Елена Александровна Бажина
Школа для девочек
– Вот ещё! – отвечает она, недовольно поднимая от книги свою занятую голову. – Ни за что не буду преподавать, и уж тем более в нашей школе. Мне интереснее читать. И переводить.
– А жить ты когда собираешься?
– А я что, по-твоему, делаю?..
– Тогда куда ты будешь поступать?
– Откуда я знаю? Ещё есть время подумать.
И снова – глаза в книгу, как будто там для неё всё самое интересное в жизни.
– Так ты думай побыстрее, – назойливо говорю я ей. – Может быть, у тебя нету никакого времени.
– А я не хочу спешить, – невозмутимо возражает она, теребя прядь волос. – Если человек совершит неправильный выбор, он никогда не будет счастлив.
– Да что тебе до этого счастья? Дело не в счастье. А в том, где ты будешь учиться. А счастье ищи потом, сколько хочешь. Нам надо поскорее зарабатывать, понимаешь?.. Сама же говорила – теперь всё меняется!
– А мама говорила, – подключается Кристина, снимая наушники, – что никакого счастья в жизни не бывает. Бывает его предчувствие. Или иллюзия. Или ожидание. Это всё очень субъективно. Счастье – это эйфория, а эйфория всегда говорит о какой-то неадекватности. В общем, о психической ненормальности.
– Может быть, поэтому тебе так нравятся занудные монастырские службы? – ехидно спрашивает Катя. – Заунывные и длинные. Там никакой эйфории. Мне там всегда плакать хочется.
– Это потому, что здесь всё тоскливо, – отвечает Кристина. – Радость может быть только там, на небе…
– Да кто тебе это сказал? А может быть, тебе надо в семинарию?..
– В семинарию девочек не берут, – сказала Кристина серьёзно, даже с раздражением.
– Для них девочки – не люди. Второй сорт. Это мне одна послушница сказала. Так что даже если ты хоть семи пядей во лбу, судьба твоя – ходить с тарелкой по храму, – с серьёзным видом говорит Катя.
– Лучше всего, – говорила она, – выйти замуж за богатого.
– Хорошо, – говорю я ей, – пожалуйста, да чтобы он ещё при этом был хорошим человеком.
Так говорила мамина подруга, Марина.
Я смотрю в окно и вижу там, вдали, ровное поле, и рощу, и излучину реки.
– Ну а ты? Ты-то сама чего собираешься делать? – спрашивает недовольно Катя. – Тебе-то чего хочется?
Я какое-то время молчу, продолжая рассматривать уходящий к горизонту пейзаж.
– Я тоже пока не знаю, – говорю я. – Наверное, путешествовать.
– Ух ты… Ну-ну, попутешествуй… Счастливого пути. Может, в Москву хочешь поехать?
– А может быть, и дальше, – говорю я.
Я хочу увидеть Великую китайскую стену. Я хочу увидеть Великие озера. Голубые горы и пустыню Пиннаки в Австралии. Я хочу увидеть Большой каньон. Хочу проплыть по Большому каналу в Венеции. Бродить по Манхеттену, по Бродвею, по Елисейским полям, по Трафальгарской площади, а потом, когда надоест, вернуться домой, только где он потом будет, мой дом? Я знаю где – там, где будут Катя и Кристина. И Миша… Ах, да, конечно, и отец. Совсем забыла. И отец.
– А я пойду к матушке Антонии в послушницы, – говорит Кристина, так что даже не поймёшь, шутит она или нет.
В монастыре за кладбищем, где жили монахини, к Кристине относились хорошо. Может быть, потому, что она могла сосредоточенно и благочестиво выстоять всю службу, как и отец. У нас с Катей не хватало на это терпения. Может быть, у неё была какая-то особая богобоязненность, в отличие от нас. Может быть, у них с отцом была врождённая религиозность, которая вдруг вот так у них обоих ни с того ни с сего проявилась.
А я в монастыре после службы только однажды подошла сначала к священнику, а потом к матушке. «Что с тобой, Настя? – спросила матушка. – Ты совсем как в воду опущенная».
Какой странный вопрос – что со мной. Как будто непонятно. Совсем недавно мы были здесь на панихиде, когда была годовщина мамы. Что тут непонятного?
«Я понимаю, тебе тяжело. Но ты подумай, мама сейчас там, с Богом, и ей там хорошо. Ведь когда мы грустим по нашим близким, мы грустим прежде всего по нам самим… Мы жалеем не их, а себя…» Нет, не понимаю, всё равно не понимаю, говорила я, с трудом подавляя подкативший к горлу ком. Разве она нам не нужна? Как ей может быть хорошо там без нас?..
Матушка, а потом и священник отец Николай объясняли мне, утешали, что так надо, что надо смириться, и что всё не так уж страшно, ведь я не одна, у меня сёстры, но тогда, помню, это не утешило меня. Они говорили, что если б у меня было побольше духовного зрения, то я поняла бы, какая великая милость Божия посетила нас, и не роптала бы, а благодарила бы Бога за посланное испытание. Это сразило меня окончательно, и я едва не разрыдалась.
И когда я сказала об этом Кристине, она ответила на удивление спокойно:
– Если ей там лучше, то пусть так и будет. Я думаю, она будет помогать нам оттуда. Я иногда слышу её, как она оттуда говорит нам, что всё будет хорошо.
Ну вот, у Кристины свои разговоры и отношения с тем миром. Лучше бы ты занималась побольше, говорит ей Катя.
– Ну а если серьёзно? – говорю я Кристине. – Если серьёзно, то куда?..
– Ну что ты пристала к нам?.. – восклицает Катя. – Куда, куда…
– Нет, ничего, – говорю я. – Просто так.
Мы, как ни странно, мало похожи друга на друга. У Кати – светло-каштановые вьющиеся волосы, как у мамы, немного вытянутое худое лицо, и если надеть на неё очки, она будет похожа на профессоршу. У Кристины – чёткие, даже резкие черты лица и тёмные прямые волосы. Она похожа на отца, – только на его голове волос осталось совсем мало, да и те стали белые.
А я не похожа ни на кого из родителей. Говорят, похожа на нашего родственника, которого угоняли на работы в Германию, а потом в наши лагеря.
Но между нами всегда было одно безусловное сходство. У нас были похожие красивые голоса. Мы всегда хорошо пели. В альбоме сохранилась фотография, которую делала мама, где мы, когда нам было 9–10–11 лет, на школьном празднике поём песню. Мы стоим – Катя в центре, и мы с Кристиной – слева и справа. Я помню, как мы тогда привели в восторг всю школу, исполнив легко и задушевно «Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко…».
После маминой смерти мы перестали петь. Мы больше не поём. Только иногда, когда плохое настроение, мы слушаем на mp3 электронную музыку или techno, которую Миша качает из Интернета.
* * *
Отец, конечно, скоро узнал, что я встречаюсь с молодым человеком, да ещё, оказывается, чуть ли не ставшим инвалидом во время военной службы, то есть одна новость плохая, а вторая – ещё хуже. Это его насторожило, но не очень смутило. Он не выяснял подробностей. Ни как его зовут, ни как давно мы знакомы он не спрашивал. Он ушёл в себя на какое-то время. Потом сказал, что надеется на моё благоразумие. Я кивнула с серьёзным видом. А ещё через некоторое время сказал, что всё же надо ввести в нашей школе уроки некоторых восточных единоборств, например кунг-фу. А я, увидев перемену его настроения, сказала:
– Папа, этот Миша совсем безобидный. Он хороший человек. Он работает в салоне связи. Я вас познакомлю. Он тебе понравится.
– Да, да, понял, – сказал отец.
Кажется, он впервые столкнулся с такой проблемой. Ведь у нас, оказывается, могут появиться друзья. И они могут быть совсем не такими, какими представляли он и мама. И мы поведём себя совсем не так, как они предполагали.
– Нужна, нужна эта школа, – сказал отец. – Кроме восточных видов борьбы нужно всё-таки владение холодным оружием. Обязательно. Это нужно не для нападения. Не для войны. Это нужно, если вдруг девочка останется одна… Как, например, вы оставались с мамой, пока меня не было… И некому её защитить. Да, конечно, она должна уметь защитить себя сама. И как я раньше не подумал об этом, старый дурак.
Он только сделал кое-какие пометки в тетради, которую вёл в связи с «Жанной», и ушёл в свою комнату.
Так в нашем доме появился ещё один житель. Вернее, жительница. О ней говорили каждый день. Тень Жанны, как тень чьего-то безумия, всегда ходила за нами и требовала к себе постоянного внимания. Непредсказуемая и странная, она вставала вдруг между нами и наводила иногда страх, иногда тоску, иногда спонтанное желание бежать отсюда куда угодно. «А как поживает Жанна?..» – мы с Кристиной, вернувшись с прогулки, задаём этот вопрос Кате. «Пока спокойно, без перемен», – отвечает она, оглядываясь, чтобы не услышал отец.
* * *
Кончается лето. Мне не нравится, когда оно кончается. Мне не нравится, что уходит зелень из нашего сада. Мне не нравится, что погибают цветы. Мне не нравится, что ветер гуляет среди веток, поднимает листву и зачем-то шумит в трубе камина. Мне не нравится, что обнажаются фасады домов на нашей улице, делая их владельцев более доступными.
У нас остаётся совсем немного времени до начала нового учебного года, до школы, в которую так не хочется идти. Закончить бы её поскорее, чтобы забросить учебники и стать свободными.
Отец сказал, чтобы мы составили список всех вещей, которые нам нужны. И поехал по делам своей школы, которую, сетовал он, никак не получится открыть к сентябрю, и даже к октябрю, и даже к Новому году.
Мы же этому только радовались.
По своим делам он любил брать кого-либо из нас. Это, говорил он, придаёт ему уверенности. В присутствии одной-двух дочерей всегда легче открывать школу для девочек. У нас же была возможность наблюдать за ним, за его необычным непредсказуемым поведением. «Папа, а может, ты на следующий год займёшься этим? То есть школой? То есть „Жанной“?» – спрашивает Катя. Спрашивает не без умысла: на следующий год ей уже будет семнадцать, а там уже совсем недалеко до совершеннолетия.
На этот раз он с Кристиной и Катей поехал встретиться с одним из вероятных спонсоров. Однажды мне удалось видеть, как он убеждает людей. Его командный тон вдруг превращался в ласковое щебетание. Он становился обходительным и вежливым. Сейчас, идя к дому, я вспоминала выражения лиц людей – с них постепенно сходило напряжение при его потоке речи, и мне хотелось крикнуть: «Не надо, не слушайте его!..».
Я иду к площади, туда, где сейчас ярмарка к началу учебного года. Разноцветные тряпичные павильоны с вывешенными развевающимися рубашками, футболками, пиджаками, разложенными на прилавках тетрадями, блокнотами, ручками, канцелярскими наборами. Можно походить, поглазеть, можно кого-то встретить из знакомых и поболтать о том о сём, можно порыться в дисках.
Может быть, я когда-нибудь увижу Великую китайскую стену. Может быть, я буду плыть по Большому каналу в Венеции с Мишей и тремя нашими детьми-погодками (ах, да, мальчиками, конечно, мальчиками!), может быть, я смогу когда-нибудь брести по самой кромке Атлантического океана к закату солнца. Но я знаю, что никогда не смогу совершить в своей жизни одного очень нужного путешествия. В прошлое, в тот день своей жизни, три года назад, в март или апрель, число не помню. Когда мы с ней поссорились. Когда я наговорила ей разных слов про то, что мне всё надоело и я сама всё знаю, а потом выбежала, хлопнув дверью. Я хочу, прежде чем делать это, остановиться и сказать ей: «Ма…».
– Настя! Ты слышишь меня?..
Подняв голову от прилавка, я увидела женщину, которая смотрела на меня в упор. Она стояла прямо, прижимая к груди сумочку. На ней были красивый приталенный пиджак поверх белой блузки и строгая юбка. Я пытаюсь вспомнить, как её зовут. Я видела её в каком-то кабинете с табличкой, куда заходила с отцом. Она улыбается, но сдержанно. Странно видеть её здесь. Кажется, она вышла из ближайшего бутика – единственного в нашем городе.
– Вот что, Настя, – говорит она деловито, даже не поздоровавшись. – Скажи отцу, чтобы зашёл ко мне по поводу своей школы. Надо обсудить с ним некоторые вопросы по поводу лицензии.
Мне захотелось спросить: «Чего-чего-чего? Лицензии? Ему? На школу? А вы разве не знаете, что он…»
Я киваю головой, стараясь не смотреть ей в глаза. Да, конечно, передам, да, мы ему помогаем по мере своих сил, но нам просто некогда, нам надо заниматься, а так он и сам справляется, да, хорошая идея, да, конечно, он молодец…
Ну вот наконец-то она, повернувшись, ушла, немного раскачиваясь на своих каблучках и придерживая сумочку. Я сажусь на какую-то тумбу, и мне кажется, что я уже ничего не понимаю, что происходит здесь.
Потолкавшись немного у лотков, я иду домой готовить ужин.
Свернув на нашу улицу, я увидела новую незнакомую машину. Джип – блестящий чёрный новый, с тонированными стёклами, полированная банка, такой, на каких ездят у нас бандиты и мафиози, и при виде которого скукожится от зависти любой лох из нашей школы, – стоял прямо против нашего нового забора и железной калитки.
Из окна высунулась голова – бритая, упитанная, круглая. И совершенно, как в песне, глупая. За тёмными стеклами ничего не было видно.
– Девушка, – сказала голова, – это ты здесь живёшь?
– Да. А что?
– Да ничего. А полковник Тарасов – твой отец?
– Да. А что?
– Да ничего. Где он?
– Его нет. Он уехал. А что?
– Да ничего. А когда он будет?
– А вам зачем?
– А ты отвечай на вопрос, когда тебя спрашивают.
– А я вас не знаю, – отвечаю я. – Почему я должна отвечать?
– Как ты разговариваешь со старшими?
– А вы мне не старший.
– А кто же я?
– Откуда я знаю. Вы мне документы не показывали.
– Девочка, кто тебя научил так разговаривать? Отвечай на вопрос.
– Вот ещё. Кто вы такой, чтобы мне приказывать?
– Ну ладно, – сказал он. – Передавай привет своему папаше.
– А от кого привет?
– От боевого друга.
– У него нет таких друзей.
– А ты этого не знаешь.
Голова скрылась в кабине, потом взвизгнули колёса, и чёрная блестящая банка умчалась вдаль по улице.
Вечером, когда приехал отец, я сказала, что на нашу улицу заехали бандиты из другого города и даже другой области. Наверное, по ошибке, но почему-то назвались боевыми друзьями. Отец долго расспрашивал меня, как выглядела эта голова и какой был номер на машине. Я ответила кратко: «Коротко стриженный, голова круглая, и говорил с акцентом, как чёрные на рынке». А номер, продолжила я, был какой-то блатной с шестёрками и семёрками, да ещё заляпан. «Но это был не наш, папа, – сказала я, – это был не наш номер!»
– Всё, всё, понял, – сухо отозвался он. – Свободны.
Конечно, единственное, что мне бы хотелось знать, – зачем они упомянули нашу фамилию, и откуда она была им известна?
* * *
Я вижу из окна нашей комнаты, со второго этажа, как он спокойно жарит на мангале шашлык, накинув на плечи камуфляжную куртку. И с кем-то говорит по мобильному телефону, неторопливо поворачивая шампуры. Я вдыхаю этот приятный дымок, который, наверное, коробит соседей, потому что шашлыки здесь не часто жарят.
Но отец обещал нам сегодня ужин. Шашлыки у него хорошо получаются.
– Послушай, – говорит он кому-то, – я не знаю, как вы там будете выкручиваться… Какое мне дело, б…?
Я вижу, как он оглядывается – не слышит ли кто-либо из нас этих слов. Убедившись, что нас поблизости нет, он продолжает:
– Ты меня не парь, …мать, я тебя достану, ты знаешь, что надо делать… Я вас всех, блин…
Я не могла понять, о чём шла речь. В разговоре с другим абонентом мобильной телефонной сети отец говорил уже более спокойно и дружески:
– Я, знаешь, уже не могу этим заниматься. Да и зачем мне это надо? Посуди сам, – у меня три девочки. Девочки остались без мамы. Я должен хоть что-то сделать для них… Я должен думать об их судьбе. Что с ними будет дальше?.. Если бы мальчишки, можно было бы отдать в какой-нибудь кадетский корпус… а дальше крутись как хочешь… А они… Просто ужас, как многому их надо учить… Я должен во всё вникать… Должен всё знать, что они делают, чем увлекаются, с кем общаются. Да ещё всякая физиология… Но я же не могу рыться в их вещах в их отсутствие. Им надо и профессию получить, но только не тяжёлую, не кирпичи же на стройке таскать, а что-нибудь спокойное, интеллигентное, и чтобы деньги платили. А откуда я знаю, что это? Парень, на худой конец, может пойти грузчиком работать, чтоб себя прокормить, а девочка куда? Может, им в ресторан пойти работать? Или в парикмахерскую? Или учительницами стать? Но это же замучаешься оболтусов учить… В медицинский, конечно, неплохо, но это надо уезжать отсюда… Что? Ну да, конечно, замуж выйдет… А если муж какой-нибудь козёл попадётся, пьяница, бабник, или которому вообще на семью наплевать?.. Или военный, который сегодня здесь, завтра там, которого, кроме стрельбы, ничего больше не интересует?.. Так им и зависеть всю жизнь от какого-нибудь хрена на ножках?..
Он перевёл дух, словно выслушивая ответ собеседника, и продолжил:
– А каково с ними разговаривать? Я никак не пойму их языка! Шутят они или всерьёз? Может, меня разыгрывают? Иногда чувствую себя круглым дураком… Иногда так хочется цыкнуть на них, а потом думаю: чего добьюсь? А потом… Им и так досталось… Конечно, трудно ей было одной с тремя… Из-за них, из-за них она заболела…
Наверное, мне надо было захлопнуть окно и больше не слушать. И я захлопнула.
У него всегда получались вкусные шашлыки. Он говорил, что научили его этому делу знающие толк мужики.
И всё же трудно было поверить, что он ненормален. И с чего мы взяли, что с ним что-то не так? Может быть, нам всё показалось?
* * *
Миша был одет в тёмно-синюю футболку, голубые джинсы с заплатами и складками, а в руках держал лёгкую джинсовую куртку. Всё как полагается. Он привёл меня в восторг. И почему это у Кати он вызывает подозрения?
Он принёс мандарины и пирожные к чаю. И ещё коробку «Коркунова».
Отец поздоровался с ним вполне цивилизованно, но с каким-то плохо скрытым недоумением: как будто так и не мог понять, зачем этому парню сидеть за нашим общим столом. Он вёл себя так, как будто ему приказали выполнять некие действия, смысл которых был абсолютно непонятен.
Миша не рассказывал о себе, а отец не расспрашивал. Зато говорил:
– Все стремятся уехать в большие города. А мне всегда нравились маленькие уютные городки. Мне всегда хотелось жить в маленьком старинном городке, с двухэтажными купеческими домиками, с речкой, прудом, садами, рощами. Ловить рыбу из лодки. Так, чтобы рядом был луг, широкие поляны, тропинки, спуски к реке. Читать книги в саду в тени яблонь…
Никогда ничего подобного он нам не говорил. Ему всегда нравилось воевать и только воевать, почти кричу я про себя. И командовать. Автомат Калашникова ему всегда нравился, а не книжки, блин.
А Миша сказал:
– Знаете старые валы? Остатки крепостной стены знаете? Знаете про подземный ход? Их тут несколько, этих ходов. Их до сих пор ищут. И я искал одно время, а потом перестал. Но и сейчас мне иногда хочется найти. Говорят, там можно найти клады. Кто найдёт клад, станет счастливым, есть такая легенда… Может быть, я когда-нибудь найду?.. А может быть, я найду НЛО?
– Да уж, разумеется, – усмехается Кристина. – С кладом-то ты точно станешь богатым. А с НЛО ещё и счастливым.
– А я, – продолжил Миша, – всегда хотел чего-то необычного. Мне иногда казалось, здесь есть такие «чёрные дыры». Можно попасть в прошлое. И тогда увидишь мир, который был раньше здесь… Может быть, это из-за НЛО или метеорита этого дурацкого… Но я вам точно говорю – есть такое ощущение…
Вот тоже фантазер, подумала я. А ещё прикидывается таким деловым и серьезным.
– Да уж, – усмехается Кристина. – Большого труда не надо, чтобы попасть в это прошлое. Надо только закрыть глаза…
– А можно даже не закрывать глаза, – добавляю я. – Выйди на улицу, спустись вон туда, за мост, и увидишь всё прошлое, и настоящее, и будущее. И развалюхи, и сараи, и помойки… Потому что и в будущем там будет то же самое.
– Да, – подхватывает Катя. – Вон там на поле работают крепостные крестьяне. У реки женщины стирают и полощут бельё, и тащат на себе большие корзины. На улице непролазная грязь. Там гуляют свиньи и куры. Телега увязла в грязи…
– Ну что же ты так сурова, дочка, – усмехнулся отец. – Ты всё представляешь слишком абстрактно. По книжкам. А частная жизнь – она неоднозначна, в ней много всего – и радостей, и печали… Иногда она может пройти мимо политики… Иногда во время больших общих трудностей человек может найти свою маленькую радость… И быть счастлив…
– Не думаю, – сказал Миша, – что она может пройти мимо политики.
– Это значит, – пояснила Катя, – когда всем плохо, кому-то может быть хорошо?..
– Ну не совсем так, – ответил отец. – Нам остаются от истории схемы, цифры и даты. Но атмосферу мы уже не можем уловить… От прошлого остаются чёрно-белые фотографии, а жизнь на самом деле разноцветная.
– Да, действительно, – говорит Катя, – а ведь наверняка люди думали, что жить станет лучше. И счастливее.
– Во всяком случае, лучше она не стала.
– Надо искать не счастье, – говорит отец. – А смысл жизни. Призвание. Долг…
– Долг… – задумчиво говорит Кристина. – Получается, человек всегда кому-то должен. А матушка говорит – надо искать спасение души. Вот и пойми…
– Я иногда представлял себя воином, – продолжил Миша, пропуская возникшую дискуссию мимо ушей, – который, держа меч, ехал на коне. У меня был рыжий конь. Я представлял себя каким-то воеводой… Или кем-то из княжеского войска… Я даже хотел научиться владеть мечом в одном историческом клубе… Теперь это так смешно.
– Теперь уже не хочется? – спрашивает Кристина.
– Теперь, конечно, нет, – усмехнулся он. – Теперь совсем даже не хочется. Сейчас я как-то охладел к оружию.
А ещё, рассказал он, здесь водятся призраки. Прямо как в английских замках. И однажды, когда-то в детстве, он с ними встретился.
Миша рассказывал, как это произошло. И даже обещал показать место – это в той, заброшенной части города. Туда надо прийти поздно вечером… Он может показать, если будет желание и если не будет страшно… Однажды в детстве он оказался там с ребятами и услышал разговор…
Наверное, он шутил. Но отец вдруг сказал всерьёз, что когда-то в молодости, когда приезжал сюда вместе с мамой, он сам разговаривал здесь с одним из таких призраков…
Он замолк. Однако неловкой паузы не возникло, – мы продолжили расспрашивать Мишу о его салоне сотовой связи, и он говорил о том, что покупать нужно «нокию» или «эриксон», ну если уж вы среднего достатка, то тогда «самсунг», ну а если совсем денег нет, то покупайте «моторолу».
И он говорил о телефонах, сетях, о новых технологиях, которые ещё не пришли пока в наш город, но скоро придут. Обязательно придут.
И отец предложил стаканом апельсинового сока тост за то, чтобы они обязательно пришли.
А это значит, что – даже если в нашем маленьком городке жизнь всегда была не сахар – мы будем жить лучше.
Уж мы-то всё равно будем жить лучше.
На прощание Миша, достав фотоаппарат Olimpus, предложил сделать снимок. Цветной, разумеется. Для будущего альбома. Для будущих воспоминаний.
* * *
Иногда отец вдруг уезжал на несколько дней, небрежно швырнув в багажник спортивную сумку, а на словах бросив, что он по своим делам куда-то ненадолго.
За старшую оставалась старшая – Катя.
Мы не спрашивали, что у него за дела. Мы привыкли ни о чём его не спрашивать. И может быть, зря.
Вот и в тот день он уехал. Куда, для чего?
– Какое наше дело, – говорила Кристина. – Пусть едет. А мы отдохнём без него. Погуляем где-нибудь.
– Теперь нам не всё равно, куда он едет, – сказала я. – Теперь нас это очень даже касается.
Да, верно, подтвердила Катя, мы должны выяснить, что у него за дела. Надо проверить его комнату.
– Не надо в его отсутствие устраивать обыск, – сказала Кристина. – Это неприлично.
– Теперь не до приличий, – говорит Катя. – Мы должны всё контролировать.
– У нас и так всё под контролем, – весело отвечаю я. – Он же слушает нас и даже общается с Мишей!
И мы все отправились в его комнату.
Стол, кровать, книжный шкаф, платяной шкаф. Кресло у окна, небольшой журнальный столик. Зарядное устройство для мобильника, которое он, вероятно, забыл. И, в отличие от наших комнат, – ничего лишнего. Порядок. Ноутбук забрал с собой.
Катя открыла ящик письменного стола и вытащила несколько папок. Какие-то бумаги, в основном касающиеся его выхода на пенсию, какие-то воинские указы, старые письма начальству, ответы на них, рапорты – то, что сейчас уже было для него не актуально. Несколько книг – оказывается, он ещё читал книги, – детективы в мягких обложках. Фотоальбом, который был у него всегда и в котором присутствовали даже мы. И больше ничего, что помогло бы пролить свет на его прошлую жизнь. А в настоящей, кажется, кроме нас и «Жанны», больше ничего не было.
Впрочем, может быть, лучше в его дела не соваться.
– Руки вверх! – услышала я за спиной голос и ощутила между лопаток прикосновение твёрдого предмета. – Вы арестованы!..
Кристина держала в руках пистолет.
– Как тебе это? – спросила она. – Прикольно?
– Хватит, – говорю я, с недовольством отталкивая её руку. – Положи на место и не трогай его.
– Он не заряжен.
– Если отец узнает, что мы рылись в его вещах, будет скандал. И вообще это нехорошо.
– Это «оса»? – спрашивает Катя.
– Нет, настоящий, ПМ.
– Ну и положи. И вообще не наводи на человека.
– Да знаю, знаю.
– Хочешь сказать, умеешь им пользоваться?
– Хочешь сказать, тебя папа не учил?.. Вот, кладу, – отвечает Кристина. – А где же патроны? У него даже патронов нет!..
– Пойдем отсюда, – говорю вдруг я, испытав какое-то неприятное чувство от наших действий.
Мы выходим в гостиную. Надо идти в магазин, а очень не хочется. На улице вдруг стало прохладно.
Вечером приходит тётя Галя, помогает нам приготовить ужин, попутно расспрашивая, как у нас дела. Катя отвечает, что всё хорошо, только очень хочется съездить куда-нибудь.
– Как вы думаете, надо ли нам уезжать отсюда?
– Уезжать? – переспрашивает она. – Наверное, если у вас получится переехать в какой-нибудь большой город… Наверное, так будет лучше.
– А мне здесь нравится, – говорит Кристина. – Здесь есть старинные дома и храмы. А потом – если все уедут, кто останется?
– Девочки, – говорит тётя Галя, – вам, конечно же, надо учиться. И вы правильно делаете, что не лоботрясничаете, а занимаетесь. Уезжайте! В нашем городе у вас нет будущего.
Уезжать… Куда, куда? Где оно есть, наше будущее?..
* * *
Через три дня, под вечер, когда только начал накрапывать мелкий дождь, приехал отец. Мы услышали шум подкатившей машины и привычный сигнал, – так он давал знать о своём приезде. Потом раздался короткий хлопок дверцы, скрежет открываемых ворот, и затем – шуршание колёс, когда машина въезжает в гараж.
Настроение было приподнятое, какое бывает у него обычно после пары рюмок коньяка. Он привёз нам новые мобильники «нокия» и маленькие ноутбуки. И дал нам денег на косметику.
– Командуйте, – сказал он, выложив перед нами подарки.
Нас охватила радость, которую я не буду описывать.
– Папа, это же дорого, – только и сказала Катя.
– Это не должно вас беспокоить, девочки, – отвечает он. – Вы не должны чувствовать себя хуже других.
Он спросил, как у нас дела. Готовимся ли мы к занятиям. Что читаем, и читаем ли? Какие книги нам нравятся? И снова рассказывал, как в детстве любил Дюма и Джека Лондона, Майна Рида и Конана Дойля.
Вечером мы лениво собираем на стол. Мы бы это делали ещё ленивее, если бы отец в этом не участвовал. Он быстро режет хлеб, одновременно давая указания Кате – порезать помидоры, а Кристине – разогреть котлеты. И, садясь за стол, начинает разговор о том, о чём не говорил прежде.
– Кем бы вы хотели стать, девочки?
Вопрос почему-то вызвал напряжение – наверное, потому, что на сей раз нам надо было отвечать на него.
Мы переглянулись, как будто никогда не думали об этом.
– Ну то есть… Учиться где бы вы хотели? Ведь думали же, наверное, об этом.
– Да, думали, – ответила Кристина. – Но пока ещё точно не решили!
– Ну а примерно, – сказал он. – А если примерно?..
– Примерно… – Катя вздохнула. – Я бы хотела уехать отсюда. Конечно, поступить в институт… Не здесь.
Конечно, ведь здесь нет институтов.
– А где же? – продолжал допытываться отец.
Катя сказала, что куда-нибудь в большой город. В Москву, например. Но это, конечно, если получится. Если будут деньги. А может быть, на заочное. А поступать она будет, скорее всего, на экономический. Это ведь перспективно.
– Экономический… – задумчиво повторяет отец. – Какая ещё экономика, где вы её видели? А иностранные языки тебя больше не интересуют?.. А книги?
– Интересуют, – отвечает Катя. – Но там много не заработаешь.
– Да, да, понятно, – сказал отец. – Это смотря где работать. Ну а ты? – и посмотрел на меня.
И я сказала: чтобы правильно выбрать, нужно время…
– Может быть, нет времени, – сказал он. – Иногда решения надо принимать быстро. От быстроты принятия решений зависит жизнь, может быть, не только твоя.
– Тогда, – говорю я, – я хотела бы поступить на какой-нибудь строительный факультет и уехать на фиг отсюда.
Отец передёрнул плечами.
– Круто, – сказала Кристина. – Тоже в Москву?
– Какая-то специальность не женская, – сказал отец. – Строительная… Может, скажешь ещё, что хотела бы в армию пойти?
– Нет, не хочу. Но почему не женская?
– Значит, уехать, – вздохнул отец. – Ну а как же дом, как же всё, что здесь есть, куда всё это?..
– А я, – сказала Кристина, – не поеду никуда. Я к матушке пойду петь на клиросе. Буду помогать в церкви. А потом подумаю.
– Н-да, – сказал отец. – Час от часу не легче. Вы что, сговорились, что ли? Ничего умнее не могли придумать?..
Мы пожали плечами.
– А моя школа как же? Кто будет мне помогать со школой? С «Жанной» что будет?..
Кристина вздохнула.
– Впрочем, вы правы, девочки, – ответил он сам. – Лучше вам уехать отсюда. Всем вместе уехать. И забыть про «Жанну».
Он сказал о ней так, как будто это был ещё один член нашей семьи, то ли наш брат, то ли сестра.
– Папа, не волнуйся, – говорит Кристина. – Разве мы оставим тебя и «Жанну»?..
* * *
И вдруг случилось нечто странное, о чём нам поведала Катя.
Она пришла домой из библиотеки. Единственной оставшейся библиотеки в нашем городе, в которой она была едва ли не почётным читателем. Мы с Кристиной в это время пили чай с блинчиками в гостях у одной нашей дальней родственницы, Клавдии Степановны, за мостом через реку.
Отец был дома, и не один. Какие-то люди, странные и мрачные, вдруг наполнили наш дом своим дыханием. И словами не совсем приличными. Нет, совсем не те люди, которые подхватили заразную болезнь создания школ для девочек. Другие. Их было двое – один высокий и угловатый, второй – круглый и тёмный. Да, и голова у него была совсем круглая и бритая. Так их описала Катя. И недалеко от ворот стояла машина.
На журнальном столике стояли прямоугольной формы бутылка с желтоватой жидкостью и стаканы.
Поймав встревоженный взгляд отца, она поняла, что здесь что-то не так.
Они прекратили разговор. Так и замерли, увидев её.
Отец же, хлопнув себя по коленям, спешно поднялся:
– Всё, мужики, отбой. Базар окончен. Я всё сказал.
И, поворачиваясь в сторону Кати, добавил: