Евгений Николаевич Бузни
Зивелеос. Книга первая
Есть зацепка
– Я вас пригласил для беседы, в качестве свидетеля. – Начал майор Скориков, как только Пригоров вошёл в кабинет. – Прошу садиться, расслабиться и ответить на несколько моих вопросов.
Олег смущённо улыбнулся и ответил без тени волнения в голосе:
– Как журналист я привык сам задавать вопросы, но и отвечать умею, так что напрягаться мне не с чего.
– Ну и улыбаться, думаю, резона тоже нет, – угрюмо заметил Скориков. – Дело, к сожалению, не из весёлых. Вы оказались, судя по фотографиям в вашей газете, в числе первых на месте ночного побоища. Запечатлели, так сказать, все этапы сражения с грабителем. Скажите, как вы узнали о его появлении.
– Прежде всего, я бы хотел отметить, – начал Пригоров, – что грабителем был не тот, кого вы таковым называете, а те четверо, что сидели в машине.
– Они, как мне кажется, никого не грабили. Они просто ехали в машине со своей приятельницей. Это установлено.
– Странная у вас установка, товарищ майор. С девушки сорвали платье, у неё пытались забрать её честь. Появился её защитник Зивелеос и остановил преступников, а вы, извините, всё перевернули.
– Откуда вам известно, кто кого остановил? Кто вам сказал, что у девушки насильно пытались отнять честь? Как нам известно со слов потерпевших, девушка сама села к ним в машину и хотела развлекаться в пути.
– Я сам видел эту плачущую девушку, которую вытащил из машины один из парней. Это у меня зафиксировано.
– Ваш снимок есть в газете. Но девушка плакала от испуга, когда её стали вытаскивать полуобнажённой. Ничего удивительного.
– Но ведь сама девушка, говорит обратное.
– Откуда вы знаете?
– Я говорил с нею после того, как у неё побывали вы.
– Очень хорошо. Меня как раз интересует вопрос, как и когда вы узнали её имя и адрес, если сама она, по словам очевидцев, ни с кем не разговаривала и исчезла с помощью Зивелеоса? Вы знали её раньше?
– Вы говорите почти правильно, но не всё, – упрямо не согласился с майором Олег. – Я узнал адрес девушки и её имя от тех же преступников, что и вы. Но вы с генералом сразу сели в машину и помчались к ней домой, а я поехал в редакцию готовить материал. Потом отыскал номер телефона и позвонил. Вы успели уже её допросить, но почему-то интерпретируете всё диаметрально наоборот тому, что было на самом деле.
– Но вы не разговаривали с потерпевшими.
– Конечно, нет. Зато с ними говорили вы, а я только слушал, стоя сзади. В суматохе и темноте вы меня и не разглядели. Я был в спортивном костюме.
«Вот болван! – мысленно выругал себя Скориков. – Я же видел спортсмена, да не придал значения. Действительно показался знакомым, да некогда было. Всё у него гладко складывается».
– Ладно, не это главное, – произнёс он вслух. – Меня интересует, откуда вы узнали о том, что там будет происходить? Но не говорите, что вы прогуливались там с фотокамерой по обыкновению ночью.
– Я ж не на следствии, товарищ майор. Оправдываться мне не в чем. Выдумывать не моя профессия. Я репортёр, который пишет только правду. Так что прошу мне верить. Я не гулял этой ночью, хотя с камерой хожу почти всегда. Мне позвонили, когда я был уже в постели и читал книгу.
– Какую, если можно спросить?
– Ги де Мопассана, с вашего позволения.
– Кто звонил?
– Этого не знаю. Какая-то женщина. Голос показался мне знакомым, но вспомнить не могу.
– Что сказала, помните?
– Да, буквально следующее: «Извините, Олег. Через пять-семь минут возле вашего дома на Кутузовском будет Зивелеос. Берите камеру». Вот и все слова. Я вскочил, натянул спортивный костюм, схватил аппарат и через несколько минут был уже на Кутузовском. Мой дом совсем рядом.
– Это нам известно. Значит, звонившая знала вас по имени. Как же вы не узнали её? Простите, но вызывает сомнение правдивость ваших слов.
– Понимаю ваши сомнения, товарищ майор, но ничем помочь пока не могу. Сказал, что знал.
– Хорошо, расскажите, что было дальше.
– Стою на шоссе у лестницы, смотрю по сторонам. Я ведь не знал, откуда ожидать Зивелеоса. Тут со стороны города несётся иномарка с затемнёнными стёклами. Сверху тень какая-то мелькнула, в машине что-то хрустнуло, двигатель заскрежетал, и машина стала. Я сразу рванул через дорогу на противоположную сторону. Решил, что тут будет главное, и не ошибся. Сверху откуда-то свалился Зивелеос. Я в этот момент был к нему спиной, выходя на тротуар. Обернулся, а он уже перед машиной. Ну, дальше всё стал фотографировать.
– Понятно. Скажите, вы так в спортивной форме и поехали в редакцию?
– Ну, что вы? Я обычно в костюме, как сегодня. В карманах все документы, деньги. Если меняю одежду, то всё надо перекладывать. Так что пришлось забежать домой, откуда позвонил шефу сначала и Самолётову.
– А Самолётову зачем?
– Мы с ним товарищи. Кроме того, он обычно хорошие идеи подбрасывает к материалам. Да и привыкли, если что срочное, то собираем почти всю редакцию ночью. Я за ним заезжаю на машине, так как у него нет своей.
– В этот раз вы тоже за ним заехали и всё рассказали по дороге?
– Вы как-то опережаете меня, товарищ майор, с рассказом. Я не заехал за Самолётовым, ибо не смог дозвониться.
– Занято было?
– Нет, линия, наверное, была неисправна. Я его слышу по телефону, а он меня нет. Я слышу, как он говорит «Самолётов слушает, говорите», отвечаю ему, а он опять не слышит. Я не стал терять время, решил позвонить из редакции. Так что он приехал позднее.
– Долго вы работали в редакции?
– Как обычно в таких случаях. Задержали номер несколько, но к семи утра все были свободны.
Магнитофонную запись беседы с Пригоровым после расставания с корреспондентом Скориков понёс генералу Казёнкину, приступившего к обязанностям внештатного руководителя операции по Зивелеосу. Они сели в небольшом кабинете, выделенном временно генералу, и прослушали внимательно весь разговор. В одном месте Казёнкин попросил перекрутить плёнку назад и повторить кусок записи, где Пригоров рассказывал о том, как звонил Самолётову домой.
– Это любопытно, – сказал он, дослушав запись до конца. – Я ведь в ту ночь звонил Самолётову на всякий случай из квартиры Рыжаковского. Это было до инцидента на Кутузовском. Самолётов тоже не слышал меня и точно так же сказал, как я помню, «Самолётов слушает, говорите». Но теперь мне кажется, что был при этом какой-то писк в трубке. Не могло ли быть это звуком автоответчика? Похоже очень.
– Так, а что тут странного? У многих есть автоответчики, – не уловив сходу мысли генерала, ответил Скориков.
– Конечно, – рассмеялся генерал, и у него возникло желание потереть руки от нарастающего возбуждения, как на охоте. – Ты же не станешь писать на автоответчик, что тебе ничего не слышно?
– Справедливо, – согласился майор, но не отказал в удовольствии возразить в другом, – однако это не обязательно был автоответчик. Если действительно что-то было неисправно на линии, человек не слышал того, кто ему звонил, он вполне мог говорить «не слышу».
– Ишь ты! – осерчал генерал, – за дилетанта меня принимаешь? Неужели ж не понимаю, что мог он одинаково ответить несколько раз, если телефон не работает. Но когда много совпадений, то это наводит на размышления. Вот следи за нитью, – и генерал стал перечислять: – Впервые Зивелеоса увидели возле дома Самолётова в ночь первого ограбления. В эту ночь он был у своей девушки, но потом оказался в редакции. Девушка подтвердила, что он был с нею, но саму девушку мы пока не видели. Она говорила с нами по мобильному телефону, который оказался зарегистрированным на Самолётова, так что адрес подруги мы пока не узнали. Самолётов не горел желанием его давать. Но мы подумали, что и не нужно. Слушай дальше. – Генерал загнул один палец на руке.
– Второе ограбление в ночном клубе. Где был тогда Самолётов, я не знаю. Среди журналистов на площади я его не помню. Но письмо о предстоящем ограблении в районе банка было опять-таки адресовано в «Московскую невральку» и лишь по ошибке, а может и специально, было передано на другой этаж. Это письмо и предыдущее оба написаны на компьютере и отпечатаны лазерным принтером. Такая аппаратура имеется в редакциях многих газет, но и в «Московской невральке», – генерал загнул второй палец.
– Слушай дальше. В этой же газете появляется статья Самолётова о детской беспризорности. Сам по себе факт ничего не значил бы, но после этой публикации выясняется, что детей кто-то вывозит из Москвы в заброшенное место, где устраивается коммуна в качестве филиала детского дома. А деньги дают на это не кто иной, как Рыжаковский и Утинский под нажимом Зивелеоса. Есть же тут какая-то связь между публикацией Самолётова и спонсорством под нажимом для детей? Это три. – Генерал загнул палец.
– Теперь, где был Самолётов ночью во время ограбления Рыжаковского и драки на Кутузовском проспекте? Будто бы дома с испорченным телефоном. А если телефон работал нормально? К нему же дозвонились позже, и он приехал-таки в редакцию? Нет, это, несомненно, зацепка. – Генерал загнул четвёртый палец и продолжал:
– Утром они ушли из редакции. Прекрасно. И утром же, через пару часов ограбление Утинского. Опять неизвестно, где был Самолётов. Он, конечно, скажет, где находился, но нам нужно стопроцентное подтверждение, чтобы снять с него подозрение. Вот, – генерал поднял кулак с зажатыми пятью пальцами. Пять совпадений. Это не доказательство, но зацепка. Нужно работать.
Неожиданный визит путает карты
Даже если вы ждёте телефонный звонок в течение часа, он прозвучит для вас неожиданно, если же вы его не ожидаете, тем более. Генерал Казёнкин, только что закончивший раскладывать пасьянс загадок Самолётова, поднял телефонную трубку. Звонил дежурный офицер и сообщал о том, что какой-то журналист добивается с ним встречи.
– Отправьте его в пресс центр, как и остальных. Что вы звоните, будто не знаете? – Взревел Казёнкин, но тут же осёкся, вспомнив, что он уже не самый главный, и добавил спокойнее: – Извините, но вы отвлекаете меня. Порядок есть порядок. Не могу я встречаться с каждым журналистом. Они у меня уже во, где сидят, – и он провёл ребром ладони по шее, о чём звонивший мог только догадаться – видеотелефоны в управлении установлены не были.
– Прошу прощения, товарищ генерал, – отчеканил офицер в трубке, – но этот журналист говорит, что вы его обязательно примете, если узнаете, что он из газеты «Московская невралька».
– Что? Как его фамилия?
– Самолётов, товарищ генерал.
– Проводите! – выдохнул Казёнкин.
Молча глядя на своего помощника, продолжающего сидеть за столом, генерал думал. Неожиданный визит показался странным. Рыба сама шла в сеть, но рыба ли она в таком случае? Шла вторая половина дня. Обедать опять не хватало времени. Представился укоризненный взгляд жены, говорящий, как обычно: «Снова ничего не ел весь день? Когда ты научишься думать о здоровье? Загнёшься ведь». Так она говорит ему всю жизнь, а ничего не меняется. И здоровье – сплюнь три раза через плечо – пока ещё держится. Правда, язву таки нажил и пришлось удалять, но это быстро забывается. Главное, что бегаешь пока. Условно, конечно, бегаешь. В основном-то на машине носишься.
– Мне выйти? – прервал размышления вопрос майора. – Вы кого-то ждёте?
– Нет, оставайся, – поспешно ответил Казёнкин, вспомнив, что находится как бы под колпаком своего преемника. Все основные мероприятия желательно было выполнять в присутствии других сотрудников. – Сейчас будет наш друг, что лёгок на помине
– Самолётов что ли?
– Он самый. Собственной персоналией.
– Чего это он?
– Не знаю. Вот сам думаю. Не ход ли это конём?
Генерал играл в шахматы слабо (для серьёзной игры требуется и серьёзное время), но выражение «ходить конём» любил, особенно в своих многоходовых комбинациях, как в борьбе с преступным миром, так и в решении задач, связанных с продвижением по служебной лестнице.
Обсудить шахматные варианты Самолётова старшие офицеры не успели. Дежурный доложил о прибытии журналиста.
– Входите, входите, – произнёс генерал, широко улыбаясь навстречу вошедшему, поднимаясь и идя к нему навстречу с протянутой для пожатия рукой.
Майор тоже поднялся, но не осветил своё лицо улыбкой.
– Каким ветром занесло сюда нашу популярную сегодня газету в лице её молодого таланта?
Генерал хотел бы сказать и более цветасто, но уж как получалось. Литературных колледжей или университетов он не кончал. Обменявшись рукопожатиями, все сели за стол.
– Ветер сегодня у всех один, товарищ генерал, – подхватив выражение Казёнкина, ответил с Самолётов и тоже улыбнулся. – Ночное происшествие уже несколько дней не даёт никому покоя. Вот направили к вам разобраться, что делает наша доблестная служба безопасности в плане охраны общественного порядка. Что можно ожидать от наших правоохранительных органов в борьбе с появившимся опять сверх человеком? Хотел получить интервью у генерала Дотошкина, но он в отъезде. Неожиданно узнал, что вы опять на службе, вот захотел встретиться с вами, как со старым знакомым.
– Так могли же пойти в наш пресс-центр, как все. Что именно ко мне?
– Есть одна причина. Но об этом, может, позже?
– Нет уж, давайте начнём с неё. Не так у нас много времени. Майор, надеюсь, вам не помешает? Вы же с ним тоже знакомы?
– Разумеется, товарищ генерал. Вдвоём вам легче будет решить мой вопрос.
– А так у вас вопрос? Ну, слушаем.
– Проблема, собственно говоря, небольшая, но интересная. В ту ночь, когда случилась эта неприятность с дракой на Кутузовском, у меня дома случайно упал телефонный аппарат.
У генерала Казёнкина засосало в желудке. Он понял, что наносится удар по только что сработанной им версии. Испорченный телефон играл в ней важную роль. Был ли он испорчен?
– Как же это он ночью у вас свалился? – с наивным удивлением в голосе спросил Генерал. – Была молодёжная пьянка и кто-то из гостей, пошатнувшись от перепоя, скинул аппарат?
Вопрос был задан не случайно. Генерал знал, что никакой пьянки в квартире Самолётова не было. Больше месяца в телефонном аппарате находилось миниатюрное передающее устройство, фиксирующее всё происходящее в комнате. Устройство было установлено майором Скориковым по заданию генерала ещё при первом упавшем на Самолётова подозрении и повторном осмотре его квартиры. Но за всё время прослушивание не дало ничего интересного. Гости к Самолётову не приходили, сам он в квартире не разговаривал, разве что по телефону, но, главным образом со своей редакцией. Даже с девушкой Машей никаких переговоров не было зафиксировано.
– Нет, зачем же? – не согласился Самолётов с предположением генерала. – Я не любитель пьянок. Всё было гораздо банальнее. Выходя из ванной, на ходу вытирал голову полотенцем и локтем зацепил аппарат. Он у меня старенький, но не рассыпался. Зато провод оборвался у самого телефона. Пришлось раскручивать корпус и снова подключать. Я в технике специалист небольшой, так что при подсоединении перепутал провода. Ну и когда мне позвонил кто-то, я не услышал ничего, но подумал, что это на линии несработка. Когда же второй раз позвонили, и опять ничего не было слышно, я сообразил, что сам виноват. Поменял местами концы провода на аппарате и он заработал.
– Понятно, – сказал генерал, внутренне расстроившись оттого, что слова Самолётова проверить не было никакой возможности. – Ну а в чём же проблема теперь, раз аппарат работает? Не это же вас волнует, я надеюсь.
Самолётов кивнул, соглашаясь.
– Разумеется нет. Но, когда я второй раз раскрыл аппарат, то обратил внимание на лишнюю детальку в нём, которую сначала не заметил. Вам ведь известно, что я служил в ВДВ, а там у нас кроме физической подготовки были и некоторые специальные занятия. Знакомили нас, в том числе, немного и с жучками, которые устанавливаются для прослушивания разговоров секретными службами. Я, правда, давно забыл эти уроки: не приходилось в жизни сталкиваться с ситуациями, которые отрабатывались на случай военной обстановки, и не думал, что меня могут прослушивать. А тут смотрю – жучок. Хотел вам сразу принести, да закрутился со срочными заданиями. Журналиста ведь, как волка, ноги кормят.
Самолётов достал из внутреннего кармана пиджака конверт и положил на стол перед генералом, лицо которого внезапно посерело. Майор Скориков опустил голову, уставившись глазами на неизвестно откуда взявшееся на брюках пятно. В конверте, безусловно, лежал тот самый жучок, который был установлен у журналиста. Назревал скандал.
Генерал взял конверт и, не дотрагиваясь пальцами, выбросил устройство на стол. Посмотрев на него, как бы в первый раз видя, наконец, сказал:
– Это любопытно. Действительно, похоже на подслушивающее устройство. Но надо будет проверить. Мы это сделаем срочным порядком. И давно оно у вас, как вы думаете?
Генерал вложил в вопрос как можно больше искренности, на что журналист ответил не менее простодушно?
– Откуда же мне знать, товарищ генерал? Телефон старый. Может, жучок этот с самого начала здесь стоит. Я к телефону своему никогда раньше не притрагивался с момента переезда в эту квартиру. Возможно, что это кто-то предыдущим хозяевам пилюлю подсунул. Первой мыслью у меня было выкинуть эту чертовину, а потом решил всё-таки принести вам. Не лично, конечно, – подчеркнул Николай, глядя в глаза генералу, – а в вашу службу.
– Это вы правильно сделали, что принесли нам, – согласился сразу генерал. – Мы всё проверим. Действительно устройство могло быть установлено давно. Оно, скорее всего, и не работает. Но следует убедиться. В одном вас хочу заверить, что к вам у нас никаких претензий, а потому мы этого сделать не могли. Да и не в наших правилах вмешиваться в личную жизнь человека. Вы же знаете, какой был поднят шум по поводу жучков в американском посольстве? Так то ж официальная организация! – патетическим тоном воскликнул генерал. – А тут частное лицо. Это запрещено законом. Но на всякий случай, – голос генерала зазвучал очень дружелюбно и даже как-то отечески, – мы постараемся проверить, кого могла заинтересовать ваша жизнь, если это устройство не старое. Вы сами ничего не можете предположить? – и Казёнкин посмотрел на журналиста, словно действительно ожидал от него помощи в этом вопросе.
Николай сделал вид, что обдумывает ответ. Он прекрасно знал, когда был установлен жучок. Игра, которую разыгрывал генерал, становилась смешной. «С другой стороны, – подумал Николай, – это грустно. Со стороны ведь может показаться, что генерал на самом деле печётся о справедливости, о праве человека на личную жизнь, о законности. Но поступает он наоборот, и упрекать его в этом нельзя. Такая у него работа. Не будешь подслушивать, подсматривать, как же ты обнаружишь тех, кто тоже нарушает законы, пользуясь теми же методами? Разница лишь в том, что преступник преступает закон в целях получения личной выгоды, а те, кто с ними борются, преступают закон, по идее, ради народа, интересы которого они призваны защищать. Вопрос в том, делается ли это всегда ради народа? Эта дилемма испокон веков стояла перед человечеством. Меняются времена, а ложь и правда во имя справедливости всегда спорили межу собой, как оставалось понятие справедливости относительным в зависимости от того, кто говорил о справедливости – обвиняемый или обвиняющий».
– Нет, пожалуй, я не помогу вам, товарищ генерал. Только могущественные организации обладают возможностями использовать столь дорогостоящее оборудование. Я мог, конечно, своими статьями наступить на хвост мафиозным структурам, но вряд ли до такой степени, чтобы им нужно было следить за каждым моим шагом. Скорее всего, тут какая-то ошибка.
Генерал в раздумье поднялся и сделал несколько шагов по кабинету. Его интересовало, знает ли что-нибудь журналист об ограблениях Рыжаковского и Утинского. Газеты пока не писали об этом.
– А что вы думаете о наших финансовых магнатах? Не могут ли они иметь что-то против вас? – спросил он осторожно.
– Не думаю, – сразу ответил Самолётов. – Я слышал, что Утинский и Рыжаковский неожиданно укатили за границу. Об этом говорят, но это не моя тема. Экономическими вопросами занимается у нас другой сотрудник. Я больше по социальным темам и экстремальным ситуациям таким, как Зивелеос, например. Вы же собираетесь решить эту проблему?
– Ну а как же? Каждый бандит должен отвечать за содеянное. Ответит и этот.
– А вы уверены в том, что это бандит?
– Пока других предположений нет. Изъятие денег насильственным путём иначе не называется.
– Если это не экспроприация, – заметил Самолётов.
– Ну, вашу точку зрения мы читали в газете, – с долей ехидства ответил Казёнкин. – Вы готовы сделать из этого преступника национального героя. Ваш пафос влияет даже на академиков.
– А вы разговаривали с академиками на эту тему?
– Да, представьте себе, не сидим, сложа руки. Интересуемся, что думает наука по этому поводу.
– Ну и что же они говорят? Предложили что-нибудь?
– Увы, нет, – с явным огорчением в голосе сказал генерал.
– Неужели же академики не могут хотя бы предположить, в чём секрет Зивелеоса? – почти равнодушно спросил Николай. – Что же у нас за наука такая?
– Да нет, предположения они, конечно, делали. Академик Сергеев даже вспомнил, что его коллега занимался вопросами концентрации энергии. Но, к сожалению, не знает, где сейчас этот человек. И всё же мы найдём его, и будьте уверены разгадаем эту шараду. Писать, правда, об этом не надо, – спохватился вдруг генерал, заметив, что неожиданно вопросы стал задавать журналист, а он отвечать и сказал уже то, о чём следовало бы умолчать. – Я прошу вас правильно понять. Мы беседуем со специалистами, но не всё следует знать широкой публике до того, как раскроется дело. Надеюсь на ваше благоразумие. Наш с вами разговор пусть будет сугубо конфиденциальным.
– Согласен, но могу я написать, чтобы успокоить общественность, о том, что вами всё делается вплоть до привлечения научной мысли?
Такому предложению генерал возражать не мог. Однако чтобы переломить ход беседы в свою пользу, он попытался овладеть инициативой задавания вопросов.
– Николай Степанович, – генерал назвал Самолётова по имени и отчеству, – демонстрируя явное уважение и как бы даже примирение с журналистом, с которым до сих пор говорил безо всякого обращения по имени, – давайте, как говорится, сделаем баш на баш. Я ответил на ваши весьма специфические вопросы, а вы в ответ удовлетворите, пожалуйста, моё простое любопытство, если не трудно. Как вы, молодой человек, живёте вообще? Я имею в виду, как вы обходитесь без женщин? Вы как-то нам сказали, что провели ночь или часть ночи с какой-то Машей, но, мне кажется, вы с нею после этого не встречались больше. Материалы в газету от вас она перестала носить? А прежде вроде бы помогала. Вы поругались с нею или разошлись, не знаю, как сказать корректнее? И где же всё-таки она живёт, вы нам так и не сказали в прошлый раз.
Самолётов внимательно дослушал генерала и вдруг откровенно рассмеялся во весь голос, приведя в замешательство обоих офицеров, обменявшихся быстрыми удивлёнными взглядами:
– Вы меня рассмешили, товарищ генерал. Во-первых, вопрос, который вы задали, к корректным никак не отнесёшь. Он бестактен по своей сути. Какое вам может быть дело до моей сексуальной жизни? Но я догадываюсь, что безопасность народа имеет дело со всеми нюансами человеческих отношений. Если бы я был врагом народа, то, разумеется, всё это имело бы значение для следствия и, возможно, даже для расследования. Я врагом себя не считаю, однако, коли вас заинтересовала моя подруга, то удовлетворю ваше любопытство в порядке, как вы сказали, возмещения долга, то есть баш на баш, тем более, что ничего особенного в этом нет, если разобраться. Да, Маша уехала к своей тётушке или близкой знакомой на дачу в район Калуги, кажется. Меня туда не приглашали пока. Вот я и обхожусь без неё. Собственно говоря, если я и просил когда-то её помочь отвезти материал в редакцию, то отнюдь не потому, что это было жизненно необходимо для дела, а ради того, чтобы она почувствовала, что может быть полезной для меня. Это элементарная психология. Она мне оказывает маленькую услугу, а за это я становлюсь как бы её должником, в связи с чем она имеет право требовать от меня, чего сама хочет. Тогда-то она и просит от меня того, что хочу я. Вот такая игра.
– Смотри ты! – удивился генерал. – Сколько жил, а не знал такой системы соблазна.
– «Век живи – век учись» гласит народная мудрость, – снова засмеялся Николай. Сейчас я, например, от вас собираюсь поехать к Татьяне Иволгиной. Вы же не станете сразу спрашивать, почему я не женюсь на ней, по той лишь причине, что мы встретились?
– Это почему же вы к ней собрались? – обеспокоено спросил генерал.
– Всё потому же, по заданию редакции.
– Как так? Ведь о ней пишет ваш коллега Пригоров, если я не ошибаюсь. А вы же с ним друзья? Разве я не прав, товарищ майор, – обратился вдруг Казёнкин с вопросом к молчавшему всё это время майору Скорикову.
Тот от неожиданности обращения к нему да и от долгого вынужденного молчания стал прочищать горло покашливанием и только после этого ответил:
– Конечно, это выглядит странным. Всем известно, что если один корреспондент начинает тему, то он её и доводит до конца.
Николаю опять неудержимо хотелось рассмеяться, но он сдержал в этот раз порыв и ровным спокойным голосом с нотками искреннего удивления сказал:
– Я не уверен, что в столь уважаемом кабинете, занимающемся вопросами безопасности государства, могут серьёзно говорить о столь небольшой проблеме сугубо производственного характера, как то, кого посылать для написания одной или другой статьи. До сих пор мне казалось, что это является прерогативой главного редактора газеты.
То ли уловив нотки иронии в словах журналиста, то ли просто утомившись от необходимости играть в либерала перед этим юнцом, но Казёнкин ощутил в себе новый прилив гнева на всю пишущую братию, которую давно следовало бы, по его мнению, приструнить, и он решил показать Самолётову, кто всё-таки здесь хозяин.
– Я позволю себе, – начал он, сдерживая с трудом, закипавшую внутри ярость, – позвонить вашему главному, чтобы получить ответ на вопрос, который задал, кажется совсем напрасно, вам.
Генерал перелистнул несколько страниц настольного календаря, нашёл там нужный номер телефона и позвонил.
– Семён Иванович? Добрый день. Казёнкин беспокоит… Вспомнили? Вот и прекрасно. У меня к вам небольшой вопрос. Вы давали сегодня задание вашему сотруднику Самолётову написать какой-нибудь материал?… Даже два? Какие, если не секрет?… Ага, понял… понял. Ну, по первому материалу он уже здесь, мы поговорили немного, остальное он получит в нашем пресс-центре, если нужно, а по второму я бы хотел уточнить. О девушке, по-моему, писал ваш другой сотрудник Пригоров, почему вы решили поручить этот материал Самолётову?
Ответ главного редактора на поставленный вопрос заставил генерала сжать зубы так, что желваки на скулах вздулись и нервно запульсировали. Он никогда не решился бы пересказать присутствующим в кабинете услышанную в ответ спокойно произнесенную, но колкую тираду слов:
– Товарищ генерал, я не хочу, чтобы меня сняли с работы, как вас, указом сверху, поэтому я никому не позволяю вмешиваться в мою собственную компетенцию. Самолётов один из лучших моих сотрудников. Да, Олег Пригоров написал о Тане Иволгиной то, что смог обычный журналист, но он ничего не рассказал о её чувствах, переживаниях, кроме того, что ей было страшно. Самолётов обладает талантом выуживать из любого человека даже то, что тот сам в себе не замечал. Он и от вас сможет узнать то, что вы не собираетесь ему рассказывать. Так что прошу вас не вмешиваться в мои дела. Я направил Самолётова, стало быть, так надо по работе. У нас задания не покупают за деньги или особые услуги редактору. Мы ценим людей по их реальным делам. Всего хорошего!»
Опустив трубку телефона рядом на саму панель, не попав в гнездо, генерал молчал несколько минут, пытаясь сдержать дрожь в руках. В ответе его поразило несколько моментов. Первое то, что с ним говорили не то чтобы как с подчинённым, но как с человеком, отринутым от власти, то есть ни с кем по должности. Понятно, что так мог говорить только тот, кто чувствовал свою силу. Ему вспомнилось, как партийный лидер Горюшкин прямо обратил его внимание на то, что главный редактор газеты почти наравне с лидером, поскольку является членом политбюро. Другое взвинтило то, что в редакции не покупают задания за деньги. Редактор намекал вроде на то, что в их правоохранительной системе что-то покупается? Если он такое имел в виду, то это наглость. Мало ли что здесь есть, но надо же доказать. Хотя, может, этого редактор и не имел в виду, а Казёнкину так показалось, потому что есть на самом деле? Вот же сложность. Не знаешь обижаться или нет на такие слова. Ну и самое главное, что ударило прямо в болевую точку, это слова о том, что Самолётов умеет выуживать то, что ему не собираются говорить. Уж как ни крути, а так оно и есть. Только что генерал убедился в этом, когда ни с того ни с сего рассказал Самолётову о разговоре с академиком. Кто его дёрнул за язык? Неужели бывают люди с природным даром гипноза? Может, именно такой Самолётов?
Услышав, наконец, доносящиеся короткие гудки из неправильно положенной трубки, генерал поправил её и, прерывая затянувшееся молчание, сказал:
– Кажется, я в чём-то был не прав. Прошу простить, если обидел ваше литературное самолюбие или что-нибудь другое. Можете быть свободны. Но мы ведь его и не вызывали? – обратился снова к майору генерал.
– Никак нет, товарищ генерал, – по военному ответил Скориков.
– Тогда проводите, пожалуйста, господина журналиста до самого выхода из здания. Мы ведь расстаёмся друзьями? И я надеюсь, уважаемый Николай Степанович, что вы из вашей природной деликатности, не забудете о нашей договорённости сохранить конфиденциальность нашей сегодняшней беседы. В противном случае мне пришлось бы брать с вас подписку о неразглашении.
– Будьте спокойны, Алексей Фомич, – Николай взаимно решил назвать генерала по имени и отчеству, – я своё слово держу. То, что я узнал лично от вас, в прессу не попадёт и распространения не получит.
Заверение Самолётова носило явно сомнительный оттенок, поскольку делало упор на информацию, полученную лично от генерала, стало быть, любая информация на ту же тему, но взятая от других лиц, могла попасть в печать. Однако генералу было теперь не до споров. День выдался для него явно неудачным. Надо будет спросить у жены, которая следит за всякими предсказаниями, совпадает ли то, что было сегодня с его гороскопом. Хотя, какое же это имеет теперь значение?
