Евгений Акуленко
Ротмистр
– И тем самым, – Ливнев потер виски, – сделать наш мир частью вашего?..
– Да, – Ревин кивнул.
– А нас вы спросили?..
– Видите ли в чем дело, – вздохнул Ревин. – Цена вопроса столь велика, что ваше согласие или несогласие ничего не значит. Уж не стану лукавить… Возможен вариант, при котором планета останется в изоляции. Ваши традиции и мироустройство не претерпят ровным счетом никаких изменений. В этом случае мы уберем перебросочные станции в дальний космос и оставим вас в покое. До тех пор, пока вы не отыщите нас сами… Но такое развитие событий маловероятно. Мы дарим знания, технологии, новые возможности, о которых никто ранее не помышлял даже в самых своих смелых грезах. Это чересчур большой соблазн, уверяю… Или вы предпочли бы по-прежнему гонять чертей по бабкиным чердакам?
– Не знаю… – Ливнев выглядел растерянным. – Мотивы, движущие вами, понятны… Но… Я давал присягу… Первейшая моя цель – блюсти интересы страны, а не тешить собственное любопытство…
– Матвей Нилыч, бросьте! Кажущаяся непреодолимой разница национальных интересов одномоментно испарится, едва где-нибудь высадится десант тех самых фиолетовых осьминогов! Цвет кожи, разрез глаз, нюансы вероисповедания и прочих ценностей разом утратят былую роль, уступив куда более значимым различиям людей и не людей. Что такое эти нынешние государства, как не условное деление планеты на некие площади? Неужели вы готовы умереть, лишь бы кусок поверхности не изменил своей территориальной принадлежности?..
– Мы присягали не территории!.. – поджал губы Вортош. – Но отчизне! И царю!.. Вы – анархист!..
– Я – скаут, Вортош… И я тоже давал присягу… Не человеку. Но человечеству…
Ревин поднялся и раздвинул шторы, пустив в комнату солнечный свет. Поглядел задумчиво в окно.
– Поспешу вас утешить, господа, – продолжил он. – При текущем развитии земной науки, построить принимающее устройство получится не ранее, чем через век–полтора. Так что данную клятву, по всей видимости, вам нарушать не придется…
Ливнев молчал. Первая оторопь прошла. Перед ним снова стоял прежний Ревин, ничуть непохожий в своем генеральском мундире на пришельца из далеких миров.
– Вы нам рассказываете о гипотетической угрозе, – задумчиво проговорил Ливнев, вновь обретая способность к рассуждениям, – неизбежной войне с другими существами… Почему вы в этом, собственно, так уверены? Неужели нельзя найти некий компромисс и сосуществовать в мире и добрососедстве? Неужели эти существа настолько кровожадны?..
Ревин невесело усмехнулся.
– Не станем далеко ходить за примером: еще не стихло эхо османской компании. Кто желал этой войны? Вортош? Вы? Или турецкие крестьяне?.. Парадокс заключается в том, что войны никто никогда не хочет. Но обе стороны считают ее неизбежной. И бьются каждая за свою правду. Мы пришли на помощь братьям славянам. Святое дело! Турки сражались с захватчиками, вторгшимися на их земли. Опять же, виноват, сам бог велел… Ровно также обстоят дела и с иными расами.
Я не знаю, отчего это происходит, но так было всегда. Почему-то война приходится неотъемлемым свойством разума. Может статься, это побочное сопутствие, а может и нет… Простите, я скаут, а не философ… Наше прошлое изобилует бесконечными кровопролитиями, увы… Кроме того, человечеству уже доводилось вступать в противостояние с иными цивилизациями…
– Доводилось?..
– Древние свидетельства несут память о прошлых войнах… История циклична, – пожал плечами Ревин. – Великие империи рушатся в прах, а спустя тысячелетия, снова восстают из пепла. Все уже было… Подтверждение тому – хотя бы ваша планета. Не могли же люди возникнуть в разных местах вселенной случайно!.. Независимо друг от друга… Сейчас период экспансии. Какой он по счету не знаю, но точно не первый…
– В голове не укладывается, – Ливнев потер виски. – Столько всего… Скажите на милость!.. А как теперь вас прикажете величать?
– Меня зовут Шеат. Но я предпочел бы, чтобы вы обращались ко мне по-прежнему. Да и относились тоже…
– Это будет чрезвычайно непросто, – нахмурился Вортош.
– Поверьте! Пройдет время и вы поймете, что делить нам с вами нечего.
– Дай бог! – покивал Ливнев. – Дай бог!.. Потому как, признаюсь честно, не хотел бы я иметь такого врага…
* * *
– …Онисим, открывай!
Народ с факелами и дубьем обступил дом кузнеца. Ретивые удальцы перемахнули через забор, отворили тяжелые створки ворот, и толпа хлынула во двор.
– Открывай по-хорошему!..
Кулаки задолбили в дубовую дверь. Кто-то расколотил окно, выворотил с мясом рамы и попытался забраться в дом. Но получил в лицо заряд утиной дроби, превративший голову в кровавое месиво. Неудачник заверещал фальцетом, сполз толпе под ноги и затих.
– И-и раз!.. И-и раз!..
Двое наседали на дверь с разбега. Дверь держала. Кто-то принес бревно. В окна полетели камни, палки. Из темноты дома снова жахнуло ружье, плюнуло в гущу толпы свинцом.
– Жги! – закричали с улицы. – Круши!..
В окна полетели факелы, подхватилась соломенная крыша.
– Стой, братцы! – запоздало предостерег кто-то. – А как огонь по улице перекинется, сами ведь сгорим!..
Захрустела дубовая щепа. Доски ломались пополам, образуя брешь. Наконец дверь уступила напору и упала с петель. В проем кинулись смельчаки, но секунду спустя, выкатились обратно. Пригибая голову, чтобы не задеть за косяк, на порог ступил хозяин с саблей наперевес. Отмахнул вправо-влево, обозначив полукружье, неспешно расправил плечи. Толпа отступила, подрагивая, ощетинилась кольями.
– Прочь пошли! Порешу! – предупредил кузнец.
– Ты знаешь закон, Онисим!.. Отдай по-хорошему ублюдков!.. Не тронем!..
Кузнец зло сплюнул под ноги.
– Собачий закон ваш для собачьего отродья!.. Такого, как вы и старец ваш Мытарий!..
С крыши, потрескивая, прыгали угольки. Поволокло дымом. Позади кузнеца, прячась за широкой спиной, как за щитом, появилась баба с двумя ребятишками. Одной рукой прижимала меньшинького, другой держала ружье.
– Дьяволиное семя!.. Бей!..
Толпа подалась вперед, захлестнула волной. Сверкнул металл, брызнуло красным. И замелькало батожье, замолотило плоть остервенело и глухо. И вот уже опьяненное кровью собрание двинуло дальше, мотая над головами растерзанные трупики…
На церковных воротах висел распятый поп. Ветер шевелил створки, рождая тоскливые переливы ржавых петель. В такт им покачивался сидевший на корточках оборванец, вперив отрешенный взор вдаль, что-то плел себе под нос. Остальные калеки с паперти разбежались, этот отчего-то остался.
Посреди площади сиротливо жались друг к другу ребятишки, кто-то хныкал, кто-то в немом страхе глядел на обступивших кольцом людей.
– Мама! – девчушка лет пяти разглядела в толпе родительницу, бросилась к ней. – Мама!..
Ее грубо удержали, вернули в сбившуюся кучу.
– Да что же это делается! – не выдержала женщина. – Кровинушку мою не отдам!.. Не губите доченьку!.. Отпустите!..
– Цыть, сука!.. Ты что же?.. – в волосы ей вцепилась другая, повалила на землю, принялась остервененло пинать ногами. – Жалостливая, да? Я своих вот этими руками!.. А твоя пускай живет?! Шиш!..
– Мытарий… Мытарий… – пронеслось надо толпой. – Тихо!..
Дерущихся разняли.
Из церкви, опираясь на витой посох, вышел высокий тощий дед в рванье и веригах. Задрал к небу острую бороденку, размашисто перекрестился и отвесил заходящему солнцу поясной поклон. Люд на площади, словно завороженный, проделал то же самое, притих, боясь проронить слово.
Старец строго сдвинул брови, оглядел присутствующих.
– Негоже нам, принявшим истинную веру, давать волю сердечной мякоти. Ибо надлежит нам душить в себе слабости! – низкий голос стелился над головами, обволакивал подобно тягучему меду. – Тринадцать лет правит миром антихрист. Тринадцать лет бесовское семя множится во чреве женском. И сказано в писании избивать младенцев головой о камень, коли поселилось в них адово отродье, ни страха не ведая, ни сострадания. Ибо сам ангел небесный – Божья десница указывает нам путь.
Мытарий подхватил на руки заплаканную девочку, воздел над толпой.
– Хитер бес! Невинные обличья принимает он!.. Так скрепим сердца в вере нашей! Благочестивой волей отскоблим скверну с себя и поруганных детей своих!.. Возведите в храм чад ваших! Пусть вознесутся они на Господний суд в языках пламени!..
Ребятишек загнали в церковь, будто стадо овец. Досками заколотили высокие двери. Обложили охапками соломы и пучками хвороста ветхие деревянные стены.
– Да укрепит Господь руку вашу!.. – напутствовал старец. – Аминь!..
В надвигающихся сумерках запылали факелы.
– А ну, назад!..
Сидевший безучастно калека-оборванец выпрямился в рост, выпятил угрожающе челюсть. Откуда-то из складок одежды извлек диковинной конструкции оружие. Поджигатели замедлили шаг, сделали попытку обойти неожиданное препятствие с боков.
– Сгинь, нечестивый! – гневно потряс посохом Мытарий. – Корчится тебе в геенне, в муках страшных!..
Грянули выстрелы. Приняв грудью пули, повалились навзничь трое факельщиков. Остальные отпрянули. Свинец цокнул и под ногами старца. Тот проворно отбежал в сторону, сыпал проклятиями, схоронившись за чужими спинами.
Толпа в нерешительности остановилась. Огнестрельное оружие слегка охладило былой пыл. Какое-то время Вортош выгадал…
…Все началось с малого. Все самое гадкое всегда начинается с малого. Глава городишка Рыловка отписал полное паники письмо аж в Верховную распорядительную комиссию, через голову своего губернатора. Дескать, на месте творится черти что. Мутит народ некий старец Мытарий, объявивший себя сперва основателем новой церкви, а после и вовсе мессией. Да так старец преуспел в своей богомерзкой и крамольнической агитации, что последователей у него множится день ото дня. Казалось бы, что с того? Много их, таких баламутов шатается по Руси, на то, как говорится, и власть. Посадили старца в кутузку. Дня не прошло – снова он на свободе. Выпустил Мытария надзиратель, по утру пришел с повинной. Оприходовали старца сызнова. Но тот опять в казенном доме не задержался. Вместе с ним скрылись все поголовно заключенные и охранники во главе с начальником. Стоит тюрьма пустой, а Мытарий по площадям да базарам в открытую проповедует.
Поползли по городу слухи один страннее другого. Является, мол, по призыву старца чудесный ангел, собою в длинных одеждах и без лица. Всякий, кто ангела того узреет, тотчас новую веру принимает безоговорочно и готов ей не то что верность царю и отечеству, а отца и мать родных в жертву принести. Ввиду чрезвычайности ситуации просил глава немедленно прислать в город вооруженных казаков для наведения порядка.
Но не минуло и трех дней, как приходит из Рыловки новое письмо за подписью все того же городского главы, в котором тот уже нижайше просит прощения за доставленное беспокойство и уверяет, что обстановка вернулась в спокойное русло сама собой, а он, дескать де, лишь недостойный трус и паникер.
Дело кончилось бы тем, что секретариат распорядительной комиссии поставил бы на вид губернскому начальству, в Рыловку бы наехали ревизоры и глава города незамедлительно отправился бы в отставку. Но оба любопытных письма попали в руки Ливневу.
Надо сказать, что Матвей Нилыч, к неизведанным явлениям несколько подостыл. Оно и понятно, когда под одной крышей с тобой живет инопланетный пришелец, любезно и терпеливо делящийся знаниями об устройстве мира, не больно то и захочется сутками просиживать в засаде в поисках неизвестно чего. Но сложившаяся в Рыловке ситуация явно требовала к себе внимания, и Ливнев командировал в уезд Вортоша и Шалтыя.
Ревина к подобным пустякам более не привлекали, предоставив полную свободу деятельности. Порой Евгений выступал в роли инструктора по рукопашному бою и фехтованию, демонстрируя потрясающую, никем до селе невиданную технику. Впрочем, большинство сотрудников в тайну Ревина не посвящали. Для них он по-прежнему оставался удальцом с генеральскими погонами. Основную же часть времени Евгений проводил в мастерской над созданием неких диковинных на вид устройств, ни одно из которых, правда, так и не заработало.
Добираться в Рыловку пришлось на перекладных, городок стоял в стороне от железной дороги. Чрезвычайный окрас ситуации стал очевиден еще на подъездах, когда навстречу потянулись беженцы со скарбом, в основном бабы с ребятишками. Говорили что попало. Кто о пришествии антихриста, кто о конце света. Сходились в одном – в городе стало опасно, особенно детям.
На пустынных улицах не было ни души. Зато на площади и на рынке царило настоящее столпотворение. Никто не торговал, лавки и ряды стояли закрытыми, метал обрывки газет ветер. Масляничной диковатой искрой блестели глаза горожан, то тут, то там вспыхивали стихийные споры, в воздухе явственно пахло тревогой. Вортош немедленно отправил Шалтыя до ближайшего телеграфа с донесением Ливневу, содержащим просьбу о помощи. Пользуясь суматохой, монгол выпряг чью-то лошадь и тот час умчался верхом без седла и стремян. Вортош растворился в толпе, стараясь связать воедино обрывки разговоров.
У всех с уст не сходило имя старца Мытария, который якобы провел тридцать три года в монашем ските в Сибири. Там старцу снизошло откровение и явился ангел – указующий перст Господа. Поведал ангел о страшных бедах, что ждут род людской, потому как уже долгие годы дьявольские силы приходят в этот мир из потустороннего, вселяясь в души младенцев. Чтобы избавится от напасти и отвадить от себя бесовскую скверну, надлежит умерщвлять всех детей, возрастом до четырнадцати лет, включая и еще нерожденных.
Вортош бродил среди людей и лишь давался диву, как такая сатанинская теория могла завоевать столько приверженцев, да еще в необычайно короткий срок. Меж тем, ситуация ухудшалась день ото дня, грозя вот-вот перейти в погромы. Власти утратили контроль над происходящим уже давно. Вортош жалел только об одном, что не отправил депешу в драгунский полк, расквартированный в ста верстах от Рыловки. Войска были бы в городе спустя всего сутки. Ливнев же грозил не успеть…
– …Ату его, ребята!.. Ату его!..
Толпа подступала сплошной стеной. Многосотенная орда фанатиков, подогреваемая призывами старца. Как просто, оказывается, превратить людей в стадо. Вортош не стрелял. Боялся, что резкий отзвук подхлестнет безумцев, разрушит шаткое равновесие. Стоял, уперевшись лопатками в двери, грозно поводил стволом, слыша, как другой стороны приникли к щелям ребятишки, боясь дышать. В Вортоша летели камни, палки, конские каштаны. Еще чуть-чуть и волна сметет его без следа, оставив лишь красное пятно в земле. Да и то вскоре испарится от пожара…
По площади разнесся трубный рев. От ворот, врезаясь в живое море клином, двигались полтора десятка всадников. Низкий резонирующий звук стелился по земле, заставлял зудеть колени и ступни. Раздались резкие хлопки – то в толпу швыряли бумажные пакеты, начиненные порохом с едкой примесью, площадь заволокло дымом. Пронзительно заверещал Мытарий, затряс над головой посохом. Чья-то пуля метко угадала в смутьяна, старец крутнулся на месте волчком и рухнул наземь.
– А ну, разойдись! – верховые обступили церковь полукружьем, теснили лошадьми собравшихся. – Не то перестреляем всех к такой матери!..
Народ шарахнулся было в стороны, но вскоре вновь подался вперед.
– Бей их! Чего встали?.. У нас сила! А у них что? Бей!..
С лошади спрыгнул Ревин, встал спиной к заколоченным дверям.
– Да неужто? Собственной персоной!.. – тоном Вортош говорил язвительным, но было заметно, что он чертовски рад визиту коллег, шумному, а главное, своевременному. – Вы отчего же без мундира?
– Не уступите мне свое место?
– Да пожалуйте!.. Ваш выход… Мне показалось бы разумнее привлечь войска, конечно, но если желаете, так сказать, лично… Матвей Нилыч, я смотрю, тоже решил пойти в рукопашную… Не смею препятствовать…
Ревин улыбнулся.
– Кавалерийский полк прибудет с минуты на минуту. Ценю вашу иронию, но нам показалось, что вы рисковали не дождаться этого знаменательного события… Осторожно!..
Толпа всколыхнулась и одномоментно ринулась к церкви, достигнув своей точки кипения. Ревин выпростал в стороны шашки, словно крылья, склонил голову и… шагнул навстречу.
Произошло невероятное. Передние ряды замерли, будто натолкнувшись на невидимую преграду, и повалились лицом в землю, уступая натиску наседавших сзади. Образовалась свалка.
Ревин сделал еще шаг. Будто обливной валун на реке, огибала упавших людская масса. Кто-то хрипел задавленный, тщетно стараясь выбраться из-под груды тел, кто-то отползал в сторону, подволакивая ногу, кто-то в страхе поворотил вспять.
Вокруг загрохали выстрелы, заблестела в свете факелов сталь, сдерживая сжимающееся кольцо. Звериные оскалы ярости сменяли гримасы боли.
Ревин старался не убивать. Наносил глубокие порезы, бил лезвиями плашмя, отнимал руки и пальцы. Не маскируя больше стиль боя, рубился в полную силу неуловимо точным, скупым стилем, отводя от себя теплые кровавые фонтаны. Казалось, дай он себе волю, и вся многосотенная толпа поляжет под его шашками, как колосья под косой. Впрочем, как знать, может, так оно и было.
Наконец, наседавшие с дальних сторон узрели, что их ожидает впереди, и замерли в нерешительности. А после, оскальзываясь на обильно орошенной красным мостовой, кинулись врассыпную, спотыкаясь об убитых и калечных, и уж более не останавливались, дав волю ногам. Кровавую жажду, терзавшую нутро, разом отшиб жестокий отпор. Клин выбивают клином…
– Вот это попали мы в переделку… – Ливнев с расцарапанной в лоскутья щекой, в порванной одежде вытер пот со лба, покачал в удивлении головой: – Ревин, черт вас побери! Как вам удаются подобные трюки?
Евгений лишь неопределенно пожал плечами, школа, мол, за спиной. Следил вполглаза за расползающимися горожанами, как бы те не выкинули чего худого. Двое сопряженных лошадей дернули заколоченные двери, легко поволокли за собой, выдрав с петлями. Из церкви, испуганно озираясь по сторонам, выступила ватага ребятишек, тотчас сыпанула в разные стороны. Младших уводили за руку старшенькие, спешили поскорее покинуть злосчастное место.
– Вот он, гусь! Глядите! – под микитки привели Мытария, бросили под стеной на охапку соломы.
Старец держался за простреленное плечо и плел себе под нос проклятия.
– Что же ты натворил, поганец? – посетовал Ливнев. – Сколько народа загубил, детишек… Зачем?
– Вам все одно не понять, – ощерился Мытарий, – дьявольское племя… А только рано радуетесь! Придут за мной! От любой напасти охранят, из любых застенков вызволят!..
– Это кто же? – прищурился Ливнев.
– Да вот он и придет, – старец куда-то ткнул согнутым пальцем и зашелся хриплым смехом. – Берегись!..
В дверном проеме, подсвечиваемая со спины неверным светом лампадок и свечей, стояла фигура в монашей рясе с надвинутым до середины лица капюшоном.
– Это что еще за клоун?… Ну-ка, яви свою физиономию!.. – Ливнев прищурился и сделал знак Шалтыю
– Нет, – Ревин придержал монгола за плечо. – Погоди!..
Незнакомец медленно выступил под сумеречный свет. Двигался он настолько плавно, будто катился на колесах.
Ливнев достал револьвер и пальнул незнакомцу под ноги, что, впрочем, никакого эффекта на последнего не произвело. Тот все также неспешно плыл навстречу вооруженным господам.
– Это он, – Йохан проговорил негромко, но его все услышали. – Тот… тогда… в Царицыне…
– Вы уверены? – нахмурился Ревин.
– Я уверен. Желаете, продемонстрирую?.. – юноша храбрился, но выглядел чрезвычайно бледным, выдавая крайнюю степень волнения.
– Не стоит, – Ревин подхватил факел, качнул в руке и расчетливо метнул в фигуру, так, что горящее смолье чиркнуло по одежде.
Ряса незнакомца занялась. Но тот не обращал на огонь никакого внимания. Все так же шел живым столбом пламени.
– Трепещите, сукины сыны, – возвысил голос старец, – перед посланцем Божим!.. – глаза его лучились неподдельным ликованием.
Пылающая фигура приблизилась к Мытарию вплотную, взмахнула рукавом, и голова старца покатилась по мостовой.
– Не приближаться! – предостерег Ревин.
– Что же ты за тварь?.. – Вортош выставил перед собой пулевик и вдавил курок.
Пули вышибали из горящей одежды снопы искр, но видимого вреда незнакомцу не причиняли. Наконец, сгоревшие лохмотья спали. Изумленным взорам предстала серая фигура, очертаниями напоминающая человека и заметно проглядывающаяся на свет. Некоторое время контуры сохранялись, потом принялись оплывать, сглаживаться, пока не превратились в бесформенную массу, заструившуюся по земле обратно к церкви, подобно облаку дыма.
Господа глядели существу вслед, не сходя с места и пребывая в некоторой оторопи. В таком состоянии их и застали ворвавшиеся на площадь драгуны.
– Евгений Александрович, – позвал Ливнев, – у вас есть какие-нибудь догадки относительно… гм…
– Догадок нет… – Ревин вздохнул. – Утешит ли это вас, но с чем мы имеем дело, я знаю совершенно точно. А также со всей определенностью могу сообщить, что ваш покорный слуга никто иной, как распоследний осел…
Вортош удивленно поднял брови:
– Не понимаю о чем речь, но в силу вашего авторитета, спорить не стану…
* * *
На кучера было жалко смотреть. Пятые сутки Евдокия заставляла колесить по округе, не больно-то принимая во внимание состояние дорог, да и вовсе их наличие. Возница уже не роптал, не бранился, не взывал к здравому смыслу, мол, таким манером коляска скоро рассыплется на ухабах или утонет в болоте. Лохматый, со всклокоченной бородой, он обреченно тянул вожжи, пробираясь от хутора к хутору неезжеными путями, больше похожими на звериные тропы. Савка выглядел не лучше, уже десяток раз пожалев, что навязался пассажиром. Как же! Евдокия засобиралась к родственникам. Не мог он усидеть дома, чтобы не свести знакомство с будущей, как-никак, родней.
Впервые Савка видел, чтобы в гости ехали по карте. Ну, заблудила ты, так спроси людей, где, дескать, проживает такой-то и такой-то. Язык, он же до Киева доведет, не даром ведь пословица. Нет! Евдокия упрямо прочесывала село за селом, хутор за хутором. Савка желал только одного, чтобы к вечеру выехали к какому жилью, а не ночевали, как сегодня, в лесу, будто цыгане. Комарам на потеху…
– Надо коней попоить, – подал голос возница. – Вон и речка вроде…
Выехали на берег. С одной стороны пологий, травянистый, с другой – встающий к небу кручей. Савка забрел по колено в воду и принялся с наслаждением плескаться, отфыркиваясь шумно, будто паровоз. Евдокия же приросла к месту, вперив прищур вдаль, за поворот, где над округой вздымались отлоги холмов, белые, видно от мела.
– Уфф! Уморила ты меня, Евдокия Егоровна! – пожаловался Савка. – Долго еще ехать нам?..
– Да уж, кажись, все… Приехали…
– Как приехали? Куда?
Евдокия не ответила. Подхватила юбки и, не разуваясь, пошла вброд. На середине ухнула по грудь, так что платье вздулось пузырем, но на другой берег выбралась.
– Иди-ка сюда, голубь мой! – позвала Савку, выкручивая мокрые юбки. – Дальше пешком погуляем, коляска утопнет здесь… Кучеру вели на этом месте ожидать!..
Савка благоразумно разделся до исподнего, одежку скрутил в узелок, проворчал недовольно:
– Никак погибели ты моей хочешь…
Мокрые, вывалянные в песке и трухе с прибрежных кустов двинулись они вверх по течению. Евдокия впереди, Савка следом, с трудом поспевая. Временами Савка спутницу свою не разумел совершенно. Но верил слепо. И привык не удивляться ничему. Знал, если попросит она в меду вываляться и перьях, да по городу в таком виде променад совершить, значит нужно так.
– Эвона! – Савка задрал голову. – Не лень же было кому-то…
На пологом склоне горы камни образовали диковинный орнамент, размерами приличный и видимый издалека. Какой-то чудак потратил уйму времени и сил, складывая узор. За меловым отлогом взорам открылась деревушка на берегу, окруженная с трех сторон близким лесом.
– Сюда нам что ль?..
– Похоже, сюда, – кивнула Евдокия.
– Эх! Там же гостинцы остались в коляске! – посетовал Савка. – Негоже с пустыми руками как-то… Может, я сбегаю?
– Это не горе! – успокоила Евдокия. – Идем!..
Деревню прошагали насквозь, ни у одного из домов не задерживаясь и неся на себе ворох удивленных взглядов селян, что это за чучелы, мол, к ним пожаловали, к кому?
Савка не выдержал, обратился с вопросом к первым встречным:
– Где Кулаковы-то живут у вас, добрые люди?
– Кулаковы?.. Нетути таких здесь… Заплутали вы никак..
Савка в ответ только рукой махнул. Все не наступит конец его мытарствам.
– Нет здесь Кулаковых, родичей твоих… Пойдем обратно, что ль?..
– С чего ты взял, что они Кулаковы? – Евдокия дернула плечом.
– А кто ж тогда?
– Я почем знаю? – отмахнулась Евдокия.
– Вот те раз, – пригорюнился Савка. – Как же мы их отыщем-то?..
За околицей стеной стоял лес. Деревушка кончилась.
– Отыщем, – Евдокия остановилась напротив крайней избы и неуверенно потянула калитку. – Хозяева! Есть кто дома?..
Скрипнула дверь. На порог вышел, опираясь на палку, дед. Прищурился на солнце.
Они стояли друг напротив друга, не говоря ни слова, старец и девушка. После обнялись как-то странно, соприкоснувшись лишь предплечьями. Перебросились парой фраз – слов Савка не разобрал, и обернулись к нему.
– Это мой… муж, – представила Савку Евдокия. И отчего-то смутилась.
Старец покивал, улыбнулся уголками рта. Но Савку обнял уже по-православному, троекратно.
– Я дедом буду супружнице твоей… Проходите в дом, сейчас на стол соберу. Устали, небось, с дороги…
– А как величать-то вас, дедушка? – спросил Савка.
– Ты зови меня Птахом, сынок…
* * *
Шестерик лошадей, конечно лучше четверика. Но на узких проселочных дорогах уж больно тяжел он в управлении, неповоротлив. Поэтому Ливнев предпочитал путешествовать четверкой. Сильные хорошо съезженные рысаки с опытным кучером еще дадут фору любой помпезной шестерке. Да еще с легкого хода каретами, они в особой службе тоже непростые. С крепким остовом, с усиленными осями, высоко задранные на рессорах, с колесами, заваренными в каучук, – на них по мостовой ехать будешь – тряски не ощутишь. Да что говорить, на экипажах такенских по мощеным дорогам не ездят – летают!
Три кареты одна за другой легко перемахнули холм и простучали по мостку через овражек, подняв после себя пыль. Две передних везли пассажиров. Арьергардная – багаж и разную мелочь, необходимую в долгой дороге. Там отыскались бы сменные колеса и упряжь, внушительный инструментарий, запас овса, ледник и походная плита. Таким манером путешествовать можно долго, и расстояния покрывать изрядные. Ливнев считал, что с него хватит и прочих хлопот, поэтому не желал к ним прибавлять еще и дорожные.
– …Конечно же, я должен был догадаться раньше, – Ревин укрыл курткой Айву.
Положив голову ему на колени, девушка спала рядом на сиденье, свернувшись калачиком. Дальняя дорога утомила ее.
– Простреленный пятью пулями балахон, таинственное исчезновение незнакомца в пустой комнате, загибал пальцы Ревин, – жуткие видения, о которых рассказывала Айва… Мы называем их Сыпь. Разумная форма жизни, состоящая из мельчайших, тоньше человеческого волоса песчинок, связанных невидимой… – Ревин пощелкал пальцами, подбирая слова, – силой… Полем, подобным магнитному. Этим существам ничего не стоит просочиться в сколь угодно малые отверстия, например, сквозь щели в полу. Они невосприимчивы к любым механическим воздействиям, вакууму, едким средам, зато сами могут разрушать достаточно твердые вещества. Поглощают энергию в широчайшем спектре, как солнечную, так и… – Ревин снова споткнулся, – другие ее виды… Сыпь имеет возможность воздействовать на нервные окончания живых организмов, обмениваясь таким способом информацией образного свойства. Именно так мы и общаемся с представителями их расы. Предполагается также, что при желании Сыпь может навязывать свою волю, вызывать галлюцинации и другие неприятные исходы, включая летальный.
– Каким способом можно уничтожить это… эту… мерзость… – спросил Вортош.
– Самый плохое в том, что при нынешнем уровне вашей науки и технологий, никаким… Теоретически, если на пару часов поместить Сыпь в стеклодувную печь… – Ревин задумался. – Однако, вряд ли такое осуществимо.
– А почему мы, собственно, так уверены в ее враждебных намерениях? – нахмурился Ливнев. – Может, мы чего-то не понимаем?..
– Увы, – Ревин покачал головой, – факты! Попытки посеять эпидемию, заставить людей собственноручно истреблять свое потомство. Вы спросите, зачем?.. Да это в чистом виде геноцид! Ей нужна эта планета… Но без нас…
– А вы можете дать этой твари понять, что у вас за спиной мощь всей человеческой цивилизации? И что содеянное возымеет далеко идущие последствия?
– Могу, – кивнул Ревин. – Но это ничего не изменит. Шаг сделан. Теперь Сыпь постарается не только стереть людей с лица земли, но и стереть все следы нашего с вами здесь пребывания. Допустим, чужак узнает, что на планете скаут. Что за этим последует? Попытка его уничтожить в первую очередь, как источник вероятной угрозы. Да и вас заодно… Сыпь неутомима. Ей не нужен сон. Период ее естественной жизни не ограничен биологическими рамками. Говоря грубо, Сыпь будет жить вечно… К тому же, она станет размножаться… И вот, в один прекрасный момент кто-то откроет Землю из космоса. Что он увидит? Планету, заселенную Сыпью… Вот и пожалуйте, – Ревин помолчал, – чего стоит ваш национальный патриотизм перед горстью песка?
– Знаете чего? – сердито зашипел Вортош. – Это вы во всем виноваты! Со своими цивилизациями и экспансиями. Притащили на хвосте!.. Мы тут жили тихо-мирно, никого не трогали… Нет, нате!…
Ревин вздохнул.
– Нельзя жить в мире и быть свободным от него. Это, между прочим, слова ваших мудрецов… Если вам проще, Вортош, представьте, что меня нет. Или я все наврал…
– Я так и знала, – пробормотала Айва в полудреме, – ты все выдумал. Небо – это хрустальный купол. И нет никаких планет…
Ревин снова вздохнул, погладил девушку по волосам. Ей было проще поверить в то, что он сказочный принц, чем пришелец из другого мира.
– Не хочу вас пугать, господа, но ситуация достаточно серьезная. Даже если целенаправленно бросить силы на создание оружия, способного противостоять Сыпи, то на это уйдут годы, десятилетия. За это время чужак сможет понатворить всякого… Я не знаю, как скоро Сыпь сможет репродуцировать, но в любом случае, прогнозы неутешительные… Еще мне не дает покоя вопрос, как, собственно, чужак здесь оказался?
– Вышел из камня, – буркнул Вортош, – так же, как и вы…
Ревин покачал головой.
– Нет. Сыпь – неорганическое существо, переброске не подвержено. Тут два варианта… Либо чужака доставил межзвездный корабль, либо… где-то поблизости открылись принимающие врата. И отворили их не люди…
