Елена Александровна Бажина
Школа для девочек
– Иди наверх, дочка.
Один из них сидел, положив ногу на ногу. Он с любопытством, но холодно посмотрел Кате вслед. И вообще от всей этой компании веяло каким-то смертельным холодом, сказала Катя. Она впервые ощутила такое. Такого в нашем доме не было никогда, сказала она. А отец встал у камина и начал подбрасывать в него мелкие щепки. Последние дни было прохладно, и он решил затопить камин.
– Я же сказал, – пробурчал отец монотонно, – всё кончено. Что ещё?
– Ладно, – неохотно сказал один из них, поднимаясь и надевая куртку, брошенную на спинку кресла. – Нет так нет. Только… Зачем ты решил скрыться в такую глушь?.. Думал, не найду тебя?
Отец не отвечал, а только подбрасывал щепки, от которых потом разлетались искры.
– У меня теперь всё другое, – мрачно сказал он, не глядя на них.
– Нашёл что-то другое? Бизнес какой? Куда-то ездишь…
Они неторопливо направились к двери, и один из них позвякивал ключами от машины.
Катя поднялась наверх и вошла в нашу комнату, но её одолело такое любопытство, что она приоткрыла дверь, а потом тихо прижалась к перилам.
И только слышала чужой голос:
– Не обойтись нам без тебя, без твоих связей.
И второй чужой голос с усмешкой:
– Неужели оставишь такое дело? Хм… А жить на что будешь – на пенсию?..
И голос отца:
– Нет, всё кончено. Всё.
Она услышала шум шагов, хлопок двери, потом голоса звучали приглушённо за дверью, недоверчиво и раздражённо. Она уже не могла разобрать слов.
Вот всё, что она рассказала нам.
* * *
Иногда мы совершаем прогулку на велосипедах. По верхней дорожке, на холмы, откуда виден наш город. У нас только два велосипеда, поэтому кто-то остаётся дома. На этот раз осталась Кристина. Иногда заезжаем к знакомым, которые перестали ходить к нам в гости после того, как у нас поселился отец. Иногда пьём чай и слушаем рассказы о жизни.
Катя дружила с учительницей литературы. Даже странно представить, что в таком городке оказалась такая интересная учительница. Она была старше нас совсем ненамного. По сути, она была ровесницей Миши; может быть, даже моложе.
Жила она в двухэтажном доме на втором этаже без горячей воды. Когда-то жила с бабушкой, а теперь осталась одна. И – в комнате осталось всё, как было при бабушке. Старые тюлевые занавески. Книжный шкаф со скрипучими дверцами, за которыми стояли строгие ряды книг в старых тёмных переплетах. Рядом этажерка с учебниками и брошюрами. Старый диван с потёртой спинкой, который Ольге было жаль выбрасывать. Узкая, вытянутая кухня. Когда-то этот дом принадлежал одному хозяину, а потом его «разбили» на секции, и теперь здесь живут восемь семей. Во дворе, у железных гаражей, всё время грохотал мотоцикл.
– А я помню вашего отца, – говорила Ольга Сергеевна. – Мы были ещё маленькие, а он был такой высокий, красивый, стройный, когда приезжал с вашей мамой к вашим бабушке с дедушкой. Он казался нам таким сильным и недоступным. Все говорили – вот Танина судьба, такой надёжный и правильный, как это хорошо, что она встретила такого…
Катя изучала содержимое книжного шкафа, выискивая, что бы ещё выпросить почитать. Я жевала шоколадный батончик.
Ольга Сергеевна, или просто Ольга, говорила:
– Знаете, что мне всегда казалось? Здесь время идёт как-то по-другому… Может быть, по кругу… Мне иногда казалось, оно даже начинает идти назад… И можно было в это поверить и увидеть в этом какую-то необыкновенную красоту, если бы… Если бы не какое-то ощущение безысходности… Иногда видишь, как всё было прежде… Здесь жили люди… Куда они все делись?
Кажется, она говорила примерно то же, что говорил и Миша. Правда ли, что здесь появляется какое-то особое чувство времени, как будто времени нет? Или влияние какого-то метеорита, упавшего в далёком прошлом (ну не НЛО же! – сказала Катя). В любом случае, для нас время только начинается, его у нас много, и у нас есть время разобраться, куда же уходит здешнее местное время.
Мы возвращаемся домой. Вот те на, говорила Катя. А ещё говорят, что мама была романтиком. Она по сравнению с ними была самым трезвым человеком. Они все здесь, в этом городе, какие-то странные… Откуда эти сказки про время, про какую-то другую жизнь, другое пространство? А что, может и вправду, – НЛО?..
Это всё для того, говорю я, чтобы скрасить жизнь. Разве можно жить такой жизнью в реальности, не додумывая что-то?..
Но ведь тебе же нравится, говорит Катя. Тебе же нравится наш дом, нравятся наши комнаты… Да, нравятся, говорю я. Пока нравятся. И добавляю: это примерно то же самое, что навести уют и комфорт в отдельно взятой каюте на большом корабле, который идёт ко дну.
Мы катимся с горы, и Катя ещё раз пересказывает мне то, что было вчера. Спускаясь с холма, притормаживаем, издалека виден наш дом – ведь он теперь выше окружающих его домов, и – кажется – что-то в нём не так. Только подъехав, мы понимаем, что изменилось – на углу дома, чуть выше забора и молодой яблони, висит бело-сине-красное полотнище.
Отец в гараже. Мы ставим велосипеды на место, в угол, отец лишь весело кивает нам и помахивает рукой.
Кристина сидит наверху. И встречает нас чуть ли не слезами.
– Ну вот, – бормочет она, – теперь все поймут, что он сумасшедший…
– С чего ты взяла? – спрашиваю я её, стаскивая с себя мокрую футболку. – Может быть, наоборот, все последуют его примеру… И что такого? Он военный, почему бы ему не повесить флаг?..
Нам важнее успокоить Кристину, чем разбираться – стоит висеть российскому флагу на нашем доме или нет. Не снимать же его теперь. И уж тем более не расспрашивать отца, с какой стати он его вдруг вывесил.
– Вот увидишь, – поддерживает меня Катя, – завтра на всех домах будут висеть флаги. И по праздникам у нас по всему городу флаги висят. И что же, весь город – сумасшедшие?
– По праздникам – это по праздникам.
Мы зовём её вниз, готовить ужин, ведь сегодня собирался прийти Миша, и спускаемся в нашу кухню-столовую, которая одновременно – место бесед и приёма гостей, обсуждения планов, споров и ссор. Отец, закончив дела в гараже, входит незаметно, вытирая руки полотенцем.
И Катя задаёт вопрос, который ей не терпелось задать весь сегодняшний день.
– Папа, кто те люди? Которые были здесь?
Отец не ответил.
– Папа, почему ты не дашь им то, что они хотят? – это уже с нарочитой придурковатостью спросила Кристина.
– Что и кому я должен дать? Я никому ничего не должен. Вас это не касается. У вас всё будет хорошо.
Мы переглянулись. У него явно неважное настроение, как будто он был недоволен кем-то из нас.
Ужин готовили мы с Кристиной, неохотно разливая тесто для оладий на две раскаленные сковородки. Миша принёс бутылку безалкогольного пива «Карлсберг» и полупрозрачную усечённую пирамиду «Рафаэлло». Он поставил всё это на столешницу и тихо шепнул мне на ухо: «Всё в порядке?..» – «Да, – тихо отвечаю я ему, – всё хорошо…» – «А чего флаг повесили?..» – «Да так, захотелось…»
И мы приготовились к тихому уютному семейному ужину.
Только его на этот раз не получилось. Отец был не в духе. Почувствовав это, Миша рано засобирался домой, поднялся из-за стола первым. Он встал – и вдруг тяжёлая рука отца опустилась на его плечо. Потом это плечо вместе с рукой оказалось вывернутым назад, как будто самого Мишу отец вдруг решил вывернуть наизнанку, так что мы даже не успели охнуть.
– Кто ты такой? Что тебе надо? Ты зачем следишь за мной?..
– Нет, нет, – испуганно прохрипел Миша. – Я не слежу. Я всего лишь в гости к Насте…
– В гости? Кто прислал тебя? Отвечай!
– Папа, что ты! – закричала я. – Он всего лишь на чашку чая!..
– Я тебе сейчас устрою чашку чая, мать твою…
– Папа, он у нас уже был! – поддержала меня Кристина. – Ты с ним уже разговаривал!
– Мы его давно знаем, папа!.. – добавила Катя.
Рука Миши была вывернута, голова клонилась к столу, к столешнице, и отец, возвышаясь над ним, давил рукой на его шею.
Мы все только ахнули.
– Папа, папа, папа! – хором кричали мы.
– Кто тебя послал, говори же!.. Убью!..
После трёх секунд воцарившейся тишины отец всё же отпустил руку. Миша распрямился. Он так и не сделал ни одного движения, чтобы защитить себя.
Он повел плечом, распрямил спину и выбежал из дома. Схватив его куртку, я вышла следом за ним. Он стоял у калитки, переводя дыхание.
– Ничего, – сказал он. – Ничего. Ты не думай, что я не смог бы… Я смог бы… Просто…
– Не надо, – сказала я. – Я должна тебе сказать что-то… На него нельзя обижаться как на обычного человека… У него… последствия контузии… Только об этом никто не должен знать, хорошо?..
– Я не буду, – ответил он. – Никому… Могила.
– Может быть, тебе не надо приходить сюда. Пока.
– Хорошо, не буду приходить. Пока.
Он встряхнул кистью руки и засунул её в карман куртки.
Когда я вернулась в дом, Катя и Кристина сидели за столом, понурив головы. Я села рядом. Отец ходил по кухне, заложив руки за спину, и говорил, не глядя на нас:
– Теперь слушайте мою команду, поняли? Так больше не будет продолжаться. Нужна дисциплина. Порядок. Теперь во всём будете отчитываться. Составите распорядок дня и принесёте мне. Во сколько подъём, зарядка, завтрак, какие дела, хозяйство, занятия и так далее.
– Папа, у нас же не казарма, – возразила я.
– Мы уже взрослые, мы сами знаем, во сколько надо вставать, чтобы делать наши дела, – добавила Катя.
– И нам не надо вставать в одно и то же время, – продолжила Кристина.
– Молчать!.. – прервал нас отец. – Сейчас я говорю! Здесь я командую! Хотя бы дома можно не приказывать мне, что я должен делать? Хотя бы дома можно позволить делать то, что считаю нужным?..
Кристина выскочила из-за стола.
Мы опустили головы.
– Завтра составите этот распорядок. И никуда из дома не выходить без моего разрешения. Всё понятно? Есть вопросы?..
Мы замотали головами. Нет, нет никаких вопросов, какие могут быть вопросы.
Мы собрались идти наверх.
– Я ещё не всё сказал, – остановил он нас резким жестом. – Установите дежурство, чтобы убираться в доме. А когда нужно идти в магазин – составите список продуктов и принесёте мне. Всё, свободны.
Мы тихо поплелись наверх, друг за другом, как овцы под кнутом пастуха, тупо и бессловесно.
* * *
Мы с Катей сидим на тахте, Кристина – на полу.
– Ты же понимаешь, – успокаиваю я её, – что ничего этого мы исполнять не будем. Мы же не сумасшедшие.
– А ты думаешь, он позволит нам не исполнять? Ты знаешь, как его называли в армии? Мне мама рассказывала…
– Врёшь ты всё, – говорю я. – Ты всё выдумываешь. И ничего тебе мама не говорила…
– Это неважно, – вмешалась Катя. – Всё равно мы ничего не будем исполнять.
– Вот теперь и разберись – надо было заходить в его комнату или не надо, надо рыться в его вещах или нет, – говорю я. – Может быть, он перестал принимать лекарства? А какие лекарства он принимает?..
– Вы ещё ничего не поняли? – говорила Катя. – Надо установить жёсткий контроль за ним.
– А может, его надо в больницу?
– Его в больницу, а нас куда?..
– Звонить дяде Вите?
– Чем он нам поможет? Уже звонили. Не очень-то мы ему нужны.
– А мне уже надоели эти причуды, – говорит Кристина. – Когда всё это кончится?
– Успокойся, – говорю я. – Главное, что пока никого особенно сильно он не побеспокоил. А нам главное – поскорее выучиться и начать зарабатывать.
– Сначала надо решить, где учиться, – вздохнула Кристина. – Я пока не знаю.
– А ты решай побыстрее, – проговорила Катя. – Не думаю, что монастырь тебе поможет. Там скорее ждут, когда ты будешь что-то им жертвовать, чем чтобы тебе заплатить за работу.
– А я и не хочу, чтобы они платили мне, – отвечала Кристина. – Храм не для этого. Только когда отец туда сходит, он спокойнее становится.
– Это если он с матушкой не поговорит, – уточнила я. – А после разговора с матушкой он становится взвинченный. И развивает бурную деятельность.
Утром мы не торопились подниматься. Утро всегда приходило к нам сквозь небольшое окно под потолком, через которое было видно небо. Поздно вечером можно было смотреть на звёзды. Как в иллюминатор космического корабля. Может быть, того самого, который прилетел сюда когда-то. Возможно, те, кто летел сюда, также рассматривали этот звёздный рисунок.
И если смотреть долго – может получиться именно так, как говорили Миша и Ольга, – время отступает, уходит куда-то, остаётся только вечность, в которой ты можешь отправляться куда захочешь, как совершенно абсолютно свободный человек-птица, человек-ангел, живущий без границ и тягот житейских.
* * *
– Девочки, ну что же вы не спускаетесь? Пора завтракать! Посмотрите на часы! Подъём!
Теперь через верхнее оконце льётся свет, да ещё такой яркий, что я невольно поднимаю голову, вырываясь из другой, беспечной жизни, называемой полётами во сне.
Катя молча натягивает джинсы. Кристина лениво расчёсывается, глядя на себя в круглое, прибитое к стене зеркальце.
После вчерашнего вечера мы ещё не знаем, чего нам ждать.
Мы спускаемся друг за другом и друг за другом идём в ванную. На столе уже стоит большая сковорода с омлетом. Расставлены чашки, разложены бутерброды.
Наскоро умывшись, мы садимся за стол.
Если отец берётся что-то готовить, он готовит вкусно.
– Вы что такие мрачные? – весело спрашивает он.
Мы пожимаем плечами. Он раскладывает омлет, нарезает сыр, заваривает чай.
– Случилось что-то?
Он смотрит на Катю.
Катя пожимает плечами.
Он смотрит на меня.
– Мы не составили распорядок, папа, – осторожно отвечаю я. – Мы не успели.
– Какой распорядок?
– Распорядок дня и дежурств, – говорит Кристина.
– Который ты вчера велел сделать, – добавляет Катя.
– Подъёма, уборки, завтрака, занятий, – уточняю я.
– Я велел составить распорядок?..
– Ага.
– Дежурства?..
– Да.
– Ну что вы, девочки, какое дежурство, мы же не в казарме.
Мы молчим.
– Я что-то от вас требовал?..
– Угу.
– Я кричал?
– Угу.
– Я ругался? Не может быть!
Мы молчим.
– Я вас обидел?.. Что я ещё говорил?
Мы молчим.
Он садится напротив нас, бросив кухонное полотенце на край стола, и потирает виски руками.
– Забудьте, – говорит он. – Забудьте… Не надо верить моим словам… Я сейчас поеду в управу… Потом – встретиться с одним преподавателем. Возможно, у нас всё же будет школа! Всё же будет.
Мы переглядываемся и пожимаем плечами.
Час от часу не легче.
Он уходит и через некоторое время выкатывает из гаража свой «мерс».
* * *
Вечером он пришёл домой огорчённый. Бросил в кухне свой кейс, который придавал ему солидности, и тяжело опустился на стул у окна.
– Ну надо же, – говорил он. – Они говорят, что невозможно зарегистрировать такую школу. Школа для девочек гуманитарной направленности… Почему только для девочек? У нас равенство полов, говорят они, почему вдруг такая дискриминация? А чем она не подходит для мальчиков тоже? Я долго им объяснял, что девочки – это девочки… А они говорят: школу делайте для всех, для мальчиков и девочек, а название ей дайте… ну, например, «Жан» или «Иоанн»…
А ещё оказалось, что в здание бывшей женской гимназии, на которое наш отец положил глаз, временно решили переселить интернат для умственно отсталых детей, которые раньше жили в старом двухэтажном кирпичном доме на окраине.
– Нет, не позволю, – говорил он, расхаживая по кухне. – Каких-то идиотов, дебилов, умственно отсталых олигофренов и уродов поселить в здании бывшей женской гимназии! Ни за что не позволю. В центре города – школа для придурков. Я буду возражать, я буду против. Я буду сражаться до конца, до последнего. Я не отступлю.
– Папа, это же временно, – начинала я успокаивать его. – Пока не будет отремонтировано их здание. Оно уже разваливается совсем, там холодно и сыро. Миша как-то там был по делам, они там проводили кабель, и говорил, что там ужасно жить, как в тюрьме. А в гимназии им будет лучше.
– Да какая мне разница, лучше им будет или хуже? Не всё ли равно?.. Это же дебилы.
– Папа, – подключалась Катя, – так не положено говорить. Они не дебилы, тем более что среди них есть очень даже умные. Они не дебилы и не идиоты. Они – с отклонениями в развитии. И что такого, что они будут жить в центре города?.. Они же безобидны, они со всеми здороваются и всем улыбаются. Пэтэушники вели себя гораздо хуже.
– Вот я и говорю, что дебилы. С чего бы со всеми здороваться? Нормальный человек не будет всем улыбаться.
– А что, – продолжила держать нашу общую линию обороны Кристина, – если человек безобидный, вежливый и всем улыбается, то значит, он уже идиот?.. А нормальные кто же?
Отцу, казалось, нечего было возразить. Но согласиться с тем, что лелеемая им мечта натыкается на такие нелепые препятствия, он всё же не мог. И хотя возражения на свои слова он получал в тройном объёме, то есть от нас троих, соглашаться так просто не собирался, потому что был слишком упрям.
Для нас же каждая победа в сражении с ним давалась нелегко, и всё же они были.
Но на этот раз всё оказалось хуже.
– Папа, – сказала Катя, – может быть, тебе отложить эти дела на следующий год? Зачем тебе сейчас этим заниматься?
И никогда не знаешь, на что наткнёшься.
– Хватит, – взрывается вдруг он, да так, что мы вздрагиваем. – Я уже говорил, что не надо мной командовать! Хотя бы здесь, в своём доме, я имею право, чтобы мной не командовали?!.
– Папа, – сразу возражает Кристина, – но это и наш дом… Это дедушкин дом… И мамин… Это не твой дом!
– Хватит меня учить! – ещё более раздражённо говорит он. – Я знаю, что мне надо делать!.. Генералы мне здесь не нужны!.. Как и всё прочее дебильное грёбаное начальство!
Мы с Катей молчим, ожидая, что эта волна сейчас спадёт. Не может молчать только Кристина, которая, как нам кажется, находится с отцом в каком-то одном нервном диапазоне.
– Это из-за тебя, из-за тебя она умерла!.. – кричит она и выскакивает из-за стола.
Он смотрит ей вслед недоумённо, как будто не понимает, о чём она говорит.
Мы с Катей молчим.
Постепенно он согласился с тем, что дети из коррекционного интерната имеют право переехать в здание, вернее, в часть здания бывшей женской гимназии. И, к счастью, он не пошёл разбираться по этому поводу в администрацию, не стал звонить знакомым и людям, которые могут употребить свое влияние и задействовать рычаг телефонного права.
Интернат… Одно это слово нагнетает тоску. Ведь мы тоже были в интернате, правда, другом и совсем недолго, после смерти мамы, пока он не забрал нас оттуда. Я помню, как по ночам, просыпаясь, смотрела в серый унылый потолок, и мне было ужасно тоскливо. Кристину и Катю поселили зачем-то в другие комнаты. И там, в этом чужом доме, где я почему-то никак не могла согреться, я решила, что сделаю всё возможное, чтобы никогда больше не попасть туда.
Отец даже не подозревает, как невелико расстояние между теми детьми и нами. А между нами и ними, наверное, такой же крошечный шаг, как, например, между богатством и бедностью, между здоровьем и болезнью, между славой и забвением, между любовью и ненавистью.
Отец решил, что найдёт другое здание для своей школы. И всё равно ничто не помешает ему создать её.
* * *
– Ну что, покажешь нам своих призраков? Когда мы их увидим?
– А ваш отец не прибьёт меня между делом?
– А мы будем тебя защищать.
– Ну, тогда покажу. С вами мне не страшно.
Я нажимаю красную кнопку, завершая разговор с Мишей, уже не решающимся просто так зайти.
Посмотреть призраков захотела и Кристина, она сказала, что обязательно пойдёт, потому что их не существует. Можно увидеть ангела, но ты ведь не святой, чтобы видеть ангела. Поэтому, сказала она, скорее всего, ты разыгрываешь нас… И Мишин брат Саша, мой одноклассник, тоже увязался за нами, хотя его компания мне была совсем ни к чему. Он был глуповат. К тому же, казалось мне, мог рассказать потом всем в классе о нашем походе. А если в классе зайдёт разговор про меня и Мишу, обязательно подвалит Сорокина или Круглова, и спросит, якобы по секрету: «И вы с ним что, ни разу не спали? Ну что, совсем ни разу-ни разу? Ну и ну…». И будет смеяться надо мной перед всеми.
Мы шли три километра до развалин в сторону от реки, мимо старой усадьбы, за небольшую промзону, где были свалки.
– Вон там, – сказал он, – были какие-то склады. Здесь была тюрьма. Я покажу тебе подвал, в который одному лучше не ходить.
– Ничего подобного, – сказала Кристина. – Ничего такого здесь не было. Тюрьма была недалеко от центра, на спуске к мостику, она и сейчас за проволокой.
– Здесь была другая тюрьма. Для политических заключённых. Здесь расстреливали людей, – говорит Миша.
– И ты повёл нас сюда на экскурсию? Здесь же страшно!
– Мне будут сниться кошмары.
– Глупость какая, – расстроилась Кристина. – Призраки. Тоже мне, нашёл где искать призраков…
Миша сказал: «А я действительно видел здесь призраков. Нет, не видел, я слышал. Вот если спуститься в подвал и если прислушаться, можно услышать, как они разговаривают… Я слышал здесь голоса… Иногда они как будто плачут… Или зовут…»
– Перестань! – воскликнула Катя. – Ты нас разыгрываешь!
– Они зовут, – говорю я, – потому что они здесь погибли. Вот и изучай, – говорю я ей, – ты ничего этого не знала.
– А я, – сказал Миша, – даже знаю людей, которых держали здесь. Вернее, их родственников…
– Я не могу этого понять, – сказала Кристина. – Я не хочу этого знать. Я это, конечно, знаю, но не хочу этого знать.
– Ну и не знай, – сказал Миша. – Пойдём дальше.
Вниз вели крутые ступени.
– Мне рассказывал один человек, у которого родственник работал здесь охранником. Вот так человека приводили сюда… Здесь открывалось окошко… Ему давали бумагу подписать… А потом – дальше, ступай сюда…
Мы вышли из узкого коридора в более просторное помещение. Сырое, холодное. Миша посветил фонариком. Вот здесь он останавливался… Сзади исполнитель… Он приводит в исполнение…
Саша приставляет к затылку Кристины указательный палец.
– Дурак, что ли? – вздрагивает Кристина. – Тебе делать больше нечего?
– Да нет же, – усмехается он, – ты только представь…
– Не хочу представлять, – отворачивается она. – Сами играйте в ваши игры. А я не хочу.
– А здесь вовсе не игры, – говорит мрачно Миша. – Хотели посмотреть места, о которых не знали, вот я вам и показал. Сейчас об этом все забыли. Боятся.
– А что те, кто работал здесь? Ну, надзиратели… – спросила Катя.
– Ничего. Они уже умерли. У них всё нормально было. Отец как-то видел одного из них, говорил, что ему было всё равно, в кого стрелять. Правда, он потом спился совсем. Его сын сейчас какой-то крупный бизнесмен.
Кристина что-то бурчит. Да и мне хочется поскорее выйти отсюда, хотя я не буду показывать Мише, что мне страшно. И с досадой думаю, какая же странная экскурсия, зачем надо было нас вообще приводить сюда? Зачем приводить сюда Кристину?
– Ну, а НЛО?
– НЛО в другой раз, – говорит Миша.
Мы быстро поднимаемся наверх, бегом, как будто за нами кто-то гонится, и если оглянуться, то может случиться что-то страшное. Если оглянуться, можно увидеть то, что происходило здесь когда-то. Скорее к воздуху и к свету.
Наверху страх отступает. Хотя здесь, в этой части города, где к тому же свалки каких-то старых вещей, всё равно неуютно. Мы выходим на дорожку, идущую мимо промзоны, и быстро обходим бетонный забор.
Идём в центр города есть мороженое. Располагаемся в пластиковых креслах под большими зонтами-тентами, положив сумочки на пластиковые столы. Нам принесли политый сиропом пломбир в железных вазочках. «Нет, – говорит Кристина, – лучше сидеть в кафе и есть мороженое, чем ходить по таким местам…».
– Ешь мороженое, – сказал Миша. – Сейчас такого не бывает. Чтобы человека вдруг посадили в фургон и увезли.
– Я всё узнаю у Петра Григорьевича, – серьёзно сказала Кристина. – Я знаю всё это, но не знаю, как это могло быть в нашем городе.
– Узнай. Что же до сих пор не узнала?
– Нужно всё это снести, – говорит Катя. – Нужно уничтожить то место.
– Зачем же? – усмехается Саша. – А вдруг ещё понадобится…
– Да, – добавляет с иронией Миша, – а вдруг завтра всё это снова понадобится? Ничего не надо строить, приходи, открывай, вот тебе и новая старая тюрьма.
– Нам это не грозит, – сказала Кристина. – Мы не делаем ничего плохого.
Миша проводил нас с Кристиной до заветного поворота на нашу улицу. Теперь мы почти бежали домой – почему-то этот подвальный холод продолжал нас преследовать.
Когда мы вечером пили чай, Кристина сказала:
– А я знаю, почему твой Миша такой странный. Я знаю! Я всё узнала!
– Что ты узнала? – недовольно спрашиваю я.
– Не было у него никакого ранения. Не был он ни в каких горячих точках. Он пострадал не в бою. Его просто избили. Вот поэтому он и любит ходить по местам, где людей мучили.
– Это была дедовщина, – поясняет Катя. – Он в этом не виноват.
Я какое-то время молчу.
– Ну и что? – говорю потом. – Тебе что до этого?
– Ничего, – ответила Кристина. – Никакой он не герой.
– Ну и что? Мне и не нужно, чтобы он был героем. И то, что ты рассказываешь, знают все.
– А может быть, он герой ещё больше, – отмечает Катя. – Значит, это как в тюрьме. В бою, может быть, легче. А ты попробуй в тюрьме оказаться!..
– Мы там были только что, – говорит Кристина недовольно и отворачивается.
Иногда мы с ней разговариваем, как с маленькой, и ей это не нравится.
* * *
А ещё через день отец поссорился с матушкой из-за того, что она раскритиковала его будущую школу. У неё же к тому времени открылся приют, самый настоящий, а не на бумаге, в котором появились первые обитательницы – две худенькие девочки немного младше Кристины, которых уже одели в длинные подрясники, а на головах у них были тёмные платки.
Отец говорил, что её школа – это неправильная школа. Школа должна быть совсем не такой. Незачем девочкам стоять на службе часами, бубнить молитвы, а одежда, которую они носят, никогда не разовьёт у них эстетического чувства, и они никогда не научатся одеваться красиво и, соответственно, видеть красоту в чём-то другом. Матушка же отвечала, что одеваться красиво совсем не обязательно и даже грешно, и главное – надо быть не по одежде красивой, а Богу угождать, а что касается красоты, так она вся в храме Божием, и большей красоты человеку и не нужно. Отец же говорил, что категорически не согласен – нельзя загонять девочек в казарму, нельзя их так гнобить, они должны расти в свободной и радостной обстановке, подальше от всякой угрюмости и суровости, чтобы потом передавать, нести в мир радость жизни. И тогда мир, может быть, переменится. А матушка – в ответ – что вся эта свободная жизнь есть жизнь греха, а радость жизни, о которой он говорит, – ненужная утеха, которой соблазняет девушек дьявол.
Так они ни о чём не договорились. Отец сел в машину, хлопнув дверцей. Мы с Кристиной уже сидели на заднем сиденье. Мы слушали весь этот разговор, не участвуя в нём никак. Вернее, участвуя, но только молча. Мы смотрели, как бы отец не сказал чего лишнего. Теперь это была наша главная забота.
Мы выехали за территорию монастыря. Несколько километров в объезд – и мы в городе. Мы заехали в книжный магазин, где отец купил нам тетради и новые авторучки. Потом припарковались у супермаркета, где набрали йогуртов, хлеба, блинчиков и котлет.
Дома нас дожидались гости.
У калитки стоял джип, тот, который я уже видела. И я сказала отцу: смотри, это та самая машина. Он кивнул.
Мы вошли – осторожно, и увидели первым делом Катю, которая в каком-то недоумении стояла у стола в холле, и двоих – того, кого она сама называла высоким, и второго, с круглым тёмным лицом. Это был тот, с круглой глупой головой, и он, кажется, узнал меня. Они сидели за журнальным столиком в креслах. Так же, как, вероятно, они сидели в прошлый раз.
– Ну что решил, полковник? – спросил высокий, даже не поздоровавшись, когда мы вошли. – Я ведь предупреждал, что приеду. Так ничего и не надумал?
Он поднялся и стал не спеша ходить по комнате. Отец недовольно бросил на пол сумку с покупками.
– Убирайтесь к чёрту, – сказал он, – я ведь сказал уже!..
Гость только улыбнулся, встал и подошёл ближе к Кате – так, как будто хотел спрятаться за неё. Но Катя отступила назад.
– Идите на улицу, девочки, – сказал отец строго. – Идите, погуляйте пока.
Мы с Катей двинулись в сторону двери, да так и остановились. Выход нам перегородил другой – круглоголовый.
– Последний раз, – сказал гость. – Последний раз, Петрович. Мне стволы очень нужны. Без тебя никак.
– Послушай, – сказал отец. – Ты что, тупой?
– Ты же всё можешь, я знаю. Я не уйду.
Высокий улыбнулся, а круглоголовый нахмурился. От них веяло силой и каким-то решительным героизмом. Вся комната, казалось, пришла в движение от присутствия этих слишком бодрых и слишком смелых людей, так что та атмосфера мира и тишины, которую мы так лелеяли в последнее время, рухнула мгновенно.
– Тогда вот что, – сказал высокий, который, очевидно, был главным. – Мы отсюда не уйдём. Мы поживём здесь, у тебя. А обслуживать нас будут… Пожалуй, вот эти твои девочки… Так?
Отец засунул руки в карманы куртки.
– Послушай, – сказал он спокойно, – не советую меня шантажировать. Я уже сказал, больше ничего не будет.
– Впрочем, – добавил гость, – пожалуй, она поедет с нами. До тех пор, пока не надумаешь…
И круглоголовый взял за руку Катю. И положил другую руку на её шею и крепко сжал.
– Стой, – сказал отец. – Стой, говорю!
Круглоголовый опустил руку. И посмотрел из-за Катиного плеча.
– Отпусти, я помогу, – сказал отец. – Последний раз.
Недоверчиво посмотрев на отца и потом взглянув на главного и ещё раз на отца, услышав слова «да, да, обещаю, отпусти», убрал и другую руку.
– Так бы и сразу, – проворчал главный. – А то ты, Петрович, как ребёнок, блин, упрёшься на пустом месте. Я ведь не даром прошу тебя это сделать. Ещё и бабки получишь, как всегда. Тебе ведь деньги нужны, наверное? Что ты здесь затеваешь? Школу решил открыть? Для девочек, да?..
– Катя, иди, – сказал отец.
Катя не шелохнулась.
У двери отцовской комнаты стояла Кристина с полу-вытянутой вперёд правой рукой. В ней был пистолет, который она направляла прямо на высокого.
– Валите отсюда на фиг, – сказала она. – А то я буду стрелять.
* * *
Это было долго и скучно. Потом мне много раз приходилось пересказывать эти события, этот момент, эти секунды, которые стали вечностью между жизнью и смертью и всё же завершились смертью. С нами разговаривали разные люди, следователь и ещё кто-то, нас фотографировали и записывали наши слова. И я повторяла снова и снова, уже почти автоматически, одно и то же.
Кристина держала в руках пистолет. Нет, она раньше никогда не держала его в руках. Нет, она не училась пользоваться оружием, никогда. Нет, у нас в доме не было оружия. По крайней мере, нам об этом ничего не известно. Нет, я раньше никогда не видела этого пистолета. Нет, мы никогда не заходили в комнату отца в его отсутствие, у нас это не принято. Нет, нет, нет. Нет, мы раньше никогда не видели этих людей. Нет, я не знаю, зачем. Нет, я не знаю. Нет, не рассказывал. Нет, не спрашивала. Нет, она не целилась… Нет, отец не учил нас пользоваться оружием. Он говорил, что это ни к чему, тем более девочкам. Может быть, она видела это по телевизору?.. Нет, нет. Он считал, что нас защищают милиция и армия. Нет, не вру. Честное слово. Да, она выстрелила случайно. Да, она попала случайно… Я не видела, как он упал, я видела, как он лежал… Мне показалось, она стреляла вверх, выше головы… Нет, никогда не видела раньше второго… Он достал пистолет, да, у него был с собой пистолет… Нет, он не стрелял… Не успел, отец ударил его…