Елена Александровна Бажина
Школа для девочек
Краеведческий музей оказался более приветливым. Занимал он, правда, всего две маленькие комнатки в маленьком кирпичном домике. В одной стояли чучела птиц, очевидно, когда-то водившихся в этих краях, в другой располагались стенды с фотографиями и вырезками из старых советских газет.
Некоторые стенды были пусты.
Маленькая полная женщина, дежурная музея и она же экскурсовод, вела нас от экспоната к экспонату, не скрывая, со своей стороны, любопытства к нам.
Во второй комнате в центре большой экспозиции была помещена фотография темноволосого, красивого человека средних лет с прямым открытым взглядом и с ироничной улыбкой. Мне показалось, что я где-то видела его.
– Это гордость нашего края, Аркадий Николаевич…
Она назвала фамилию Димы.
Казалось бы, в этом не было ничего удивительного: многие жители поселка носили эту фамилию.
– Этот человек стоял у истоков советской власти в нашем районе, – продолжала она холодным бесстрастным голосом. – Сначала комиссар, рядовой работник ВЧК, он возглавлял борьбу с контрреволюцией в наших местах. Потом принимал активное участие в раскулачивании. Его жизнь оборвалась трагически в сорок шестом году…
Она прервала заученную речь и уже спокойнее добавила:
– Но теперь мы всё переделываем. Из области приказ поступил: перестройка. И мы его вещи отправили пока в закрытый фонд, оставили только фотографии. Но если вам интересно, у нас тут есть один местный собиратель архивов, который может многое рассказать…
– Нет, погодите, – прервал её Дима. – Расскажите ещё что-нибудь.
Дима упёрся взглядом в фотографию.
Он был очень похож на Аркадия Николаевича.
* * *
Мы остановились у оврага. Бабка в тёмном, натянутом на лоб платке, пыталась перевести через мостик козу. Коза упёрлась, и бабка, ругаясь, дергала за веревку. Дима подошёл к ней и хотел помочь, но бабка отстранила его, окинув удивлённым взглядом, словно инопланетянина.
– Скажите, бабушка… – Дима немного смутился. – Вы давно здесь живете?..
– Давно?.. Всю жизнь живу.
Она улыбнулась, прощая наивность вопроса.
– А вы не помните… – он вдохнул и выпалил: – Аркадия Николаевича… – и назвал свою фамилию.
Казалось, это стоило ему большого труда.
Бабка пристально смотрела на него, словно пытаясь понять смысл слов, и Дима повторил свой вопрос.
Прошла минута, и лицо бабки оживилось.
– Аркашку? – Очевидно, столь резкий экскурс в прошлое был для неё неожиданным. Дима не учитывал, что не все люди, подобно ему, проводят часы над учебниками по истории. – Как же, помню. Гад он был. Сволочь. Он там, на Красной балке, людей расстреливал. Они с Колькой Тимохиным с револьверами приезжали, зерно вывозили. – И она выругалась. – Колька вон там живёт, в крайнем доме, тихий стал.
Она выплеснула ещё несколько ругательств и погрозила кулаком в ту сторону, где жил Колька Тимохин.
Дима отошёл. Бабка ещё некоторое время пристально рассматривала его, потом спросила:
– А тебе на что?
Наш интерес всё же насторожил её. Она пошла дальше, уводя за собой козу и продолжая ругаться в адрес Аркашки и Кольки Тимохина.
Дима был обескуражен.
– Вот это да, – пробормотал он. – Но может быть, она что-то путает?
И добавил:
– А почему она так пристально рассматривала меня?..
* * *
Мы нашли того, кого бабка назвала Колькой Тимохиным. Небритый старик сидел на деревянном табурете в углу неубранной кухни. На столе стояла огромная пепельница, заваленная доверху окурками. Стол был накрыт рваной клеёнкой, из-под которой проступали тёмные углы. Пыльные окна были наполовину задернуты выцветшими ситцевыми занавесками. Из кухни была видна комната, где стояли тяжелый дубовый шкаф, круглый стол и диван с провалившейся спинкой.
– Вашу перестройку я в гробу видал, – сказал старик. – Я этот «Огонёк»… – он выругался, – только по назначению использую. Аркашка хороший парень был, его бы сейчас сюда… Он бы скрутил рога этой чёртовой перестройке! Никто бы не посмел красный флаг снимать!
Старик передвигался медленно, к тому же плохо слышал. Он не расслышал вопроса:
– А как он погиб?
Дима подошёл к нему вплотную и повторил вопрос прямо в его волосатое ухо.
– Не знал я никого! – старик отшатнулся. – Никого не помню!
Мы вышли из его дома.
* * *
Вечером мы поссорились. Мы сидели в гостиничном номере, пили чай из гранёных стаканов и говорили друг другу резкие слова.
– Ты никогда не хотела понять меня. Тебе безразлично то, что я делаю! Ты могла бы не ездить со мной, не обязательно было оказывать мне такую милость. Зачем тебе теперь узнавать это всё? Теперь у тебя есть все шансы поступать так, как хочешь. Теперь ты можешь продолжать упрекать меня, что я не могу ничего, а теперь ещё и за это! Ты можешь уезжать, а я останусь здесь и всё узнаю!
– Ты возомнил о себе невесть что, – отвечала я ему в том же резком тоне. – А каким ты хотел видеть своего деда? Мучеником? А откуда взялись те, кто расстреливал? И куда они делись? Просто ты не хочешь принять то, что есть. Ты не ожидал этого? А почему твой отец не рассказал тебе всё? Берёг твою нервную систему?..
Он ушёл. Он выскочил куда-то в темноту, хлопнув дверью.
* * *
Я сижу у окна и смотрю на то, что происходит на улице. Там, около магазина, толпится народ. В основном мужчины. Они пьют водку прямо из горлышек бутылок. Некоторые из них падают прямо там, у дверей магазина. Кто-то кого-то оттаскивает. Они ругаются матом. До меня доносятся обрывки фраз. Что здесь произошло? Кто тут жил, и где я раньше видела все это? На картинах Брейгеля, или ещё где-то в средних веках, откуда мы так спешили сбежать в современность? Кто эти люди? Наверное, здесь должны бродить шуты и развлекать людей. А там, по дорогам, ходят прокажённые. Нам это было интересно когда-то, но зачем мы попали сюда сейчас? Нам хотелось в будущее, а мы оказались в прошлом. Не хватает только нищих, просящих милостыню. Должен быть проповедник, говорящий о Царстве Божием на площади, там, где памятник. Ещё должны быть дома ремесленников. Сельской церкви, куда по воскресеньям жители ходят на богослужение, нет. Её взорвали друзья Аркадия Николаевича.
* * *
Мои размышления прервал звук открываемой двери. Мне показалось, что это Дима – иногда он быстро приходил мириться.
На пороге комнаты стоял невысокий человек в коричневой куртке, в очках, немного сутулый, и, что мне показалось особенно странным, – в руках у него была кожаная папка. Он явно не был похож на тех мужичков, которые толпились около магазина.
– Ну вот, – сказал человек, присаживаясь на край стула. – Теперь мы можем поговорить. А где же Дмитрий?
– Он вышел, – ответила я.
Дима всегда уходил в неподходящий момент.
– Ну а вы кем ему приходитесь?
Вопрос звучал нахально.
– А вы, извините, кто?
Он немного осёкся, потом снова улыбнулся.
– Да, конечно, извините. Меня зовут Константин. – И как-то невнятно произнёс свою фамилию. – Так кем вы приходитесь Дмитрию? – он назвал фамилию Димы, которую я сегодня слышала несколько раз.
Сложный вопрос. Кем я прихожусь человеку, которого, так скажем, я ещё не успела разлюбить?
– Какое это к вам имеет отношение? Мы… приятели.
Его наглость и осведомлённость вызвали раздражение. Что ж, в конце концов, узнать наши имена не так сложно.
– Понятно, – сказал он. – Я так и подумал. Тем лучше. Вы вроде бы ничем не обязаны и в то же время для него свой человек. Это хорошо, потому что ситуация может обернуться для Дмитрия плохо.
Чем же плохо? Я давно знаю, что с ним невозможно не попасть в какую-либо историю. Как будто он именно для этого и ехал сюда. Я всего-навсего сопровождаю его, не более. И с какой стати этот человек пришёл сюда и ведёт странные разговоры, как будто Дима ему чем-то обязан? Кроме того, Дима здесь никому не известен.
Незнакомец как будто прочёл мои мысли.
– Только не думайте, что здесь вас никто не знает. Вы приехали вчера дневным автобусом, а их тут всего три рейса. Вы остановились в гостинице, и вам повезло: накануне отсюда уехали геологи. Потом вы заходили в краеведческий музей. Его работники, очевидно, вам что-то сказали про меня, думаю, что-то не очень хорошее, они меня не любят. Потом вы сунулись в архив и вас отшили, и неудивительно. Об Аркадии Николаевиче, которого вы разыскиваете, вам там никто не расскажет. Но все уже знают, кто вы такие. Не удивляйтесь, почему, – гости здесь бывают не часто.
Мое раздражение продолжало нарастать.
– Если вы думаете нас удивить, то не тратьте время. То, что вы хотите нам рассказать, мы уже знаем.
– Нет, не всё. Подробностей некоторых вы не знаете. Деталей.
– Каких же подробностей?
– Неужели вам ещё не понятно? – спросил он. – Дима – внук преступника, Аркадия Николаевича… – И он назвал Димину фамилию, которая никак не могла связаться со словом «преступник». – Начальника районного НКВД, одного из членов тройки, которая здесь, в посёлке, проводила свои заседания и отправляла десятки людей, – куда, можете догадаться сами. Но это ещё не всё, – он немного перевёл дух. – Это еще не всё. Аркадий… – он снова назвал фамилию, – руководил массовым расстрелом в одном месте, куда люди сейчас не ходят, – это недалеко отсюда, при случае могу вам показать. На Красной балке. Рассказывать дальше? – спросил он.
– Да, – сказала я ему. – Уж рассказывайте всё, что хотели.
– К сожалению, – сказал он, – добиться того, чтоб этот человек был осуждён, чтоб было произведено расследование, невозможно… Никто не назовёт его преступником. Он местный герой до сих пор. Так сложилось, что он очень подходит для того, чтоб быть таким героем. Версия о трагической смерти была привязана очень легко. А умер он просто от пьянства. Я это тоже проверил. На меня смотрят как на идиота, который носится со своими документами, и никто не хочет ворошить прошлое. Никто не хочет знать конкретных имен. Вот о том, что было, многие сейчас пишут воспоминания, о пострадавших, о репрессированных, я всё это понимаю… Что касается пострадавших, тут ещё интересуются конкретностью. А вот о том, что убийцами тоже были конкретные люди, почему-то не хотят знать. Разумеется, кроме нескольких, известных всей стране Ежове или Берии… Как будто это была абстрактная сила, а ведь можно узнать своих родственников… Тут нашего любопытства как-то не хватает. Но Диму я узнал сразу, я сразу понял, что он родственник, ведь он так на него похож… Удивительное сходство.
– Зачем вы всем этим занимаетесь?
– Понимаете ли, – ответил он с лёгкой усмешкой, – призвание у меня такое. Этим кто-то должен заниматься. Долг, если хотите. И если некому, то буду я. Так вот, у меня есть копии некоторых документов областного архива. Вот они, доказательства. Я вам покажу не все. Вот приговор тройки. Третья подпись – известного вам Аркадия Николаевича. Приговорён к расстрелу Ястребов Федор. Его внука вы могли видеть на пароме, он там работает. Рыжий такой… Далее – дела раскулаченных. Расстрел. Потом… вот это… Но это всё вторая часть работы Аркадия. То, что было до того, как он стал членом тройки, – это установление советской власти в этом самом посёлке… Для этого потребовалось расстрелять несколько человек – шестерых всего-навсего. Совсем немного, правда? Об этом вам может рассказать старуха, которая живёт на окраине в зелёном доме, – она всё видела своими глазами.
Он выкладывает передо мной копии бумаг, и я вижу почерк Диминого деда под приговором на расстрел Федора Ястребова. Мне показалось, что даже почерк его похож на почерк Димы.
– Но это ещё не всё, – сказал Константин. – Его карьера взлетела вверх. Он поднимался стремительно и, как ни странно, не скатился оттуда подобно многим его собратьям. Он стал начальником областного НКВД. После этого он уже не расстреливал собственноручно, он только подписывал приговоры. А сын его, Михаил, – добавил он, немного понизив голос, – уехал отсюда после смерти матери, хоть это было непросто. Бежал. И больше не появлялся у нас.
Здесь его осведомленность имела изъян. Очевидно, ему не было известно, что Михаил Аркадьевич однажды приезжал сюда.
– Но почему вы мне всё это рассказываете? – спрашиваю я. – Как будто Дима вам должен что-то компенсировать. Он вообще ничего не знает об этом. Для нас это полная неожиданность.
– Ну что вы, – ответил Константин с улыбкой. – Вы тут совершенно ни при чем, вы не имеете к этому никакого отношения. Ни в коем случае, вы не обязаны нести никакой ответственности.
Он произнёс последние слова так выразительно, что их можно было понять ровным счётом наоборот.
– Это слишком серьёзно, чтобы браться судить кого-нибудь, – пытаюсь объяснить я ему. – Даже если вам кажется, что вы имеете моральное право.
Константин пододвинул пачку бумаг.
– Берите, берите. Посмотрите. А если хотите, могу вам совсем отдать. Зайдите, и я отдам. Вас это должно заинтересовать. Ведь вы историки.
– Мы всегда занимались другой историей. Не такой.
– Бывает ещё какая-то история?..
– Вам хочется таким образом свести счёты? – не выдерживаю я. – Чего вы хотите добиться? Что доказать? Зачем вам нужно преследовать его? В чём он перед вами виноват? Лично перед вами лично он, – в чём?
– Я понимаю ваше желание защитить его, – отвечает он. – Вполне понятно. Но вы пройдите по домам, – я вам могу даже показать каким, и всех, кто старше шестидесяти, спросите, кто такой Аркадий Николаевич… – он снова назвал фамилию Димы, ещё раз резанув меня по какому-то скрытому больному чувству.
– Дима не обязан за него отвечать.
– Всегда кто-то должен отвечать.
– Пусть отвечают те, кто это делал.
– Расплачиваются всегда другие. Разве вы об этом не знали?
Мы оглядываемся одновременно. Дима стоит у двери, засунув руки в карманы. По его лицу видно, что он слышал всё.
– Уходите, – говорит он. – Это неправда.
Константин удивлённо собирает бумаги, завязывает тесёмки папки, спокойно проходит мимо Димы и закрывает за собой дверь.
Дима был похож на мумию, приготовленную к погребению. Да, прав был его отец: было бы лучше ему сюда не приезжать.
* * *
Наступал вечер – второй вечер в посёлке, в котором уже так много произошло. Когда стемнело, пошел дождь, мелкий, холодный, и в комнате стало холодно. Очевидно, и завтра будет такая же погода – пасмурная, дождливая, хмурая.
– Ну вот, теперь известно всё, – говорит Дима. – И ты теперь можешь ехать, ехать прямо сейчас.
Он хватает куртку и уходит, хлопнув дверью.
Дождь усиливается. Он стучит в окно настойчиво, как будто повторяя слова странного человека, который только что был здесь.
Мне почему-то вспоминается Дима в лучшие времена наших отношений, когда он мне очень нравился, – красивый, с прямой осанкой, и я мысленно одеваю его в кожаный плащ, фуражку и пытаюсь представить, как такой человек выходит из «газика» и направляется к дверям того дома, где разыгрывалось столько человеческих трагедий; при его появлении всё вокруг меняется, всё напрягается, всё стихает. Нет, не могу представить.
Почему Константин пришёл в отсутствие Димы? Это получилось случайно или он так задумал? Почему он хотел рассказать мне, а не ему?
Дима пришёл поздно, промокший и замёрзший.
Мы помирились.
– Почему тебя вообще стала интересовать вся эта история? – спрашиваю я его. – Откуда такой настойчивый интерес?
– Не знаю, – ответил он. – Что-то тяготило меня в этой неизвестности. Мне не нравилось, что отец что-то скрывает от меня. Я понял, что не могу не выяснить этого. И вообще, жизнь моя как-то стала идти под откос, и я не мог понять, почему. Всё стало разваливаться, у меня ничего не получалось. Не знаю почему, но я решил начать с этой поездки. Мне казалось, это прояснит что-то в моей собственной жизни, и вот теперь прояснилось, куда уж дальше…
Он засыпал, уткнувшись носом мне в плечо. Совсем как ребёнок. Прикрыв глаза, он тихо спросил:
– А ты не помнишь, с чего всё началось? Почему мы стали ссориться? Ведь нам было так хорошо.
Я ощущаю рядом знакомое, почти забытое тепло его тела. Как когда-то давно. Пытаюсь вспомнить, почему же мы начали ссориться. Нет, не помню. Просто однажды вдруг стало очень холодно.
Как сейчас за окном.
* * *
На следующий день мы решили сходить на кладбище, а потом – на Красную балку – то место, куда местные жители, как нам теперь было известно, ходили редко.
Кладбище было запущенным, среди густого леса, и до старых могил добраться было трудно.
Диминых однофамильцев здесь было много.
Могилу Аркадия мы нашли быстро, – она находилась в центре кладбища. Тяжёлая железная ограда, памятник с красной звездой, что-то наподобие мемориальной доски, уже порядком истёршейся. Дима постоял, посмотрел на дощечку с запечатленными на ней датами рождения и смерти.
Красная балка оказалась в четырёх километрах от кладбища. От этого места повеяло мраком и одиночеством.
– Страшновато здесь, – пробормотал Дима. – Страшновато, ничего не скажешь.
* * *
В тот вечер мы нашли Екатерину. Она встретила нас с некоторым удивлением и стала рассматривать Диму. Потом тихо сказала:
– Ты, наверное, Дмитрий.
Дима ответил трагическим голосом:
– К сожалению, да.
– А я слышала, – сказала она. – Слышала, что приехали двое и заходили ко мне. Так и подумала: сын Миши приехал.
Для нас это уже не было удивительным. Мы уже убедились в том, что каждый наш шаг известен всем.
– Давайте будем ужинать. И оставайтесь у меня, не ходите больше в эту гостиницу.
* * *
…Я смотрю на пейзаж за окном. Река уходит куда-то в глубь леса. Зелёный луг, за ним лес. Зимой река покроется льдом. Паромная переправа перестанет работать – все будут переправляться пешком по льду. Лес станет прозрачным и будет выделяться серой полосой на белом фоне. Откос будет белым, и с него дети, которых здесь не очень много, будут кататься на санках. В этом пейзаже не хватает разве что лошадки, которая будет тащиться по проложенной колее.
Мы зашли в гостиницу за вещами. Мы попрощались с вахтёршей, которая смотрела нам вслед с тем же любопытством, с каким встретила нас.
* * *
Всё следующее утро Дима размышлял, а потом сказал:
– Давай сходим к Константину. Ты запомнила его адрес?
Константин жил на окраине посёлка. Дом его был за глухим забором, высокая дощатая калитка была заперта.
Мы постучали. Залаяла собака. Послышался скрип открываемой двери и шаги на крыльце.
– Кто там? – мы узнали голос, вчера жёстко звучавший в гостиничном номере.
– Дмитрий Михайлович, – Дима так отчётливо произнёс свою фамилию, что за забором даже воцарилась тишина.
– Сейчас, – коротко ответил Константин, и мы услышали его приближающиеся шаги.
Он не ожидал нашего прихода и был немного обескуражен. Мы застали его в домашней обстановке, без папки в руках и без кепки на голове, отчего он, казалось, чувствовал себя незащищенным.
– А ведь мы с вами так и не познакомились, – Дима старался говорить как можно твёрже, и чувствовалось, что это давалось ему нелегко. – Дмитрий Михайлович… – ещё раз произнес он и протянул руку.
Константин ответил на рукопожатие. И растерялся. Его жена выглянула из кухни и посмотрела на нас – с уже знакомым нам любопытством.
– Садитесь, – Константин указал на диван. И примолк в ожидании.
Мы присели на край большого мягкого дивана. В комнате повисло напряжение.
– Я хотел бы получить то, что касается меня. То, что вы предлагали мне забрать, – Дима выпалил эти слова на одном дыхании.
– Вы хотели бы получить копии документов? Вы действительно хотите их иметь?..
– Да, как и полагается родственнику. На вечную память.
Теперь Дима заговорил спокойно и уверенно. Он принял решение – наверное, первое серьёзное решение в своей жизни.
Константин направился к деревянному шкафу, открыл дверцу, вынул бумаги из нижнего ящика. Перебрал несколько папок, потом протянул Диме пакет. Дима осторожно взял его за край, словно боясь обжечься, и быстро положил в сумку.
Мы направились к двери. Лохматая собака на цепи рванулась в нашу сторону, но хозяин придержал её.
В его глазах было разочарование. Мы так и не смогли понять, чего он хотел на самом деле.
* * *
Мы узнали, что дед Димы любил рыбалку. Он любил охоту. У него было много друзей. Он даже любил читать книги, но до определённого времени. В молодости он был приятным парнем, весёлым, сообразительным и смелым. С войны, как говорили, «империалистической», он пришёл другим человеком. И постепенно становился жестоким. Его жизнь плавно шла вниз, хотя поначалу обещала быть другой. Поначалу она обещала силы, красоту, радость. Оказались – убийства, ненависть, аресты, пьянство, а затем смерть.
– Ну вот, теперь мы можем ехать обратно, – сказал Дима. – Больше нам здесь делать нечего. Мне, конечно, жаль, что я столько лет был в неведении…
* * *
Мы уезжали с первым автобусом. Екатерина положила нам в дорогу хлеба и варёной картошки.
– Может, останетесь ещё? – спросила она. – Оставайся, Дима.
Дима покачал головой.
– Приедешь ещё?
– Нет. Вряд ли…
Она собиралась проводить нас, но Дима попросил её не делать этого.
Мы спускаемся по берегу до узкого деревянного мостика, переходим на другую сторону и здесь, сначала по берегу, а потом между домов бредём до автобусной остановки на маленькой площади.
Ещё минут пятнадцать мы ждём автобус, который, как всегда, опаздывает; потом втискиваемся вместе с толпой и занимаем места в самом конце салона.
Дима смотрит в ту сторону, где находится Красная балка, но отсюда ничего не видно. Это далеко. Потом поворачивается ко мне:
– Скажи, ты всерьёз хотела уйти от меня?..
От неожиданности у меня перехватывает дыхание. Но автобус трогается, мы отъезжаем от стоянки, и я говорю честным голосом:
– Нет.