Федор Федорович Метлицкий
Перед Великим распадом
Оказалось, мы сидели на верхотуре под самой крышей, внизу полыхала ослепительная сцена с огромными декорациями, качающимися надувными фигурами, откуда шел децибелльный рев гитар и всего агрессивного оркестра, всполохи света, перекрещивались лазерные лучи, что-то мерцало и гремело. Лазеры, прожектора, освещение – так слепили, словно на сцену выкатилось само солнце. Оно сияло, переливалось, в ее сиянии словно совсем ушла вся наша трудная жизнь.
Все ревело, ревел зал, перед носом орали и прыгали фаны, свет прыгал от пола до потолка, задевая головы.
Внезапно потухли прожектора, и в кромешной тьме, с мигающими огоньками зажигалок в поднятых стеблях рук, мы еле слышали мелодию «Dark side of the moon», мучились, испытывая отнюдь не катарсис, а потрясение всего тела. Может быть, это прорыв в иное искусство?
После этого дикого зрелища все краски быта потускнели. Мы с Катей не знали, что авангардное искусство, постмодернзм войдет в кровь и плоть будущего быта, особенно молодежи, она станет другой.
Это было начало разрушения железного занавеса, закрывшего страну от мировой культуры. Я видел в переломе эпохи что-то грандиозное, осуществление желанной мечты о свободе и близости с миром.
16
По приглашению маститого американского профессора – участника нашего Движения, в поисках инвесторов я прилетел в Нью-Йорк. Хотел создать там филиал, пригласить в участники иностранные организации. У меня была эйфория от американской полной самостоятельности, где все казались подлинными хозяевами самих себя.
Поселился в Ривердейле – колонии русских. На встречу в советской Миссии были приглашены американские философы и психологи, известные русские эмигранты.
Встречали нас с нетерпением, было страшно интересно, что происходит в России.
Открыл встречу российский посол с рыхлым, как бы обмякшим лицом. Говорил, словно все видел из спокойного уголка мира, куда вырвался из хаоса. Демократия – форма существования порядка в подчинении законам. У нас есть все предпосылки, чтобы демократическое государство наступило. Трагедия в том, что нет хорошей бюрократии. Из-за этого – неуправляемое государство – слишком тяжел генетический фонд. Главное должно быть в душах, а не в экономике. В созидательной идее. Не хотят этого – и гражданская война. Наше поражение – не от Запада, а от себя. Но проиграл тоталитаризм, а не мы. Свобода не приносит счастья, она – свобода для выражения. А у русских – еще и воля, анархистская. Скучно подметать, не романтично. Обычная историческая колея: номенклатура пользовалась партийными лозунгами, теперь ими пользуется демократия.
Меня покоробило – это о моем романтизме, неумении оценить реально ситуацию.
Благожелательный американец-искусствовед, участник наших диспутов, отстраненно отмечал черты русских: у вас утопические представления о демократии. Вы считаете, что это мир, где все возможно, а не мир напряженного труда и борьбы. У вас нет качеств свободного предпринимательства. Будут очень большие стрессы – или побежите из страны спасаться, или обратитесь к алкоголю и наркотикам – универсальному средству психологического бегства из проблем.
– Но русские – стоики, – прервал его благожелательный и радушный мой покровитель, пригласивший меня – терпеливы в своих лишениях, изобретательны, и выдержат испытания хаосом. У них природная способность восстанавливать физические и духовные силы. Вкус свободы возбуждает человека, и поможет русским. И в отличие от Запада, русские не обучены безжалостному эгоизму капиталистического общества.
Участник нашего общественного движения философ-эмигрант с пронзительным твердым взглядом на скорбном лице, настаивал:
– Россия – не только русский мир, это мир синтетический, из многих кровей и культур, религий. Америка восточного типа. Америка в силу неукорененности – второе после России слабое звено иудео-христианской цивилизации. Возможно новое переселение народов, поскольку становится тесно, и нынешние глобальные проблемы связаны с этим.
Американец-искусствовед продолжал тем же менторским тоном:
– Русские должны привыкать к тому, что они утратили свою былую сплоченность. Члены этой семьи вдруг обнаружили, что могут искать свою выгоду в любом направлении. И – только за себя. Уже есть два блага демократии: можно добиваться успехов в области бизнеса, и – быстро получать информацию.
Мне такая голая практичность не понравилась.
– Сейчас побудительные символы к труду полностью изменились, – горячо возразил я. – И – полная открытость в средствах массовой информации.
Все тревожились: что несет новый миропорядок в России? Кроме суровой реальности с беспощадной борьбой за выживаемость.
Говорили взволнованно, что Горбачев значимо снизил опасность ядерной войны. Но ядерное оружие не уничтожено, а только средства доставки, мир направлен на новые виды оружия.
На откровенное изложение мной событий в России на основе деятельности общественного движения «За новый мир» гости задумались. Из сочувствия нам, признавали, что и у них все не так ладно. Приводили слова нового пророка Френсиса Фукуямы: после отказа от глобальных задач национальные интересы не являются решающими для национальной безопасности. США сменила национальные интересы – от крайностей изоляционизма дошла до вовлечения в мировые дела. И стало крайне затратно и опасно, ибо стала выполнять роль защитника всей цивилизации.
Знакомый французский философ, лысый еврей с отвислой губой, побывавший на диспутах в нашем Движении, из сочувствия к нам заверил, что сейчас западные демократии тоже переживают двойной кризис доверия – общества по отношению к своим институтам и классу, и граждан и народов между собой. Война заложена в самой структуре международного пространства, в многочисленности государств и отсутствии верховной власти. Но современное общество индустриальное и гражданское, не военное, стремится больше к богатству, а не славе. Международная система легче организуется экономически, чем политически. Элементы совместного управления и мировой организации есть – консенсус, слияния, способность восприятия мировых проблем. Но еще существует анахронизм биполярного равновесия, актуальны договора о разделах территорий. Мы вступаем в новое средневековье – анархия, конфликты, религиозные банды, открытая ненависть.
– Вы влиятельное движение, – обратился он ко мне. – Не совсем понятно, в чем ваши цели.
Я загорелся:
– Мы помогаем строить новый мир, еще неизвестный для вас! Это будет нечто новое для цивилизации. Хотим привить нравственность к дичку экономики.
Показалось, что все усмехнулись. Правительству России перестали давать кредиты, не было доверия должнику. И моему Движению ждать было нечего.
Но удалось собрать кое-какие средства для продолжения работы влиятельного в России Движения «За новый мир».
На экскурсии не было времени. На улицах ходили озабоченные люди, бессмысленно бродили седые нищие негры в засаленных замшевых куртках. Я заметил по книжным киоскам, что за границей поднялись цены на искусство сталинизма.
Во время отъезда на меня набросился парень-диссидент – много лет отсидел в психушке «за политику», в 87-м отпустили сразу, за границу. Он наступал на меня.
– Какие же холодные подлецы правят вами, калеча людей!
17
В квартиру неожиданно ворвался Коля Манжурин, с которым я работал до института на Дальнем Востоке в газете «Тихоокеанский комсомолец». Вежливо снял грязные туфли, несмотря на протесты жены, поискал, куда их положить.
– Я обычно заталкиваю внутрь комки газеты, чтобы сохранить вид.
И в носках торжественно ступил в комнаты.
Провинциальная бесцеремонность расейских простаков, уверенных в праве быть принятыми радушно. Или это наша установленность образа жизни, привычек, то есть наш простодушный эгоизм? Коля же рассчитывал на такую же провинциальную раскрытость нас, москвичей. Мы с женой двигались немного неестественно.
Лицо жены было напряженно приветливым. И все же я обрадовался – в Коле есть что-то восхитительно наивное, и нет камня за пазухой.
Тот рассказал, что весь Дальний Восток кипит, восстает против партаппарата. А ВЦСПС-овцы катаются в Японию на специально зафрахтованном пароходе, там рыскают по магазинам.
____
Я бывал в командировках в провинции – надо было создавать там филиалы. Там жили больше садом и огородом.
Казалось, что только там сохраняется наивная чистота. Ф. Искандер писал, что труднее всего поддается идеологизации крестьянство, здравый смысл его жизни (череда времен, круговорот в природе, «что посеешь, то и пожнешь»). Естественное самобытное мышление не убито утопией. Там забронировались перед растущим ожесточением, и потому сторонятся милосердия и помощи.
Реабилитированный писатель-эмигрант писал: раньше в деревне, не владевшей широкой информацией, был космос. Крестьянин «трапезовал» – богово было все, вплоть до утвари. Сейчас утварь утилитарна – человек сделал, включая Бога. Бог удаляется, мы все заглушили собою. Личность противна, если ее много.
Деревенская проза изображала, как там трудно еще рождается свободный человек. Через трагические взрывы отчаяния, самосуды. Вечный испуг, страх остаться без копейки создает сметливость, плюшкинскую бережливость, растительно-бессознательную ожесточенность. Укрепляются новые навыки несвободы, усеченное сознание. Крестьянство – затонувшая атлантида духовности.
Художники находили родину духа в народном сельском духе. Там видели еще живое, не погубленное.
А наш критик хромец Толя Квитко перед очередной поездкой разъяснял мне всю глубину проблемы:
– Дух народа травмирован! Был воспитан как имперский, а после распада ищет восстановления традиции. Перед ним два пути: конфедеративный (замена Союза) и этнический – самый страшный. Город равнодушен к этническому пути, а село склоняется на этот путь, ибо опасается диктата промышленности, и что прозападное государство будет опираться на бизнес. Ищет поддержки госсектора. Идет раскол между центром и провинцией (вместо былого конфликта между городом и деревней). Так что, травмированная идея имперской государственности ищет выхода.
Считалось, что в провинции местная литература живет так, как будто не существует огромный внешний мир, словно в заколдованном царстве Берендея. Отсутствие дифференциации в культурной среде – вот характерная черта провинции. Там нет течений, не к кому примыкать. Один журнал на разные взгляды.
Но мнение о нравственной провинции казалось сюсюканьем, провинция гораздо сложнее. Я же носил провинцию в себе. Помню прежде всего сложность провинциалов, а не кажущуюся простоту. Пример – я, изнуренный загадкой сути бытия, вплоть до аскетизма.
Это ль родина – старых домиков ряд
И разрушенной церкви небесной зияния,
Непролазное бездорожье и грязь,
И стремлений сужение – до выживания.
Моя родина – искренний воздух пространств,
Несмиренности раздражения горные
От рязанской грязи девственных трасс
До уюта норильской тьмы рукотворной.
Моя родина – тайный в мире настрой
И мышления нового невероятность,
Этой веры древних селений покой,
Неизменный – его в настоящем не спрятать.
____
И я вылетел в далекую провинцию на востоке вместе с делегацией члена Парламента, нанайкой. Это была маленькая узкоглазая женщина, вся словно закрученная пружиной энергии, через головы идущая к своей цели ради исконных прав своего маленького народа и против нарушения экологии его обитания. Ее не интересовали сами люди. Она, как нанайская королева, властно доминировала, могла взять чужой зонт, сломать его на ветру, и отдать не извинившись, могла обозвать заносчивую спорщицу «сучкой» и т.п. С ней мне было неуютно. Но в истории, наверно, останется, думал я, ее «волевое добро» для родичей, поднятое до высот шаманства.
Полет был тягуче нудным, но не утомлял. Я смотрел на стремительно летящие к притягивающему закату гигантские багрово-лимонные полосы облаков, разделяющие тьму Земли и жуткую мистическую синеву неба (каково же тогда космическое пространство?), и почему-то весь путь сочинял длинное, как полет, стихотворение.
Как далеко за корпусом Земли
С ее цветной под облачностью картой,
Где расписных узоров рек разлив,
С ее теплом, как даром, астронавту,
Как далеко мой пропад в суету
Непрочной лихорадочности дела,
Где тупо подводил уже черту,
И все забыл, не помня охладело.
Ах, вот она, Восточная Сибирь —
Сплошные блюдца вод – озер железистых,
Но эта, не годна для жизни ширь
Таит для небывалой рыбы нересты.
Внизу – дальневосточная тайга.
Так вот откуда жизнь моя огромная
Явилась, чтоб раскрыться наугад
Всем счастьем, всем распахом силы пробуя.
Я канул здесь, в бессмертии своем,
Хоть для контроля здесь в командировке,
Чтоб на него не шли тупой войной,
Лес за валюту продавая ловко.
Как это странно – лес распродают,
И в вырубке – нет места для бессмертья.
Великой экономики маршрут —
Больное направленье, как ни мерьте.
Я как будто проснулся. Что это? Противостояние двух сторон – столицы и провинции? Почему здесь воскрес мой дух, даже потянуло на стихи?
Несмотря на то, что аборигены жили, как все, в скудости, выбрасывая мусор прямо у порога своих домов, у меня не осталось ничего, кроме радости обретения друзей.
Местный предприниматель Салават и его приятель шаман Ильдар пригласили меня в сауну. Голые потные местные предприниматели, сидя на скамьях парной, говорили о событиях в центре, показывая их осведомленность перед столичным гостем.
– Какой тип культуры пострадал в годы перестройки? – рассуждал худой местный интеллигент, небрежно похлопывая себя веником. – Идет перетасовка «элитарных» групп. Вкусы же «новых элит» не нравятся элите вчерашнего дня. Культура нуворишей и интеллигенции при правительстве не пострадает.
– Рыночные реформы проводить надо, – осторожно говорил шаман Ильдар. – Но постепенные, сохраняя при этом контроль государства над экономикой.
Другие парящиеся рекомендовали сохранить социалистическую экономику.
Салават, с молодой глупостью, самолюбием, горячо ратовал за единую могущественную кооперацию. Вот она, его конкретная цель – общность кровно заинтересованных людей, сотворчество новой жизни!
Я чувствовал себя с ними совершенно открытым, как дома. Самостоятельные, отвечающие за себя люди, повязанные друг с другом по наивно- провинциальному.
Они пригласили меня на рыбалку. На бурной реке мы летели на моторной лодке против течения, врезаясь во встречные волны. А наверху сплошной навес ветвей дикой приморской тайги, тихий, пахнущий чем-то первозданным.
Какое-то братство в космическом корабле. И это те же люди, что и мои сотрудники, от которых у меня идиосинкразия! Может быть, так аборигены принимают гостей?
Я от сует укрыт – в селе Агзу,
Где связи нет, и транспорт – вертолетом.
И в вечность погружен, пока грозу
Дает метеосводка: нет полета.
Как в детстве, мы с парнями удэге
Уходим в холодок борений быстрых
По сумрачной таежной Самарге,
В невероятный мир желаний чистых.
Во мне всегда таежный дух густой,
Особый воздух бытия, как мета.
Всего, что я хотел, в нем есть настой,
Пускай забыл его на трезвом свете.
Как на блесне взметнулся блеск гольца! —
Восторг древнейший все уносит тело.
И нет беды тупой – себя конца,
Тревоги за себя – в непрочном деле.
Там я организовал Дальневосточное отделение движения «За новый мир», где председателем стал предприниматель Салават.
***
Трое «бунтовщиков» – руководителей России, Украины и Белоруссии тайно собрались в Беловежской Пуще, с волнением ждали осторожного руководителя Казахстана, другие руководители республик тоже осторожно выжидали, куда склонится чаша весов. «Любой шаг в сторону означал расстрел».
Не дождавшись Назарбаева, решились подписать Беловежское соглашение о прекращении существования Союза ССР и образовании Содружества Независимых Государств (СНГ). Точно знали, как это воспримет президент СССР, поэтому сообщили только президенту США Бушу, и уговорили согласиться с создавшимся положением министра обороны СССР.
Позже Кравчук уверял, что хотел оставить центральный контроль за некоторыми важными для Союза направлениями, как вооруженные силы и границы. Но испугался, что Россия, то есть Ельцын, все потянет на себя и будет опять доминировать, и прежнее вернется.
Горбачёв был взбешен: неуемно жаждущие власти, почести, лимузины им подавай! Выдумали, что гибель СССР неизбежна! У них же свои СМИ, убедили! Но уже не мог снять с должностей и отправить к ним прокуроров. Ему уже не было места с образованием независимых государств, и пришлось уйти в отставку.
Правда ли, что крушение СССР было неизбежно? Хорошо только, что процесс ядерного разоружения продолжался.
Что это было для меня и моих соратников? В моем сердце засело что-то худшее, чем разрывание нашего Движения в раздорах, – весь ужас передела экономики, оборонки, передела границ – через живое, установленное тысячелетием, через роды и семьи, чего так боялся Горбачев. И в то же время верил – все впереди, это было неизбежно, СССР прогнил. И надеялся, что, наконец, определятся разногласия, и возникнет обновленное общество, и наше общественное движение тоже станет единым.
1992 год
Что-то в воздухе недобро сдвинулось. Жена Катя все чаще уходила из магазина, не купив необходимого. Оказалось, отпущены цены на товары и услуги. Резкий подъём цен. Газеты предупреждали о росте в 3-5 раз, реальный рост составил до 30-40 раз. Сбережения в сберкассе, у кого были, обнулились, инфляция составила три тысячи процентов!
Мы ощущали бессилие, как будто кто-то невидимый, космический нас ограбил, обобрал до нитки. Впереди всех ожидал голод.
Милиционер во дворе уговаривал кого-то в обносках прописаться, бросить пить. Тот продал квартиру, выписавшись, купил автомашину «ГАЗ», и живет в ней. Каждый день с собутыльниками.
Я воображал себя в молодости, вольного, когда мог поступить так же, отрезать все пути…
Председатель Верховного Совета Хасбулатов не выдержал, выступил против проводимой экономической политики. В «Известиях» появилась статья вице-президента Руцкого. Почему не ропщем, не восстаем, когда оскорбляют нравственность? Кому-то дали дети присягу, и вот уже – ничего не попишешь, придется СНГ присягать. Центробежные процессы ускорились. Раскол и нравственные муки миллионов – от вселенской свары и зуда дележа тысячелетней страны. Вместо совестливости – сладострастие по поводу распада, пир во время чумы, восторженный маразм (это у меня-то с моими соратниками, ждущими перемен – сладострастие?) В масс-медиа настроения безысходности, попрание нравственного достоинства нации. Нужно осознать себя сынами Отечества, а нами овладели националистические идеи. Нет пророков, что устыдили бы!
Он не совсем понимал, что это за рыночные реформы и кому они нужны. Газета возразила: Руцкой упрекает всех в духовном упадке. Обзывает избранников «паханами». Критика лидеров в печати была и раньше него. Границы России, славная история… Но это путь к гражданской войне! Наследником тысячелетней страны должен быть СНГ, а не только Россия.
По улицам бродят толпы, стали привычными митинги, и было ясно, что сегодня происходят небывалые события, которые могут снести умы, всю жизнь. Площадь у Белого дома заполнила огромная толпа с красными флагами движения «Трудовая Россия».
– Грабят народ, распродают державу иностранцам. Взращивают класс паразитов – опору власти Ельцына. Остановить геноцид! Долой оккупантов!
Их предводитель с бульдожьим лицом сипло орал в мегафон:
– Братья и сестры! Надеяться не на кого. У народа остался последний шанс – мирным путем отстранить от власти правительство, предавшее национальные интересы.
Среди них, рядом с Бульдожьим лицом, я увидел согнувшегося доктора Черкинского, с красной озлобленной физиономией, и менеджера Резинькова, несущего красное знамя. Я передернулся, с омерзением вспомнив судилище с ними. И почувствовал отвращение к толпе, как будто бы она вся состояла из Черкинских и и Резиньковых.
Цепь милиции и ОМОНа развернула колонну к Манежной площади. Столкновения, драки, демонстранты и омоновцы получили увечья. Мой зам Игорь был испуган.
– Политологи прогнозируют начало гражданской войны.
Ходили тревожные слухи: новая коммунистическая рабочая партия объявила о создании альтернативного правительства. Президентом намечен генерал Альберт Макашов, премьером планируется член бывшего ЦК КПСС, который представил свою экономическую программу: закрыть «мафиозные кооперативы», снизить цены, восстановить госмонополию внешней торговли и пятилетние планы.
Газета Известия с тревогой сообщала: «Политические ветры февраля. В последние дни ленты информационных агентств полны сообщениями о консолидации различных политических сил, заявляющих о неприятии экономической реформы и требующих отбуксовки назад».
Большинство депутатов Верховного Совета не выдержали – ушли в оппозицию правительству, готовому принять требования МВФ: повышение налоговой нагрузки на граждан, тарифов ЖКХ, резкое сокращение расходов на социальную сферу, армию, а также приватизация и распродажа госсобственности частным инвесторам, включая зарубежные компании. Выполнение этих требований сделало бы Россию колонией.
Ельцин понял, что при такой позиции Верховного Совета он не сможет удержать власть и лишится поддержки Запада.
____
Участники общественного движения «За новый мир» перевозбудились. На непрерывно проходящих собраниях в Институте философии и истории пытались осмыслить происходящее. Один за другим к трибуне выходили выступающие.
Коротко остриженная красивая политолог, напряженная, розовея от храбрости раскладывала ситуацию по полочкам: система российской власти превратилась сама во взрывоопасный фактор, так как сложился слепок из блоков разных исторических эпох. Многоэтажный параллелизм невиданный, снятие ответственности, политические институты сориентированы на самовыживание. Массовая основа политкурса не создана, личности подменяют институты власти. Верхушечные игры, кризис демократического движения.
Сторонница рыночных реформ, экономист с крестьянским лицом, устало заявила: провалы действий правительства из-за того, что аппаратчики, целые их сонмы, все поворачивают к своей выгоде. Программа правительства переустанавливает акценты (то либерализация цен впереди, то приватизация). Все вязнет в эгоизме, недалекости, исходящей из «естественного эгоизма», выше которого наше невежество не может подняться. Опасно и вредно рубить кошке хвост по частям, приватизация должна быть не какая-нибудь, а в полном смысле слова “обвальная”, и только тогда это будет наименее болезненно для страны, для широких слоев ее населения.
Она предвидела “неототалитаризм”, мягкий тоталитаризм – как попытку опять пронизать государством всё. Смешанная экономика не только малопродуктивна – она по своей природе не может быть устойчивой, она обязательно должна “сваливаться” или к “чистому” социализму, и тогда опять воцарится тоталитаризм, или к “чистому” капитализму, и тогда победит демократия.
Осанистый доктор филологии из Института гуманитарных исследований выделил три основных группы: пытающиеся спасать страну политики (прорабы перестройки), уставший народ и махнувшая рукой на все интеллектуальная прослойка.
– Старому режиму не на кого опереться, увязает в бюрократических структурах, а демократия продвигается медленно. Выход – в гражданском обществе, в способе автономного от государства существовании, с дифференциальными интересами. От дискуссии, митинговой демократии – к консенсусу разнородных интересов в приватизации!
Да, конечно, – холодно думал я. – Наше Движение давно живет в автономии, но я предчувствую ее окончательное загибание.
Вскочил вдохновенный сочинитель поэм в прозе о тысячелетнем русском народе, которого я называл Сальный, не слушая осанистого филолога, закричал:
– Мы были в Европе, Азии – гармонизировали систему. Теперь все разрушено, развалилось. Коли, Геншеры пройдут, будут другие, и нельзя отдавать даже Курилы. Диссиденты сейчас хозяева. Главный – Горбачев. Целостное тысячелетнее государство, созданное могучими потоками истории, геополитическими силами, – вымучено. Парад суверенитетов – нет ничего более отвратительного и страшного. Какая-то группа его рассыпает и разрушает Великую империю. Страшная трата, беда! Крапивное семя уйдет, но оставит кровавый след. Выламывать Россию из СССР – ужасно! Менять и нарезать границы – это как ядерное ядро расщеплять, откуда вырвется страшная сила.
Он лихорадочно откинул слипшиеся волосы.
– Сотни мелких «парламентов» разодрали нас в груду камней. Рынок превратили в развал. Все русское – размыто. За 70 лет лишились элиты в русском народе. Новая культура превращается в отстойник. Молодежь зачумлена. Но скоро вернется из либерализма к константам – родине, патриотизму. Нам больно, что глумятся над русским народом! Вырывается национальная энергия!
– А что вы предлагаете? – насмешливо спросил редактор нашего журнала Березин.
Сквозь шум тот, захлебываясь, выбрасывал слова:
– Мы создаем РКП – партию русских людей. Наша газета будет не то, что ваш журнал, отстойник новой власти. Она будет здоровым консервативным изданием с тремя формулами: эволюционное развитие при сохранении стабильности и безопасности. Газета духовной оппозиции к мерзости.
Березин благожелательно предложил:
– Наш журнал – рупор разных мнений. Можете высказать в ней свое мнение.
Мне было странно, что тот – романтик, как и я. Может быть, оттого, что его романтизм восторгается чем-то, что противно мне.
Встала красавица психолог и бойко затараторила, откидывая роскошные волосы тонкой рукой:
– Вера в немедленное осуществление мировой революции не удалась – ищут виноватых. Психологический механизм защиты: невозможно признать, что ты плохой. Психология телемостов: они умнее, практичнее, зато мы – лучше их. Страх смерти, помноженный на невозможность признать себя реальными, как есть. Накоплена агрессия, выходящая в слепую ненависть к «другому». Убийцами становятся, когда страшно, освобождаясь от ответственности за деяния.
Сидя в президиуме, профессор Турусов, президент Движения, постучал карандашом по стакану, посчитав нужным умерить пыл сторонников приватизации.
– Общественное развитие идет не по законам нравственности. Процесс неподконтролен людям, в том числе руководителям. Можно лишь смягчить ситуацию. Рок России – быть великой державой. Это в ее генокоде. Надо перевести неистраченную энергию россиян на созидательную колею (пример – Япония). Не надо пренебрегать особенностями национального самосознания, ибо придут фашисты. Нужно взять православие и другие религии – себе, а не отдавать фашистам. Религия заполнит пустоту от большевизма. Короче, идея порядка, развития, свободы.
Было непонятно, к чему он клонит.
***
Жена Катя купила два ваучера. В надежде каких-то дивидендов, прибытка к моей неустойчивой зарплате. Но ваучеры оказались бумажками. Только сбереженные две сотни долларов помогли, они не подверглись инфляции.
Мы с тревогой внимали Егору Гайдару, который назвал открывшийся 6-й съезд народных депутатов РФ «первой фронтальной атакой на реформы». На нем произошло первое острое противостояние законодательной и исполнительной ветвей власти по двум основным вопросам – о ходе экономической реформы и о проекте новой Конституции.
Мои соратники шумели: законодатели не принимают и нетерпимы к иному, цепко держатся привычного спасительного коллективизма, где не надо думать, страдать.
Газета «Коммерсант» осторожно написала: «Созреванию компромисса способствовала и тактика "зловещей тишины", избранная Ельциным: президент исчез, предоставив съезду испытывать острое чувство политической изоляции и гадать, какие напасти готовят ему президентские советники. За время съезда рейтинг Ельцина вырос, рейтинг съезда неуклонно падал, что – в свете разговоров о грядущем референдуме касательно съезда – не могло не навести депутатов на размышления».
Оппозиция курсу президента Бориса Ельцина взяла на вооружение коммунистические и национально-патриотические идеи.
Я до утомления перелистывал подшивки газет, выписываемых исполкомом. Тема их была одна.
Алесь Адамович, интеллигентный, в очках, был спокоен, как пророк: падет демократия в России – это будет эффект домино, ударная волна пройдет и над ближним Зарубежьем. Духовные наследники ядерной империи живут по всему большому Союзу. Недаром маленькие империи ведут себя по отношению к нацменьшинствам по-сталински. Всеобщая нравственная деформация. Психическая готовность, почти радостная, бить по мирному соседу из "града", частный случай ядерного психоза. Это – сторонники гибели человечества.
Наверно, так и будет.
В «Известиях» Отто Лацис, доктор экономических наук и член президентского совета, был более эмоционален. Что такое Россия? Ее живое тело никогда не совпадало с границами РСФСР – искусственного порождения сталинской национальной политики. Но русское самосознание никогда не примирится с рассечением нации. Все разговоры о плебисцитах и «национальном самоопределении» – под ними грубая сущность: речь идет о пересмотре границ. Задача неразрешимая – нужен иной подход: прозрачные границы, не только для людей, но и товаров. Европа содружества становится Европой конфедеративной, такой же должна быть для нас Евразия. Нет еще у нас Великой мечты. Должно быть новое общество, с величием мировых коммуникаций.
Генерал и доктор исторических наук Д. Волкогонов, работавший в Главном политическом управлении Советской армии, переосмыслил себя прежнего. Трудно осознать причины исторической неудачи, если не осознать, что многие беды проистекли от доктринальной ставки властей на принуждение и насилие в строительстве «нового мира». «Срезали» историческую дистанцию, психология вседозволенности. Может быть, сейчас переходный период. Но мы почти неспособны к цивилизационным переменам, духовно-психологическим. До сих пор смотрят на процесс как технологический, выпадает человек. А ведь, технология – человеческая. Обманутые надежды национального движения, раздробленность сознания, наступление иррационального бунта ведут к рождению нового тоталитаризма.
В офисе исполкома критик Толя Квитко вскакивал со стула, припадая на левую ногу.
– Впереди – союз суверенных республик! Националисты не хотят понять, что по отдельности на мировом рынке никто не нужен. Экономика, наука и практика продиктуют свои жестокие политические решения.
Лицо Гены Чемоданова было розовым от возбуждения.
– Социализм отступил в тень, на капремонт! Есть опасность распада империи нецивилизованно, и исполнение идеи особого русского пути, что будет трагедией России. Истоки – в принятии князем Владимиром православия – восточно-византийского варианта христианства. Моральные критерии неприменимы к прошлому (Петр был первый большевик), а только к настоящему, когда уже есть выбор. Тупиковость особого пути – в русской философии начала XX века, не оригинальной, а пережевывающей мировую, не выходя за рамки православного резонерства. Выход – в преодолении этого религиозного сознания.
