Евгений Акуленко
Ротмистр
Последние дни Ревин проводил одинаково: сидел у атамана Плеханова, задумчиво склонившись над столом. Перед Ревиным лежал лист бумаги с кропотливо перенесенным планом станицы, где каждый двор, каждый огород обозначался отдельным прямоугольником и имел свой номер, которому соответствовал список жильцов. По карте, от двора ко двору тянулись стрелки, показывающие ход распространения болезни. Немалых трудов стоило Ревину выстроить более-менее ясную картину из путаных показаний станичников. Добравшись к началу такой цепи, Ревин рассчитывал выяснить, как эпидемия попала в Ветлянку.
Кто-то грешил на вернувшихся с войны казаков, проходивших по неблагополучным областям Турции. Кто-то на малого суслика, широко промышляемого в этих краях. Ревину такие доводы казались малоубедительными. Коротая время в невольном плену карантина, он проводил собственное расследование.
Первый случай смерти от неизвестной болезни зафиксировал станичный фельдшер еще в конце сентября. Умер казак Агап Харитонов возрастом шестидесяти пяти лет. На войне он не был, суслика не ловил. В своем сбивчивом заключении фельдшер не упоминал ни полусловом нынешние симптомы чумы. Кашель, общее недомогание, боль в боку без кровохаркания. Лишь описание бубона под мышкой – характерного нарыва, позволяло положить сей летальный случай в основу большой пирамиды. В любом случае, порасспросить было уже не кого. Сам фельдшер скончался более двух месяцев назад.
Ревину удалось выяснить, что накануне в Ветлянку заезжал некий торговец с товарами из Малой Азии. И якобы торговец этот продал Агапу Харитонову тканый ковер. Ниточка была слабой, но Ревин все же решил за нее потянуть, распорядившись произвести касательно заезжего торговца дознание по окрестным поволжским селениям. Вспомнили оного субъекта во многих местах. Показания сводились примерно к одному: да, был. Проезжал из Астрахани в Царицын, долго нигде не задерживался, разговоров не вел. Ревину удалось составить словесный портрет купца: молодой человек среднего роста, субтильного телосложения. Из особых примет некоторые указывали раздвоенную нижнюю губу или поперечный шрам на нижней губе. Ревин разослал в полицейские префектуры предписание: установить личность торговца и произвести его задержание.
Ответ пришел неожиданно быстро. В Царицыне под означенные приметы подпадал некто Флавий Демьянов, нежданно-негаданно числившийся под надзором третьего отделения, как гражданин неблагонадежный и замеченный в посещении вольнодумных кружков. Найти Демьянова на данный момент не представлялось возможным, поскольку постоянных занятий тот не имел и проживал то у одних, то у других знакомых. Ревин незамедлительно отправил письмо Айве, находящейся в тех краях, где изложил ситуацию и попросил принять к розыску Демьянова все необходимые меры.
…Тупые ножи скребли полупустые тарелки. Коронное блюдо стола, гордость хозяйки «телятина аля рюш» никак не желала уступать. Вероятно потому, что приходилась ровесницей Наполеону и была сторгована на рынке со смертным боем за пять алтын. Но гости тоже подобрались не промах и слопали бы сейчас египетскую мумию, продавайся та в мясных рядах по сходной цене. Челюсти работали без устали, но без видимого эффекта, заставляя невольно задуматься, почему коров, собственно, нарекли жвачными животными. Будь эти самые гости понежнее, они, пожалуй бы, обошлись и единым кусочком бессмертной говядины, посвятив его прожевыванию всю рождественскую ночь, и размениваясь только на напитки, коих, впрочем, стояло целых два: водка и клюквенный морс, этой самой водкой разведенный, но нареченный вполне себе импозантно: вермутом. Еще на столе была представлена селедка с душком, вареная картошка, фаршированные перемерзлой щукой яйца, свиная, якобы, колбаса, купленная у калмыков, отродясь ничего кроме лошадей не державших, квашеная капуста и «салат из свежих овощей», состоящий из редьки, свеклы и постного масла.
– Сочная! – первым похвалил хозяйку поэт Скоробогатов, отправив престарелую буренку на растерзание желудку, способному переварить каленые гвозди.
– Неземной вкус! – подтвердил рабочий порта Матюковский, тоже поэт. И потянулся за графином, рассчитывая прибить непослушную говядину водкой.
– Кушайте салат, господа, – любезно отозвалась хозяйка, – его много.
Айва отчаянно пыталась сохранить на лице остатки улыбки, с тоской вспоминая свое прошлое рождество. Тогда Ливнев заказал «Метрополь» и, самолично погрузившись в хлопоты, организовал вечер по наивысшему разряду. Боже! Какие там подавали закуски, вина, пирожные! В центре зала бил фонтан, вместо воды заправленный французским игристым. А подле еще два размерами поменьше, один с горячим шоколадом, второй с расплавленным сыром – развлечение швейцарской кухни. Играл оркестр, были танцы, фейерверки, катание на санях…
Студент реального училища, сидевший до селе недвижно, как изваяние, внезапно вскочил и прокричал, так, что присутствующие вздрогнули:
– Стихи!..
Набрав воздуху в грудь, отбарабанил что-то рубленое, плохо рифмованное, и снова, ни на кого не глядя, сел.
Айва не поняла ни слова. И готова была побиться об заклад, что никто из присутствующих, включая самого чтеца, тоже. Впрочем, это никого не смущало. Хозяйка квартиры бросила на Айву многозначительный взгляд, как, мол, вам наше прогрессивное общество? Айва благосклонно кивнула.
Их знакомство с Зинаидой Шиккер длилось третий день, но уже успело, по словам самой мадам Шиккер, перерасти в крепкую дружбу. Айва подцепила Зинаиду в редакции «Царицынских ведомостей», куда та пописывала статейки под псевдонимом Лукерья Ионова. В свободное от литературной деятельности время, Зинаида устраивала на своей квартире сборища, которые господа из третьего жандармского отделения однозначно характеризовали как «вольнодумные». В сущности, Айве не было никакого дела ни до Зинаиды Шиккер, ни до ее неблагонадежных гостей, ни до самого третьего отделения. Ее интересовала лишь одна персоналия, некто Демьянов, по слухам частенько захаживающий в эту квартиру на огонек.
Конечно, можно было предоставить розыски господина с заячьей губой фискалам, а самой отправиться в гости к князю Карачунскому, где собиралась городская знать, включая, кстати, и Царицынского полицмейстера. Там вряд ли веселее, зато, по крайней мере, есть что покушать. Но найти Демьянова просил лично Ревин. И Айва достанет его из-под земли. Даже если для этого придется жевать корову с копытами и хвостом.
Айва выдавала себя за английскую журналистку издания «Лейбор юнион», приехавшую писать о русском рабочем движении. Поэтому ее желание «лицезреть полет свободной мысли простых тружеников» выглядело не только невинно, но и пришлось на благодатную почву. Зинаида, интригующе понизив голос, прозрачно намекнула, стремясь, видимо, подогреть к собственной персоне интерес, что иногда к ней на огонек заходят даже настоящие «революционэры». А гостей предупредила одеться поприличней, так как ожидается иностранная пресса.
Гости держались скованно, боясь урониться в грязь лицом, украдкой поглядывали на «иностранку» и употребляли из графинчиков. Последнее обстоятельство не могло не сказаться в конечном итоге на приливе мыслей, кои всенепременно требовалось озвучить самым решительным образом. Закипели ожесточенные споры о природе всего и просто споры безо всякой природы. Задребезжали стекла в серванте, большой оранжевый абажур закачался от ветра, производимого отчаянной жестикуляцией рук, под потолком собралось сизое удушливое облако дыма дешевых папирос. Первым не смог следить за полетом вольнодумной мысли студент, упал щекой на стол, скинув тарелку.
– За присутствующих здесь дам!.. – неожиданно отреагировал поэт Скоробогатов. – Стоя!..
В невольно образовавшейся паузе отчетливо тренькнул колокольчик. Стало слышно, как кто-то тарабанит в дверь.
– Это, наверное, соседи, – Зинаида поднялась, покачнувшись, запахнула шаль и поспешила открывать. – Такие сволочи, ей богу…
Но это оказались не соседи. С мороза, обивая шапками снег, ввалились двое. Первый интереса не представлял, а вот второй имел отчетливый шрам поперек нижней губы. Вновь прибывших усадили за стол, разговоры стихли. Зинаида суетилась вокруг, бросая на «английскую корреспондентку» многозначительные взгляды, дескать, вот, обещанный гвоздь программы.
Айва заметно оживилась, все-таки не зря высидела четыре часа в этом клоповнике:
– А что же вы нам не представите ваших гостей?
– А!.. Пардон!.. – спохватилась хозяйка. – Это мосье…
– Не надо имен! – перебил человек со шрамом. – Зовите меня просто… Демьян…
– А меня Аристарх! – хихикнул второй.
Демьянов отставил в сторону рюмку, придвинул граненый стакан, налил на две трети и залпом выпил. Потянулся, не закусывая, за портсигаром. Кто-то услужливо поднес спичку.
– Благодарю, – Демьян затянулся и выпустил дым носом. – Могу я узнать, с кем имею честь?..
– Это англичанка. Из газеты, – зачастила Зинаида. – Я тебе говорила…
– Рад, рад, – Демьянов покивал и вальяжно закинул ногу на ногу. – Что же привело вас, такую… милую особу, – Демьянов облизал девушку взглядом, – в наш медвежий угол?
– Вы, – призналась Айва.
– О!.. – Демьянов кокетливо опустил глаза. – Наша слава идет впереди нас, как говорили древние… Но в моей жизни нет ничего героического… Что же вам такое рассказать?..
– Расскажи-ка мне, сукин сын, чем ты в Ветлянке торговал…
Поэт Матюковский закашлялся, поэт Скоробогатов икнул. Демьянов ошалело выпучился, выронив изо рта горящую папиросу.
– Язык проглотил?.. Собирайся, со мной поедешь!.. Остальным сидеть, где сидели! – предостерегла Айва тоном, не предвещающим ничего хорошего. – А то здоровье покосится…
Демьянов стремглав, словно заяц, бросился к выходу, опрокинув стул. Выстрел настиг его в дверях. Демьянов взвыл, схватился за мягкое место и рухнул на колени.
– Еще желающие есть? – девушка повела дымящимся револьвером.
– А?.. – очнулся спавший за столом студент. Обвел присутствующих мутным взором и предупредил: – Стихи!..
– Похвально! – кивнула Айва. – Культура! Ее не скроешь! – и запустила блюдом в окно, рухнувшее громом осколков.
Этого сигнала ждали двое жандармов, встречавших рождество в соседней подворотне. На улице заверещали свистки, к подъезду рысцой затрусили городовые. Но их участие уже не требовалось. Задержанный былой прыти уже не выказывал и передвигаться мог разве что на четвереньках…
Родители наградили главу полицейского департамента города Царицына труднопроизносимым именем-отчеством: Феликс Юлианович. И еще более занятной фамилией: Видимо. Феликс Юлианович не терпел в свой адрес никакого коверкания, и многим подчиненным невладение языком стоило места.
Представлялся его превосходительство примерно так:
– Меня зовут Феликс Юлианович. Фамилия – Видимо.
И горе тому, кто по недомыслию или из-за невнимания рискнет уточнить:
– Э-э… Видимо что?..
Карьере такого субчика-голубчика случиться уже будет не суждено.
Выглядел царицынский полицмейстер плохо: руки его дрожали, голос сипел, лицо приобрело нездоровый синюшный оттенок. Но вряд ли виной тому послужил случай на квартире Зинаиды Шиккер, равно как и неумеренное служебное рвение. Скорее, причина крылась в обильных возлияниях накануне. Феликс Юлианович обнаруживал все признаки похмелья.
– Вы меня в гроб загоните, – стенал он, меряя шагами кабинет. – Палить в людей, как все равно, в куропаток… Про нас и так уже черт знает что пишут, дескать мы – российский Чикаго!.. Нам, знаете, дурной славы не доставало!.. Я себе живописую, как эти, с позволения сказать, «литераторы» разукрасят инцидент!..
– А никакого инцидента не было, – возразила Айва. – Имело место неподчинение властям и попытка к бегству…
– Уфф!.. – выдохнул Видимо и потянулся к графину с водой. – Откуда вы только свалились на мою голову…
В открытую попенять лихой петербуржской девице его превосходительство не смел – не его юрисдикция. Так, ограничивался недовольным брюзжанием в неопределенный адрес.
– По приказу министра внутренних дел Шмакова и по поручению генерал-губернатора графа Лорис-Мельникова, – напомнила Айва.
– А! – крякнул Видимо. – Это я знаю… Только министры, оне там, – Феликс Юлианович воздел очи к потолку. – А мы здесь… Да-с… – и поспешно перевел разговор с опасной темы: – Что с этим… Дьявол!.. С как его?.. Демьяновым… Флавием… Тьфу, ты!.. Прости господи!.. Назовут же!… Усольцев! – Видимо зазвонил в колокольчик.
Явился адъютант видом такой же помятый, как и его превосходительство. Щелкнул каблуками.
– Доложить! Что там по Флавиеву… Демьянову…
Адъютант раскрыл папку, полистал страницы и отрапортовал, преданно пожирая начальство глазами:
– По Флавиеву и Демьянову ничего нет!..
– Пошел вон.
– Слушаюсь! – адъютант щелкнул каблуками и строевым шагом удалился.
– Позвольте я введу вас в курс, – Айва поднялась и подошла к окну, облокотилась на подоконник. – Задержанный Демьянов помещен под охраной в лазарет. Минувшей ночью прооперирован на предмет извлечения пули из… тела…
– Ну, и что у нас против него? – перебил Видимо. – На кой он нам вообще сдался?.. Флавий этот, торгаш…
– А это не Флавий, – Айва потерла переносицу.
– Как?..
– Это его брат, Евлампий. Раздвоенная губа – родовая примета. Ею бог отметил обоих. Флавий умер два месяца назад от неизвестной болезни. То есть сразу же, как возвратился из своего коммерческого турне по Поволжью…
– Вы хотите сказать, что это он, – Видимо понизил голос, – привез… Вместе с товаром?..
Айва неопределенно дернула плечом.
– Гм… Но откуда?..
– Логично предположить, перекупил что-то у купцов. Если, конечно, он самолично не ткал ковров и не взращивал пряностей.
– Теперь уже не найти, – Видимо задумчиво пожевал губами. – Концы в воду… За два месяца тут кто только не перебывал. Город, знаете, большой… Беспокойный… Придется отпускать этого Демьянова… С глубочайшими извинениями… Денег ему что ли дать… Черт…
Айва покачала головой.
– Советую не спешить!.. Со дня на день в Царицын прибудет чиновник особых поручений Ревин. Полагаю, он пожелает побеседовать с господином Демьяновым…
Но Ревину уже не суждено было составить диалог с обладателем заячьей губы. Как, впрочем, и никому из живущих в подлунном мире. На следующее утро, проспав в гостиничном номере остаток дня и ночь, Айва узнала престранное известие: Евлампий Демьянов скончался.
Жандарм, стоявший на посту, клялся и божился, что в охраняемую им палату никто не входил. Больной вел себя тихо, не шумел, на помощь не звал. Труп по утру обнаружила медсестра.
Врач бормотал что-то маловразумительное. Дескать, так бывает. На фоне кажущихся улучшений организм не выдерживает и дает неожиданный сбой. Айва повидала смертей. И ран различных, и огнестрельных, и рубленых. У Демьянова пуля застряла в мягкой ткани, не задев кость. От этого не умирают.
Сказать по правде, Айва даже обрадовалась неожиданному обстоятельству. Господа, читавшие лекции по сыскному делу, учили не верить в совпадения. Странная смерть косвенно указывала на то, что ковырнула Айва в нужном месте. Ну, жил бы себе Евлампий Демьянов дальше. Спроса с него никакого. Даже если он что и знал, все равно бы не выболтал. А смертью своей оказал невольную услугу, будто сбросил сигнальный флажок. Кто-то заметал следы. При чем так рьяно, что оставлял за собой вспаханную борозду.
Айва настояла, чтобы вскрытие производил судебный медик, и пожелала присутствовать в прозекторской лично. Патологоанатом пожал плечами, приготовил на всякий случай пузырек с нашатырным спиртом и приступил к процедуре, изредка поглядывая на барышню. Айва выказывала полнейшее равнодушие и к запаху, и к виду крови, и к манипуляциям, кои многие сочли бы весьма малоаппетитными.
– Асфиксия, – изрек, наконец, доктор.
– Вы уверены?
– Да. Покойного задушили. Судя по отсутствию внешних повреждений, подушкой или чем-то в этом роде.
Заключение не явилось для Айвы новостью, чего-то подобного она ожидала. Девушка незамедлительно распорядилась заключить под арест врача, который лечил Демьянова, и жандарма, дежурившего в злополучную ночь. Но побеседовать с ними не успела.
По приезде в Царицын к Айве приставили двоих господ, работающих дознавателями в полицейской префектуре, из себя средних лет, неприметной внешности и с цепкими взглядами. Вначале, девушка отнеслась к их присутствию без должного энтузиазма, но впоследствии изменила свою точку зрения. Господа знали город, безропотно исполняли мелкие поручения, невзирая на возраст опекаемой ими особы, подспудно играли роль сопровождающих и охраны. В том, что случилось впоследствии, Айва винила исключительно себя. Она слишком расслабилась, доверилась незнакомым, в общем-то, людям.
Все произошло настолько неожиданно и быстро, что Айва не успела ни закричать, ни воспротивиться. Подгадав момент, сопровождающие господа набросили ей на голову мешок, сноровисто связали по рукам и ногам и погрузили в карету. Не сковывая себя любезностями, со всем тщанием обыскали, позаимствовав револьвер из нагрудной кобуры и маленький однозарядный браунинг, носимый на лодыжке.
– …Дозвольте, я ей удавочку… Две минутки – и готово…
Айва узнала говорившего – тот самый жандарм, что охранял больничную палату.
– А после что?
– А после головой в прорубь и ищи свищи… К лету в Каспийское море вынесет. Если раньше рыбы не съедят… Тю… Впервой что ли?..
Второй голос также был Айве знаком.
– А хватятся, скажем что?.. Или их тоже… В прорубь?..
– Снимите мешок! – потребовала девушка.
– Ага, сейчас!.. Так полежи, голуба!..
– Снимите! – повторила Айва. – Я все равно вас узнала, Феликс Юлианович!..
– Гм… Сними, – поколебавшись, приказал Видимо.
– И тебя, мерзавец, узнала!.. Это ведь ты задушил Демьянова!..
– Я задушил, я, – признался жандарм. – Стало легче?..
Айва мотнула головой, откидывая со лба растрепавшиеся пряди. Огляделась. Так и есть. В карете собственной персоной его превосходительство в медвежьей шубе и давешний жандарм при форменном обмундировании и портупее. Еще кто-то прохаживается снаружи, двое или трое. В краешек окошка виднеется чья-то усадьба, заборы. Темнеет. Место незнакомое.
– Очень обидно, что приходится в таких обстоятельствах с вами общаться, – вздохнул Видимо, – но вы нам другого выбора не оставили…
– Зачем вам это нужно? – спросила Айва. – У вас должность, звание, карьера… Какие вами движут мотивы, чтобы однажды в одночасье лишиться всего?..
– Мотивы? – недобро усмехнулся Видимо. – Есть мотивы…
Но Айва разглядела мимолетную тень, пробежавшую по лицу полицмейстера.
– Слышишь, душитель, – девушка обратилась к жандарму, – поди-ка прогуляйся!..
Тот опешил, замахнулся было ударить, но передумал.
– Ну, сходи, подыши, – кивнул на дверь Видимо. – Разговор у нас…
Жандарм многозначительно цыкнул зубом и нехотя выкатился.
– Я не знаю, что общего у вас с этими висельниками… Вы неглупый человек и должны понимать, что за люди за мной стоят. И что начнется в городе в случае моей пропажи…
Феликс Юлианович задумчиво покусывал губу, не перебивал.
– Я обещаю, что похлопочу о вашей судьбе, – продолжила Айва. – У вас ведь семья, подумайте…
– По-вашему, мне все одно, головой в петлю, – усмехнулся Видимо. – Что так, что эдак, выбор небогатый … Только не спешу я, сударыня, вот ведь в чем дело! – он извлек из кармана шубы маленький браунинг, повертел в пальцах: – Занятная вещица, да-с… К приезду ваших о-очень важных коллег мы подготовим все надлежащим образом. И ваша кончина будет выглядеть, как стечение роковых обстоятельств. Вы, скажем, угодили под поезд… Или вас вынули с пробитой головой из разбившейся кареты, потому как лошади взбесились и понесли… Такое бывает!.. Вы бы сами что предпочли?..
– Я бы предпочла тебе пулю всадить, сволочь!..
Видимо перестал улыбаться.
– Все произошедшее в мельчайших подробностях зафиксировано в моих письмах. За вас возьмутся так, что из ушей мозги полезут!.. – оскалилась Айва. – Вы не представляете!..
– Дура! – не выдержал Феликс Юлианович. – Девчонка! Что ты себе вообразила?.. Вот твои письма! Вот!.. – Видимо достал из-за пазухи ворох смятых листков. – Ах, какие волнительные приписки! Прямо Евгений Онегин, роман в стихах!..
Айва побелела. Выдавая крайнюю степень бешенства, задергала левым веком. Девушка понизила голос до шепота, чтобы не сорваться в крик:
– Послушайте, что я вам скажу, Видимо. Послушайте, и запомните хорошенько. Вы совершили две ошибки. Первую, когда убрали Демьянова. Его бы и в голову не пришло никому разматывать. Так, помурыжили бы и забыли… Вторую, когда перехватили мои донесения. Теперь обеспокоенный моим долгим молчанием Ревин, примчится в Царицын. А он далеко не Онегин… Скорее, наоборот… Уверяю… Вы болван, Видимо! Такие комбинации не для вас! Вам служить не полицмейстером, а околоточным надзирателем!.. Так не совершайте третью ошибку… Сохраните себе жизнь…
Боли Айва не почувствовала. Только дернулась голова от удара и потекла кровь из разбитой губы.
– Скоро все изменится… Все станет другим, – Видимо наклонился и зашептал в самое ухо. – Я уже не молод. Да, далеко не молод!.. А так хочется пожить!.. Эх!.. По-настоящему!.. Чтобы все вот здесь! – Феликс Юлианович сжал кулачище. – Я не стану тебя сейчас… Сама все увидишь… И решишь, что тебе дороже… Эй, ребята! Отнесите-ка в дом ее!..
– Флавий-то знал, что чуму развозит по Поволжью?..
Видимо помолчал, раздумывая, отвечать или нет. Пожал плечами:
– Знал… А не знал, так догадывался…
Усадьба пустовала. Это бросалось в глаза сразу. В выстуженном, давно не топленном доме царил кавардак, повсюду лежал слой пыли и витал ни с чем не сравнимый запах нежилых помещений.
Айву поместили в абсолютно голую комнату. Единственными предметами меблировки там оказался соломенный тюфяк в одном углу и понятного предназначения ведро с крышкой в другом. Комната некогда была проходной и окон не имела. Зато имела целых две двери. Две запертых двери. Девушку великодушно освободили от веревок, одев, правда, перед этим наручники. И оставили в одиночестве в полной темноте. Айва пробовала стучать, сама толком не понимая зачем. Тяжелые дверные створки, прихваченные снаружи на засов, ей не выбить. Вынудить охранника открыть и попытаться бежать, понадеявшись на джиу-джитсу, – тоже событие маловероятное, тем более что никто на ее стук не реагировал. Так, выместить злость разве что, да согреться.
Сломав оба каблука, девушка опустилась на пол без сил, обхватила руками колени, и заплакала.
Сколько ей пришлось провести взаперти, Айва сказать не могла, скорее, сутки или более. Когда лязгнул засов, и дверь со скрипом отворилась, на улице снова было темно. Айва щурилась от света обычной керосиновой лампы так, будто в глаза ей било солнце. Девушку подхватили под руки и потащили в другое помещение.
Когда-то прежние хозяева устраивали здесь балы, и местами сохранившийся паркет, наверное, еще помнил легкие шаги вальсирующих пар. Теперь высокие полукруглые окна забраны пыльными гардинами. Вместо мазурки под потолком мечется пустынное эхо, а пылавший некогда камин застыл черным зевом.
Дальние углы залы утопали во мраке, лишь небольшой пятачок пространства освещался лампами. Вокруг него, будто перед своеобразной сценой, сидели люди. Только расположились они как-то странно, к свету спиной. Айву тоже усадили на продавленный стул, пристегнули к спинке наручниками. Лиц присутствующих было не разобрать. Девушка попробовала вертеться, но получила чувствительный тычок. Тычки же следовали за любую попытку открыть рот. В полном молчании тянулись часы ожидания. Никто не болтал, не храпел, не шушукался. Разве изредка поерзывал нервно на выпирающей пружине и затихал, вздыхая. Дурная пьеса затягивалась, у Айвы затекли руки и шея. Девушка намеревалась уже было устроить истерику, как привыкший к темноте глаз уловил смутные очертания фигуры. Вначале Айва подумала, что ей почудилось, что от долгого сидения воображение играет с ней злую шутку, но нет, на самой границе света и тени действительно стоял некто в длинном балахоне с капюшоном, закрывающем лицо. Фигура возникла неслышно, будто соткалась из воздуха. Вот незнакомец шевельнулся и шагнул. Хотя, нет. Не шагнул, выплыл на свет, как бестелесное облако.
Айва хотела закричать, но крик застрял у нее в горле, колени предательски ослабли, похолодели пальцы рук. Она позабыла в одночасье все, чему ее учили. Отчаянные попытки обуздать страх раз за разом терпели фиаско. Ужас, животный всепожирающий ужас пронизывал естество, заставляя желать одного: бежать, ползти прочь. Незнакомец остановился напротив, долго изучал девушку и не то проскрипел, не то просипел безо всяких интонаций:
– Кто. Это.
Голос его был престранным, звенел металлом и в то же время шелестел слюдяными полосками на ветру. Айве никогда не доводилось слышать такого голоса, но она точно знала, люди так не говорят.
– Она нам нужна, – севшим голосом ответил Видимо откуда-то из-за спины.
Айва-то гадала, что же может толкнуть на такое богомерзкое деяние, как злонамеренное распространение заразы? Что за выгоду искал Демьянов, отправляясь едва ли на верную смерть? И от чего генерал Видимо, не последний человек, если угодно, полицейский царек местного значения, пустился во все тяжкие?.. Ответ стоял перед ней…
Мгновенная боль пронизала тело девушки. Заболело все разом, кости, кожа, глаза, даже волосы. Айве показалось, что из рукава незнакомца к ее шее тянутся тонкие нити. Таких страданий, такой беззащитности Айве не доводилось испытывать никогда. Ей мерещилось, будто она гитара, с натянутыми вместо струн нервами, будто невидимая рука перебирает их, и каждое прикосновение отдается в ее теле адским звоном.
– Моя. Ты, – прошелестел незнакомец.
Холодные пальцы взяли какой-то сложный аккорд, и Айва выгнулась дугой.
– Всюду. Спасенья. Нет.
Девушку крутили судороги.
– Найду, – пообещал голос.
Струны натянулись до предела, постреливая. Еще чуть-чуть, еще малейшее усилие и они лопнут.
– Выбор.
Айва что-то хотела сказать, но только беззвучно открывала рот. Она готова была сделать что угодно, лишь бы только пытка прекратилась.
– Награда, – выдохнул незнакомец.
Боль отступила. И девушка провалилась в пучину блаженства. Она падала и взлетала одновременно, не чувствуя тела, не видя ничего вокруг. Перед глазами плескалось небесное молоко, звон хрустальных колокольчиков нес ее, словно течение быстрой реки… Вот разлетелся один, разбился другой, взорвался стеклянными брызгами третий… Наваждение отступило. Айва снова ощущала затекшую шею и неудобный стул… Револьвер треснул четвертый раз, пятый…
Незнакомец пятился. В балахоне его образовались черные прорехи дыр.
В залу вбегали солдаты, вооруженные винтовками. Молоденький офицер приказал срывающимся от волнения голосом:
– Всем оставаться на местах!..
– Я генерал-майор Видимо! – поднялся с места полицмейстер. – По какому праву?.. Приказываю!..
Но его никто не слушал. Загрохотали выстрелы, хлесткие винтовочные и сухие револьверные: господа сектанты отстреливались. Помещение заволокло дымом. Кто-то в отчаянии бросился в окно, проломив раму. Послышалась пальба с улицы. Дом, судя по всему, оцепили. Стало светлее: шальные пули расколотили лампы, по полу разливался горящий керосин.
Айва не реагировала на происходящее. Все ее внимание оставалось прикованным к незнакомцу в бесформенном одеянии. Тот все так же неспешно удалялся, пока не скрылся в неприметном дверном проеме.
Кто-то мягко опрокинул на спину вместе со стулом, заслонил собой.
– Цела?.. Потерпи, сейчас…
Айва узнала Ревина по запаху, по стремительным движениям, позавидовать которым могли хоть тигр, хоть рысь. Отчаявшись совладать с наручниками, тот просто выломал спинку, прижал девушку к себе. Рядом присел на корточки Йохан, тронул Ревина за плечо и кивнул на утопающую в темноте дверь.
Судя по всему, Йохану не очень хотелось идти туда в одиночку. Да и просто идти не очень хотелось.
– Нет! – девушка вцепилась Ревину в рукав. – Не надо!..
Тот поглядел на Йохана, спавшего с лица, на Айву, которую била крупная дрожь.
– Что там?..
Йохан покачал головой:
– Не знаю… Но пять пуль он в себе утащил…
– Не ходи!.. Не ходи!.. – исступленно твердила Айва и смотрела умоляющим взглядом.
Стрельба стихла. Солдаты выносили убитых и раненых. В упавшей тишине стало слышно, как разгорается, потрескивая, дерево. Дом охватывал пожар.
– Ваше высокоблагородие! – позвал молоденький офицер. – Нужно выбираться! Сгорим!..
– Уводите девушку! – велел Ревин. – Отвечаете головой!..
Очертя голову, бросаться в темноту, он не стал. Из уважения к тому, что так напугало и Айву, не страшащуюся ни Бога, ни черта, и хладнокровного, как мороженая рыба Йохана.
– Надо бы фонарь, – пробормотал юноша.
Фонари в карете имелись, но пока за ними сбегаешь, займется крыша, и станет светло и так. Ревин оторвал кусок уцелевшей гардины, намотал на обломок стула, повозил по керосину, пылающему синим.
– Вы верите в Бога, Йохан?
– Верю, – юноша покрутил револьвер.
– Тогда с Богом!..
Ревин с факелом наперевес ринулся в темный проем, готовясь ко встрече с пуленепробиваемым господином… И замер в дверях.
Следом протиснулся Йохан. Преследовать было некого и некуда. Поперек квадратной комнатенки едва ли мог вытянуться в рост человек. Ни окон, ни дверей. Не комната – кладовка. У дальней стены пустой шкаф с распахнутыми настежь дверцами, более никаких предметов. Господа внимательнейшим образом осмотрели помещение на предмет скрытых тайников или люков, ведущих в подпол или на чердак, но ничего похожего не отыскали. Прятаться здесь решительным образом было негде.
Ревин подобрал с пола какую-то тряпицу, растянул на свет. Пламя высветило пять дыр, весьма напоминающих собой пулевые отверстия.
– Гм, – покашлял Ревин. – Хорошо легли… Кучно…
Тряся колокольцами, прикатили пожарные бочки. Подгадали как раз к моменту, когда над большим залом провалилась крыша. Расчеты поглядели на ревущую стену пламени и тушить не стали. Смысл? Когда даже близко не подойти. С любопытством сгрудились вокруг мертвых, лежащих вдоль забора.
– Разойдись! Разойдись! – занервничал пехотный офицер. – Нечего тут!..
Из солдат погибло двое. Немногих ранили. Их перевязывали здесь же, при свете огня. Господ из усадьбы насчитали числом до семи. Которых застрелили, один сам пустил пулю в лоб. Выжил только генерал Видимо. Хотя, правильнее было сказать: не умер. Застрял на полпути.
Йохан склонился над полицмейстером, пощупал пульс:
– Два сквозных в грудь. Пробито легкое. До госпиталя не довезем.
Видимо дышал натужно, то и дело открывал рот, выталкивая кровавую пену. Время его на этом свете истекало.
