Георгий Костин
Дуэль Агамурада с Бердымурадом
9
Спустившись к водохранилищу, он дошел по густому прибрежному ковру рдеста до того места, где сегодняшней ночью пережил упоительное счастье удачной рыбной ловли. Сел в тень под ивовым кустом, сосредоточился и вновь увидел внутренним зрением под толщей воды жирующих сазанов. Но сейчас они были чрезмерно настороженными и обеспокоенными. Как-то само по себе подумалось, нужно дать рыбе время успокоиться: дня три-четыре, а еще лучше неделю её не беспокоить. Тем более что это решение возникло в нем вместе с неожиданным, но довольно приятным чувством ЗАБОТЫ о рыбе, которую он намеревался тут рано или поздно выловить. «Ну, конечно же, взрослые люди должны – ЗАБОТИТЬСЯ не только о своих детях, но и о всяких тварях, которые живут подле них». – Удовлетворенно подумал Бердымурад. И чтобы не нервировать рыб своим присутствием, поднялся и пошел берегом на дальние пойменные озера. Дойдя до них, легко отыскал место, где жировали сазаны непуганые. Мелкие сазанчики звонко чмокали, обсасывая листья рдеста, собирая микроскопических рачков. А крупные – обстоятельно и сосредоточенно разрывали рыльцами донный ил, мутя воду и поедая червячков. Выбрав удобное место для ужения, Бердымурад забрался в воду и, стараясь не особенно пугать мирно лакомящихся сазанов, стал выдергивать из дна длинные стебли рдеста. Место это оказалось глубже, чем было давеча, и потому пришлось глубоко понырять, чтобы отрывать водоросли под корень. Да и свободное от водорослей пространство нужно было подготовить побольше. Потому как тут сазаны были крупнее. И нужен был простор, чтобы успешно вываживать их.
Утомившись и посинев телом от долгой работы в воде, Бердымурад, дрожа от холода, вышел на берег. Желая быстрее согреться, он теперь уже по-детски легкомысленно плюхнулся животом на раскаленный прибрежный песок. Согревшись и перестав дрожать, тотчас восстановил в себе взрослое степенное состояние духа и принялся мешать глину с раскрошенным хлебом. Слепил из этой смеси шары прикормки и побросал их в свободную от водорослей воду. Но и после этого пошел домойне сразу. Вернулся к водохранилищу и, неторопливо пройдя вдоль его длинного извилистого берега, нашел-таки еще пару мест, где жировали сазаны и где вполне можно будет попробовать их удить. Домой вернулся к вечеру, усталый, довольный и сосредоточенный. Домашние – ужинали, сидя кругом на кошме вокруг подстеленной клеенки, на которой стояли вечерние блюда: жареная рыба, чай, зелень, овощи, лепешки. Удовлетворенно улыбнулся отцу, когда тот похвалил его за удачную рыбную ловлю. Скупо рассказал ему, где и на что ловил. Но про прикормку говорить не стал: в поселке не практиковали ловить рыбу с прикормкой, а потому решил оставить это в секрете. После ужина домашние остались смотреть вынесенный во двор телевизор. А он, Бердымурад, отправился спать. Заснул мгновенно, едва уложил голову на подушку. Проснулся без будильника, как и хотел, когда едва стало белеть ночное небо, а звезды еще таинственно и богато искрилисьобильным алмазным блеском…
Одевшись и взяв с собою фонарь, чтобы освещать дальний путь, а заодно и прихватив солидную палку, чтобы на всякий случай было чем отбиваться от шакалов на подходе к пойменным озерам, Бердымурад впервые в жизни ночью отправился в поймище так далеко. В пойме кроме шакалов и пустынных лисиц водились в огромном количестве скорпионы, фаланги и змеи: тяжелоголовые свирепые гюрзы и гадливые, не менее ядовитые эфы с отчетливыми крестами на маленьких треугольных головках. Но страха в душе у Бердымурада не было, его место занимала спокойная и напористая уверенность в себе. Разве что рядом с уверенностью гнездилось рассудочное опасение наступить в темноте босой ногой на скорпиона или, что еще хуже – на змею. Но идтиот поселка к дальним пойменным озерам, высвечивая у себя под ногами фонариком разбитую в пыль машинами дорогу – было безопасно. А когда он спустился с дороги в пойму и пошел узкой тропой в густых тугайных зарослях, то уже побелело небо и стало достаточно светло…
На прикормленное с вечера рыболовное место Бердымурад пришел как хозяин. Обстоятельно и неторопливо расположился на нем и принялся удить рыбу. Клев тут оказался получше, чем давеча. Сазаны жадно заглатывали спускаемую перед ними на дно наживленную на крючок хлебную горошину и подсекались едва ли не сами. Бердымурад тратил сосредоточенные усилия только на вываживание их. Потому как стараясь делать это бесшумно, чтобы не особенно сильно распугивать других рыб, собравшихся подле прикормки … И на этот раз он прекратил самозабвенную рыбную ловлю, едва услышал внутренний голос: «Довольно!». Солнце уже взошло высоко хотя и не жгло, но таки въедливо слепило глаза. Бердымурад смотал удочку, вдохнул полной грудью утренний пойменный воздух. Радостно засмеялся, собрал пойманную рыбу, которой оказалось больше, чем наловил вчера. Уложил сазанов в дорожную сумку и, закинув её на плечи, как рюкзак, пошел домой.
Дома, во дворе, перед матерью и младшими братьями, которые, потирая заспанные глаза, столпились перед умывальником, несколько хвастливо и манерно вывалил рыбу в таз. Мать, всплеснув руками, воскликнула: «Опять! Мы ведь и вчерашнюю не съели… – Потом, подумав и немного смутившись, просительно предложила: а давай я её продам соседям. Они вчера учуяли запах жареной рыбы и тоже захотели…» «Конечно, продай, мама. – Неожиданно для себя сразу согласился Бердымурад. – Деньги они ведь никогда не помешают. Да и мне нужно купить новые рыболовные снасти. А то отцовские – ветхие и, честно говоря, не в обиду ему будет сказано – грубоватые…» Мать взяла рыбу в тазу и понесла её со двора. Через минут двадцать вернулась, воодушевленно и радостно улыбаясь. Порывисто обняла Бердымурада, быстро поцеловала его в голову: «Вот тебе рубль. Кормилиц ты наш сладкий! И отец сегодня будет довольный, буянить не будет. Появились деньги на водку, ни у кого занимать не надо…»
Так Бердымурад, словно взрослый мужчина, стал зарабатывать и деньги для семьи. В поселке про него пошла добрая молва, как об удачливом рыболове. О нем стали говорить, что он может поймать рыбу где угодно и когда угодно. Про него даже сложилась поговорка: «ежели помочиться на землю, то Бердымурад забросит в эту лужицу удочку и выудит оттуда хотя бы пару сазанчиков». А поселковые женщины, когда им хотелось поесть свежей рыбы, приходили к нему на дом и делали заказы. Бердымураду льстило, что к нему обращаются, как к взрослому мужчине. Он делал в ответ серьезное выражение лица и солидным негромким голосом отвечал: «Хорошо, тетя Нюся, я постараюсь поймать вам рыбы. Но не обещаю точно. Рыба ведь, сами знаете, сегодня клюет, а завтра – кто её знает, какое у неё будет настроение…» Но рыбу он на заказ ловил почти всегда. И сделался самым надежным поставщиком живой рыбы в поселке. Даже те, кто ставил браконьерские сети, не каждый раз бывали с уловом. Часть денег от проданной рыбы Бердымурад отдавал матери на еду, а часть оставлял себе. Копил на мопед, чтобы ездить и на ту сторону водохранилища, где были прекрасные рыболовные места, но ходить туда пешком было долго и утомительно.
Однажды, когда ему пошел пятнадцатый год, он, вернувшись с вечерней рыбалки, застал мать рыдающей и побитой. «Отец? – Играя побелевшими от вспыхнувшей ярости желваками, спросил он. «Да!» – Сдавленно ответила мать. «За что? – С трудом сдерживая себя от бешенства, еще раз спросил он. «У него нет водки. Он послал меня занять деньги у соседей. А они не дали, потому что я и так им должна много…» – Рыдая, ответила мать. «Ладно, мать, успокойся… Я тебя в обиду не дам» – С трудом выдавил из себя Бердымурад. Взял деньги, которые копил на мопед, пошел к соседям, приветливо им улыбнулся и вернул долг. Потом пошел в магазин и попросил бутылку водки. Продавец внимательно посмотрел на него: «Для отца?» «Для кого же еще» – Хмыкнув, ответил Бердымурад. Вернулся домой, сел на кошму напротив хмуро ужинающего и страдающего похмельем отца, поставил перед ним бутылку водку. Глядя пристально ему в глаза, твердо и напористо произнес: «Отныне водку покупать тебе буду только я. Но если ты хоть раз тронешь мать – убью! Подойду к тебе, когда будешь спать, и перережу горло ножом, как барану…» Отец ничего ему не ответил, почувствовав, что повзрослевший сын исполнит свою угрозу. Но от водки не отказался…
К шестнадцати годам Бердымурад сделался едва ли не профессиональным удильщиком. Он чувствовал себя хозяином и кормильцем семьи. Выработал взрослую походку: ходил медленно и степенно, чуть держа для солидности голову вбок. Поселковый люд уважал его за то, что он не бегает, как остальные пацаны, с рогатками по задворкам, а работает на семью. К тому времени Бердымурад увлекся и огородничеством. Привел в порядок огородный участок, на котором прежде росли тростник да бурьян выше пояса. Отец, когда запил, бросил обрабатывать огород, а одной матери содержать его было не под силу. Увлекшись огородничеством сам, Бердымурад, увлек этой работой и младших братьев, которые теперь уважали и слушались его даже больше, чем родного отца. Огородные растения Бердымурад воспринимал, как живых существ. Он их чувствовал так же, как чувствовал рыбу под толщей воды и относился к ним заботливо. И растения, отвечая ему на заботу, щедро плодоносили. Избыток овощей и фруктов семья отвозила в город продавать на колхозном базаре.
Окончив школу, Бердымурад устроился, как и многие рыболовы в округе, на дежурную службу: сутки работать, двое суток отдыхать. Теперь его семья и вовсе зажила в достатке. В свободное от работы время он по утрам удил рыбу для продажи. Или отвозил на велосипеде в город овощи с огорода на рынок и оставлял там мать, чтобы она торговала ими. Днем до позднего вечера с братьями возился на огороде. А за полгода до армии купил-таки солидный мотоцикл с коляской. Он был на седьмом небе от счастья, считая, что жизнь у него состоялась, и больше того, что у него есть, ему от жизни ничего не нужно. В армии он скучал по рыбалке и по огороду, но не особенно сильно. В учебном подразделении, куда попал со своими десятью классами, его, как и всех новобранцев, полгода гоняли так, что сходить в туалет по малой нужде не было времени. Учебку он закончил отлично и когда его перевели замкомвзводом в пехотный полк, опять было не до скуки. Командир его взвода, офицер, пошел на повышение, и Бердымураду пришлось одному командовать взводом. На удивление это оказалось несложно: своей обстоятельностью, степенностью и неторопливостью он быстро завоевал авторитет даже у старослужащих. Впрочем, последним он подчеркиваемо давал волю, освобождал от муштры – строевой или физической подготовки, потому как они были мастера в этом деле. Он говорилим: «Пока посидите в тенечке, чтобы вас никто из начальства не видел; но когда нужно будет, вы уж не подведите…». И старослужащие не подводили его. На полковых учениях с боевой стрельбой старослужащие и молодые солдаты шли плечом к плечу, и чувствовали от этого образовавшегося единения упоительный подъем духа, граничащий с вдохновением. И отстреляли не только на отлично, но и лучше всех в батальоне. Присутствующий на учениях командир дивизии вызвал Бердымурада из строя и наградил отпуском.
Бердымурад приехал домой в августе. Форся отутюженной военной формой, он поздоровался с родными,поставил чемоданчик на порог дома и сразу же пошел в кладовую посмотреть удочки. Истосковавшись по рыбной ловле, он собирался уже сегодня вечером пойти порыбачить. Мать, почувствовав его намерение, бросилась следом за ним в кладовую. И видя как сын любовно оглядывает запылившиеся удочки, запинающимся от волнения голосом. промолвила: «Не будет тебе рыбалки, сынок. Беда у нас. Лето выдалось засушливое. Жара два месяца стойко держалась выше отметки сорока пяти градусов. Да еще и весеннего паводка не было. Воду в водохранилище с весны не набрали, а сейчас, поливая хлопчатник, всю выкачали, даже из глубоких ям… Вся рыба передохла….» «Что совсем нет… воды?» – запинаясь переспросил Бердымурад. «Да, вода есть – бежит она по самому дну, но – подпочвенная…» – ответили мать. Бердымурад задумался, наморщил лоб, а, затем резко тряхнув головой, решительно сказал: «Пойду, посмотрю сам, быть такого не может…» И не переодеваясь в гражданскую одежду, торопливо пошел на канал – прямиком, через зады, чтобы его никто не увидел…
То, что он увидел, ужаснуло его. Обнаженное рыхлое дно обмелевшего канала было уродливым. Бугристым и почему-то напомнило гнойничковые гланды, но только гланды – гигантские и высыхающие на солнце. Посередине русла извилистой узкой расщелиной шириной в метр и глубиною в полметра бежал мутный ручей. От чахлых зарослей рдеста с поникшими от жары и жажды листьями до ручья кое-где были проложены глубокие и высохшие уже следы. Это кто-то из людей, пытаясь перейти на тот берег, глубоко проваливался. Надсадно пахло чем-то гадким: гнилостным и тошнотворным. Бердымурад, отчаянно закусив нижнюю губу чуть ли не до крови, быстро пошел по тропинке, вытоптанной в зарослях рдеста к водохранилищу. Ощущение страшной беды больно сдавливало сердце. И по мере того как он подходил к водохранилищу, сердечная боль усиливалась, а тошнотворный запах становился гуще и омерзительнее.
Дойдя до водохранилища: местами поросшего рдестом, местами растрескавшегося, как такыр – Бердымурад ощутил дуновение порывистого ветерка. Дышать стало легче и свободнее. Сердце чуток расслабилось и отпустило. Но едва ветерок стих, опав, словно его и не было, сдавленная и где-то даже спертая духота, вновь гадкой волной вяло накатилась на Бердымурада. Он определил, что запах этот тянется со стороны самого большого и глубокого озера водохранилища. В котором и летом невозможно донырнуть до дна, и где вода донных ручьев – холоднее, чем на поверхности градусов на десять. Теперь это озеро выглядело как гигантская вогнутая линза с округлыми пологими берегами, растрескавшимися на кусочки, похожими на рыбью чешую. В центре этой линзы темнело небольшое пятнышко воды, густо покрытое какими-то желтыми крапинками. Бердымурад, вновь непроизвольно чуть ли не до крови закусив нижнюю губу от охватившего его отчаяния, решительно пошел, не разбирая дороги к этой воде. И на подходе к ней, вынужден был зажать пальцами нос: гнилостный смрад, идущий от неё, оказался невыносимым. Но и с такого расстояния он уже смог разглядеть, что желтые крапинки – это всплывшие трупики рыб, разлагающиеся на свирепом солнце. Сделав над собой усилие, он подошел к воде еще ближе, и отчетливо увидел раздувшиеся до безобразия животы огромных сомов. Они, будто надутые резиновые матрасы, лежали на поверхности воды, степенно вытянувшись и как-то по сатанински величественно замерев. Сердце Бердымурада сжалось так сильно, что помутилось перед глазами и повело в голове. А затем вдруг ярко и отчетливо перед внутренним взором возникло ужасающее видение. Будто это и не сомы вовсе, а мертвые люди лежат на погосте, одетые почему-то в сталинские френчи и уж совсем непонятно почему, на головах у всех были сталинские фуражки с широкими вскинутыми козырьками…
Испугавшись до выступившего на спине холодного липкого пота этого негаданного мерзкого видения, Бердымурад, отчаянно трепыхнулся всем телом. И быстро пошел от озера прочь, продолжая время от времени резко встряхивать головой, пытаясь избавиться от чего-то страшного. Но уже, как ему пронзительно чувствовалось – непоправимого… Обойдя высохшее озеро стороной и стараясь на него больше не смотреть и ни о чем не думать, Бердымурад пошел на дальние озера. Надеясь хотя бы там, поседев в тени, привести свои расстроенные чувства и мысли в привычную для него гармонию. Эти озера не были связаны с водохранилищем, пополнялись они только подпочвенной водой, и не выкачивали воду для полива хлопчатника. А поэтому обмелеть они сильно никак не могли. И действительно, уровень воды на этих озерах уменьшился всего метра на полтора, и никакой угрозы для рыбы такое обмеление не представляло. Бердымурад, дойдя до них, сразу же спрятался от неимоверной жары в тень старого коряжистого тополя туранги. И, переводя дух, собрался посмотреть внутренним зрением: есть ли тут рыба? Но едва сосредоточился, как на его внутренний экран взрывом выбрызнулось ужасающее видение – рыхлое темное дно, густо выстеленное разлагающимися рыбьими трупами. Бердымурад мигом догадался, что увидел он дно высохшего озера водохранилища, на поверхности которого плавали раздувшиеся от разложения сомы. И что это было не то видение, которое намеревался увидеть. Он собирался узреть живую рыбу. И она тут явно не погибла – не было никаких признаков гибели рыбы: ни гнилостного запаха, ни рыбных трупиков… Резко тряхнув головой, Бердымурад стряхнул с экрана внутреннего видения ужасающее видение. С трудом унял бешено колотящееся сердце, и повторил попытку посмотреть внутренним зрением сквозь толщу воду. Но и теперь гадкое видение взрывом выбросилось на внутренний экран, словно оно и не стиралось вовсе с него. А наоборот – пропитало собою экран так, что теперь от него и невозможно будет отмыться. Ужаснувшись этой мысли, и перепугавшись теперь до мозга костей, Бердымурад решил оставить попытки углядеть-таки тут рыбу сквозь толщу воды. И понурым вернулся домой…
На вечернем празднестве, которое устроила семья в честь его, Бердымурад вел себя чрезвычайно оживленно, Много и суетливо рассказывал об армии. Много выпил водки, что его даже под утро, когда гости разошлись – мутило и рвало. Встав за полдень с тяжелой головой, он, молча напился зеленого чая. И пошел на огород, надеясьпривести себя в привычное благостное расположение духа общением с огородными растениями. Однако и на огороде он не сумел углядетьвнутреннюю жизнь растений, как это легко делал до службы в армии,. Их души не открылись ему и никаким образом на его действия не реагировали. А когда, сосредоточившись, применил волевое усилие и поглядел-таки на них внутренним зрением, то вновь увидел ужасающую картину разлагающейся рыбы, которая источала тошнотворную вонь, возбудившую в нем настоящую рвоту. Отбежав под урюковое дерево, чтобы опереться о его ствол, Бердымурад согнулся в три погибели и отдался рвотным содроганиям, пробирающим аж до мозга позвоночника…
Больше за все время отпуска он ни разу не делал попыток поглядеть на что-либо внутренним зрением. А чтобы еще и не оставаться наедине с собственными мыслями и чувствами, он целые дни возился на огороде. Исступленно пропалывал сорняки, окучивал грядки и носил воду двумя ведрами для поливов засыхающих огурцов… Мать, наблюдая за ним, как-то обеспокоено сказала: «Ты каким-то другим вернулся из армии… Что-нибудь случилось, сынок?» «Женщина… – Несколько пренебрежительно ответил ей заместо сына трезвый еще отец. – Где тебе понять такое? Он переживает за рыбу, которая сдохла. Я его понимаю. Сам ведь, пока не пил, был рыболовом. – И обращаясь непосредственно к Бердымураду, заметил. – Не убивайся ты так сильно. Вверху – два водохранилища, там, говорят, рыба осталась. С первым весенним паводком она придет сюда, и тут снова будет, как всегда, много рыбы. Не волнуйся, вернешься насовсем из армии, будешь рыбачить, сколько захочешь… Ну а сейчас, не повезло… Бывает…»
Бердымурад согласился с отцом, и ему захотелось теперь быстрее уехать в часть, чтобы быстрее отслужить оставшийся год. А вернуться сюда, когда в водохранилище вновь будет много воды и рыбы. От нетерпения и не унимающегося внутреннего беспокойства он даже сократил свой отпуск. Купил билет на вечерний поезд, хотя собирался поехать на утреннем поезде следующего дня. В вагоне под стук мерных колес его беспокойство усилилось. Лежа на верхней полке, он неотрывно смотрел в раскрытое окно, за котором не было видно ни зги. Нагревшийся в пустыне воздух с натугой бился в его лицо, ворошил волосы, но прохлады не нес, разве что лишь сдувал с лица и груди обильно выступающий пот. Было невероятно душно и муторно. Стоило закрыть глаза, чтобы погрузиться в дрему, как тут же из глубин души в сознание булькающими болотными пузырями всплывал образ обмелевшего озера с плавающими на его поверхности разлагающимися на солнце раздутыми до безобразия сомами. Следом оттуда же, из глубинных душевных недр, выползал и отвратный запах, вызывающий тошноту. Муторно мерещилось, будто это гниют в нем не образы мертвых сомов, а его собственные душевные недра. Тошнота омерзительным комком подкатывалась к горлу. И тогда в страхе, что его может вырвать, он резко открывал глаза и вновь высовывал голову в окно, подставляя покрывшийся холодным потом лоб горячему пустынному ветру.
Только под утро, когда он отчаялся уснуть и решил не засыпать вовсе, проведя ночь без сна, ему вдруг на ум пришла спасительная мысль. Он подумал: если бы рыбнадзоры не позволили колхозниками выкачать из водохранилища чрезмерное количество воды, то рыба не сдохла… И мигом как-то само по себе в его бессонном сознании принялось чрезвычайно важное решение – пойти после армии работать рыбнадзором. Уж он-то костьми ляжет, но не допустит никогда больше такого преступного обмеления водохранилища. Разом попутно возникала мысль, что браконьерам его прилежная рыбнадзоровская работа наверняка не понравится. И они даже, возможно, попытаются его убить, как лет десять назад убили рыбнадзора, приехавшего из области. А чтобы избежатьтакой участи, он решил не терять даром оставшийся год службы. И выучиться за это время метко стрелять, для чего – ему нужно будет записаться в полковую спортивную секцию по скоростной стрельбе из пистолета… И вот только после этого решения на душе у него стало полегче, он успокоился и, заснув, проспал до полудня…
Приехав в часть, Бердымурад в тот же день пошел записываться в спортивную секцию. Тренер, майор, спросил его: «А ты когда-нибудь стрелял из пистолета?» «Нет, не стрелял, но чувствую, что смогу стрелять из него метко.» – Уверенно ответил Бердымурад. «Ну, ну, – снисходительно улыбнулся майор, – хотя, конечно же, уверенность – дело при стрельбе не последнее… Но посмотрим, посмотрим…» Бердымурад встал на рубеж, прикрыл глаза, и, вновь увидев образ мертвого озера с мертвыми сомами, почуял мерзкий гнилостный запах. Но теперь он почувствовал себя и рыбнадзором, а поднявшиеся перед ним мишени были силуэтами браконьеров, собирающихся его убить. Рука Бердымурада автоматически вскинулась, и указательный палец сам уверенно и сладострастно трижды нажал (в направлении каждой мишени) спусковой курок. «Ого! – Неподдельно удивился майор, разглядывая пробоины на мишенях. – Это норматив первого разряда. А говорил, что никогда не стрелял. Правда, техники, понятное дело – никакой… Но техника – дело наживное. Приходи по вечерам. Будем тренироваться. Через месяц соревнование. Выступишь за дивизию.»
За месяц Бердымурад овладел некоторыми техническими приемами, и на соревнованиях легко выполнил норматив кандидата в мастера спорта. Однако дальнейшее развитие его спортивной карьеры застопорилось. Тренер, считая Бердымурада самородком, стал обучать его и более сложным приемам. «Снайпер должен уметь расслабляться, – учил он его, – мышцы его должны свисать с костей, как тесто. Снайпер, особенно в скоростной стрельбе – должен быть бесстрастен и спокоен, как сама смерть. А ты напрягаешься перед каждой серией выстрелов. Словно впервые берешь пистолет в руки…» Но когда Бердымурад, следуя инструкции тренера, пытался расслабиться, то стрелял, вообще, из рук вон плохо. Потому как вместе с расслаблением в нем напрочь пропадало и само желание стрелять, а пистолет в руках вызывал странную неприязнь. Пистолет делался каким-то гадким даже на ощупь, и его хотелось немедленно из рук выбросить… «Да не умею я расслабляться! – В сердцах восклицал Бердымурад. – У меня наоборот лучше получается, когда я напряжен и даже зол…» «Злость и напряжение – первейшие враги снайпера… – Пытаясь переубедить и переделать Бердымурада, поучал его тренер. – Рано или поздно злость направит пулю, выпущенную раздраженным снайпером, против него самого…» А когда уж совсем разуверился сделать из него мастерского скоростного стрелка, смирился: «Ну да ладно, тебе, видно, на роду написано: никогда не быть мастером спорта… Хотя потенция, потенция у тебя, конечно же – есть…»
