Евгений Николаевич Бузни
Зивелеос. Книга первая
Не суди, да не судим будешь
Таня не снимала часы даже, когда легла спать. И так показалось ей, что она всю ночь продолжала летать с Зивелеосом. Они проносились среди звёзд, трогали луну руками, останавливались и ходили по млечному пути. Ночной полёт не кончился, даже когда на ухо кто-то ласково сказал:
– Таня, крошка, вставай. Пора, детонька.
Так могла говорить только бабушка, и, значит, не прекращающаяся ночь с прекрасными бусинками звёзд на небе снились, но Таня никак не могла в это поверить, так как она точно знала, что всё это было на самом деле.
Но бабушка настойчиво повторила свою просьбу:
– Кисонька, вставай же. Что это с тобой сегодня? Никак не разбужу.
И кисонька, крошка, детонька, наконец, открыла глаза, и счастливое состояние души от нескончаемого полёта сменилось неожиданно страхом от того, что предстояло ей через несколько часов. Ведь кроме подруг и любимых преподавателей на суде обязательно будут те самые парни, которые хотели сделать с нею самое ужасное. Они могли убить её. Как она будет смотреть на них? Они же всё врут, а хватит ли у неё сил не расплакаться? Сможет ли она убедить судей в своей невиновности? Но всё ведь так очевидно. Конечно, судьи должны понять.
Таня посмотрела на подаренные часы. Может, они помогут ей быть спокойной?
Зал, точнее комната, в которой должно было состояться судебное заседание, находилась на пятом этаже серого невзрачного на вид здания. И лестничные пролёты в нём были старые, обшарпанные. Лифт работал, но имел вид не лучше лестниц. Да и комната, в которой уже собрались друзья и недруги, не представляла из себя того, что, казалось, должно было быть воплощением строгости, опрятности и какой-то, возможно, роскоши из уважения перед Законом с большой буквы. Напротив, всё выглядело до удивления будничным, как в сельской хате, куда собрались покалякать сельчане по поводу того, что бабка Агрипина уронила в колодезь Варькино ведёрко, когда доставала себе воду, а та плюнула со злости в Агрипину, да попала в ведро односельчанки, которая не сдержалась и выплеснула воду на обидчицу, и вот, что теперь делать, кого в чём винить, собрались бабы и деды.
Четверо молодцев, которые совсем не похожи были на таковых, когда улеглись на асфальте, разбросанные Зивелеосом, теперь сидели несколько особняком, но все улыбались чему-то, и чувствовали себя бодро, хотя у одного шею охватил коричневатого цвета бандаж, под которым скрывался, очевидно, гипс, а другой при ходьбе поддерживал себя костылями.
На небольшом деревянном возвышении типа сцены стоял несколько удлинённый стол с гербом на передней стенке, за ним три стула. Поодаль, ближе к краю сцены, возвышался небольшой столик для секретаря, которой была молодая девушка лет двадцати пяти в длинной тёмной юбке и застёгнутой на все пуговицы тоже тёмного цвета кофточке с белым отложным воротничком. Она вошла первой и попросила присутствующих встать. С этого и началось уважение в суде.
Судья тоже была женщина. Полная, ей была к лицу чёрная мантия, которая скрадывала полноту. А заседателями были несколько худоватые мужчина и женщина, почти не отличавшиеся друг от друга постными выражениями лиц.
С самого начала заседания стало ясно, что судья не собирается разводить антимонии, имея в виду закончить всё быстрым рутинным образом. Проговорив будничным голосом необходимые начальные формальности, судья предоставила слово истице.
Поразившись будничности начала, Таня, как полагалось, назвала себя и на просьбу судьи изложить кратко суть претензий к ответчикам действительно в нескольких словах заявила, что её пытались изнасиловать, затащив в машину и сорвав одежду.
– Сколько было насильников? – поинтересовалась судья.
– Четверо, не чувствуя подвоха, – ответила Таня.
– Что же, все четверо держали вас в машине и раздевали?
– Нет, – растерялась девушка. – Двое держали и пытались раздеть.
– Так, пытались или раздели? Вы пишете в заявлении, что раздели.
– Раздели, но не сразу. Я сопротивлялась.
– Но двое других вас не трогали, ведь так? Они сидели впереди?
– Да, конечно, – ещё больше растерялась Таня.
– Стало быть, пытались, как вы заявляете, вас изнасиловать только двое. А вы пишете о четверых.
Судья строго смотрела на истицу, которая, отвечая совершенно растерянным голосом, превращалась будто бы в ответчицу и чуть ли не в подсудимую.
Но Иволгина всё же пыталась бороться.
– Я написала о четверых, потому что третий помогал запихивать меня в машину, а четвёртый повёл эту машину, хотя я сопротивлялась, и он видел это. А раз видел и не мешал, то, значит, тоже соучастник…
– Иволгина, – резко оборвала её судья. – Вы ещё молоды, чтобы судить кого-то и определять степень виновности. Это и не ваша обязанность. Пока что должность судьи возложена на меня. И вообще, не судите других, да не судимы будете сами. Теперь послушаем, что скажут ответчики.
Первым поднялся для ответа парень с повреждённой шеей. Вид его определённо вызвал сочувствие у троицы за столом. Все трое ободряюще кивнули ему головой.
– Уважаемый судья, уважаемые заседатели, – начал парень помпезно после представления себя. – Я очень сожалею о том, что рядовое событие, которое в жизни называется любовное похождение молодых людей, и столь же обычное для наших дней явление, как платное предложение уличной женщины себя в качестве товара, вынудило тратить ваше время на такие пустяки по той лишь причине, что кому-то хочется обелить себя в лице уважаемой общественности.
Таня, услыхав слова её насильника, внезапно побелела от ужаса. Ей и в голову не могло прийти, что бандиты, иначе она не в состоянии была назвать этих людей, осмелятся так перевернуть всё в суде, а парень продолжал тем же спокойным помпезным тоном:
– Я прошу извинить меня, высокий суд, но мы с друзьями любим хорошеньких молодых женщин. Сегодня в средствах массовой информации ведутся споры по поводу того, нужно ли легализовать проституцию. Я думаю, что пример с нами является доказательством того, что это просто необходимо. Если бы у нас были официальные публичные дома, то и мы не искали бы себе подруг на ночь на улице, и эта же, извините, истица тоже не стояла бы на Калининском проспекте, а пошла бы в этот дом, где официально получила бы зарплату, а мы бы официально развлеклись, доставив друг другу удовольствие.
Таня закрыла лицо руками. Услышанное было выше её сил. Она плакала, едва сдерживая громкие рыдания.
И тогда вмешалась судья:
– Садитесь ответчик, – сказала она. – Вы начинаете ударяться в философию. Это сегодня не предмет обсуждения. Думаю, что ваши друзья по любви могут сказать сегодня то же самое. Я предлагаю вот что. Учитывая бездоказательность заявления истицы, у неё ведь нет ни одного свидетеля, который бы подтвердил факт именно насилия, мне кажется самым правильным в данной ситуации пойти сторонам на примирение и на том закрыть дело.
В комнате поднялся шум возмущения, но судья стукнула по столу кулаком закричав:
– Спокойно! Будете шуметь, прикажу очистить зал. Это суд, а не базар!
– Как же так? – спросила Татьяна, поднимая заплаканное лицо. – Но это же неправда. Как же я могу мириться с ними, когда они меня насиловали и силой посадили в машину.
– А кто это может подтвердить, дорогая моя? – ласковым материнским голосом заговорила судья. – Поймите, вы одна, а их четверо. Вы утверждаете одно, а они другое. Кто же вам поверит, если у вас некому защитить.
Звон разбившегося стекла заставил всех повернуть головы к окну.
В кабинет майора службы безопасности Скорикова вошёл встревоженный офицер связи.
– Товарищ майор, доложил он, – вчера поздно вечером в квартире Иволгиной был какой-то мужчина, но я не понял, кто. Я принёс вам запись. Может, вы поймёте?
Майор Скориков не стал терять времени на расспросы. Поставив ленту и нажав кнопку воспроизведения, он сосредоточенно настроил слух на голоса в комнате.
Сначала он ничего не мог понять. Иволгина разговаривала с подругами, затем вышла их провожать. Вернувшись, стала разговаривать с мужчиной, который по всей вероятности вошёл с нею вместе, но тогда почему она в комнате говорит ему «Здравствуйте. Ну, наконец-то вы здесь»? Прокрутили начало снова. Голос мужчины был странным.
– Какой-то не совсем человеческий, – заметил офицер связи.
– Да нет, – усомнился Скориков, – просто наши микрофоны искажают, да и магнитофон. Надо высокие частоты подрезать, или, наоборот, низкие.
Они продолжили слушание.
– Стоп! – скомандовал майор. – Повтори.
Из магнитофона опять донеслось: «Я запру дверь, чтобы сюда никто не вошёл. Я специально не закрывала балкон».
– Смотри ты, – пробормотал Скориков, – заперла дверь. Это понятно. Кому нужно, чтобы застали с любовником в ответственный момент? Но причём ту балкон? Так, давай дальше!
Офицер нажал кнопку. После предложения Тани сесть магнитофон помолчал.
– Что такое? – удивился майор.
– Может, целуются? – предположил офицер связи.
– Возможно.
Затем прозвучало «Ма-ма».
– Откуда там ребёнок? – опять удивлённо спросил майор.
– Вот и я не понял, – ответил связист. – Не принёс ли он ей ребёнка?
– Чёрт знает что! Стоп! – опять скомандовал Скориков. – Она просит его раздеться, чтобы не парился. Повтори ещё раз.
Оба слушают снова этот кусок.
– Да-а, – протянул Скориков, – и говорит с ним на «вы». Либо только познакомились, либо он стар для неё. А чей ребёнок? Шарада какая-то. Ну, давай дальше.
И тут же снова раздалось «Стоп! Повтори!» Теперь майора удивил ответ мужчины на предложение раздеться «Не имею права».
«Отвечает, как военный», – подумал Скориков. И вдруг его осенила мысль.
– Слушай, а не милиционер ли этот мужик? Он при исполнении, а потому в форме и не может раздеться. Торопится уйти и потому отказывается от кофе. Но девушку знает и называет Танюшей. Ну да, они знакомы. Она же молода, а этот участковый, скорее всего, подкатывается к ней. Но с ребёнком неясность пока. Крути дальше.
И снова звучит:
– Стоп! Крути снова… Что за чёрт? Почему она называет его мистером икс? А он и не спорит. Что значит «Придут другие времена, а пока будем знакомы так, как есть»?
– Вот и я не понял, – поддакнул офицер связи.
– Ну, давай порассуждаем. Может, они разыгрывают спектакль? Не фокусы ли это чёртова Самолётова? Он же такой выдумщик. А она тоже к сцене привязана. Правда, певица. Ну да, есть же опера про этого мистера икса. Помнишь, фильм был даже. Там поётся «Всегда быть в маске судьба моя». По-моему Георг Отс исполнял. Что-то у меня такое впечатление, что Самолётов опять нашёл наши жучки и они поют для нас специально. Как думаешь?
– Товарищ майор, давайте до конца дослушаем. Тут есть нюансы.
– Да, конечно. Давай.
Следующий кусок майор слушал, не прерывая.
«– Таня, я слышал, вы говорили с девочками о суде. Разве намечена дата?
– Намечена. Суд должен состояться завтра. Они очень спешат. Думаю, у меня с моим заявлением ничего не получится. Слишком большие люди стоят за этими негодяями.
– Конечно, но вы не сдавайтесь. Там ведь будут ваши друзья?
– Ну, а как же?
– Знаете что, вы не хотите выйти на балкон? Мне действительно несколько жарко».
Магнитофон замолчал. Майор вопросительно посмотрел на офицера связи.
– Дальше ничего нет, товарищ майор. Я имею в виду, что ничего не говорят. Балкон у нас не прослушивается.
– Но они же вернулись когда-то?
– Вот не слышно этого. Что-то скоро стукнет. Потом с пол часа мёртвая тишина. Затем снова какой-то стук, словно кто вошёл, стук каблуков, звук отпираемой двери, опять каблуки, очевидно, она возвратилась из ванной и шелест одеяла. Короче, она легла спать.
– Вдвоём?
– Это непонятно.
– Плёнка не кончилась у тебя?
– Да нет, утром бабушка её будила и по разговору не видно, что кто-то ещё есть в постели.
Майор почесал в затылке.
– Погоди-ка! – закричал он возбуждённо. – Крутани ещё раз концовку.
Офицер связи включил со слов «Таня, я слышал, вы говорили с девочками о суде…»
– Стоп! – в этот раз тихо приказал Майор. – Ещё раз.
Он слушал третий раз с широко раскрытыми глазами, сжимая в возбуждении кулаки.
– Мы дураки, – сказал он, наконец. – Этот человек уже был в комнате и слышал разговор Иволгиной с подругами. Но они его не видели, раз она потом с ним поздоровалась. Но она и не удивилась его появлению. Она его ждала. Возможно, он был и не в комнате, а на балконе. Но у неё, между прочим, тринадцатый этаж. Это, если не ошибаюсь, чуть ли не середина дома по высоте. Так что ни с крыши, ни с земли туда снаружи не заберёшься, если только не летаешь. А не тот ли это был у неё, кого мы и ждали? Вот что я думаю.
С этими словами майор Скориков схватил магнитофонную плёнку и помчался докладывать генералу. Через несколько минут он доказал руководству, что Иволгину вчера навестил сам Зивелеос, и что тот не случайно интересовался судом девушки. Зивелеос, по мнению Скорикова, собирается посетить здание суда. Операция по захвату Зивелеоса немедленно началась.
Вместе с осколками стекла в комнату влетел Зивелеос. Он пролетел по комнате, сделав круг и, приняв вертикальное положение, опустился рядом с Таней со словами, грохотом оглушившими присутствующих:
– Я, Зивелеос, готов подтвердить, как свидетель, то, что Иволгину насильно усадили в автомобиль эти два человека. Вы почему-то забыли обо мне, но я здесь.
В помещении воцарилась тишина. Четверо парней с испугом смотрели на своего обидчика. Им сразу стало ясно, что ничего хорошего это им не сулит. Смертельный страх обуял парней.
Судья была женщиной и, как всякая женщина, была подвержена эмоциям и не легко воспринимала неожиданности, поэтому первые мгновения тоже молчала.
Зивелеос повернулся лицом к парням, инстинктивно отшатнувшихся и пересевших от него подальше.
– Вам никуда не уйти от меня, гады. Признавайтесь немедленно, как было дело, или я серьёзно задумаюсь о вашем существовании на этой земле. Говори ты, толстый! Это ведь ты самый речистый сегодня.
У Зивелеоса в руках появилась чёрная трубка. О ней раструбили давно все газеты, и потому объяснять её назначение сегодня не было необходимости. Парень с бандажом на шее вскочил со стула и запричитал, глядя на Зивелеоса и его руку.
– Да, извините. Я признаюсь, мы сами преследовали эту девушку. Нам она понравилась, и мы хотели её пригласить в ресторан, а она отказалась и стала убегать. Тогда мы догнали её на машине и решили проучить за отказ. Вот и всё.
Дело в заседании начинало принимать другой оборот. Судья оказалась в чрезвычайно тяжёлой ситуации. Зивелеос заставил говорить то, что не планировалось. Отцы парней за это не похвалят. Но и с Зивелеосом спорить казалось невозможным. Кто знает, что он может выкинуть. Непонятное всегда пугает. Однако Зивелеос, как начинала понимать судья, хотел правосудия и появился здесь в качестве свидетеля. Этот шанс нужно было использовать. Слово у судьи было единственным оружием, и она решила попробовать воспользоваться им.
– Господин, или не знаю, как вас лучше называть, Зивелеос. Вы говорите, что пришли сюда в качестве свидетеля. Почему же вы силой заставляете говорить ответчиков? Они боятся вас и могут наговорить на себя всё, что угодно. Суд не может принимать во внимание такие показания, данные под очевидным давлением. И вообще, я бы хотела сказать вам, что не одобряю ваших методов, о которых все говорят. Вы появляетесь, где хотите и силой отбираете деньги пусть даже и на благородные цели. Но насилие есть насилие. Радикализм ваших взглядов и всё поведение превращают вашу жизнь в сплошной детектив. А разве для этого живут люди?
Судья заметила, что Зивелеос не делает попыток её прервать. Присутствующие тоже слушали с вниманием и любопытством. И её неожиданно прорвало. Какая-то сила заставляла судью говорить всё, что накипело, наболело за долгие годы душевных переживаний, годы борьбы внутри самой себя. Она, не зная почему, но стала изливать свою душу. Может быть, могущество стоящего перед нею сверх человека, о котором она ничего не знала, заставило её начать спор с его идеями, о которых она читала в газете, с которыми была не согласна и теперь имела единственный шанс высказать своё мнение. Она смотрела прямо в огромные очки, которые за всё время её речи ни разу не отвернулись, и говорила:
– Как я понимаю, вы хотите, чтобы всем было хорошо на земле и чтобы одни люди не использовали других и не эксплуатировали – это не только коммунистические, а общечеловеческие идеалы, не так ли?
Как мне представляется, говоря примитивным языком, на этой планете есть много хороших людей, но и много плохих. Хорошие это те, кто находятся на более высокой ступени духовного развития и зло в самом себе подавляет, ведёт борьбу с самым страшным адом – своим внутренним. Ну, а плохие люди – это которые свой внутренний ад пустили на самотёк и пошли на поводу у своих пороков и страстей, из которых самой зловредной и сильной является стремление к власти. Однако у них, как и у всех всегда есть шанс исправиться, пусть даже перед самой смертью. В этом смысл жизни – побеждать в себе зло.
Нас судьба ставит перед постоянными испытаниями и ежедневным выбором. Мы, как галька в полосе прибоя, который вытачивает наши души. Следите за моей мыслью? Согласны со мной? Я говорю прописные истины?
Поехали дальше, – сказала судья, заметив кивок головы Зивелеоса, – Вы призываете своими действиями к революции? Что-то вроде того. А разве вся история многострадальной Руси – не бесконечные бунты, войны, революции? Может, хватит?
Да, мы можем навсегда потерять возможность узнать всю правду со всеми подробностями и числовыми выкладками о своём прошлом, потому что имеет место не только утеря информации и трактовка событий в зависимости от личности того или иного историка, его теории и убеждений, но и прямая подтасовка фактов в зависимости от политической конъюнктуры, с чем вы, несомненно, согласны. Но если смотреть в корень проблемы, то назовите мне хотя бы одну революцию, которая бы победила окончательно и необратимо!
Помните анекдот про Чапаева, который сидит с тремя индейскими вождями в вигваме, курит трубку мира и пьёт чай? Потом каждый из них выходит наружу «по нужде», и каждый раз в сенях раздаётся жуткий грохот – и в результате у очередной жертвы синяк под глазом. Однако в случае с Чапаем грохот раздаётся дважды, и он возвращается в вигвам с синяками под обоими глазами. Мораль: только бледнолицый дважды наступает на одни и те же грабли. Зачем же нам наступать на одни и те же грабли исторически снова и снова, не желая учиться на прошлых ошибках? А ведь насилие (любое, революционное в том числе) – зло, батенька мой! Это однозначно.
Я не нахожусь под властью пропаганды. В коммунистической религии я разуверилась очень давно: ещё когда ничто не предвещало краха её системы. Я вышла из комсомола и никогда не скрывала своих взглядов и убеждений. Согласна, что будь я из поколения мамы и папы, кто знает, может, моя судьба сложилась бы иначе. О том же, что произошло с нашей страной в недавнем прошлом, я знаю далеко не только из литературы, а и от свидетелей и исполнителей: подлецов и карателей в том числе, которые не раз откровенничали со мной, как клеветали на неповинных и тем губили их, или как убивали врагов в кавычках отравленными иглами, выскакивающими из зонтиков и т.д. Но, к счастью, родилась я уже после того.
К капитализму же отношусь так же как к коммунизму. Я считаю, что любое государство ограничивает, подавляет и эксплуатирует личность. Справедливого строя нет нигде, хотя люди продолжают мечтать о рае на земле и экспериментировать в этом направлении.
А как вы считаете, что думает о нас земля? Я знаю, мы человечество, для неё, может быть, микробы, паразиты типа блох… А куда подевались все предыдущие цивилизации? Туда и нам дорога – злым и несовершенным, не желающим делать выводы из ошибок прошлого, учиться и меняться к лучшему! Убивающим землю и продолжающим считать себя вершиной творения. И уверенным, что можем изменить жизнь и других, в то время как на самом деле можем изменять только себя. Разве вы всего этого не понимаете, проявляя насилие над людьми?
Зивелеос понял, что наступил его черёд говорить. Вопрос был адресован непосредственно к нему. Снизив громкость своего голоса, он начал отвечать?
– Спасибо уважаемый судья за вопрос и, как я понимаю, разрешение высказать свою точку зрения по затронутым вами вопросам.
Прежде всего, позвольте выразить своё удивление. Никак не ожидал, что в суде увижу столь разительное расхождение между словами и делами. Вы говорите о пагубности насилия, но в то же время защищаете насилие, совершённое этими подонками общества.
– Но это не доказано, – вставила быстро судья.
– Буду признателен вам, если вы последуете моему примеру и не будете прерывать моё выступление, как этого не делал я, это неприлично, – сделал вежливое замечание Зивелеос и продолжал: – Не стану спорить с вами по вопросу о том, что думает о нас земля, которая, на мой взгляд достаточно грамотного человека, просто вертится, являясь песчинкой в мироздании.
Вопрос же о насилии действительно представляется жизненно важным и не только вообще, но и в конкретном сегодняшнем случае, который вы рассматриваете, и в моих действиях, вам непонятных.
Вы упомянули революции в России и интересуетесь, какая из них была необратимой. Я не считаю себя большим специалистом по истории, но убеждён, что все революции необратимы. Ни одна не осталась без последствий, изменивших жизнь людей. Другое дело, что ни одна из них не решила ещё полностью проблемы взаимоотношений между людьми разных слоёв общества. Но не так-то это просто. И всё же. Если бы не было восстания Спартака, если бы не выступали насилием негры Америки, не кажется ли вам, что рабовладельческий строй существовал бы и поныне? Не известно сидели бы вы сейчас в кресле судьи, управляя рабами на цепи, или были бы рабыней. Вполне возможно, что вам бы следовало поклониться памяти Спартака за то, что вам не приходится ползать у ног хозяина подобно послушной собачонке только затем, чтобы выпросить у него кусок мяса. А ведь и сегодня есть люди, которые мечтают о превращении большей части населения в таких собачонок.
Да, в нашей стране исторически не было рабов. Но давайте вспомним народные восстания и ответим на вопрос, пришло бы в голову кому-то отменить крепостное право на Руси, если бы не многочисленные крестьянские бунты? Ни в коем случае. Если народ не волнуется, если его удовлетворяет то положение, в котором он находится, то какой же смысл что-то менять? И ведь, заметьте, люди, занимающие господствующее положение, не бунтуют против тех, кто живёт хуже во всех отношениях. Низы можно наказывать, используя свою силу, которую они сами себе возводят в закон, выгодный для верхов.
Непротивление злу насилием – старый лозунг, выдвинутый теми, кто боялся расстаться со своим положением угнетателя. И уверяю вас, что приведенный вами пример с граблями неудачен. Чапаев был и остаётся народным героем, выступавшим против врагов своего народа. Неужели вы предложили бы смириться, когда на Русь лавиной скакали полчища монголо-татар, шли французы, наседала Антанта, вторгались войска фашистов? Всякий раз сопротивление им было насилием, но насилием против другого насилия. Против какого из этих насилий вы? Против чужеземного или против своего?
Нет, не отвечайте. Я не закончил, – сказал быстро Зивелеос, заметив попытку судьи прервать его ответом. – Не буду говорить о революции семнадцатого года. Понимаю, что при прежней власти вы не могли стать тем, кем являетесь сейчас. Но что сегодня защищаете, сидя в своём кресле? Миллиарды рублей и долларов уходят из нашей страны на зарубежные личные счета олигархов. Вывозятся бриллианты и золото, лес и нефть, масса других богатств нашей родины с единственной целью сделать страну придатком капиталистического зарубежья, лишить её былого могущества. И вы предлагаете спокойно взирать на уничтожение моей родины? Кто остановит этих негодяев? Вы? Своими словами о вреде насилия? Да эти бандиты должны будут в ноги вам кланяться за такое усердие. Они и кланяются, давая вам подачку в виде зарплаты несколько лучшей, чем у крестьян и рабочих.
Вы можете бороться со своим адом внутри, сколько хотите. Это ваша личная проблема. Но, живя в обществе, будучи от него зависимым тем, что используете блага, вырабатываемые им для всех, вы обязаны жить по законам этого общества, которые должны иметь одну основу – хорошо то, что хорошо большинству, а не отдельным лицам. Общество не научилось пока делать так, чтобы каждый видел своё счастье в счастье других. Задача эта адски трудная, но не стремиться к ней общество не может, ибо все его помыслы сводятся всё-таки к добру. А добро это приходится защищать. Без насилия, увы, это пока невозможно.
Вы сегодня защищаете отщепенцев жизни, которые пытались изнасиловать девушку. Да если бы я, находясь в это время в небе, не увидел случайно, как её сначала преследовали на машине, а потом силой усадили туда, если бы я не остановил это насилие своей силой, то что бы стало с этой прекрасной душой? И вы ведь меня слушаете сейчас только по той причине, что я сильный. Иначе меня бы выгнали давно. Своим непротивлением злу вы способствуете ещё большему насилию со стороны тех, кому в насилии не препятствуют. Негодяи, сидящие здесь, будут мною наказаны снова за то, что клевещют на невинную девушку, если вы сами не примите справедливое решение. Я свидетельствую, что они проявили насилие. Если вы объявите по телевидению, то наверняка найдутся и другие свидетели этого эпизода на улице.
– Да, но вы не можете быть свидетелем, если не предъявите суду документа, удостоверяющего вашу личность, – сказала, наконец, судья то главное, что волновало всех. Не могу же я написать в постановлении суда свидетельские показания Зивелеоса, который не является юридическим лицом в нашем государстве.
Николай задумался. Эта мысль ему не приходила в голову. Раскрывать себя не входило в его планы. Он посмотрел на Таню. Её глаза, голубизна которых, давно запала ему глубоко в душу, были обращены на него. В них была мольба о помощи. Честь девушки зависела от него.
– Хорошо, – сказал он, – обращаясь к судье, но продолжая смотреть Тане в глаза, – если для сохранения доброго имени Иволгиной и для справедливого наказания её обидчиков я должен представить мой паспорт, готов сделать это немедленно.
Вздохнув, как будто ему предстояла тяжёлая работа, Зивелеос левой рукой достал из внутреннего кармана пиджака паспорт и подошёл к столу судьи. Подмостки сцены были невысокими, так что положить паспорт на стол, не поднимаясь, было нетрудно.
Судья торопливо схватила документ, раскрыла его и тут же изумлённо подняла глаза.
– Но этого не может быть. Я никогда не поверю, что вы журналист Самолётов.
В комнате ахнули:
– Кто???
– В паспорте написано Самолётов Николай Степанович, – пояснила судья. – Но я не могу в это поверить. Очевидно, это ваш очередной фокус. Вы совершенно не похожи ни на фотографию здесь, ни на снимок, который мы видели в газете с его публикациями.
– Я понял, – сказал Зивелеос. – Придётся открыть лицо.
Николай отступил на шаг назад, снял с головы шляпу, очки и усы и, удерживая их в руке, посмотрел сначала на Таню, потом на судью.
Таня вскочила на ноги с возгласом:
– Николай, я так и знала, что это вы. – Слёзы хлынули из её глаз. Она опять закрыла лицо руками.
В это самое время длинные тени упали в помещение. Зазвенело, разлетаясь, стекло второго окна. На обоих подоконниках появились люди в противогазах, по два человека в проёме каждого окна. Одновременно распахнулась дверь и в неё ворвались сразу несколько людей в противогазах и с какими-то аппаратами, напоминающими огнетушители.
Зивелеос мгновенно надел свой странный головной убор и закричал:
– Таня, ко мне!
Девушка, повинуясь скорее инстинкту, чем здравому смыслу, ибо для неё всё было непонятно, кинулась к Николаю и обхватила его за талию точно так, как сделала прошлым вечером на балконе.
От окон и от двери люди в противогазах включили свои аппараты. Из раструбов повалил белый дым, необыкновенно быстро распространявшийся по всей небольшой комнате. У ног Зивелеоса взорвались один за другим несколько взрывпакетов.
– Ну вот, сказал Зивелеос, – обращаясь, очевидно, к судье, – это ответ на наш спор. Но я ещё не всё сказал. Главное впереди.
С этими словами Зивелеос и Таня скрылись под окутавшим их изнутри облаком, поднявшимся высоко над полом. Наклонившись, оно быстро устремилось к окну, в котором ещё стояли солдаты группы захвата генерала Казёнкина. Те двое непроизвольно бросили свои тела вперёд, навстречу Зивелеосу, и только потому, разлетевшись в стороны от пронёсшегося между ними облака, упали внутрь помещения. Впрочем, облака Зивелеоса они не видели, поскольку оно сразу же растворилось в белом дыме, выходящим из аппаратов, но зато они почувствовали его расталкивающую силу.
Судья, поражённая всем происходящим, едва успела заметить, как паспорт Самолётова каким-то чудом упорхнул в поднимавшееся облако.
Николай направил полёт из окна сразу вверх, прижимая голову Тани к своей груди. И всё-таки они успели вдохнуть газ, заполнивший комнату до их вылета. Через минуту полёта Николай почувствовал, что глаза его закрываются против воли. Борясь с наступающим быстро сном, он проговорил как можно громче:
– Не знаю, что со мной, но я засыпаю.
В ответ совсем рядом знакомый голос сказал, как в тумане:
– Я тоже.
Группа захвата использовала задумку генерала Казёнкина в полную меру – она применила усыпляющий газ. В комнате заседания суда уснули все. Подъехавшие по команде машины скорой помощи стали вывозить спящих в ближайшие больницы. Среди пострадавших не было только Самолётова и Иволгиной. Парень и девушка спаслись бегством. Никто ещё не знал, что уснувшая пара не могла теперь опуститься на землю. Скованный под воздействием газа сном, Николай не мог управлять движением. Пальцы ног и рук ослабли. Подключённые к ним рецепторы, передававшие сигналы команд на соответствующие чипы, бездействовали. Движение облака замедлилось и остановилось, зависнув над одной из площадей столицы. Молодые люди спали в воздухе, находясь в крепких объятиях любви, а под ними кипела жизнь. Столичный город не спал, живя бурной жизнью субботнего дня.
