилось предупреждение о необходимости вкусить «противозамедлительное» на случай возможного повреждения здоровья при посадке на землю не совсем обычной страны. «Переживём», – сказал про себя перелётчик, заражённый стойкостью и почти закоренелый опытом.
Приземление в новой стране действительно далось не без напряга. Высоколётовожатым пришлось показать отвагу и поразительное искусство, вынужденно перейдя в крутое снижение сразу после преодоления Величайшей Китайской Стены. Сооружение возвышалось до двух-трёх тысяч ростов человека, а пристань располагалась почти у его подножья. Высоколёт ловко выровнялся и мягко ударился о взлётно-посадочную полосу.
Глава 12. Китай-город
Краткая справка.
Небо здесь всегда открыто, причём совершенно настоящее, и то не удивительно, если страна зовётся «Поднебесной».
Оборона от окружающего и осаждающего «дикого жизнеустройства» привела здешнее «гражданское жизнеустройство», или, говоря по-иностранному, «цивилизацию» к выдумке по части обязательного отгиба всех путей перелётных птиц. На то и величайшая стена. Местами она достигает такой высоты, что самый дерзкий орёл не перелетит, а гуси или журавли с лебедями вообще не в счёт. Строительство продолжается, не останавливаясь. Пятилетка за пятилеткой. А птицы начинают принимать наличие нового препятствия, имея опыт нескольких поколений. Ну, горы, значит. И никакой иной зверь не пролезет, и наилегчайшее растительное семя ветер не занесёт. Да и ветер обязан отскакивать от стены. Таким манером обеспечиваются внутри страны самостоятельные погодные условия со своими собственными ветрами, отделённые от остальной земли. Построена и дополнительная сеть внутренних стен, чтоб создавать завихрения ветров нужным путём. По-всякому-разному нагревается поверхность земли. Оно-то и обеспечивает зарождение собственных ветров. Это специально оставленные пески, это искусственные запруды искусственных рек. Природных потоков касаться нельзя. Оттого и Величайшая Китайская Стена имеет весьма извилистый характер. Надо ведь обойти видимые и невидимые истоки природных рек, с чрезвычайной китайской тщательностью, не упустив ни одного. Чудо, а не страна. Огромный и единый нерушимый город. Восторг для путешественников.
Но Любомир Надеевич Ятин и тут надолго не задержался. После того, как его вывели из обморока местные целители при помощи укола деревянной иглы в назначенное место, он посмотрел на ладонеглядку, показывающего время, и ухмыльнулся, заранее ожидая появления светлой точки прямо на востоке. И точно. Правда, здесь, в подлинном окружающем пространстве, Величайшая Стена загораживала собой весь восток, и естественного солнечного восхода увидеть не случилось. В придачу, к Стене уткнулись увесистые облака, что создавало излишние неудобства обозревать грядущий восход небесного светила. Мрак расцвечивали бесчисленные ручные светильники, видом и величиной, не повторяющими один другого. Меж них красовались оскаленные пасти всяческих змиев, величиной от иголки до необозримости. Не ожидая, пока путешественник определит намерения, ему убедительно предложили полетать на одном из этих красавцев, размером с коня. Любомир Надеевич припомнил чудную Андию с её самолётиками над бездной, и поначалу отказался. Не хотелось чем-то похожим перебивать ещё живущие в себе восхитительные впечатления от прикосновения к единственно желанной местности на бескрайнем белом свете. Однако с Востоком шутки плохи. Здесь любой отказ воспринимается наподобие скрытой неприязни, граничащей со враждой. Не станем накалять международную обстановку. Ладно, из любопытства можно и покататься. Любомир Надеевич согласился облететь верхом на искусственном Змее-Горыныче только причудливую стену в наиболее изумительной её части. За полцены. Заодно и обозрел восхитительное восхождение солнца в окружении зари. Зрелище весьма самобытное. Будто, и солнце, и заря были тоже внутренним достижением Китай-Города. Уж больно удачно вписывались они в общую картину здешнего бытия. Нет, китайцы ему Андию не испортили. Тут иные ощущения, столь непохожие на испытания в Андии, сколь и те в свою очередь не имеют ничего общего с привычными на родине. Одним словом, хорошее не страдает от неодинаковости. «Не забыть бы исконного китайского напитка из листьев», – веско подумал госиждивенец во время обзорной верховой езды. Но ему и не позволили того забыть. С большим наслаждением попил настоящую китайскую пряность, выращенную на внутренних склонах Стены. Тоже за полцены, поскольку мировые установки для получателей государственного пособия, к стране поднебесья никак не относятся. По простой причине: у них таковых нет.
С людьми, заселяющими великую городскую страну, знакомиться путнику не захотелось. Трудновато заводить здесь приемлемую будущность. Слишком чужеродный люд. Или Ятин тут не в меру чужой. Угу. И справедливое представление о себе как именно о чужестранце, а не иностранце на сей раз не обрело горечи в области чувств. Разумеется, так разумеется. Пройдясь в гуще местных жителей, вдоль почти бесконечной главной площади страны, Любомир Надеевич, охая от боли в ногах, отбыл на высоколётный причал. Точнее сказать, его туда отнесли сердобольные китайцы на носилках. За полцены.
Глава 13. Высоколёт-6
Заказав на всякий случай противозамедлительное снадобье, Любомир Надеевич спокойненько поглядывал в окошко, предвкушая будущее безболезненное приземление. На той же высоте вдалеке летело солнце, заметно отставая от высоколёта. Его попятное движение вскоре должно увенчаться закономерной, но, по сути, обманчивой посадкой на собственном восходе. Оно бы и произошло, вместе с настоящим приземлением летательного судна вкупе со странниками, если бы в расписание не вмешалось вдруг одно не намечаемое заранее недоразумение. Ожидаемого крутого замедления не сотворилось. Лишь земля заметно приблизилась, а прыть высоколёта плавно поубавилась. И только слабо защекотало подмышками да в паху. Всякий случай оказался иным. Похоже, что спасительное снадобье от головокружительного спуска с резким замедлением, сталось невостребованным. Не угадал, и зря потратился.
Глава 14. Сахаравия
Случилась нелётная погода из-за песчаной бури. Высоколёт обратился в обычный самолёт и начал кружить в поисках приземления на незатронутых песчаной бурей местах. Вскоре таковые привиделись, и глазам предстал вид здешней местности. Разноцветные червяки труб тянулись из концов в концы в больших количествах, образуя сложные узлы и петли на пересечениях между собой. Местами в серо-жёлтую подмазку общего изображения земли вкрапливались тёмно-зелёные восьмиконечные звёзды, а от них, различной густоты лучами, расходились нити дорог. Кой-какие звездообразные пятна, по-видимому, чего-то растительного, теснились между собой и создавали скопления. К одному из их сосредоточений и устремился наш высоколёт на посадку.
Выйдя вовне, Любомир Надеевич не предпринял усилий особо любопытствовать насчёт временного потока. Его течение отсутствовало по обычаю своему. Солнце, по установленному распорядку, опять начинало вылезать раскалённым краешком в одном из упругих изгибов песчаного холма. Люди, одетые в чёрные и белые покрывала, обступили вереницу прибывших путников и накинули на каждого из них такое же одеяние. Вполне вещественное. Белое. Родное изображение выходного наряда Ятина лишь едва-едва просвечивало наружу. Строгость обычаев тут превыше всего. Любомир Надеевич, без тени сомнения, но с явным раздражением, ощутил на себе совершенно чуждое неудобство. Новая одежда, хоть и свободная, сдавливала тело и препятствовала ходьбе. Но его успокоили, дав понять, что гостевая одежда обойдётся бесплатно. «Угу, – про себя молвил набирающий опыт путешественник, – это мы знаем: неудобно, и есть бесплатно».
Предстояло спуститься в подземелье. Бегущие ступеньки перенесли странников, и меж них Любомира Надеевича, в прохладные хоромы приёмника-распределителя, где их обязывают получить необходимые знания о стране и о её устоях. Неукоснительно. В случае осечки, можно лишиться головы. В прямом смысле. Жестокая кара не обходит никого, кто нарушает неизменные издревле законы. Иного наказания за проступки тут не предусмотрено. Путники попригнули головы на пока целых шеях, и внимательно приняли жизненно потребные для них новости. Затем – вольному воля. Разбредайтесь, кто куда. Правда, выбор невелик. Чужестранцы допускаются исключительно в определённые места. А те следующие.
1. Обзорная поездка по Великому Песковому Пути. Здесь вас ознакомят с его происхождением, бытованием в веках и современными достижениями торговли лучшим в мире сыпучим материалом. Исключительно с Америкой, где песок является первостепенным топливом. Путь ведёт от главного хранилища, представляющего собой исполинские подобия гранёной сахарной головы. Они постоянно подпитываются сетью пескопроводов. Те действуют на силе тепла самого песка, отнятого у него. Заканчивается путь у пристани, где стоят в очереди вместительные пузатые американские сухогрузы. Поездка отнимет у вас одну осьмушку вырезки суточного круга.
2. Познавательный поход, посвящённый чудесам производственного искусства. Здесь вам расскажут, как добывается питание для промышленности способом солнцеотъёма при солнцезащите, как данная подпитка отряжается на нужды «Гражданского жизнеустройства» и как поддерживается с его помощью состояние прохлады в человеческих жилищах. Жилища двух видов: подземные дворцы из песка, превращённого в хрусталь, вмещающие затеи с помощью вод подземных рек; наземные хижины из висячих садов, тоже со всевозможными затеями. Вам не преминут рассказать заодно о свойствах висячих садов как узловых солнцеотъёмных приспособлений, а также об источнике еды и о ключевых промышленных производствах. Рассчитывайте на пару осьмушек.
3. Развлечения в тени висячих садов. Сколько хотите.
4. Приём в хрустальном подземном дворце. На чуток.
Любомир Надеевич покрутил пальцем по вывеске перечисленных предложений, и без внятного оправдания, выбрал тень висячих садов. «Нисколько неизвестно, что там подают, но в самую пору любопытно», – подтвердил он собственное безрассудное предпочтение.
Гущина тени под растительным сводом, как говорится, превзошла все ожидания. Лишь редкие лучики солнечного света, многократно отражаясь в гладких поверхностях листьев искусственно выведенных растений, пробивались внутрь помещения. Зато они создавали тускловатое неизменное освещение. Подушки, подушки. Маленькие, большие. Отдельные, сцепленные в виде разновеликих горок. В разреженном освещении они казались особо мягкими и определённо ожидали дорогих пользователей. Любомир подскочил на приглянувшуюся ему высокую горку и скатился с неё, веселясь, словно дитя. Пожалуйте вам особое курево, пожалуйте всяческие настольные игры. И напитки тоже пожалуйте: настойки на потайных травах и листьях, свежие соки намеренно выращенных плодов и ягод. И разнообразных овощей непонятного происхождения. Развлекайтесь, господа. А вот вам и зрелища вдобавок. Пожалуйте вам безупречно естественные изображения очаровательных плясуний. Не отличить от настоящих. Изображения тончайшие, их движения ещё более изысканные. Изображения одежд на изображениях плясуний потрясающе точно передают мельчайшие штришки пляски изображённого тела. А звуки тут льются с каждой частицы растительного свода. Это листочки по-особому трепещут, создавая упоительную песнь. Сказка. Ятин, перестав кататься с подушечной горки, уселся на одну из них, умеренной величины, другую подложил под голову, а третью – под ноги. Подали курево, шашки и изображение соучастника по игре, выглядящего ничуть не менее естественным, чем сверкающие плясуньи. Противник первым начал ход. Любомир ответил, хохоча. Игра завязалась, да настолько, что Ятин оказался на грани проигрыша, но затем быстренько отыгрался и даже запер одну шашку противника в «сортир». На кого выпала заслуга блестящей победы, мы не берёмся судить. Скорее всего – на владельца увеселительного заведения. Его – те уловки, а также извороты и дошлые выдумки с причудами средней руки. Надо стараться в борьбе за посетителя. А посетитель, он же госиждивенец-вольнополучник и бывший знаток утончённых ухищрений окружающей среды, находился в увлечённом состоянии, радуясь удаче. Подобного самозабвения вообще никогда не ощущалось. Изысканное курево затейливо успокаивает, журча, побулькивая и прихлопывая. Ненавязчиво поблёскивающие листочки настраивают на возвышенные думы, испуская мягкий отражённый свет и упоительную песнь. Плясуньи ненастойчиво очаровывают, вытворяя пляски живота и всего остального. Противники по играм, не держа зла, щиплют внутренние струны чувств, загоняя тебя в угол, и замахиваются перед заключительным победным ударом, но, в конце концов, обязательно проигрывают из-за твоего везенья. Подушки не позволяют утомиться ни одной мышце. А время, будто, по-прежнему стоит на месте.
Но так ли? Действительно ли у этого неустанного поводыря слепой судьбы нет стремления к движению?
Отражённый свет от листочков не позволяет судить о поведении времени. Тот отовсюду исходит однородно. А вот распорядитель не ошибается. Он вежливо подходит к Любомиру Надеевичу и просит обратить внимание на ладонеглядку. Любомир недоумевает и пожимает плечами, а тот продолжает вежливо принуждать очухаться и определиться в обманчивых и непредсказуемых просторах текущего века. «Пристал, надо же, – пробубнил в уме ублажённый посетитель гостеприимного учреждения и не без сожаления раскрыл левую ладонь, – ба»! На ней вместо суточного круга со светлым пятнышком, обозначающим действительное время, появился другой кружок, иным словом, баранка, вообще ноль, обозначающий круглое отсутствие средств оплаты в напёрстнике. Распорядитель, ликующе улыбаясь, указывает на выход. Ятин же наоборот, лишившись и блёстки веселья, встаёт и подневольно устремляется прочь. «Конец путешествиям, – сокрушённо укрепляет он не слишком ожидаемую недавно мысль, – домой, так домой».
– Вот и хорошо, что домой, – промолвил участливый ладонеглядка, то ли женским, то ли детским голосом. А затем послышался едва уловимый, будто душевный вздох.
– Угу, – ответил бывший странник, шевеля всеми пальцами, как бы нащупывая что-то несуществующее.
Вторая вырезка
ОТ ЛЕТНИКА ДО ЗАПАДА
Глава 15. Высоколёт-7
Понятно, удобства для облегчения полёта Ятину не светят. И пусть. Даже совсем, ну их. Поскольку, благодаря многотрудному опыту высоколётного седока, в нём выработалась особая привычка, произвелось, так сказать, собственное противоядие по отношению к вредному влиянию земного притяжения и борьбе с ним, – он чувствовал себя вообще чуть ли не победителем. Он именно так думал-подумывал про себя, заодно посмеиваясь над недавно проявленной отчаянной беззаботностью.
Вскоре из окна высоколёта показались подобия каплей ртути, увенчанные бело-сине-красными полотнищами. «Быстренько воротился», – вымолвил про себя Любомир Надеевич. Но поторопился. Летающее судно создало резкий уклон и развернулось вбок. Далее, описав круг, состоялось приземление на краешек ледяного поля. Перед путниками стелилось Ледовитое великоморье.
– Промежуточная посадка, – прозвучало объявление, – желающие могут погулять и посетить запретную область; сегодня здесь день открытых дверей.
Ятин припомнил о пустом «кошельке» на большом пальце, и взгрустнул.
– Бесплатно, – уточнило объявление, – за счёт вашего потерянного времени.
«Опять повезло», – мелькнула мысль, и он ухмыльнулся.
Глава 16. Ледяной дом
Всем желающим необыкновенного зрелища выдали белые изображения одежд с сопровождением подогрева и отвезли на санках до просторного ледяного дома. Оттуда взгляду открылось царство белых медведей.
Любомир Надеевич никогда не видел диких зверей живьём. В ГУЖиДе таковых не водится. Можно, правда, заказывать на свою угоду изображения хоть кого. Пусть они и водятся у тебя дома. Пожалуйста. А иных животных, в старину называемых домашними, попросту нигде не существует. Есть животноводческие предприятия, где содержится скотинка производственная. Вовлечена в дело и другая живность да растительность для еды «продвинутых» человеков. Всё вовлечено в круговорот. Сама жизнь и сама смерть копытных, ушастых, крылатых, плавающих и прочих моллюсков – всё пущено на поток. Круговорот белков, жиров и углеродов в искусстве. Люди этого не видят никогда. Покупают в лавке готовую животную пищу в виде вкусных блюд и не задумываются о способе их приготовления. Потому что производство мяса и другой продукции из живности и растений, суть безлюдное. Впрочем, таково и почти всякое иное изготовление товаров. Люди давненько производством не занимаются. Они – человечество, а потому и, собственно, – всюду лишь человеческая среда. И на уме исключительно заботы о среде, то есть, о себе.
Звери весело резвились, не замечая людей. Кто-то из них выпрыгнул из воды с рыбой в зубах и бросил её на лёд. Мелкие медвежата, откуда ни возьмись, предстали на виду у зрителей взъерошенной гурьбой, и давай лапами её подкидывать. Та извивалась, разевая рот, как бы хватая воздух, смачно хлопала их широким хвостом по мордасам. Вдали выдавались из воды горбы китов. Вблизи показывались на чуток да скрывались под водой любопытные личики тюленей и моржей. Из-за льдины возникла и проворно выскочила белая с рыжеватостью лиса. Она мгновенно отняла рыбу у медвежат и дала дёру. Бедные детишки тёрли лапами глаза, а медведица попыталась было догнать воровку, но вскоре воротилась ни с чем и наподдавала детишкам по мордасам.
«Хе, – думал человек, – смешная эта природа, но всюду надо держать ухо востро». Он припомнил свои задачки в области человеческой окружающей среды и ещё раз хихикнул, найдя сравнительные похожести. Жить на всём готовеньком – совершенно естественное занятие. По крайней мере – для лисы и ей подобным. Вот в чём, оказывается, ГУЖиДе и ПоДиВо не имеют различия. Потом пришло из свежей памяти представление совсем недавнего истощения запасов напёрстника, и он хихикнул громче.
Больше четверти одной осьмушки пребывать в запретном кругу естества не допускалось даже в день открытых дверей. Мало ли чем человек тут успеет навредить по неведению. Надо, чтобы не успел. Сани с людьми бесшумно покатили к высоколёту, и, по прошествии малой доли времени, за окошком снова показались в низочке бело-сине-красные стяги на огромных скорлупах. Под ними укрывается многосложная и удобная человеческая среда обитания Любомира Надеевича.
Глава 17. Бесплатный горячий напиток
Любомир Надеевич, по приходе в родной город на камне возле моря великого, пока не помышлял о последующих делах. Видимо, придётся сидеть дома на всём готовеньком и ждать, когда придёт ближайший день выдачи пособия. Но, припомнив уже свыкшееся с ним иной раз выгодное положение на просторах ГУЖиДе, поначалу двинулся в харчевню попить чего-нибудь. Предстало маленькое, но разнообразие бесплатного обживания свободного времени.
Там он воздел левую ладонь со знаком льготника в мерцающих узорах ладонеглядки и потряс ею у виска.
– Если ты переживаешь из-за отсутствия средств оплаты существования, то успокойся и подожди немного, – послышался мягкий шёпот.
Пока приносили бесплатное горячее питие, а посетитель харчевни стеснительно отвёл взор в потолок, в недрах ладонеглядки происходили таинственные шорохи.
– Взгляни, – звонко послышалось оттуда.
Ладонь ярко светилась, и вместо недавнего круглого ноля, баранки, так сказать, прочитывался знак прибытка.
– Что за отсебятина? – воскликнул Ятин, не находя оценки события. И умолк, подбирая в голове нужные слова.
– Хорошо иметь стоящие связи. Потом отдашь, – была уверенная и самостоятельная речь ладонеглядки.
– Нельзя нам в долг брать ничего. Долг для нас равносилен преступлению, и подлежит осуждению. Власти осудят, и чего доброго, дома заставят сидеть вообще навсегда. – Ятин нашёл, что сказать.
– Не осудят. Не заставят. Не ты взял в долг.
– Странно. Ты сам сказал… сама сказала… само сказало… я слышал твои слова: «потом отдашь».
– Мне отдашь.
– Тебе?
– Угу.
– Каким образом?
– Ещё успеется. Не переживай. Твоё питие остынет.
