Ева Арк
Весна братьев Медичи
Новый 1471 год начался для Лоренцо удачно: 15 февраля появился на свет его наследник Пьеро. А ровно через месяц, 15 марта, когда Клариче, молодая мать, уже могла принимать участие в торжествах, во Флоренцию прибыл Галеаццо Мария Сфорца со своей супругой Боной Савойской и своими братьями, герцогом Бари и графом Мортара, позднее прозванным «Моро» («Мавр»). Предлогом для посещения послужило исполнение обета совершить паломничество в церковь Благовещения во Флоренции. Этот визит занимает особое место в анналах Ренессанса: даже критики Миланского герцога утверждали:
– В памяти человечества не было ничего равного ему по великолепию!
Члены семьи Галеаццо Марии сияли бархатом и шелками. Герцога сопровождала двухтысячная свита одетых в парчу рыцарей, охраны и сокольничих. Сёдла пятидесяти лошадей были покрыты золотой тканью, стремена обёрнуты шёлком, а металлические части вызолочены. Шествие открывал оркестр флейтистов и трубачей. Была здесь и дюжина колесниц, которые переправляли через горы на мулах. Платья едущих в них женщин были также великолепны. Всего было две тысячи лошадей и двести мулов для перевозки багажа, украшенных попонами из белого и коричневого (цвет Сфорца) дамаска с герцогскими гербами, вышитыми серебром и золотом. Сеньоров и дам окружали шуты и карлики, а также лакеи в дорогих ливреях. Кроме того, Галеаццо Мария взял с собой пятьсот собак различных мастей, ястребов и соколов.
Хотя на флорентийцев произвела впечатление роскошная свита герцога, тем не менее, один из горожан гордо заявил:
– Мы могли бы устроить гораздо лучшее зрелище, если бы захотели!
По дороге гостей встретила группа видных жителей Флоренции и компания молодежи, одетых в праздничные наряды. После чего появились флорентийские дамы, затем девушки, распевающие куплеты во славу герцога, за ними члены магистрата и, наконец, Сенат, вручивший гостю ключи от Флоренции, в который он вошёл с неслыханным триумфом. Флорентийцы с любопытством разглядывали Бону, родную сестру французской королевы, которая считалась чуть ли не самой красивой женщиной Европы. Несмотря на то, что Лоренцо понравилась Бона, он всё же решил, что Симонетта превосходит супругу Галеаццо своей утончённостью и изяществом. Для братьев Медичи генуэзка по-прежнему оставалась Несравненной.
Честолюбие Лоренцо торжествовало, когда он появлялся перед толпой флорентийцев во время дипломатических визитов. Сношения с разными государями позволяли правителю Флоренции соперничать с ними в великолепии. Он находил немалое удовольствие в том, чтобы ненавязчиво продемонстрировать культурное превосходство Флоренции над Миланом. Пребывание во дворце Медичи с его несравненными картинами и скульптурами настолько вдохновило Галеаццо Марию, что по возвращении в Милан он тоже призвал живописцев и архитекторов украсить родной город. Так что расцвет Ренессанса во Флоренции, в котором столь важную роль играли деньги Медичи, начинал распространяться и на сопредельные итальянские государства.
Визит герцога Миланского сопровождался красочными празднествами и торжествами, весьма пришедшимися по вкусу как флорентийцам, так и высокопоставленному гостю. В честь него были устроены три представления на религиозную тему. Во время одного из них, демонстрировавшего нисхождение Святого Духа на апостолов, языки пламени подожгли здание церкви Сан-Спирито. По свидетельству Макиавелли, народ счёл этот пожар знаком Божьего гнева, поскольку люди Галеаццо Марии, подобно неверующим, в течение всего Великого поста ели мясо. Герцог тут же щедрой рукой отсыпал на возмещение убытков две тысячи дукатов – в основном, конечно, одолженных у тех же Медичи, что позволило быстро возвести новую церковь, постройкой которой занимался знаменитый архитектор Брунеллески.
Это был не напрасный расход. Благодаря ему укрепился союз Милана с Флоренцией, в котором Галеаццо Мария крайне нуждался. Герцог, жестокий тиран, начинал двойную игру между французским королём Людовиком XI и его врагом, герцогом Бургундским. Льстя Медичи, герцог Миланский хотел понравиться Франции. Но в то же самое время он оказывал покровительство герцогине Иоланте Савойской, которая в политике следовала за герцогом Бургундским. Лоренцо знал о двуличии Сфорца, но нуждался в его поддержке не меньше, чем в поддержке Франции. Он стал, как обещал ещё при жизни отца, крёстным, когда в семействе герцога появился второй сын, а потом дочь. По любому поводу Лоренцо дарил ему роскошные подарки.
Макиавелли утверждал, что этот визит привёл к печальным последствиям:
– И если герцог нашёл Флоренцию полной куртизанок, погрязшей в наслаждениях и нравах, никак не соответствующих сколько-нибудь упорядоченной гражданской жизни, то оставил он её в состоянии ещё более глубокой испорченности.
Действительно, роскошь состоятельных флорентийцев достигла громадных размеров. Этому способствовало высокое развитие ювелирного дела. Гранёные и фигурные украшения, драгоценные камни и жемчуг в оправах, филигранной работы пояса, пряжки, цепочки, кольца, запонки, перстни приобретались знатными людьми за баснословные суммы и вместе с богатыми парчовыми одеждами производили впечатление хотя и тяжёлого, но поистине поражающего великолепия. Женщины стали широко пользоваться разнообразными притираниями, румянами, духами, париками и даже вставными зубами. Причёски украшали жемчугом, подвесками из оправленных в золото драгоценных камней или просто золотыми обручами, венками, бантами; вуаль тоже приобрела значение головного украшения; иногда употреблялась пудра для волос. Все чаще флорентийки надевали кальсоны и чулки. Кальсоны шили из цветного шёлка или бархата, а по краям и швам отделывали шитьём или обшивали узорчатым бордюром. Чулки носили только белые, сделанные из очень тонкой прозрачной ткани, самую качественную из которых поставляла всей Италии Флоренция.
Союз с Миланом был небескорыстным, и Лоренцо попытался было использовать его, чтобы получить для себя соседнее Пьомбино. С этой целью он сразу же после визита Галеаццо Марии отправил к нему своего брата Джулиано. Дело в том, что в Пьомбино зрел заговор против жестокого и развратного правителя Якопо III Аппиани, зятя Симонетты Веспуччи. Возможно, в нём была замешана её единокровная сестра Баттистина, и участие Джулиано в этом деле объяснялось тем, что его могла попросить об этом прекрасная генуэзка. Однако за тирана Пьомбино вступился его дядя Ферранте I. Пышный приём, устроенный во Флоренции Миланскому герцогу, вызвал ревность у короля Неаполя. После того, как Ферранте выразил протест, Великолепному пришлось отступить.
Впрочем, Лоренцо одержал победу во Флоренции, когда в июле 1471 года реформировал органы власти. Закон, утверждённый 23 июля, сделал Совет ста единственной инстанцией, имеющей полномочия одобрять налоги, принимать политические и военные решения. В нём появилось ядро из сорока членов – все сторонники Медичи. Эти сорок человек должны были выбирать остальных членов совета из числа бывших гонфалоньеров справедливости. Благодаря этой процедуре оппозиция теперь не могла попасть в состав единственного полномочного органа. Совет позволял Лоренцо полностью контролировать государство.
25 августа 1471 умер папа Павел II, и новым понтификом стал Сикст IV, человек с куда более трудным и решительным характером. Сикст IV (в миру Франческо делла Ровере) родился на Лигурийском побережье, невдалеке от Генуи, как и Симонетта Веспуччи. Уже во францисканском монастыре, куда поступил в юности, он обнаружил незаурядный, хотя и чрезвычайно практичный ум. В сочетании с набожностью и тщеславием он обеспечил ему быстрый рост в церковной иерархии. Избранный в пятидесятисемилетнем возрасте папой, Сикст IV был преисполнен решимости вернуть контроль над Папской областью, которая оставалась таковой только по имени.
– Папа этот был первым, кто показал, насколько большой властью он обладает и сколько дел… можно скрыть под плащом папского авторитета, – писал впоследствии о Сиксте IV Никколо Макиавелли.
От нового папы Лоренцо ожидал многого: подтверждения монополии на квасцы и привилегий папского банкира, а также кардинальской шапки для своего «дражайшего и любезнейшего» брата Джулиано. Лоренцо видел в этом двойную выгоду: возвышение своего дома и устранение возможного соперника, причём не только в борьбе за власть, но и за сердце Симонетты. Поэтому, приказав Джулиано зубрить церковную латынь, сам Лоренцо отправился 23 сентября вместе с пятью именитыми флорентийцами на поклон к святому отцу.
Судя по всему, молодой гость произвёл на Сикста IV сильное впечатление. Он согласился, чтобы Медичи и впредь были папскими банкирами и агентами по добыче квасцов в Толфе, однако отклонил просьбу сделать Джулиано кардиналом (Лоренцо тогда не знал, что новый папа уже готовит кардинальские мантии для пяти своих племянников). В качестве компенсации Сикст подарил властителю Флоренции античные мраморные бюсты императора Августа и полководца Агриппы. Кроме того, Лоренцо приобрёл еще много произведений искусства, драгоценный кубок резного камня, камеи и медали из сокровищницы Павла II, которую его преемник решил распродать. Именно тогда Медичи осмотрел римские руины под руководством прославленного архитектора Альберти. Но если для его личного образования и его коллекции этот визит прошёл плодотворно, то никаких гарантий на будущее он не дал.
В то же время стало известно, что с главным союзником Флоренции происходит что-то странное. Из сообщения, полученного от Аччеррито Портинари, сменившего своего брата Пиджелло на посту управляющего филиалом банка Медичи в Милане, явствовало, что у Галеаццо Марии развилась опасная психическая болезнь. Он совершал всё более странные, порой необъяснимые поступки, скажем, недавно замуровал в камере, своего астролога-священника только за то, что тот предсказал герцогу, что ему суждено править менее одиннадцати лет. Его жена, Бона Савойская, жаловалась в письмах Лоренцо, что боится за себя и детей.
Впрочем, у Медичи не было времени раздумывать над поведением Галеаццо Марии: на носу у него был настоящий кризис. Невдалеке от Вольтерры, городка в южной Тоскане, находившегося под протекторатом Флоренции, были обнаружены новые запасы квасцов, и местные власти предоставили право на их разработку некой компании, тремя главными акционерами которой были сторонники Медичи. Но вскоре стало ясно, что запасов там гораздо больше, чем считалось вначале, и те же власти передали месторождение собственным жителям. Во Флоренции это решение отменили, но когда об этом стало известно в Вольтерре, там начались волнения, в ходе которых были убиты несколько флорентийцев. Одного из прежних акционеров выбросили из окна, а местный глава, назначенный флорентийской Синьорией, забаррикадировался у себя дома.
Вопреки советам Томмазо Содерини и Синьории Лоренцо решил, что надо продемонстрировать силу. Если Вольтерра отпадёт от Флоренции, её примеру вполне могут последовать и другие тосканские города. Под знамёна был призван всё тот же одноглазый Монтефельтро из Урбино, которому было велено немедленно выступить во главе своих наёмников в сторону Вольтерры, которая, в свою очередь, воззвала – тщетно – к помощи Венеции и Неаполя. После четырёхнедельной осады 16 июня 1472 года город сдался, и ворота были открыты. Но к тому времени наёмники уже вышли из повиновения начальнику, и Вольтерру накрыла волна мародёров и насильников. Узнав об этом, Лоренцо пришёл в ужас и немедленно выехал в Вольтерру. Пытаясь хоть как-то исправить положение, он лично проехал по городу, раздавая деньги пострадавшим. Покаяние молодого Медичи было искренним – но ведь это он послал войска. Хоть и готовили его управлять государством с детских лет, Лоренцо ещё только предстояло обрести практический опыт и политическое мастерство деда и отца, которые к насилию прибегли бы только в крайнем случае.
Тем не менее, дело Вольтерры закончилось к полному удовольствию Лоренцо. Отныне он играл на рынке квасцов такую же роль, как папа и неаполитанский король. Эти государи помогали ему в организации карательной экспедиции. Они позволили Федерико да Монтефельтро использовать не только флорентийские, но и их войска. Ведь они, так же как и Медичи, были не заинтересованы в появлении независимого производителя квасцов, который мог бы нанести им ущерб.
Глава 7
Семейная жизнь
Не отказываясь от дружбы со Сфорца, Лоренцо был вынужден поддерживать отношения и с новой союзницей Неаполя – Венецией. В 1472 году он отправил туда с визитом своего брата. Эта миссия была не просто дипломатической: её целью являлось решение экономических вопросов, а также переговоры о женитьбе Джулиано на дочери дожа.
– Я не хочу жениться! – капризно заявил он. – Вы же знаете, брат, кому отдано моё сердце! Поэтому это было бы предательством моей любви!
Великолепный нахмурился:
– Ты должен, брат! Ради нашей семьи! Ради блага Флоренции!
– Нет, Вы просто хотите удалить меня из города! Подальше от Симонетты! Чтобы самому ухаживать за ней!
– Ты же знаешь, что у меня есть своя Дама!
– Почему же Вы так долго мучаете её и мучаетесь сами? Вам давно пора было бы сделать её своей любовницей!
– Это огорчило бы наших родителей и мою жену.
– Вы всё равно не любите донну Клариче!
– Да, но я обязан оказывать ей уважение, как матери своих детей.
– Пойми, брат, мне тоже не хотелось жениться, – добавил после паузы Лоренцо. – Но если мы хотим управлять Флоренцией, то должны ставить долг перед семьёй и государством выше собственных чувств.
Джулиано уехал, но, забегая вперёд, нужно сказать, что вернулся он без брачного контракта. Не сложилось у него ничего с дочкой дожа. Видно, не слишком-то он старался.
Сам Великолепный считал, что он был искренен с братом, тем не менее, в душе у него остался осадок. Он и в самом деле в последнее время стал видеть в Джулиано конкурента, хотя и понимал, что брат никогда не выступит против него. Виной всему было то чувство, которое они оба питали к Симонетте. Иногда Великолепный тайком посещал церковь Оньиссанти (Всех святых), построенную одним из Веспуччи, куда ходила молиться Симонетта, чтобы только посмотреть на неё. Однажды он встретился там с художником Гирландайо: оказывается, тому было поручено украсить фреской капеллу Веспуччи.
– Я должен изобразить всех членов семьи мессира Пьетро коленопреклонёнными перед Мадонной, – сообщил мастер Лоренцо.
– И женщин – тоже?
– Да. Жаль, что красоту мадонны Симонетты скроет платок.
Не успел Гирландайо приступить к своей работе, как Великолепный уже согласовал с Церковью особое право: Несравненной разрешили присутствовать на богослужениях с непокрытой головой:
– Пусть даже в храмах прихожане любуются ею!
Чем священнослужители объяснили такое исключение? Они объявили, что черты лица молодой женщины сотворены самим Богом, а потому их нельзя прятать от окружающих даже в храме.
На фреске Доменико Гирландайо «Мадонна делла Мизерикордия (Милосердия)» в капелле Веспуччи в церкви Всех святых Симонетта – молодая женщина в скромном одеянии без украшений. Пожалуй, это единственное более или менее установленное её прижизненное изображение. Черты лица Несравненной простоваты, хотя и милы. А её волосы цвета бронзы, вьющиеся на висках, в отличие от других женщин семейства Веспуччи, не спрятаны под платком или покрывалом, а уложены на затылке в сетку.
Что же касается Лукреции Донати, то теперь Лоренцо вспоминал о ней редко. Даже жена перестала ревновать его к Звезде Флоренции: в июле 1471 года среди пяти крёстных родителей сына Ардингелли значилась «мадонна Клариче ди Лоренцо де Медичи», которая оплатила подарки в виде восковых свечей и засахаренного миндаля.
А как выглядела сама Клариче после замужества, нам даёт представление её портрет кисти того же Гирландайо. На нём супруга Великолепного предстаёт невесёлой и некрасивой женщиной с тонким длинным носом, крутым высоким лбом и поджатыми губами. Впрочем, на медали в честь её свадьбы она выглядит ещё хуже, там же выбит девиз: «Нежная с виду, колючая на деле». А на оборотной стороне – роза с шипами (герб Орсини).
– На вид скромна, сурова под рукою, – острословили друзья Лоренцо.
Наследница Орсини оказалась весьма набожной и малоприятной дамой среднего интеллекта, однако ж весьма высокого о себе мнения. Окружение мужа её смущало, и в качестве защитной реакции она смотрела на всех сверху вниз. Её совершенно не интересовали философские и гуманистические изыскания друзей Лоренцо, с которыми дружила её свекровь.
– Клариче не позволила «приручить себя», – отметил современник Великолепного Пьеро Барджеллини, – и радости палаццо Медичи остаются для неё чужды. Она сохраняет свой римский характер, твёрдый и жёсткий.
В отличие от Лукреции Торнабуони, у Клариче Орсини было гораздо меньше влияния в семье Медичи. Её не любили ни флорентийцы, ни сам Лоренцо. Это был династический союз, как и брак его родителей. Музами Великолепного и его брата были другие женщины. В честь них они сочиняли стихи и устраивали рыцарские турниры. Ради них превратили город в «царство муз и искусств», где царили, на первый взгляд, только праздность и развлечения. Именно образы этих прекрасных дам в виде мадонн и античных богинь присутствуют на картинах флорентийских живописцев Пьеро ди Козимо, Доменико Гирландайо, Сандро Боттичелли. Холодное бесстрастие, которое Клариче считала необходимым проявлять на людях, сдержанная, но почти надменная улыбка не могли привлечь к ней сердца людей, как привлекали импульсивность и отзывчивость Лукреции Торнабуони или гармоничная красота Симонетты Веспуччи.
Со временем Клариче всё больше отдалялась от мужа, хотя их семейные неурядицы напоказ никогда не выставлялись. Оба прилагали немалые усилия к тому, чтобы казаться обычной семейной парой, и, как нередко случается, в непродолжительном времени видимость стала едва ли не сущностью. За 19 лет супружеской жизни у них родилось десять детей: Лукреция, Пьеро (будущий правитель Флоренции), Маддалена, Джованни (будущий папа Лев X), Луиза, Контессина, Джулиано (будущий герцог Немурский), ещё одна Контессина и две пары близнецов. Близнецы и первая Контессина умерли в младенчестве, а Луиза – в 11 лет, остальные же дожили до зрелого возраста.
Лоренцо обожал своих детей и охотно с ними возился, как с лёгким неодобрением сообщает нам Макиавелли:
– Он любил… детские забавы более, чем это, казалось бы, подобало такому человеку: его не раз видели участником игр его сыновей и дочерей.
Лоренцо часто расставался с женой, но в переписке они выдерживали вполне непринуждённый тон.
– Если у Вас есть какие-нибудь новости, не являющиеся государственной тайной, – писала мужу Клариче, – сделайте милость, поделитесь. Это всем нам будет интересно.
– Я прибыл целым и невредимым, – заверял, в свой черёд, её Лоренцо. – Я думаю, это обрадует тебя больше, чем любая другая новость, кроме новости о моём возвращении, судя по моей собственной тоске по тебе и по дому. Надеюсь, ты составишь хорошую компанию Пьеро, моне Контессине (его бабушке) и моне Лукреции (его матери). Молись Богу за меня, и если тебе что-нибудь понадобится отсюда (из Милана), прежде чем я уеду, дай мне знать.
При этом Клариче часто ворчала на друзей мужа, которым казалась скучной и которые за глаза отзывались о ней весьма пренебрежительно. Став главой не только семьи, но и Флоренции, Лоренцо куда меньше времени уделял приятелям, с которыми совсем недавно беспокоил округу. Они прекрасно понимали, что государственные дела теперь отнимают у Медичи львиную долю времени, но проще объяснить всё наличием супруги. Всё своё время она посвящала домашним заботам и церкви и была по-прежнему очень привязана к своим родителям, могущественным Орсини. В мае – июне 1472 года Клариче гостила у них в Риме и оказалась свидетельницей необычайного события: заочного бракосочетания в Ватикане Великого князя Московского Ивана III с византийской принцессой Зоей Палеолог. Клариче сопровождал поэт Луиджи Пульчи. Чтобы позабавить Лоренцо, остававшегося во Флоренции, он сочинил шутовской отчёт о визите к будущей великой княгине:
– Мы вошли в комнату, где на высоком помосте сидела в кресле раскрашенная кукла. На груди у неё были две огромные турецкие жемчужины, подбородок двойной, щёки толстые, всё лицо блестело от жира, глаза распахнуты, как плошки, а вокруг глаз такие гряды жира и мяса, словно высокие дамбы на По. Ноги тоже далеко не худенькие, таковы же и все прочие части тела – я никогда не видел такой смешной и отвратительной особы, как эта ярмарочная шутиха. Целый день она беспрерывно болтала через переводчика – на сей раз им был её братец, такая же толстоногая дубина. Твоя жена, будто заколдованная, увидела в этом чудище в женском обличье красавицу, а речи переводчика явно доставляли ей удовольствие. Один из наших спутников даже залюбовался накрашенными губами этой куклы и счёл, что она изумительно изящно плюётся. Целый день, до самого вечера, она болтала по-гречески, но есть и пить нам не давали ни по-гречески, ни по-латыни, ни по-итальянски. Впрочем, ей как-то удалось объяснить донне Клариче, что на ней узкое и дурное платье, хотя платье это было из богатого шёлка и скроено по меньшей мере из шести кусков материи, так что ими можно было накрыть купол Санта-Мария Ротонда. С тех пор мне каждую ночь снятся горы масла, жира, сала, тряпок и прочая подобная гадость.
Клариче, надо сказать, не нравился Пульчи и его шутовские рассказы. В Риме она ежедневно принимала докучливых посетителей и что ни день за кого-то просила мужа. Благодаря Клариче её наглый и бездарный брат Ринальдо Орсини в 1474 году стал архиепископом Флоренции. Лоренцо раздражали и её неуклюжие просьбы, и её угрюмо-высокомерный нрав. Попытки мудрой и опытной в политических хитростях свекрови вовлечь Клариче в круг интересов мужа не увенчались успехом.
Несомненно, её характер объяснялся не только полученным в Риме религиозным воспитанием, но и слабым здоровьем. Клариче болела туберкулёзом, от которого и умерла тридцати семи лет от роду. От мужа её отдаляли не только болезнь и вздорный характер, но и умственная лень, равнодушие к искусству и литературе. Он любил развлечения на свежем воздухе, праздники и пиры. Она всего этого избегала. К сожалению, при выборе невестки обычная проницательность изменила Лукреции Торнабуони. Если предрасположенность к туберкулёзу Клариче передала только Маддалене и Джулиано, то высокомерие, свойственное Орсини, практически всем своим детям, что было крайне опасно для Медичи, чья власть держалась, в основном, на личном авторитете правителя.
Под предлогом заботы об её здоровье и здоровье детей Лоренцо частенько отправлял жену за город, а сам навещал её редко. Клариче писала мужу слёзные, но скучные письма, умоляя навестить её. С Марсилио Фучино и другими придворными она посылала Лоренцо дичь для ужина, напоминая о себе доступными ей способами:
– Шлём Вам 17 серых куропаток, которых добыли сегодня Ваши птицеловы.
По некоторым деталям видно её щедрую натуру:
– Все мы, благодарение Богу, здоровы. Шлю Вам фазана и зайчиху, так как стыдно мне, кажется, есть их здесь только нам одним.
Каждый день она надеялась, что появится её супруг, который её часто разочаровывал, ссылаясь на дела или политику.
– Так славно бы было, если бы Вы к нам сюда приехали, мы Вас ждали уже три вечера до трёх часов.
И в его оправдание твердила:
– Думаю, что лишь дела Вас там так стесняют.
Напоминанием о её любви, таким образом, служили зайцы:
– Шлю Вам этих двух зайцев, чтобы ради моей любви, получив их, Вы вспомнили обо мне.
Великолепный редко отвечал ей, зато он писал искромётные и доверительные письма (в которых никогда не жаловался на жену) другим женщинам – своей сестре Наннине, Ипполите Марии Сфорца в Неаполь, Боне Савойской в Милан, Элеоноре д’Эсте в Феррару. Однако супруги нежно любили своих детей, тревожились за их здоровье, отмечали их первые шаги и первые слова. Воспитание наследников Медичи было одной из главных забот родителей. Лоренцо хотел воспитывать детей в гуманистическом духе, и приставил к детям своих друзей: Анджело Полициано, Луиджи Пульчи и других. Клариче в этом вопросе выступила категорически против. Во-первых, она была в состоянии войны с придворными Лоренцо, а, во-вторых, хотела воспитывать детей в несколько ином духе, чем протеже Великолепного. Полициано писал ему:
– Что до Джованни, мать заставляет его читать Псалтырь, чего не могу ни в коей мере одобрить.
Легкомыслие и вольные манеры Полициано не нравились Клариче, которая жаловалась мужу:
– Чего я только от него не претерпела!
– Выслушав меня, Вы убедитесь, что я ни в чём не виноват, – парировал поэт.
В конце концов, жена Лоренцо прогнала Полициано:
– Хотя я и страдала от его грубостей, если есть на то Ваше согласие, я стерплю, но не могу в это поверить.
Лоренцо был вынужден смириться с увольнением своего друга, однако дал понять жене, что не одобряет её поведения. Клариче, в свой черёд, упрекнула его за то, что он позволил Полициано жить в своих комнатах во Фьезоле и тем самым выставил её на посмешище, публично продемонстрировав своё прощение неугодному ей человеку. Тогда Великолепный был вынужден написать ей резкое письмо, напомнив, что она не отправила книги Полициано, как он просил, и потребовал, чтобы они были отправлены в тот же день. Но как бы жарко они не спорили, похоже, это была единственная серьёзная ссора между супругами.
В тоске и обиде Полициано пришлось оставить Тоскану и поселиться при дворе кардинала Гонзага в Мантуе.
Клариче же чувствовала себя на стороне рассудка, и факты подтвердили её предположения. Джованни выказывал всё более явные признаки благочестия. Он охотно отправлялся к причастию в Боско аи Фрати, к изумлению отца и удовольствию матери. Однако, в отличие от Лоренцо, она не желала видеть его кардиналом, пытаясь горячо восставать против этого.
Что касается Луиджи Пульчи, то ему покровительствовала Лукреция Торнабуони. А Клариче ненавидела всех приближённых своей свекрови, к которой Лоренцо прислушивался больше, чем к жене. Поэтому Пульчи он устроил у графа Роберто Сансеверино, который служил Флоренции в качестве кондотьера. Заодно поэт должен был держать Великолепного в курсе всех дел своего нового покровителя. В письме от 10 марта 1477 года Лоренцо писал Пульчи:
– Ты знаешь, так как на словах я тебе это говорил, насколько я хочу, чтобы означенный С. был в нашем услужении. Он был бы во главе кондотты (войска), и если бы ему не хватало поддержки других, то у него всегда была бы наша.
Но Полициано был всё же самым близким другом Лоренцо, спутником за трапезой и на охоте, вместе они писали стихи, поэтому через год его вернули. Заглаживая нанесённую обиду, Великолепный организовал для него профессуру во Флорентийском университете, где тот преподавал древнегреческий и латынь, а также должность каноника – хорошо оплачиваемую синекуру, и подарил поместье возле Кареджи. Кроме того, Полициано стал единственным учителем Пьеро Медичи. Младшего, Джулиано, не так пичкали наукой, зато он был самый балованный из мальчиков, а из девочек самой балованной была вторая дочь Великолепного, красавица и умница Маддалена.
Уезжая куда-нибудь, Лоренцо уже поручал приятелям писать ему о детях, а не о своих дамах. Вот послание одного из друзей семьи, Кристофоро Беннини, от 25 сентября 1473 года:
– Маленькая Лукреция очень послушная – такая умница! Пьеро выглядит хорошо, слава Богу, очень весёлый и довольный. Часто подходит к двери, выходящей в Тердзоллу, и всех зовёт: «Няня, тятя, мама!» – так мило, что Вы бы очень посмеялись. Маддалена тоже хорошо себя чувствует. Я каждый день вижу её, возвращаясь от Торнабуони, а её кормилицу посылаю каждый день совершить моцион, чтобы всегда была здорова и молоко было ещё лучше.
Ещё одним близким другом Лоренцо был Никколо Микелоцци, сын архитектора. Лоренцо не имел от него секретов. Никколо был всего на два года старше хозяина Флоренции. Он и его брат Бернардо (гувернёр маленького Джованни) росли в доме Медичи. Никколо стал начальником секретариата Лоренцо, потом его личным канцлером. Но, несмотря на многочисленные обязанности, он тоже следил за здоровьем детей. 19 апреля 1476 года Микелоцци писал Лоренцо:
– Дети в добром здравии и веселы, как никогда. Они играют без устали. Малышка Маддалена всё время хочет танцевать. Маленький Джованни тоже совершенно здоров.
А в письме от 3 сентября 1477 года Полициано утешает Великолепного, обеспокоенного болезнью сына Джованни, которому было тогда год и восемь месяцев:
– Он не может сосать грудь, но прекрасно кушает супчик. Мне кажется, у него немножко болит язык, а не горло, потому-то он и не сосёт. Наверное, побаливает у него и шейка – вот отчего ему трудно поворачивать головку.
Но, пожалуй, самой колоритной фигурой среди домочадцев Великолепного был бедный священник Маттео Франко, нашедший приют у Медичи в 1474 году. Его талант остряка покорил даже угрюмую супругу Великолепного. Между друзьями Лоренцо и Клариче шла настоящая война. Пульчи писал злобные сонеты в адрес Франко:
Несчастный сельский попик противнющий,
вращающийся в кухне, вечно пьяный
наш дуралей Маттео, всегда везучий.
А священник жаловался на него Лоренцо:
–Джиджи гадкий, Джиджи докучливый, у Джиджи ужасный язык, Джиджи – нахал, Джиджи – сеятель раздоров, у Джиджи, по Вашим словам, тысяча недостатков, и однако без Джиджи нельзя дышать в Вашем доме. Джиджи – душа Вашей семьи.
Томясь жизнью в сельской местности, Луиджи (Джиджи) Пульчи писал своей покровительнице, матери Лоренцо:
– У нас всё дождь и дождь, так что из дому нельзя выйти, и охоту мы заменили игрой в мяч, чтобы мальчики не прекращали упражняться. Я сейчас в домашнем платье и шлёпанцах, что, если б Вы меня видели, показалось бы Вам знаком глубокой печали. Я и вправду всегда один и тот же, и не делаю, не вижу и не слышу ничего, что бы доставило мне радость; мысль о нашем несчастье так удручает меня, что ни во сне, ни наяву не прекращаю мучиться. Чума и война непрестанно в моих мыслях: я скорблю о прошлом и не перестаю страшиться будущего. Не нахожу здесь госпожи моей Лукреции, которой мог бы излить себя, и умираю от скуки.
Возможно, Клариче была права, отдавая предпочтение Франко перед двумя превосходными поэтами, но не слишком хорошими воспитателями. С равной нежностью сэр Маттео относился к детям, разочарованным отсутствием отца, для которых он заменял Лоренцо:
– Тогда не мог и я не спешиться, и прежде, чем мы вновь усадили их на лошадей, всех их обнял и дважды каждого поцеловал: раз за себя и раз за Лоренцо.
