Елена Викторовна Яковлева
Бог неудачников
Псина смотрела на меня немигающим взглядом ягненка.
…Сцена под названием “избиение младенцев” разыгрывалась в “Расслабься” в лучших Натальиных традициях. Я наблюдал, как движутся ее толстые, жирно накрашенные губы, которые старательно и с нескрываемым удовольствием выговаривали:
– Сколько можно, Сапрыкин! Я уже устала вас править! Стилистические и орфографические ошибки не поддаются подсчету! У вас же университетский диплом, Сапрыкин! Что с этим делать, не понимаю!
Не успел я открыть рот, чтобы оправдаться, как в меня полетели листки моего жалкого эссе. Ого, а вот это уже что-то новенькое, раньше она себе такого не позволяла. И чего я ее не трахнул, тоскливо заныло у меня под ложечкой. В этот же момент над соседним столом вскинулась ладненькая головка “Лаковой шкатулки”, на моем лице остановились крапчато-серые глаза, на дне которых, как мне показалось, затаилась тень насмешки…
И, тем не менее, я по своему обыкновению позорно завел свое привычно-заунывное “Да, Наталь Владирна”, “Хорошо, Наталь Владирна” … А потом вдруг неожиданно для всех, и, прежде всего для самого себя, заткнулся на полуслове … Сидящие в той же комнате, что и Наталья, сотрудницы – а их там было трое, включая «Лаковую шкатулку» – оторвались от компьютеров и дружно на меня уставились. Я же продолжал держать паузу, непонятно на что рассчитывая. Все решилось лишь после того, как «Лаковая шкатулка» поднялась из-за стола и, прихватив какую-то папку, неторопливо направилась к выходу, словно давая понять, что спектакль ей наскучил.
Я понял, что должен действовать молниеносно, и не придумал ничего лучше, чем собрать мятые листки своего эссе и метнуть их в лицо Наталье, повторив ее недавний демарш. Мне показалось, что летели они бесконечно долго, как в замедленной съемке, но когда достигли намеченной цели, меня уже было ничем не запугать. Держа в поле зрения «Лаковую шкатулку», изящным изваянием застывшую в дверях, я опередил уже открывшую было рот Наталью коротким, почти гортанным выкриком:
– Да пошла ты!..
Явно не ожидавшая такого поворота Наталья откровенно растерялась, еще минуту назад презрительно поджатые губы, расползлись по ее одутловатому лицу как чудовищные красные дождевые черви. А я, продолжая ловить на себе заинтригованный взор «Лаковой шкатулки», усилил произведенный эффект, и без того, замечу без ложной скромности, убийственный, следующим высказыванием:
– Я для вашей паршивой желтой промокашки больше не пишу!
Наталья выглядела совершенно разбитой. Видно было, что она не понимает, почему этот жалкий писака, каким я, несомненно, ей представлялся, ведет себя столь дерзким образом. Не понимали этого и другие, и, скорее всего, думали, что я пьян. И только я знал, что стоит за моей беспримерной решимостью – мой роман, дожидавшийся верстки в издательстве «Дор». Отныне я уже не ничтожный сочинитель паршивых статеек для глянцевых журналов, а серьезный писатель!
Откуда что взялось, я красиво, почти как в танце, повернулся на каблуках и легкой походкой устремился прочь. Туда, где все еще стояла, замерев у двери, «Лаковая шкатулка», которой я, поравнявшись, по-дружески, если не сказать панибратски, кивнул. Она же в ответ заговорщицки мне подмигнула и, сжав хрупкий кулачок, изобразила подростковый жест, выражающий одобрение, сопроводив его беззвучным «yes!». После чего я дал себе слово, что, как только роман мой будет опубликован, явлюсь в «Расслабься» и дам ей интервью. А заодно сделаю с ней то, что мой приятель Серега рекомендовал мне сделать с толстогубой стервой Натальей. При этом чутье мое подсказывало, что она мне не откажет. Потому что сегодняшнюю мою выходку с метанием эссе в физиономию шеф-редактора запросто можно приравнять к добыче утки, зайца и прочих.
В итоге редакцию я покинул с гордо поднятой головой, крепко сжимая в потной ладони виртуальный ключик от «Лаковой шкатулки», полный уверенности, что это и есть мой очередной, уже третий по счету, подарок судьбы.
Глава V
Я пребывал в отличном настроении. По дороге домой заглянул в супермаркет, где долго и сосредоточенно прогуливался вдоль полки с собачьим кормом, все еще мысленно переживая свой недавний триумф в «Расслабься». При этом больше всего меня беспокоило, не сдурил ли я, оставив «Лаковую шкатулку» до лучших времен? А не благоразумней ли ковать железо пока оно горячо?
Да, но куда б я ее потащил? В свою неубранную берлогу, в которой теперь еще и собака? С другой стороны, возможно, это был бы как раз беспроигрышный шанс. Игривый вопрос: «Девушка, вы в собачьем корме разбираетесь? Не поможете ли спасти несчастное животное от голодной смерти?» – и дело в шляпе! Черт! И как же я сразу не сообразил? А ведь, помнится, по этой части я когда-то был профи. Мог уболтать любую: дурочку брал неприкрытой лестью, перед умной разыгрывал наивного простачка… М-да, вот, что бывает, когда утрачиваешь навык по причине долгого отсутствия практики!..
Я еще раз окинул пытливым взором полку с собачьим кормом, после чего вычислил в полупустом торговом зале молодую особу – менеджера или консультанта, или как у них там, короче, не важно, и дал ей понять, что нуждаюсь в ее мудром профессиональном руководстве. Она тут же безропотно ко мне подрулила и оказалась вблизи почти девчонкой, с широко расставленными восточными глазами и едва заметными веснушками, не очень равномерно рассыпанными по ясному скуластенькому личику.
– Девушка, – нажал я на кнопку встроенного внутри меня старого дребезжащего магнитофона, – вы в собачьем корме разбираетесь? Не поможете ли спасти от голодной смерти несчастное животное?
– А какой породы ваша собака? – вежливо поинтересовалось у меня скуластенькое личико.
– Без понятия, – легкомысленно пожал я плечами, изучая бэйджик на отложном воротнике ее форменного халатика. А на нем, между прочим, значилось: «Айгуль Терентьева, менеджер торгового зала», и это сочетание почему-то меня взволновало.
Скуластенькое личико меж тем замутилось:
– Ну, тогда возьмите что-нибудь универсальное, что всем подходит. Вот это возьмите.
Она сняла с полки довольно объемистый разноцветный пакет и протянула его мне, а я, принимая у нее собачий корм, успел коснуться ее пальцев.
– Айгуль – красивое имя, – снова зашелестела затертая пленка моего старого магнитофона. – А как вас подружки называют? Гуля?
Она ничего не ответила, только кивнула, по-видимому, теряясь в догадках, как расценивать мой интерес: как экстравагантную выходку добродушного дядечки-покупателя или непритязательное заигрывание? Подумать только, а ведь еще каких-то десять лет назад у нее не возникло бы и тени сомнений на сей счет! Вот только смириться с данным безрадостным фактом – все равно, что отдать себя на милость похотливым перезрелым Натальям с их душными ванильными объятиями и складчатыми, как у рептилий, телами. Нет-нет, в этот омут я не кану, пусть не надеются и не ждут, я навечно останусь на залитой солнцем поляне, где резвятся быстроногие скуластенькие Айгуль, не ведающие, как скоротечна молодость.
– Гуля… Можно я буду вас так называть? – Я почувствовал, как дрогнул мой голос, так, словно старый магнитофон «зажевал» пленку. – А вдруг моя собака откажется это есть? Вдруг она вообще голодную забастовку объявит? Что мне тогда делать?
– Ну, я не знаю, – девушка поправила прядь волос на лбу, – тогда попробуйте другой корм взять. У нас всегда большой выбор.
– Это я вижу. А если, допустим, я захочу узнать, есть ли в наличии тот корм, который понравится моей собаке? Могу я вам позвонить? – Я не собирался сдаваться ни при каких условиях.
– Конечно, звоните по нашему справочному телефону.
Я сделал вид, что призадумался:
– Но по телефонам для справок бывает трудно дозвониться, а я человек очень занятой… Может, вы на всякий случай дадите номер своего мобильного? Обещаю, я не буду беспокоить вас по пустякам…
– Хорошо, – девушка то ли была покладистой от природы, то ли решила, что я совершенно не опасен, а потому спокойно продиктовала мне номер своего телефона. После чего ее позвала одна из кассирш, и мне волей-неволей пришлось нажать на кнопку «стоп». Старый магнитофон заунывно взвизгнул, щелкнул и заглох, не оставив ясности, включится ли он в следующий раз.
Я все-таки взял собачий корм, который посоветовала бесхитростная (или бесстрастная?) Айгуль. Уж очень симпатичный пес был нарисован на пакете. Заодно прихватил кое-что из продуктов для себя, оплатил все это дело на кассе и двинулся домой, где, как выяснилось, меня поджидал весьма неприятный сюрприз. Оставшись без присмотра, приблудная псина погрызла мои комнатные тапки (ладно, они были сильно поношенные) и, что много хуже, мой же кожаный брючный ремень (еще вполне приличный).
Я разозлился и стал на нее орать:
– Ты что себе позволяешь, серая ты скотина?! И это за мою доброту?
Собака воззрилась на меня с недоумением.
– Какого черта ты изгрызла мои тапки? А ремень? – конкретизировал я свои претензии.
В этот раз лохматая пришелица завиляла куцым хвостом.
Тогда, дабы ее устыдить, я продемонстрировал ей собачий корм в разноцветном пакете:
– Вот, видала? Между прочим, специально для тебя купил. А ты, тварь неблагодарная, сожрала мои тапки!
Собачонка смотрела то на меня, то на пакет глазами ягненка и не делала ни малейшей попытки оправдаться.
В конце концов, стыдно стало мне. Я принес из кухни тарелку, доверху насыпал в нее собачьего корма и примирительным тоном пригласил ее к трапезе:
– Ну, ешь уже, что ли…
Псина подошла, понюхала, посмотрела на меня с некоторым укором, осторожно захватила зубами несколько коричневых комочков, пожевала их с такой осторожностью, словно у нее флюс, облизнулась и уже больше к еде не притронулась, сколько я ее не уговаривал.
Естественно, очень скоро я снова стал психовать. Нет, где это видано: я разорился на целый пакет импортной жратвы, а она, видите ли, брезгует! Ну и наглое же это четвероногое!
В какой-то момент мои громкие возмущенные вопли, по-видимому, достигли ушей Славки, который, оказывается, успел вернуться домой, а теперь обнаружился в дверях моей комнаты в обрезанных по колено джинсах и драной майке.
–На кого это ты орешь? – осведомился он с недовольным видом и пожаловался. – Только заснул…
––Спать надо ночью, – окрысился я на него.
И тут Славка увидел собаку:
– Ой, а это еще что такое!
– А то ты не видишь, – съехидничал я, – крокодил!
– Где ты ее взял? – Славка присел на корточки рядом с псиной.
– Да нигде я ее не брал, она сама ко мне приблудилась. Проснулся, а она лежит на диване рядом. Наверное, ночью за мной притащилась, – проворчал я. Мне было странно, как Славка мог не слышать шума за стенкой? Неужто так крепко спал?
– А она симпатичная, – Славка сделал нахальной бродяжке комплимент.
– Симпатичная, – покосился я на собаченцию, – только ничего не жрет, кроме тапок и ремней.
– И правильно делает! – Славка заглянул в стоящую перед псиной тарелку и присвистнул. – Сам бы попробовал эту гадость!
Теперь я злился не только на собаку, но и на Славку. Умный какой! Лучше бы вовремя за комнату платил!
– Ну, а чем мне ее кормить прикажешь?
– Нормальной едой. Мясом. Или колбасой, на худой конец.
– Вот и корми, если ты такой хороший, – злость у меня сменилась обидой. Причем не только за себя, но еще и за Айгуль из супермаркета. Стараешься, понимаешь, стараешься, а все как всегда зря… Бездомной собаке и той не угодишь!
А Славка, тот и впрямь сгонял на кухню и принес из холодильника колбасы. И, что бы вы думали, эта серая тщедушная животина неизвестной породы умяла ее за обе щеки (если у собак они бывают)! А потом преспокойненько взобралась на диван и как ни в чем ни бывало свернулась в калачик.
От такой картины я в буквальном смысле потерял дар речи, а Славка удовлетворенно развел руками: мол, что и требовалось доказать. А потом прочитал мне мораль о том, что собак нужно не только кормить, но и выгуливать. В результате от моего приподнятого после блистательной победы в «Расслабься» настроения почти ничего не осталось.
Чтобы прийти в какое-то равновесие, я походил из угла в угол, пнул ногой стул и накатил на Славку:
– Ты когда за комнату заплатишь?
Тот поскучнел буквально на глазах:
– Да заплачу я тебе, заплачу, не переживай… На днях заплачу. Вот как только получу за халтуру, так сразу!
Однако, исполненный духом мщения, я не собирался так просто отступать:
– Ага!.. А ты не забыл, что я твои обещания уже вторую неделю слышу? Короче, не заплатишь до пятницы, собирай свои манатки!..
– Да что на тебя наехало? – возмутился Славка. Можно подумать, это я ему должен, а не он – мне! – Из-за каких-то паршивых двенадцати тысяч! Сам уже, можно сказать, без пяти минут миллионер!
Нет, вы слышали такое, а? И зачем я только ему свой издательский договор показал? Он же теперь будет мне им в глаза тыкать! И это притом что первые причитающиеся мне за перелицовку романа денежки я получу в лучшем случае через месяц!
– Я тебе сказал: до пятницы! – рявкнул я на Славку и решительно указал ему на дверь.
Славка, судя по всему, хотел продолжить препирательства, и открыл уже, было, рот, но потом передумал и счел за лучшее ретироваться и переждать грозу. И правильно сделал: не так уж часто я позволяю себе подобные сцены, чтобы меня нельзя было уважить и хотя бы притвориться уязвленным. Ведь, по большому счету, ему это ничего не стоит, а мне маломальское удовлетворение.
Правда, когда он ушел, меня одолела невероятная тоска. Я снова остался один на один с собой и своей рукописью, бездомная псина на диване – не в счет. Как ни крути, а пора уже было приниматься за дело, а я к этому был совершенно не готов и, что намного хуже, вряд ли буду готов в обозримом будущем. А что хуже некуда, даже деньги – этот главный двигатель прогресса всех времен и народов не способны разбудить во мне энтузиазм.
В общем, за работу я взялся с откровенной неохотой. Может, потому что я давно от нее отвык? Ведь с тех пор, как я сжег свой последний, слепой, экземпляр рукописи я, по сути, ничего, кроме халтуры, не писал. Чтобы понять это, достаточно заглянуть в мой компьютер. Одни названия файлов чего стоят! Взять хотя бы первый навскидку, который я ернически поименовал для себя «поэмой о серной пробке». Рекламный текст, сделанный по заказу одного частного медицинского центра, призывающий незамедлительно воспользоваться услугами тамошнего отоларинголога. Помнится, я бился над ним целый день, а получил сущие копейки. Да уж…
Но все, проехали… Серные пробки теперь в прошлом. Я должен немедленно о них забыть, и, как в пафосной революционной песне, отряхнуть их прах со своих ног. К чертям, к чертям, к чертям!.. А чтобы настроиться на работу, мне необходимо снова углубиться в текст собственного романа, милостиво предоставленный мне сладкоречивым Кириллом из «Дора», а заодно наметить, куда вставлять диалоги и любовные сцены, которых в них, якобы, не хватает.
Собственно, так я и сделал. Снова взялся за читку своей рукописи, чудом сохранившейся в издательской базе данных, мрачнея с каждой страницей. То, чем я восхищался позапрошлой ночью, казалось мне теперь, при свете дня, совершенно неудобоваримым беспомощным детским лепетом. В глаза бросались бесчисленные повторы, убогие метафоры, банальные и скучные сентенции. А сама история, которая, как принято выражаться, легла в основу этого, с позволения сказать, произведения, на редкость незамысловатой. Впрочем, именно такой она и была в жизни, из которой я ее взял и переложил на бумагу, наскоро сдобрив выспренней лирической чепухой.
Ладно, оставим до поры героя. Что же до героини – та вообще никакой критики не выдерживает. Такими грубыми мазками прописана, что едва ли имеет половые признаки. И при этом, как следует из текста, они вроде бы даже спят, правда, за рамками повествования. А теперь скажите, как можно спать с чем-то аморфным, неуловимым и скорее разлитым в воздухе, нежели существующим во плоти? И не странно ли после этого, что однажды героиня объявляет, будто беременна?
Что делает герой? Он дает понять, что подобное развитие событий в его планы не входило. Она оскорбляется и исчезает из его жизни. Вот, собственно, и весь сюжет, если оставить за скобками побочные линии (весьма, впрочем, немногочисленные и столь же невнятные) и последовавшие за разрывом сомнения, угрызения и вялые попытки оправдаться. Опять же непонятно, в чем, если отринуть романтическую белиберду и взглянуть на ситуацию здраво. Ну, как бы он с ней жил, с такой, ни во что конкретно не оформившейся? Все равно, что с детским шаром, наполненным гелием, который только и ждет ветерка посильнее.
Прибавьте к этому, что в романе, как верно подметил мой издатель, они к тому же почти не говорят, а, если и изъясняются, то на каком-то полуптичьем языке. И имена у них странные: Та и Тот. Что касается кульминации отношений этих несчастных бессловесных, то здесь все до такой степени впопыхах, что невозможно понять логику их дальнейших поступков. Та сказала, что у нее задержка, Тот уточнил, насколько, и скрипнул зубами. И все.
Где, скажите мне, здесь разгуляться читателю, которого не выбирают? Такому, уж какой он ни на есть. Разве я дал ему катарсис, для которого, по утверждению Сереги, он создан, как птица для полета? Нет, не дал! Бедняга так и останется в неведении, кому тут сочувствовать и сочувствовать ли вообще. Про что эта книжка, спросит он в недоумении, а что я ему отвечу, если я и сам не знаю, про что? Про жизнь? Да где она там, эта жизнь? Про любовь? Допустим. Но почему тогда ни Та, ни Тот ни разу не произносят этого слова? Что бы им шевельнуть губами, так нет же!
Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза. В голове у меня созрела странная фантазия, что моя писанина – нечто вроде немого фильма, который мне предстояло озвучить. И в самом деле, пусть герои наконец заговорят и пусть, черт возьми, друг до друга дотронутся! Хватит уже этим притворам отмалчиваться и целомудренно прятаться за пространными лирическими отступлениями, пришла пора высказаться и показать себя во всей своей красе, возможно, и неприглядной.
Кстати, вот уж и ропот с противоположной стороны послышался, а, значит, уста все-таки разверзлись. Они, видите ли, не желают. Хотят, чтобы все осталось, как было, а иначе, дескать, образы рушатся. Ну, уж, дудки, этот номер не пройдет! А поскольку особенно возражает Та, то с нее я, пожалуй, и начну. Куда денется, заговорит, как миленькая. Я заставлю ее снизойти до длинных, подробных объяснений, когда она в запале, с красным лицом и смешно трясущимся подбородком, будет выкрикивать обидные беспомощные слова, о которых сама же потом и пожалеет. На войне, как на войне, уж не взыщите!
И ведь, что б вы думали, мне удалось их расшевелить! Герои мои не просто заговорили, они стали такими болтливыми, что, записывая их диалоги, я едва поспевал тыкать пальцами по клавиатуре, а ближе к утру, уже совсем выбившись из сил, готов был орать благим матом:
– Да заткнитесь вы уже, наконец!
А когда, совершенно измочаленный, я вырубил компьютер и едва ли не на карачках дополз до дивана, то первое, что сделал, – заткнул уши пальцами. Потом накрылся одеялом и попытался забыться. Однако не тут-то было: в голове у меня продолжалась какофония. Та и Тот исступленно собачились, и не думая прекращать свару. Надо же, сколько в них накопилось за то время, что они были затворниками моей рукописи! И теперь каждое их слово отзывалось во мне тупой фантомной болью.
Уж не знаю, чем бы все закончилось, может, я сошел бы с ума или впал в кому, если бы посреди этого невыносимого птичьего базара, посреди этого вселенского хаоса, не раздался вдруг тихий и отчетливый человеческий вздох… Шум сразу прекратился, воцарилась тишина, а в ней – умиротворяющее посапывание. Источник его обнаружился у меня под боком – серая приблудная псина, от которой исходило беззащитное младенческое тепло, вызвавшее во мне приступ умиления.
Я стал медленно погружаться в дрему, и лишь на самой грани между явью и сном мое подсознание выстрелило в последний раз. Что же все-таки Та сделала с ребенком? Ведь в ней было столько гелия, что она могла с одинаковой легкостью как избавиться от него, так и оставить.
Глава VI
Кажется, мне все еще что-то снилось, когда я почувствовал, что у меня мерзнут ноги. Я поджал их, но это мне не помогло. В полусне я попытался поправить на себе одеяло, какое-то время слепо и беспомощно шарил вокруг себя, но оно куда-то запропастилось. В итоге, окончательно продрогнув, я спустил с дивана ноги и протер глаза. Тут-то и выяснилось, что одеяло мое валяется на полу, а рядом с ним сидит приблудная собачонка, и весь вид ее при этом выражает крайнее нетерпение.
– Ты чего творишь? – вызверился я на нее спросонья.
Псина в ответ стала тихо повизгивать и нервно сучить хвостом.
Я повернул голову и посмотрел на тускло-серый просвет окна, не подаривший мне даже намека по части того, утро за ним или вечер. Загадку разрешили часы на руке, которые я, ложась спать, не удосужился снять. Так вот, они показывали половину первого и, уж конечно, не ночи. Уверенность в этом укрепляла во мне все та же невнятная серость за окном, знаменующая, как выяснилось, начало премерзкого мартовского дня из разряда тех, что так и подмывает встретить в петле. Разумеется, при условии, что прежде тебе достанет сил и мужества выбраться из постели. И, не знаю, как кого, а меня бы уж точно на это не хватило, если б не лохматое существо, вопреки всякому здравому смыслу поселившееся в моей берлоге.
Так как собачонка продолжала визжать, и препротивно, я, рассвирепев, швырнул в нее одним из погрызенных ею же накануне тапок, но это ее не вразумило. Больше того, звуки, которые она издавала, становились все громче и жалобней, волей-неволей наводя меня на мысль, что убеждения и угрозы никакого воздействия на силы природы не имеют. И чем глубже я это осознавал, тем меньше злости во мне оставалось. Потому что с таким же ровно успехом я мог бы гневаться на промозглую мартовскую слякоть или вертихвостку-молодость, упорхнувшую от меня к другому.
– Все, идем-идем, заверил я собачонку, чтобы она немного успокоилась, и поминутно зевая, начал экипироваться для выхода на улицу. По ходу вступил во что-то мокрое: лужа! Похоже, мое нежданное приобретение таки не утерпело! Поморщившись, подогнал ногой лежащую у дверей тряпку и кое-как затер.
Потом, когда я был уже в куртке, до меня вдруг дошло: а поводка-то нет! Еще минута или две ушли у меня на размышления, как быть в такой ситуации, после чего я мысленно махнул на все рукой. В конце концов, эту псину я к себе не звал, она сама ко мне прибилась, а потому, если она захочет сбежать, это будет ее добровольный собачий выбор, которому я со своей стороны чинить какие-либо препятствия не собираюсь.
С таким настроем я и распахнул перед ней дверь, в которую она моментально юркнула, а затем радостно, вприпрыжку, понеслась вниз по лестнице, с такой скоростью, что я сразу отстал от нее на два пролета, и ей пришлось дожидаться меня в подъезде. А я, уже выпустив собачонку из дому, признаться, был близок к тому, чтобы тихо вернуться к себе, оставив ее на ступеньках у входа, где, вероятно, и произошла наша с ней историческая ночная встреча. До сих пор не понимаю, что меня удержало от этого. Может, мне просто захотелось посмотреть, что она будет делать дальше?
А она с невероятной бодростью направилась в дальний угол нашего дворика, к произрастающим там нескольким хилым деревцам, и принялась нарезать среди них круги, то и дело к чему-то принюхиваясь. И в этом ее нехитром собачьем ритуале было столько сосредоточенной отрешенности, что я наблюдал за ее перебежками, как за каким-то древним священным обрядом, полным сакрального смысла. Я не мог не то, чтобы с места тронуться, даже пошевелиться, пока промозглый мартовский холодок не пробрался ко мне за пазуху. Только тогда я поднял воротник куртки и позволил себе какое-то подобие прогулки по дорожке, соединяющей пятачок перед подъездом со сквериком в углу двора. Мои ноги разъезжались в хлюпающей каше грязного снега, и со стороны я, наверняка, выглядел неуклюже и нелепо, и все-таки не уходил. И это притом что после ночи, проведенной у компьютера, я чувствовал себя разбитым. По-хорошему мне следовало бы плюнуть на все, подняться в квартиру и рухнуть ничком на диван, а я терпеливо ждал, когда приблудная серая псина пометит унылые мокрые деревца, притулившиеся с самого краю.
И только когда дрожь стала пробирать меня не до самых внутренностей, я позволил себе осторожно свистнуть. Честно говоря, я не очень-то рассчитывал, что этот мой призыв возымеет на собачонку нужное действие, а потому, увидев ее у своих ног уже через минуту, испытал удивление, смешанное с тайным восторгом. Вряд ли кто-нибудь в жизни повиновался мне с такой восхитительной готовностью!
– Набегалась? – с притворной ворчливостью осведомился я и повернул к дому.
Псина безропотно побежала за мной, а я, неожиданно размякший и разомлевший, пообещал себе в самое ближайшее время совершить вылазку в зоомагазин и купить ей поводок. Дома я дал собачонке колбасы, а себе пожарил яичницу. Затем, набив как следует утробу, предпринял попытку снова засесть за работу, не увенчавшуюся, впрочем, успехом. А потому, решив себя больше не мучить понапрасну, я возложил свое бренное тело на диван и канул в сон, как кирпич в воду. По-моему, мне даже что-то снилось, но стремительное пробуждение, которому я вновь был обязан собаке, стерло все картинки. Правда, я не стал ей на это пенять. Почему? Вопрос вопросов.
Еще несколько минут я провалялся на диване, прислушиваясь к тишине. Было темно, и я решил, что уже ночь, но данное обстоятельство меня скорее обрадовало, нежели расстроило. Как бы бездарно не прошел этот день, главное, он все-таки прошел, а с ним вместе и забота, чем его заполнить. Понуждаемый собачьими повизгиваниями, не включая света, запрыгнул в штаны и привычно нащупал мобильник в кармане. Больше для проформы проверил, не звонил ли мне кто, и с удивлением обнаружил, что, пока я дрыхнул, меня домогались сразу трое: моя сестрица Алка, уже известный вам приятель-графоман Серега и Кирилл из издательства «Дор». Следующим сюрпризом стали высветившиеся на экране цифры «17.39». Увы, но вместе с ними на моем горизонте замаячил неприкаянный мартовский вечер, который мне еще только предстояло на что-нибудь убить!
На что именно, я дал себе труд подумать чуть позже, уже во дворе, когда моя псина совершала свой традиционный обход деревьев, а я, столь же традиционно мерз на ветру. Но прежде я позвонил сестре, чтобы узнать, зачем я ей понадобился.
– Ну, наконец-то! – бесцеремонно ворвалась мне в ухо Алка. – Никогда до тебя не дозвонишься!
– Почему никогда? – вяло возразил я, отодвигая трубку, чтобы не оглохнуть.
– Потому что никогда! – Отрезала Алка, и, прежде чем я успел очухаться, снова на меня наехала. – Ты когда в последний раз мать навещал?
– Ну-у… – я честно силился вспомнить. Кажется, это было на Рождество. Точно, на Рождество. А что, не так уж и много времени прошло… Хотя, уже почти три месяца…
– Что ну? Она же целыми днями одна, скучает, – Алка старательно и методично втыкала мне в душу иголки. – Совесть у тебя есть?
– А что, тебе одолжить? – огрызнулся я, тихо заводясь. – В конце концов, она твою дачу охраняет, а не мою!
– И что ты этим хочешь сказать? – судя по боевому Алкиному вступлению, она была настроена на долгое и подробное выяснение отношений.
Нависший надо мной призрак доброй семейной ссоры сделал меня намного сговорчивей. Мало ли, что я хотел сказать! Например, про то, что, не вывези Алка мать на тридцатый километр от Москвы, та бы сейчас не скучала. Но сказал-то я совсем другое:
– Ладно, не бери в голову. Я приеду…
И добавил:
– В выходные…
Алка тяжко вздохнула и отключилась.
Теперь, по идее, следовало бы связаться с Кириллом из «Дора», но мне почему-то ужасно не хотелось это делать, сколько я себя не убеждал. Он, наверняка, спросит, как продвигается работа над рукописью, а что я ему отвечу? Ну да, просидел я над ней ночь напролет, только много ли с того проку, если я боюсь взглянуть на плоды своих титанических трудов свежим глазом? К тому же меня хватило всего лишь на несколько диалогов, а до любовных сцен я пока не добрался и не факт, что когда-либо доберусь.
Короче говоря, Кириллу я так и не позвонил, зато позвонил Сереге. Тот накинулся на меня не хуже Алки:
– Сапрыкин, ты куда пропал? Загордился, что ли?
– С чего бы? – Буркнул я угрюмо.
– Ну как же, ты же у нас теперь классик!
Началось! Я хотел уже послать Серегу куда подальше, но он вовремя сбавил обороты:
– Слушай, Сапрыкин, не знаю, как ты, а я сегодня никакой… Не могу уже на этот комп смотреть. Корроче… Мы тут с одной моей знакомой сегодня выход в открытый астрал наметили. Давай, присоединяйся к нам.
– Куда-куда?
– Ну, это Людка так выражается, захихикал в трубку Серега и добавил. – Она подрабатывает в каком-то астрологическом вестнике. Тоже наша сестра, сочинительница. Ну вот, подгребай к нам. Посидим, выпьем по рюмашке, поболтаем…
– К вам, это к тебе? – уточнил я.
– Зачем ко мне? Я ж тебе говорю, мне осточертело в четырех стенах сидеть. Да и тебе наверняка тоже. Тут, неподалеку от моего дома, есть пиццерия, там нормально и недорого.
– Ну-у, не знаю… – протянул я , хотя, с чего бы мне было ломаться? Ведь карты, по всему, ложились наилучшим для меня образом: подходящий вариант «убивания» вечера без приложения особенных усилий, можно сказать, сам шел мне в руки.
– Да не ломайся ты, Сапрыкин! – спасибо Сереге, он знал меня, как себя. – Небось, как всегда, маешься от лени и безделья. Поехали, говорят тебе!
На всякий случай я все же выразил опасение, не стану ли я третьим лишним и всякое такое…
– Не переживай, – успокоил меня Серега, – мы с Людкой просто старые друзья. Я ее сто лет знаю. Вот увидишь, она тебе понравится!
– Но ты ее хотя бы предупреди, что будешь не один…
–Уже, – заржал конем Серега, – она жаждет познакомиться с живым классиком. – И тут же взял свои слова обратно. – Да пошутил я, пошутил. Я только сказал, что ты тоже мой старый друг. Работаешь в разных журналах… Клянусь, если ты не желаешь быть знаменитым, я буду нем, как рыба!
– Ладно, уговорил, – сдался я, – только мне нужно сначала в зоомагазин зайти. Поводок купить.
– Это еще зачем? – дико удивился Серега.
– Потом скажу, – пообещал я заинтригованному Сереге и свистнул собачонке. Та повиновалась молниеносно, к чему я стал незаметно для себя привыкать, забыв, что это очень опасная штука.
… Я и в самом деле купил ей поводок по дороге в метро. Причем довольно долго его выбирал и расспрашивал, какой лучше, у молоденькой продавщицы, живо напомнившей мне Айгуль из супермаркета, которая к тому же оказалась такой нереально отзывчивой, что я, изголодавшийся по общению, едва не утопил ее в словах. В итоге магазин я покинул с хорошим настроением и средним по цене поводком. Возникшего во мне приятного расположения не испортил даже Серега, устроивший из-за небольшого опоздания чуть ли не истерику.