Евгений Акуленко
Ротмистр
– Голова пухнет от ваших теорий, – Вортош потер виски. – Неужели нет никаких у этой Сыпи слабых мест? Я не знаю, ахиллесовой пяты?.. Даже у бессмертного Кощея есть погибель…
– Что-то вас, любезный Вортош, в фольклор потянуло, – неодобрительно заметил Ливнев.
– Сыпь медлительна, – в раздумье проговорил Ревин. – Несколько, может быть, туговата на ум…
Вортош досадливо крякнул.
– В шашки, то есть, супротив нас не выстоит…
* * *
…Тело сгруппировалось само. Падение с высоты в два человеческих роста – не самая неприятная вещь. Могло быть и хуже. Иилис стояла по щиколотку в колючем жнивье, посреди чьего-то поля. Под скирдой миловалась парочка. Вывалянные в соломе парень с девушкой, оторвались друг от друга и уставились, не мигая, на нагую барышню, возникшую ниоткуда. Сложением барышня вышла на загляденье складным. Собою рослая, статная, разве что, на местный вкус, худовата несколько. Но вот только совершенно без волос, с гладкой, словно куриное яйцо, головой.
Прятаться Иилис не стала. Махнула парочке рукой и пошла в сторону деревянных строений, сочтя более близкое знакомство пока ненужным. Парень поднял руку в ответ, обнажил зубы в озорной улыбке, и тут же схлопотал локтем в бок от настороженной своей спутницы. Иилис перешла на бег, легко перемахнула забор из двух жердей и нырнула в густые заросли лозняка, заполонившего болотистую лощинку. Там остановилась, перевела дух и стала наблюдать за удивленной парочкой. Те поговорили о чем-то недолго, рассмеялись да и вернулись к своим делам. Хороший знак. Чай, коротки летние ночи и день в страду тяжел. Нечего ноги сбивать да голосить без толку, русалка ли, наяда ли, что с того?
Стемнело. Над деревенской околицей плыли переливы гармошки. Гуляет молодежь под тонким серпом месяца, отмахивает комаров березовыми веточками, пьет прохладу цветущих лугов. Царящая вокруг безмятежность ощущалась кожей. Чистая, без привкуса близких войн, простая и понятная, как незатейливый быт селян.
Бесшумной тенью скользнула Иилис в чье-то подворье. Облачилась во влажный еще сарафан, сохнущий среди прочего белья, прикрыла обритую голову косынкой. Дворовый пес, отпущенный на ночь с привязи, нерешительно ткнулся мокрым носом в коленку, не решив, видать, для себя, облаять незваную гостью или приласкаться.
«Хороший!» – Иилис потрепала кобеля за ухом.
Тот, обезоруженный лестью, вильнул хвостом и побежал по своим делам. Ему тоже с рассветом на службу.
По набитой тяжелыми подводами дороге Иилис покинула деревню. Делать здесь нечего, жителей в селении немного и всяк друг друга знает в лицо. Тут любой незнакомец привлечет к себе внимание. Взобравшись на пригорок, Иилис остановилась, прислушиваясь. Вдалеке, за полями, за лесом явственно ощущалось дрожащее марево большого скопления людей. Путь ее лежит туда. В городе легче затеряться, проще овладеть незнакомой речью, шире возможные варианты ассимиляции. Иилис прикинула расстояние. К рассвету, пожалуй, нет, но к полудню она будет в городе непременно…
– …Пошла отсюда, шалава! – зашипел дородный швейцар и, мгновенно изменив выражение лица с презрительного на подобострастное, услужливо распахнул дверь перед посетителями респектабельной ресторации. – Пошла, говорю! Ваши, вон, в переулке стоят!..
Иилис гнали отовсюду. Застиранный льняной сарафан с прорехами дыр, простецкий платок и босые ноги уважения в глазах окружающих ей не прибавляли. Иилис покорно ретировалась, смирившись с тем обстоятельством, что первыми словами в ее лексиконе станут бранные.
Ноги вынесли Иилис к местному привозу, сборищу городской голытьбы. В дешевых трактирах горланили песни, кто-то спал на охапке грязной соломы, подложив под голову сапог почивающего рядом товарища, кто-то сидел под крыльцом с расквашенной физиономией, пуская розовые нитки слюны. Под телегами, укрывшись от полуденного зноя, резались засаленными картами извозчики. Вдоль залитой кислыми помоями брусчатки, подпирали заборы и глухие стены уличные девки, грязные, пьяные, некоторые с грудными младенцами на руках. На все это действо лениво взирал городовой, ежеминутно зевал, прикрывая рот волосатым кулачищем, отмахивался от назойливых зеленых мух.
– Ух ты, моя сладкая!.. – Иилис ухватил за задницу какой-то бородатый мужик. Результатом, по-видимому, остался доволен. – Ох ты!.. Ядрена!.. Пойдем-ка за угол, голуба…
Иилис попыталась отстраниться, но мужик не отставал. Пахло от него водкой, ночлежкой и едким щелоком. Скорее всего, будет дядя из крестьян, подавшихся на заработки. Трудится где-нибудь на красильном предприятии. Этот супружницу обнимал давненько, по женской ласке соскучился.
Городовой поглядел в их сторону, равнодушно отвернулся. Такое дело здесь не редкость. Иилис покорно дала себя увлечь в глухую подворотню и, как только охочий мужик, сопя, полез под юбку, вырубила его двумя точными ударами, аккуратно уложив в тень. Пошарила по карманам, позаимствовав кошель с пригоршней медяков, выждала какое-то время и вернулась на площадь, демонстративно одергивая подол. Это на всякий случай. Если кому-то в голову пришло за ней наблюдать.
Начинать свою карьеру с уличной проститутки Иилис желанием не горела. Просто не видела смысла. Без особого труда можно претендовать и на более высокую общественную ступень, скажем, раздобыв платье поприличней. А заодно уж и хороший мешочек с монетами.
Но судьба распорядилась иначе.
– Ты чего здесь потеряла, лохудра рваная? – с боков воинственно обступали продажные девки, усмотрев, не иначе, себе конкурентку.
Слов Иилис не понимала, но смысл угадывала совершенно точно.
– Мы тебя сейчас так уработаем, что даже каторжник не позарится!..
Благостное впечатление о планете сразу сошло на нет. Здесь даже такое место под солнцем нужно было отвоевывать. Иилис пятилась, в надежде укрыться от лишних взглядов и разобраться в ситуации по-тихому, скоренько отправив назойливых шалав в нокдаун. Сносить побои она не собиралась. Однако такое отступление противницы расценили, как попытку к бегству, и набросились разом, как собачья свора. Затрещала рвущаяся материя, заверещал свисток. С хохотом и улюлюканием наблюдали за потасовкой зеваки.
Дерущихся разняли. Иилис грубо удерживал за локоть давешний городовой. Шалавы же благополучно разбежались.
– Тэ-экс!.. И откель ты такая будешь? Ась?..
Иилис злилась. Глупейшим образом встрять в оказию и оказаться в центре внимания на ровном, можно сказать, месте. Удел скаутов – тень. Молниеносный удар из темноты, многоходовые комбинации. Красивого начала не получалось. Иилис собирала лицом все кочки. Едва ли не в буквальном смысле.
– Я тебя спрашиваю, кто ты такая есть! А? Имя, фамилия… Ну!.. – городовой встряхнул Иилис за руку. – Молчишь… Немая что ль?.. Эй! Кто знает эту кралю?..
Народ пожимал плечами, расходился, утратив к происходящему интерес.
– Коли так, пошли в участок. Там разберемся…
– Постойте! – городового окликнула дамочка лет сорока. – Это ж дурочка!.. Из деревенских…
Собою дамочка была невысокого роста, с припухлыми густо нарумяненными щеками, в широкополой черной шляпе с торчащим пучком каких-то цветов и перьев и вуалью, ниспадающей, как бахрома с поганки. Дамочка что-то пошептала городовому на ухо, сунула тому смятую бумажку и многообещающе потрепала за ремень. После чего за руку Иилис держала уже она.
Звали дамочку мадам Софи. Помимо знаменательной шляпы она снискала себе известность еще и благодаря тому обстоятельству, что содержала особняк на окраине, где всяк страждущий мог легко сыскать утехи недвусмысленного рода. Если, конечно, отыщется у такого страждущего в кармане рубля два-три. А лучше – пять. Гостя денно и нощно ожидали с распростертыми объятиями два десятка девиц, подобранных опытным глазом на любой вкус и калибр. Сама мадам ввиду возраста и обрюзгшего тела с головой ушла в хозяйственные хлопоты и самолично услуг более не оказывала, но, представься такой случай, еще задала бы копоти. За плечами ее, а сказать вернее, за иными частями тела, накопился опыт столь богатый, что ежели кому пришло бы в голову собрать всех любивших ее кавалеров воедино, то получился бы в том месте уездный город. Мадам держала девушек в строгости и за любую провинность наказывала копейкой. Хотя, в дурном настроении, не гнушалась попользовать и кожаного ремня, рискуя на какое-то время попортить товарный вид наиболее аппетитных прелестей. Однако самым страшным наказанием считалось изгнание. Среди уличных проституток попасть под крыло мадам Софи почиталось за счастье. Ибо здесь труженице кровати полагался полный пансион и регулярный осмотр у врача.
– Эк ты страшилища-то! – схватилась мадам за сердце, узрев лысую голову новенькой. – Кто ж тебя так?..
Иилис неопределенно дернула плечом.
– Сыщите-ка этой парик поприличнее! – мадам кликнула горничную. – А то она мне всех клиентов отвадит… А ты и впрямь что ли немая?
Иилис кивнула.
– Ну, оно и к лучшему… Надо бы тебе имя придумать… Франя… Будешь зваться Франей, поняла? Ну, ступай…
Первое время Иилис не трогали, позволив освоиться. Потом стали выводить на смотрелки. Мадам истово заботилась о разнообразии. Помимо барышень исконно русской внешности и комплекции, водилась у нее итальянка, чернявая хохлуша Галя, выдаваемая за турчанку, и двое «грузинских княжон», на поверку оказавшихся уроженками Кипра.
Иилис не боялась. Она умела сносить боль и унижения. Ее готовили и не к такому. Но оставаться под крылом у мадам откровенно брезговала.
А еще где-то в далекой дали у нее остался любимый человек. Вряд ли Иилис когда-либо доведется увидеть его вновь, но тело еще ощущало прикосновения ласковых рук, а в груди теплилась память. Иилис не станет торговать собой. Даже в самой крайней нужде.
Ее первым клиентом должен был стать какой-то мелкий чиновник, неприятный типчик с пористой физиономией, усиками-стрелками и бегающим взглядом. Иилис терпеливо дождалась, пока типчик явит свои белесые телеса, и мгновенно обездвижила его серий точечных касаний. Владение особой методикой позволяло делать с человеком многое. Чиновник лежал поперек кровати, беспомощно хлопал глазами и не мог вымолвить: «мама». Иилис бесцеремонно обшарила его одежду, выудив из внутреннего кармана мундира пухлое портмоне, пробежала ногтем по стопке ассигнаций. Сделав на прощание ручкой, неслышно притворила дверь.
Пожалуй, можно было уже и откланяться, но Иилис решила попрощаться с мадам. Та сидела у себя за конторкой, что-то карябала пером, подсчитывая, видать, дневной оборот.
– Чего тебе? – мадам неодобрительно уставилась на вошедшую.
Иилис улыбнулась и… мадам медленно съехала со стула на пол. Стопка мятых рублевиков Иилис интересовала мало. Здесь должно водиться что-то посущественнее… Так и есть. При мадам Софи отыскался ключ, притаившийся меж опавших грудей. А гобелен в рамке скрывал сейф, вмурованный в стену. Пачки купюр перекочевали в позаимствованную ради такого случая шляпную коробку. Иилис решила, что на первое время ей должно хватить.
Испытывала ли она угрызения совести? Ничуть. В конце концов, никто не лишился по ее милости ни жизни, ни здоровья. А деньги… Какая это, в сущности, мелочь!
* * *
Окрасив небосвод багрянцем, тонуло за горизонт солнце. Серебрился петлючий Вирок, хрупали траву спутанные кони, весело потрескивая, отгонял вечернюю прохладу небольшой костер.
Федюня ерзал на неудобном бревне, шлепал по босым ногам, отгоняя комаров, но места своего покидать не собирался. Как же! Такая у огня компания собралась интересная, батогом погонят – не отстанет. Но никто Федюню не гнал. Наоборот, привечали ласково и всяческой угощали снедью, которой навезли будто на свадьбу. Уж он напробовался разного. Когда еще представится случай такой! На неделю вперед отъел.
Вот Птах, бобыль бобылем. А тут наехало к нему столько гостей, что в хате не разместить. Прямо на лугу растянули они палатки и собрались в тех палатках ночевать. Да гости-то, видать, важные! Пахнут приятно одеколоном. А прикатили на четверках и с такими, брат, лошадьми, что не иначе генералы да министры в станицу пожаловали. Откуда, спрашивается, у простого деда такие знакомцы?
Федюня сидел тихонько, слушал разговоры. И ведь не понимал ни полслова, а все равно интересно. Больше всех ему нравился высокий один дядька с ясным взглядом. Голосом он говорил бархатистым, сильным. И все распрашивал, интересовался…
– Каменные узоры, выходит, ваша работа?..
– Моя, – скорбно вздохнул Птах, покряхтел старчески. – Потемну валуны ворочал. Да подновлять приходилось по весне…
– А чего ради-то?
– Эх! Ну, гляди, Матвей Нилыч, – Птах подгреб прутиком печеную картошку, повертел в пальцах, подул, – вот она, планета ваша. Как на ней найтись? Нас ведь, почитай, по разным краям разнести может. Есть для этого особое место…
– Планетный фокус, – подсказал Ревин.
– Ну, пусть фокус будет… Место такое определить можно легко. На нем и собираемся… Я тут и живу, что солдат на посту, – Птах улыбнулся в бороду. – Много ль мне, старику, надо? Пускай, вон, молодые скачут… Только по нынешним вашим линейкам да астролябиям допуск выходит изрядный. Поколесишь окрест, потыкаешься сослепу… Вот и строят на виду знаки. Для кого диковинные, а нам понятные… – Птах помолчал. – Вы меня простите, господа, за мой простецкий выговор. Тут многое от среды зависит, в которой живешь. Ежели желаете, я через полночки с вами более изящным манером беседовать стану. Привычным, так сказать, уху…
– Нет! Нет! – запротестовал Ливнев и покосился в сторону Ревина. – Нам так даже более, знаете, понятно!..
– То есть это мне придется изучать деревенский диалект? – Ревин рассмеялся и полез во внутренний карман. Извлек какую-то тряпицу, протянул Ливневу. – Я вам не показывал, Матвей Нилыч?..
– Что это?
– Это вырез с сукна, что выгоняет на своих фабриках разлюбезная наша Евдокия Егоровна. Вот, извольте, клеймо…
Ливнев разглядывал странный оттиск человечка в треугольнике.
– Сей знак означает: «Я здесь!», – пояснил Ревин. – Остается навести справки о производителе и пожалуйте, гм, долгожданная встреча…
– Любопытно, – покивал Ливнев. Придержал Ревина за локоть и зашептал в самое ухо: – Евгений Александрович, мне, право, неловко… Ваш коллега представился одним именем… Без отчества…
– Ну и что? – пожал плечами Ревин. – Вортош, вон, тоже без отчества.
– Здесь совсем другое дело… Во-первых, возраст… Во-вторых…
– Если быть до конца точным, – Ревин вздохнул, – то по батюшке Птаха величать не получится никоим образом. Поскольку такового у него не имеется вовсе. Равно как и матери.
– Выходит, он сирота?
– Ну, не совсем… Как бы это объяснить… Он не рожден женщиной. Произведен на свет искусственно… Как и ваш покорный слуга, кстати, – Ревин склонил голову.
– Вы люди из реторты?.. – ахнул Ливнев.– Гомункулы?..
– Вот, – кивнул Птах. – Они!..
– И что же… – Ливнев повращал пальцем. – И Евдокия Егоровна?.. Тоже?..
– Нет, она – нет… Выросла в семье, как и вы…
– А для чего это, скажите на милость, вот так вот? – невесело поинтересовался молчавший до сих пор Вортош. – Неужели нельзя естественным путем?
– Уж не усматриваете ли вы в нашем появлении некую богопротивную суть? – покривил губы Ревин.
– Если угодно…
– Сказать откровенно, вы меня, Вортош, удивляете. Раньше считали божественным огонь, теперь вы на нем кипятите воду…
– А вот и она! – улыбнулся Птах. – Легка на помине! Присаживайтесь-ка с нами!
В свет огня вступили Евдокия и Савка. Оба с мокрыми волосами, во влажной одежде.
– Лошадок купали, – бесхитростно сообщил Савка.
И проворно выкатил из углей пару картофелин, принялся сдирать кожуру.
Ревин посмотрел на Евдокию. Выразительно промолчал. В облипшем сарафане не узреть заметно округлившийся живот ее было невозможно. Евдокия на безмолвный реверанс коллеги ответила вызывающим взглядом. Мол, ваше какое дело, Евгений Александрович?
Разговоры затянулись далеко за полночь. Мирно стрекотал сверчок, постреливали уголья. Споро разошелся штоф самогона, принесенный кем-то для «поддержания беседы». Неожиданно со стороны леса, жутковатый в ночной тишине, донесся низкий утробный звук.
– Это что еще такое? – Евдокия нахмурилась.
– Это водяной у нас живет, – пояснил Федюня, – на болоте.
– Водяной? – протянула Евдокия.
– Да вы не бойтесь, – успокоил Федюня, – в село-то он не полезет. Повоет, поворочается да и утихнет.
– И ты что же, видал его?
– Нет, – Федюня не стал прибрехивать, хоть и очень хотелось, – не видал. Другие, бают, видали… Летом-то часто его слышно. А зимой нет. В спячку, наверное, впадает.
– Водяной теперь еще, – вздохнула Евдокия. – Проходной двор…
Если кто из господ и питал надежду утром поспать подольше, то развеялась она с первым утренним туманом. Птах поднял всех ни свет, ни заря. По грибы, сказал, пойдем. Прогуляемся…
Савка собрался первым. Присмотрел себе лукошко, в руках повертел так и эдак. Складное, но больно уж мелковато. Под ягоду еще куда ни шло, а под грибы не годится, оставил. Повесил на сгиб локтя короб из бересты, легкий, прочный, ножик приладил на пояс и принялся пританцовывать в нетерпении, ожидая остальных. Такие прогулки ему по нраву. Это не в конторе душной сидеть, на рожи рафинированные глядючи. По лесу он, почитай, уж сколько не ходил? Страх!.. А душа-то свое требует!
С реки вернулся Ревин с полотенцем через плечо. Столкнувшись у палатки с Евдокией, будто бы невзначай оборонил, кивнув в сторону Савки:
– Похож…
Та вспыхнула, ощетинилась, как кошка на пса, и ответствовала, зло покривив губы:
– Ты-то преуспел, я смотрю, больно!.. Слышала, столько народу порубал в капусту, что аж в генералы выбился! Самому-то не срамно?
– Я прошел через все сам, – негромко проговорил Ревин. – Честно.
– Честно, – передразнила Евдокия. – Что щенят слепых… Не судьба тебе была ни лекарем стать, ни ученым, ни… Тьфу!.. В солдатиков решил поиграть… Мальчишка!..
– Гм, – покашлял Птах, прервав перепалку. – Будет вам… – развел руками и виновато пояснил Ливневу, ставшему невольным свидетелем сцены: – Люди…
Ревин с Евдокией поворотились спиной, разошлись по своим делам, впредь стараясь не касаться друг друга взглядами. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы заметить, что эти двое друг друга недолюбливали, а проще сказать: терпели.
«Эх-ма, грибники», – Савка хмыкнул про себя, узрев собравшуюся в лес компанию. Вот, одно слово: господа. Что с них взять? Даже корзинок не прихватили. Ну, ничего, уж он то постарается. Деду на ползимы хватит. И посолить, и посушить…
– Я вообще не понимаю, что за прихоть тащиться черт знает куда в такую рань? – Вортош выглядел разбитым и энтузиазма не излучал совершенно. – На кой сдалась эта прогулка?..
– Э-э, мил человек, погоди ворчать, – подмигнул Птах. – Ты таких грибов в жизни не видывал, уж поверь деду. Локти кусать станешь, коли не пойдешь…
Грибников процессия и впрямь напоминала мало. Шли гуськом за Птахом, ведущим через лесную чащу по каким-то одному ему известным ориентирам. По сторонам не отвлекались, только и отмахивали комарье, да глядели под ноги, пробираясь сквозь бурелом и кочкарник.
– Что за кошка меж ними пробежала? – с Птахом поравнялся Ливнев, стараясь, на сколько позволял рельеф, идти рядом. – Я-то думал, вам надлежит быть не разлей вода, дышать в одну сторону…
Птах пожал плечами.
– Вовсе не обязательно. Порой, на пользу сыграть и застарелые обидки могут, и соперничество, и эти… амуры, туда их растуда… Там, – Птах потыкал пальцем в небо, – неглупые люди сидят, уж будь, Матвей Нилыч, покоен. Про нас знают такое, что мы сами про себя не знаем. И ежели собрали нас воедино, значит так оно правильно. Значит, мы друг дружку дополняем наиболее полно. Ага… У Шеата там, – Птах вздохнул, – друг остался. Даже нет, не друг… У вас нет такого слова… Больше, чем друг. Очень близкий человек… Вместе они с рождения, вместе росли, учились, готовились… И друг тот встретил девушку, которую полюбил так, как единожды в жизни любят, до беспамятства, до гробовой доски. Ну, и девушка его, стало быть, тоже… Иилис… Все думали, что их втроем отправят. Не отправили. Иначе, вот, рассудили… Парень этот, Савка, уж больно он на того, их общего знакомца смахивает. И если бы только лицом. А так и статью, и голосом, всем!.. Я думал такого не бывает… А ишь ты как… Шеат простить не может подмены. А Иилис, видать, лучше хоть эдак. Она жить торопится. Семью хочет, детей… Это мы без племени, без роду. Привыкли уж… Время есть, пущай…
– А получится… когда? – прищурился Ливнев.
– Э-эх, – Птах махнул рукой, – не скоро… Лет через сто… Может, позже… Как пойдет… Врата из досок и гвоздей не построишь. Оне-то молодые, дотянут. Ну, а я уж… Вона, Федюнька за меня постарается, если что… Да, не гляди ты на меня, как будто я из ума выжил! Все, что положено знать, знает малец. Вот здесь у него все, – Птах постучал пальцем по виску. – А там уж… Когда срок приспеет, внуки его или правнуки дотумкают. Разберут дедову схему…
– Ишь как!.. А если нет?
– Ну так, ты пособишь, мил человек, – Птах подмигнул.
– А вам самому-то сколько будет?
Птах усмехнулся.
– А сколько дашь, Матвей Нилыч?
– Выглядите бодрячком, но, побьюсь об заклад, восьмой десяток разменяли. Нет?..
– В корень зришь! Разменял!.. Лет уж девяносто тому назад… Мне по-вашему, – Птах прищурился, что-то прикидывая в уме, – сто шестьдесят четыре годка выходит…
– Ох, ты! – Ливнев покачал головой.
– Да!.. Давно в небо дышу…
– Значит, вас трое всего? Ну, здесь…
– Трое, – кивнул Птах. – Поодиночке-то нас забрасывают редко. Все чаще вдвоем. Или уж как придется… И чтобы обязательно женщина была и мужчина, пара, значит. Если мир окажется безлюдным, им надлежит род начать, стать первыми прародителями… Это еще обстоятельство на руку сыграло. Наши-то Адам с Евой себе такого даже помыслить не могут… Все равно, как кошка с собакой… Ага…
Под ногами зачавкало. Разлапистые великаны-ели сменились чахлой порослью болота. Ливнев тревожно поглядывал на проводника, но тот излучал собой полнейшую невозмутимость, уверенно вел куда-то.
Остановился Птах у лесного озерца, затянутого тиной. Подождал, покуда соберутся приотставшие попутчики. Такой, на самом деле, водился в единичном числе. Савка натужно волок доверху заполненный короб, парил, словно взопревший конь. Скинув ношу, облегченно перевел дух. Посетовал:
– Эх-ма! Все грибные места-то и прошагали…
– Я так понимаю, – Вортош скривился, – у нас теперь рыбалка по плану?..
Птах не ответил. Присел на корточки и, сложив ладонь лодочкой, захлюпал условным стуком по воде. Раз. Другой. Отступил назад.
– Особам впечатлительным, – не удержался от комментариев Ревин, – беременным женщинам и детям рекомендуется отвернуться.
Первое время ничего не происходило. Потом по озерцу пробежала волна, черная гладь вздыбилась, и на берег с кряхтеньем неспешно выползло немалых размеров чудо-юдо в придонном иле, ряске и водорослях.
– Мать честна, – Савка попятился с испугу и сел, – водяной…
Вперед выступил Ревин, заговорил на странном квакающем языке. Существо никак на это обстоятельство не прореагировало, стояло не шевелясь, лишь подрагивало слегка, будто студень. Со стороны казалось, что состоит оно целиком из воды, по чьей-то странной прихоти обретшей способность держать форму. Внутри существа просматривались на свет полупереваренные останки лягушек и мелкой рыбешки.
Ревин завершил свою затейливую руладу. Существо молчало. Потом вздохнуло совсем по-человечески и пробулькало вполне для уха сносно:
– Говори нормально… Я разумею вашу поганую мову…
– Что… это?.. – сглотнул Вортош.
– Это – слим, – пояснил Ревин господам. – Слим, это представители коренного населения.
– Польщен, – пробулькало существо без энтузиазма.
– Мы, собственно, тоже, – нашелся за всех Ливнев.
– Позволяешь ли ты присутствующим обращаться к тебе без имени, по общему названию расы? – спросил Ревин.
– Валяйте! – отрешенно разрешил Слим и устремился куда-то вперед. – От моего имени у коренного населения заболит горло…
Существо наползло на берестяной короб с грибами, помуслякало внутри себя деловито и исторгло наружу. Пустой. Грибы оставило.
Савку такая бесцеремонность вывела из состояния ступора. Пока господа вели непонятный его уму разговор, Савка подобрался к существу, как ему показалось, сзади, и из любопытства да из озорства решился ковырнуть студенистое тело веточкой. Сначала пруток не встречал никакого сопротивления, будто и впрямь чертил воду, но потом неведомая сила выдернула его из пальцев и выплюнула по другую сторону. Савка попробовал швырять в слима шишками. Тот некоторое время копил их в себе и неожиданно выдал очередью, заставив Савку присесть и закрыться руками.
– Ты ба лучше, – улыбнулся Птах, – чего съедобного ему сыскал…
Не заставляя просить себя дважды, Савка прошвырнулся по округе, притащил десяток длинноногих, росших во мху подберезовиков и пригоршню непоспевшей еще клюквы. Слим мгновенно заглотил дары леса и не преминул между прочим в адрес Савки заметить:
– Воспитанный молодой человек.
– Мы нуждаемся в твоей помощи, Слим, – Ревин попытался вернуть разговор в прежнее русло.
– Это я уразумел сразу, – пробулькало существо. – Не грибами же вы меня пожаловали покормить… Вопрос в том, что мне за выгода вам помогать?
– Ты хочешь вернуться домой? – спросила Евдокия. – Хочешь, думаю… Если тебе известен способ, как это сделать без врат, не смеем боле беспокоить. Кукуй в своем болоте дальше… Только помни, что Сыпь вратами не пользуется, они ей без надобности… Как и лишние свидетели…
– Сулите личные блага… Ваше классическое образование выдает вас с головой, – Слим выстрелил ложноножку и сцапал пролетающего слепня. – Нас принято считать невозможными эгоистами… Наверное, небезосновательно… Но если вы откроете врата, этот сектор космоса станет человеческим. Если не откроете – еще большой вопрос. Это ясно вон даже ему, – Слим метко запулил в Савку припасенной шишкой. – Что в сравнении с этим мои желания или даже безвременная кончина?
– Да нет здесь никакого вопроса, – Евдокия пожала плечами. – Не желаешь помогать – сами обойдемся… Сиди здесь, считай комаров…
Слим задумчиво перепустил через себя вереницу пузырьков.
– Мне скучно… Тут ты права, женщина… Иногда времени бывает слишком много. Я стал его бояться… – Слим стал терять в размерах, избавляясь от лишней воды, хлынувшей обратно в озерцо мутным потоком. – Я пойду с вами… В смысле, готовьте посуду…
* * *
…Запертые обычно створки массивных ворот оказались приоткрытыми. Во дворе ни охраны, ни прислуги, ни души вообще – петербургская штаб-квартира секретной службы будто вымерла. Покачивал створку окна с выбитым стеклом ветер: стрелковое гнездо на мансардном этаже пустовало.
– Что-то нас никто не встречает, – невесело протянул Вортош и поймал на себе встревоженный взгляд Ливнева.
Все это странно. Вдвойне странно для объекта, охраняемого с особым тщанием. Господа, чувствуя неладное, бросились в дом.
Ревин задержался. Что-то заставило замедлить шаг, интуитивно, на уровне подсознания встать под прикрытие кареты, боком к темным окнам особняка, где могли скрываться неизвестные стрелки. То ли темные пятна на каменных плитах, то ли примятые клумбы, то ли застрявшая в водостоке ружейная гильза. Все это Ревин взвесит после. Сейчас он не анализировал – ощущал.
Тело само развернулось навстречу опасности, навстречу перепрыгивающей через высокий забор фигуре. Чужак получил пинок настолько сильный, что впечатался в каменную кладку, словно спелая слива. Сполз вниз, остался лежать без движения. Люди в черном легко, будто умеючи летать, перемахивали трехметровую ограду, в мгновение ока заполонили внутренний двор, блокировали ворота. В масках, скрывающих лица за исключением лишь узкой полоски раскосых глаз, сухие, жилистые, в свободного покроя одежде, они обезвредили конвой короткими сериями безжалостных ударов. С теми, кто оказывал сопротивление, не церемонились, пользуя как холодное оружие в самом его широком разнообразии, так и не гнушаясь револьверами.
Ревин огляделся, оценивая ситуацию. И лишь подивился, с какой легкостью чужаки управились с тренированными сотрудниками секретной службы. Он знал, что своими атаками наносит противникам увечья, ломает кости. Но те поднимались, как заведенные, словно не чувствуя боли, бросались в бой снова и снова. За годы, проведенные в этом мире, Ревин привык двигаться в ином, более быстром темпе, в уплотнившемся времени, не оставляя врагу ни единого шанса, но сейчас констатировал, что чужаки зачастую успевали реагировать на его выпады. Без сомнения, перед ним стояли наемники высшей пробы, обучавшиеся искусству схватки с младенчества.
Отчаявшись совладать с неожиданным препятствием в одиночку, чужаки стали наседать группами. Не бестолково мешаясь друг другу, а действуя грамотно, слажено, как единый организм. Ревин больше не делал противнику скидок, даже не в силу закипающей в душе злости, а из-за элементарного чувства самосохранения. Изрядными стараниями отправив в нокаут очередную команду, едва успел поймать у самого лица брошенный кем-то сюрикен – увесистую стальную звездочку с острыми, как у бритвы, краями. Ситуация осложнялась с каждой секундой. Ревин уже пожалел, что оставил привычку таскать с собой Смит-Вессоны, револьверы тяжелые и крайне громоздкие, но сейчас пришедшиеся бы весьма к месту.
Прозвучал гортанный окрик. И нападавшие тот час замерли, застыли на месте, не сводя с окруженного со всех сторон господина глаз.
– Мистер Ревин! Остановитесь!.. Прошу вас!…
Говоривший показался смутно знакомым. Где-то Ревин уже видел это холеное лицо… Да! В Турции, на потухшем вулкане Немрут-Даг, у подножия Красного камня. Тот не в меру хитрый англичанин, что обманул сам себя. Как же его?..
– Мистер Ллойд, – подтвердил англичанин. – Мы знакомы. Умоляю, не сопротивляйтесь! Вам не причинят вреда!
– Не вижу ни одной причины, – негромко проговорил Ревин. – Я сейчас закончу с господами, а потом примусь за вас.
– Гм… Таких причин минимум две, – Ллойд обернулся и сделал знак рукой.
С высокого парадного крыльца свели Ливнева и Айву: руки связаны за спиной, заломлены к верху, в затылок глядят револьверные дула. Малейшее неповиновение – и пленник на полусогнутых падает носом вперед. И добро бы, если без пули в голове. Профессионально, ничего не попишешь…
Ревин прикинул свои шансы. Уйти он сможет всегда. Гостей в черном тоже перемолотит в итоге, с оружием или голыми руками, никуда они не денутся. Но безопасный исход для коллег он гарантировать не может. «Для коллег», – Ревин усмехнулся своим мыслям. Там ведь еще и Айва…
Рассудок протестовал. Ценой немалых усилий над собой Ревин позволил защелкнуть за спиной наручники. Он скаут. Он не имеет права столь неоправданно рисковать, ставя под сомнение исход целого предприятия.
