Дмитрий Владимирович Потехин
Болван
– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя и на земле, как на небе…
Он знал, что своей неосмотрительностью заслуживает самой суровой кары.
Припадок
Софья Владимировна зашла в спальню и, опустившись в кресло, закрыла лицо руками. С мужем творилось что-то чудовищное.
«А ведь все было отлично! Света приехала… В кое-то веке хотели посидеть как люди на даче за столом всей семьей! Нельзя было этого барана Генриховича к нему пускать! Что они друг к другу липнут, старые идиоты?!»
Голос мужа громыхал на террасе как батарея гаубиц.
– А Югославию кто разрушил?! Кто?!
– Местный царек-националист, – со змеиной усмешкой парировал Борис Генрихович.
– Да он последний гвоздь был, на котором все держалось!
– Погоди! Может быть, меня память подводит? Может, натовцы мирную страну разбомбили? Нет, ты скажи! Вот жила себе такая мирная, процветающая Югославия. Никто там никого не убивал, не сжигал, не расстреливал тысячами…
– Опять ерничаешь! Опять свою шарманку завел! – в бешенстве сжимал кулаки Иван Петрович.
По залитому солнцем полу, никем не замечаемая, бегала домашняя перепелка.
– А Ирак-то при Хусейне какой мирный был! Конфетка, не страна!
– Зато теперь там рай, да?! Свободный, демократический!
– Папа, если вы не прекратите, я уеду к бабушке! – воскликнула, выйдя из себя, Света.
– Господи… Подожди! Ты… тебе вообще плевать что ль, что мы здесь обсуждаем? – Иван Петрович понизил голос и подозрительно сощурился на дочь. – Ни родина, ни честь семьи тебя не колышат, да? Вот! – он ткнул пальцем в Бориса Генриховича. – Дорогой сосед! Мне в моем доме объясняет, что все мои священные чувства – д-дерьмо собачье! А тебе наплевать! Пусть он хоть свастику нам на стену повесит!
Борис Генрихович прыснул со смеху, заплевав стол.
– Я не хочу лезть в ваши дела!
– Ах, вот оно что! Ну тогда хотя бы скажи… вот по чесноку: ты за кого? За Россию или за таких как он?
– Нет! Мне вообще тайцы нравятся! – вдруг выдохнула Света.
Лицо отца вытянулось и одеревенело.
– К-кто?
– Тайцы! Я ездила в Таиланд на каникулах. Это очень добрые и мирные люди. И очень любят свою страну в отличие от нас!
– А-а… Добрые-мирные! Они хоть одну войну выиграли, добрые-мирные? Чем измеряется их патриотизм? – он стал надвигаться на дочь, нервно и часто моргая. – Что они делали в сорок первом? Под японцами лежали? Тоже мне, пример! Да я этот Таиланд на карте найти не смогу!
– Зато Северокорейскую Республику найдешь! – фыркнул Борис Генрихович.
– Рот закрой! Я с дочерью говорю!
– Света, – прошептал Борис Генрихович, сочувственно заглянув девушке в глаза. – Езжай-ка лучше обратно в Германию. Ты же видишь, что тут происходит.
– Да ты… – Иван Петрович вскочил из-за стола, разлив бокал. – Во-он отсюда пошел!
Борис Генрихович сверкнул глазами, встал и, трясясь от ярости, зашагал к выходу.
– Иуда! Свинья! – рычал ему вслед сосед. – Все пр-родать готов!
Борис Генрихович резко остановился. Потом вдруг подскочил к Ивану и, страшно таращась на него с пожеланием лютой смерти во взгляде, зашипел:
– У тебя родина один раз сократилась? Скоро еще сократится! До размеров твоего вшивого участка! Будешь с вилами маршировать и гимн петь! Придурок! С-сам ты Иуда! Сам все продашь и сдашь, как только тебе задницу припечет!
Иван Петрович ошалело отпихнул его.
– Убью!
Он дико оглядел террасу в поисках оружия. Потом рухнул на стул и в изнеможении разрыдался.
– Суки! Предатели… Все предатели!
– Да-а, предатели! – торжествуя, осклабился Борис Генрихович и вдруг почувствовал, что у него у самого катятся из глаз слезы.
Он вытер лицо рукавом, бессильно гримасничая и шепча проклятья.
Света тоже плакала, уткнув нос в салфетку.
Из дома на террасу в слезах, шлепая босоножками, выбежала Софья Владимировна и с руганью принялась поднимать мужа:
– Пошли со мной! Вставай! Позор! Два алкоголика!
– Соня! – стонал Иван Петрович, хватаясь за грудь. – Сердце… Я… скоро умру! Я хочу, чтобы этот гад… чтоб он никогда не смел…
– Вот такой вот фарс! – хихикал, вытирая глаза Борис Генрихович. – Простите за все! Энтшульдигунг! На лицо типичный распад личности!
– Я сегодня же отсюда уеду! – всхлипывала Света.
Перепелка в панике вертелась под столом, хлопая крыльями.
Никто из них не знал, что в этот день по самым разным причинам плакал и рыдал весь поселок.
Репортаж
Коля вместе с Алешкой и еще тремя ребятами уже который час перекладывал плитку на парковке и садовых дорожках. Работа едва перевалила за треть.
Кругом все также трудились, не покладая рук. Кто-то мыл окна, кто-то прибирал помещения, кто-то красил перила, кто-то чистил бассейн, кто-то устанавливал фонтан, кто-то косил газон и стриг разросшиеся кусты.
«Почему нельзя было нанять профессионалов?» – эта мысль мучила всех, кроме организаторов и надсмотрщиков. Они уже давно привыкли к причудам Анатолия. В этот раз гениальный воротила распорядился, чтобы все работы по подготовке к его юбилею (на который он сам, как ни странно, даже не собирался приезжать) выполняли случайные подростки с окрестных дач и деревень. Отбор был доверен секте Родноверов. Единственным, что роднило всех претендентов, включая Колю, была более-менее приятная внешность и скромный, честный нрав. Кореша только пожимали плечами, не желая утруждать мозги построением догадок. Денег им отвалили вдоволь, остальное не имело значения.
Коля, вытирая пот, долбил резиновым молотком упрямую плитку, болтал что-то про недавно увиденный фильм, до которого выдохшемуся Алешке не было никакого дела, когда за воротами вдруг остановилась легковая машина.
Коля решил, что это доставка продуктов, но вскоре увидел просунувшуюся в калитку миловидную женскую физиономию с золотистыми локонами в круглых очках. В руке она держала микрофон, а в затылок ей глядело око переносной видеокамеры.
– Так! В чем дело? – недовольно заговорил бандит, которого, кажется, звали Сергеем.
– Здравствуйте! Можно вас на пару слов? Мы делаем фильм…
– Интервью не даем!
Они некоторое время препирались, после чего журналистка и оператор покорно сели в машину и укатили восвояси.
Сергей щелкнул замком.
– Шакалье…
– Они не с телевидения? – спросил разлегшийся в шезлонге с сигарой браток.
– Не-е. Какие-то типа независимые журналюшки. Оборзели, мрази!
К вечеру после долгих трудов ребята, сев на велосипеды и мопеды, разъехались по домам. Двое бандитов проводили их надменными взглядами.
Коле повезло меньше всех. Сначала его задержали, велев затопить баню. Потом у него на велосипеде слетела цепь и он провозился с ней, марая пальцы, минут десять. Потом запачкал смазкой очки и пришлось отмывать их в реке.
Коля ехал домой в едва наметившихся прозрачных сумерках, когда посреди пустынной, идущей в гору дороги, в полукилометре от въезда в дачный поселок ему открылось гнусное зрелище.
На обочине стояли две машины: здоровенный черный джип и желтая иномарка с покореженным крылом и разбитой фарой. Очевидно джип боковым ударом вытолкнул ее с дороги, заставив остановиться.
Рядом с иномаркой стояли уже знакомая Коле светловолосая журналистка в очках, парень-оператор и двое братков. Один из них с ледяной невозмутимостью выкручивал ухо оператору, который хныкал, гнулся и приплясывал от боли, как семилетний мальчишка. Видеокамера валялась на асфальте. Блондинка вытирала слезящиеся глаза.
– Вы знаете, это такое хамство! У меня просто слов нет!
– Вас сюда кто-нибудь приглашал? – ухмылялся второй бандит. – Сюда без приглашения не ездят! Вы свое удостоверение можете вашему дружку засунуть в…
– Бандитизм! Скотство!
– Ты, красавица, еще бандитизма не видела! Если б это был бандитизм, ты бы у нас вокруг столба в трусах вертелась!
Он хотел выдать еще что-то смачное, но вдруг заметил Колю и подозвал его свистом.
– Слышь! Поди сюда! – бандит протянул Коле диск, вынутый из видеокамеры. – Вот это возьми, садись на своего коня и дуй обратно! Передашь Сереге, ты его знаешь. Скажешь, Каленый просил. У нехороших журналистов забрали.
Коля несмело кивнул, чувствуя, что уже практически вляпался.
– Давай, ноги в руки! Если забудешь или сломаешь или потеряешь, я, блин, тебя найду. Мама потом будет слезы лить.
– Вы не имеете права! – с ненавистью промолвила журналистка.
– А вы оба сейчас поедете вместе с нами в милицию. Да, да, да! Чтоб потом не верещали, что мы че-то делали в обход закона. Щас вам представители закона все и разъяснят!
Они сели в джип и двинулись вниз по дороге. Коля поехал следом. На перекрестке они разминулись. Бандиты с журналистами свернули в Глухово, а Коля, положив диск под рубашку, начал черепашьими шажками, придерживая велосипед, осторожно спускаться по крутой тропинке к реке.
Он не чувствовал себя виноватым. Ему против его воли дали задание, пригрозив расправой.
«Что мне еще остается?»
Коля добрался до участка. Калитка была заперта. На радиозвонки никто не отвечал. Коля подергал ворота, понял, что на них висит незащелкнутый замок, и, повозившись, открыл их.
На территории никого не было. Коля побродил по участку, заглянул в оба дома. Потом увидел свет в окнах бани, а на крыльце две пары мужских ботинок и три пары красных и розовых женских туфелек.
«Н-да…» – хмуро подумал Коля.
Он позвонил маме, чтобы та не волновалась. Зашел в главный дом и сел на диван в гостиной. Перспектива ждать два, три, а то и четыре часа, вызывала у него почти физическую тошноту.
От нечего делать Коля зажег телевизор. «Поле чудес», новости, реклама пива, Петросян, фильм про ментов, «Брюс всемогущий», пиво, бокс…
Он подумал, что можно было бы посмотреть DVD. Под телевизором стоял проигрыватель с десятком фильмов.
И вдруг… Коля не решился бы на это, будь у него хоть малейшее сомнение, что оба бандита сейчас хлещут водку в обнимку с бабами. Он взял вверенный ему диск, поглядел в окно и с замиранием сердца вставил в дисковод.
Первая запись. На экране чернобородый байкер в бандане и темных очках сидел за металлическим столом, вертя в толстых пальцах золотую зажигалку.
– Вообще, вы знаете, я не люблю давать интервью без подготовки! – резко говорил он с какой-то деланной, ненатуральной хрипотцой. – Вы меня предупредили за полдня всего!
– Богдан Дмитриевич Соломатов. По прозвищу Шприц? – не слыша его упрека, напирала журналистка.
– Да, это мое прозвище.
– Вы лидер одного из самых известных и крутых в стране байк-клубов. С чего вы начинали свой путь?
– Ну, конечно, как лидер я не начинал. Я был просто мелким бунтарем, борцом с совковой системой. Это потом уже…
Журналистка задавала вопросы по биографии и жизненной философии Шприца, грамотно чередуя мнимое восхищение с завуалированной насмешкой. Большинство подколов, впрочем, интервьюируемый просто не замечал.
– Скажите, чем вас так привлекло Глухово?
– Знаете… э-э… атмосферой!
– То есть?
– Мне нравится сила, я ее уважаю! В этом месте сосредоточена сила. Я это чувствую сердцем!
– Сила желтого дьявола?
– Э-э нет, блин, вы не поняли! При чем тут дьявол? Вы хозяина видели хоть раз? Анатолия Григорича?
– Вживую нет. А интервью с ним, конечно, смотрела.
– Вы понимаете, что это блестящий ум! Ум и сила! На таких, как он мужиках держится вся страна!
– Хорошо. Недавно вы поддержали идею обнести Глухово колючей проволокой…
– Нет, я такого не говорил!
– Говорили.
– Про проволоку не говорил!
– М-м допустим. Вы поддерживаете сепаратистские настроения в обществе. Что вами движет?
– Послушайте, вы же видите, что страна не тянет! Стране нужен новый центр духовной власти! Как когда-то Киев им стал, а потом Москва…
– Ну Глухово – это почти Москва, сто километров.
– Не в этом дело! Вы понимаете, вот это… э-э вся вот эта свобода с демократией, которые нам внушили из-за бугра. Когда безработица, когда народ спивается, когда нет никакой общей цели, когда разводы, когда женщины творят что хотят…
– Я женщина!
– Ну да.
– И творю, что хочу.
– Э-э… Да, правильно! Ну вот… Должно произойти некое очищение. Должен зародиться новый э-э центр притяжения, как бы. Где ему быть, в Москве, что ль? Это никакой не сепаратизм, даже близко! Я просто хочу, чтобы вражеские силы, пока мы еще не окрепли, не могли проникнуть в нашу жизнь!
Коля понял, что ничего важного в этом интервью не услышит и промотал на пять минут вперед.
– Кстати, скажите, а почему ваш клуб при вашей глубокой религиозности называется «Племя из ада»? Почему не из рая, например?
– Ну «Племя из ада» же лучше звучит, не находите?
– Нет, не нахожу. Знаете, если подставить в этом словосочетании лишнюю «з» перед последним словом, получится… не очень благозвучно.
– Вы меня щас оскорбили!
– Простите.
– Глубоко оскорбили! Я за такое сразу даю в морду! Но поскольку вы слабый пол, я дам в морду этому шнурку с видеокамерой!
– О нет, нет, только не это! Я прошу вас меня извинить!
– Племя из ада, че вам не нравится! Трайб фром хелл!
– Ну, почему не Хеллз трайб, почему не Хеллиш трайб?
– Слушайте, у меня филологическое образование! Я лучше вас понимаю смысловые оттенки! «Трайб фром хелл» и «Хеллз трайб» – это совершенно разные понятия! Это, блин, как сапог и валенок!
Коля перемотал на второе интервью. На фоне старого письменного стола с допотопной печатной машинкой вполоборота к оператору сидел статный мужчина с офицерскими усами на благородно-печальном лице.
– Аркадий Романович, в этом году вы опубликовали свой дебютный роман «Мятеж проклятых» о событиях Афганской войны. Ваша книга имеет огромный успех и у критиков, и у читателей. Все были удивлены, узнав, что до этого вы не писали даже рассказов.
– Это моя первая работа, – вздохнул мужчина, глядя куда-то в сторону. – Этот роман как будто вывалился из меня. Я его писал всего четыре месяца.
– Насколько мне известно, в основу легли ваши личные воспоминания о войне?
– Да, это во многом автобиографическое произведение. Плагиат у судьбы, если угодно.
– Я прочла его.
– Рад.
– Насколько я могу судить, вы в этом романе пытаетесь препарировать такой феномен человеческой природы, как предательство?
– Да.
– У вас почти все герои в конце-концов становятся предателями. Саня предает свою любовь, майор – свою страну, Глебыч – свою мечту, Гриша – друзей, Махмуд – свою веру.
– Вы еще изменницу Асю позабыли.
– Да, да, да…
– Хм… н-да… Я долго пытался понять, что движет человеком, когда он предает ближнего. Я не имею в виду те ситуации, когда главной движущей силой является страх. Здесь-то все понятно. Это применимо почти к любому из нас. Когда человек предает ради денег, славы или власти – мерзко, но тоже, в общем-то, никакой особенной интриги нет. А когда человек предает ради удовольствия?
– Вы с этим сталкивались?
– Конечно. Вот когда он сталкивает мертвое тело своего еще недавно как бы друга в глухой овраг, и на лице его играет безумная улыбка: вот ты сдох, а я жи-ив! Ты труп, а я дышу-у! Что это? Откуда это берется? У меня нет ответа.
Коля перемотал дальше.
– Случилось то, о чем нас еще больше века назад предупреждал Достоевский, – приглушенно-скорбно говорил Аркадий Романович, мрачно посасывая сигарету. – Освободившиеся сателлиты готовы повернуть свои штыки против нас. И прежде всего речь идет, конечно, о славянских народах. Потому что братская ненависть страшнее любой другой. По определению.
– И вы считаете, что как только Запад даст сигнал, они бросятся на нас?
– Непременно. И будут совершенно правы.
– Как! Вы… занимаете их сторону?
– У них есть своя историческая правда, которой они следуют. А наша правда прямо противоположна. Наша задача сейчас в том, чтобы передавить их всех поодиночке, пока они не объединились в единый разящий кулак.
– Жестко!
– Я прошу вас не спешить с обобщениями.
– Но то, что вы говорите – это по сути…
– Я не фашист. Будь моя воля, все люди на земле были бы братьями и жили в мире. Но реалии мира неизменны: как только метрополия ослабевает, все осколки-лимитрофы начинают смотреть в ее сторону. Это голодный инстинкт и не более.
– То есть, народы живут, как звери в джунглях?
– Как пауки в банке.
– Оу… Вас не назовешь филантропом.
– Я говорю о странах, а не о людях. Мы все по отдельности хорошие и добрые, но у страны (у любой, даже у США) мозгов и души не больше, чем у тарантула.
Коля перемотал немного вперед. Офицер строил планы по возвращению Крыма после решения кавказской проблемы.
Коля вспомнил о времени и мотнул к следующему интервью.
Худое, бескровное лицо отца Савелия с ледяным взглядом из-под тяжелых век торчало на фоне одноэтажного кирпичного домика с решетчатыми окнами.
– У меня в доме беспорядок, так что лучше здесь.
– Хорошо. Отец Савелий, я сразу бы хотела предупредить, что некоторые мои вопросы могут показаться вам колкими. Вы одна из наиболее противоречивых фигур…
– Да, да, мне это известно.
– Вы правда верите в скорый конец света?
– А я по-вашему ваньку валяю на проповедях? Вы считаете, я говорю не то, что думаю?
– Нет, я так, конечно, не считаю…
– Конец света уже наступил! Все! Экологи подсчитали, что при нынешнем уровне выбросов в атмосферу, наша цивилизация не протянет и ста лет!
– Но ведь прогресс не стоит на месте.
Отец Савелий раздраженно махнул рукой, словно услышал заведомую глупость.
– Скажите, каким образом ваша вера, в которой я даже не смею усомниться, сочетается с тем, что вы носите перстни и очки в золотой оправе?
– А вы считаете это за роскошь?
– Ну… вообще-то, да.
– Мне рассказать вам, сколько я жертвовал в прежние годы на благие цели? Почитайте внимательно притчу о богаче и Лазаре. Там описывается гедонист, утопающий в физических наслаждениях, проводящий жизнь в пирах и блуде! Я похож на него? Да, я преклоняюсь перед благородством прекрасных изделий, перед талантом и трудом, вложенными в них. Украшения, мебель, картины, книги… для меня это как экспонаты в музее!
– Интересный ход мысли.
– Скажите, вас не оскорбит, если вам придется читать Тургенева, найденного на помойке? Вы же возмутитесь, вам захочется держать в руках хорошую, красивую, дорогую книгу!
– Да, это так.
– Я питаюсь два раза в день перловой и пшенной кашей. У меня нету ни машины, ни телевизора, ни ваших современных телефонов. Я не нуждаюсь ни в чем, что облегчало бы мне жизнь и отвлекало от дум! Только книги и живопись!
Коля подумал, не выключить ли ему запись. Ничего важного и секретного в ней, судя по всему, не было. Слушать откровения странных людей было не очень-то приятно.
Однако через несколько минут журналистка начала забрасывать священника действительно взрывоопасными вопросами.
– В интервью «Московскому комсомольцу» год назад вы заявили, что в Макдональдсе и прочих ресторанах быстрого питания кормят человечиной. На чем основан такой вывод?
– Послушайте… Сейчас на Земле живет уже шесть миллиардов человек. Вдумайтесь! Это жуткая цифра! Бесконечный океан голодных ртов! Сто лет назад никто и в страшном сне не мог представить такую перенаселенность! Я читал труды исследователей – вы, конечно, о них понятия не имеете – они писали, что к началу девяностых годов на планете не останется территорий для засеивания! Откуда взять зерно на прокорм куриц и коров для шести миллиардов?
– Н-ну…
– Во-от! Самый многочисленный скот на планете это сам человек! А уж засекретить как следует это дело – тьфу, прости господи! Вы знаете, какие мастаки в ЦРУ сидят!
Конец интервью был посвящен ритуалу с глиняным болваном, его смыслу и технике исполнения.
– Но все-таки, в чем фокус? Как внутри него помещается столько денег? Я видела фотографии – это очень небольшой предмет. Что за техника? Это же трюк, достойный Дэвида Копперфильда!
– Я… не… знаю! – отрывисто и зло проговорил отец Савелий.
– Как вы можете не знать, вы же чуть ли не предводитель всего этого, с позволения сказать, культа!
– Я не буду отвечать на ваш вопрос!
– Хорошо. А как насчет того, что – я подняла кое-какую информацию об этом уродце – эта штуковина один в один похожа на древнюю копилку, найденную в Иордании в шестьдесят девятом году советской экспедицией? Потом при очень странных обстоятельствах…
– Выключите камеру! – вскрикнул отец Савелий, и в глазах его запылало бешенство.
– Простите?
– Теперь понятно, для чего вы сюда явились! Я запрещаю вам это публиковать! Выньте из камеры бобину и отдайте мне!
– Ч-что? – хихикнула журналистка, ловя кураж скандала.
– Бобину!
– Вы отстали от жизни, это называется диск!
– Мне все равно, как это называется! Отдайте!
– И не подумаем! У вас нет права что-то от нас требовать. Вы дали свое согласие на интервью!
– Пресвятая! Избавь… Я сейчас делаю звонок, и с этой камерой вас отсюда не выпустят!
Отец Савелий дрожащей рукой достал из кармана мобильник к неописуемой радости блондинки.
– Попался! Попался! А кто говорил, что у него телефона нет?
– На крайний случай не грех иметь, – униженно проскрипел священник.
– Выключай камеру! – журналистка, сияя, обратилась к оператору. – Все что надо, у нас уже есть! Это бомба! Спасибо вам большое за откровенный диалог!
Экран погас. Коля вынул диск и выключил телевизор. Ему вдруг стало мерзко и страшно сидеть в этом богом проклятом доме, выполняя приказ подонков. Отчего-то проснулась злоба на всех: и на себя, и на мать, и на деда, и на отца, который безвылазно торчит в своем «Лукойле». И на всех соседей, и даже на Алешку.
– Чтоб вас! – прошептал Коля.
Он было решил оставить диск на столе вместе с запиской, но вспомнил свирепые волчьи глаза бандюгана. Рисковать было нельзя.
Коля, собравшись духом, постучался в дверь бани. Услышал пьяную матерщину, женский щебет и топот босых ног.
– Т-ты… к-какого… зд-десь делаешь? – выдавила из себя красная физиономия в банной шапке.
– Каленый просил передать вам.
– К-кале… С-сука! Дебил! В доме оставь! Ты че, б-бухой что ли!
Через минуту Коля был свободен. Стояла уже почти кромешная тьма. Подниматься с велосипедом по крутой тропинке во мраке было небезопасно, и Коля дал огромный крюк через Глухово.
Неон застилал глаза. Справа завывал Элвис Пресли, слева мяукал Киркоров. Черные человеческие фигуры слонялись как неприкаянные зомби, в мертвом вихре огней. Кто-то орал и махал кулаками в припадке пьяной искренности. Кто-то, неподвижно сидел на асфальте, обхватив руками свинцовую голову. Коля видел разбитые окна какого-то кабака, рядом с которым мигала красно-синим милицейская «Лада».
– Ты почему так долго? – взволнованно выдохнула мама, когда Коля переступил порог.
– Задержали.
– Почему? Всех отпустили, а тебя задержали?
– Надо отсюда уезжать! – не выдержал Коля. – Продать дачу, уехать и не возвращаться! И деньги мне на универ будут!
Мать покачала головой, видимо сама пребывая в тяжких метаниях.
– Дед не согласится.
Коля выругался. Как всегда все упиралось в деда!
Василий Палыч сидел у себя в комнате и смотрел по новому телевизору фильм про войну. Под креслом стояла открытая банка пива.
– Смотри… – прошамкал дед. – К нам немцы тоже вот так вот в деревню приезжали, я их помню. Здор-ровые, сытые, зубастые… Не то что наши.
Коля понял, что заводить разговор с дедом бессмысленно.
Вышел во двор, позвонил отцу.
– О, Колька, привет!
Коля хотел рассказать ему, что происходит, но связь самым подлым образом то и дело прерывалась.
– Слушай, нет, ну солидные деньги! – воодушевленно заговорил отец, прослушав половину рассказа. – Ты че?! С дуба рухнул, отказываться!
– Пап, я…
– Анатолия Григорича-то видел?
– Нет.
– Колян, ты что, не понимаешь, что это шанс? Ты работаешь у него в доме! Просто так, от балды такие решения не принимаются! Он ищет молодые кадры, неужели тебе это не ясно?
Дослушав отцовское наставление, Коля вернулся в дом, поужинал и, больше не заговаривая с матерью, в самом скверном расположении духа лег спать. Впереди ждал новый рабочий день.
Пожар
В сумерках автомобили стекались к сияющим, как новый торговый центр владениям Анатолия, паркуясь прямо в поле. Не «Мерседесы», не «Порше», принадлежащие избранным. Старые колымаги глуховских пенсионеров, ярко-второсортные иномарки их детей, байкерские мотоциклы и дешевые мопеды с галдящими между собой наездниками – все смешалось в мутном нервном потоке.
Большинство гостей приходило пешком, объятое трепетным желанием прикоснуться к чужой, знакомой только по фильмам и журналам жизни.
Этой ночью в честь сорокалетнего юбилея Хозяина всем желающим было позволено явиться в гости и делать у него дома абсолютно все, что им заблагорассудится. Почти все поначалу приняли это за глупую шутку. Первыми потянулись семьи подростков, участвовавших в приготовлениях. Потом их соседи. Потом соседи соседей.
На участке было светлее, чем днем. По краям газона били и плясали фонтаны холодных искр, крутились огненные спирали. Громадные, специально привезенные экзотические растения отбрасывали в их мерцании жуткие тени, перенося гостей в дебри Гватемалы.
На залитой светом софитов эстраде щеголяла красавица-певица в серебристом платье, с короткой мальчиковатой стрижкой. Среди танцующих и пьющих, ловко маневрируя, сновали официанты в белых костюмах, оживляя в памяти образы из Фицджеральда.
В главном зале дома был накрыт роскошный стол, ломящийся от дорогих деликатесов и самой изысканной выпивки на любой вкус.
В столовой теперь расположилась стойка с услужливым барменом. Любимая винная коллекция Анатолия таяла буквально на глазах.
На верхнем этаже тоже было не до скуки. Там в расчищенной от мебели биллиардной вертел свои диски чернокожий диджей, и мерцали лазерные лучи.
В бассейне было не протолкнуться.
Желающие после вина, танцев и купания окунуться в океан покоя, шли в гостевой дом, дышать кальянным дымом.
– Вот это да! – вздыхала мать, окидывая вечеринку неверящим взглядом. – И ведь кто-то так каждый день живет!
Коля растерянно смотрел по сторонам, словно не узнавая плоды своего же собственного труда.
Вот посреди газона высокомерно торчит глиняный болван на своем позолоченном пьедестале. Рядом охрана. Как будто решили вывести идола на прогулку. Вот журчит фонтан, а какие-то мужики зачерпывают и жадно пьют из него… судя по всему, отнюдь не воду. Вот Шприц расписывается на голом плече какой-то хихикающей девчушки. Вот хлопают в небе трескучими снопами изумрудно-рубиново-золотые фейерверки. Вот, запнувшись о чью-то ногу, официант едва не роняет поднос. Вот толстый рыжеусый майор милиции в форме и с бокалом постреливает вокруг недобрым взглядом.
Опьяненная весельем и какая-то неестественно призрачная, из толпы вынырнула физиономия Алешки.
– Привет!
– Привет!
– Круто, да?
– Ага!
Больше и говорить не о чем.
Коля идет дальше. Дед что-то ворчит, видимо не в силах вытерпеть такого издевательства над своей старостью.
– Чего приехали, а? Содом какой-то!
– Папа, хватит! – одергивает его мать. – Коля, ты обещаешь мне не выпивать?
Коля кивает, хотя, по чести, кто как не он заслужил это право?
Какой-то разодетый кавказский щеголь, зажав в зубах нелепо толстую сигару, настойчиво клеится к девушке. Миг спустя Коля узнает сестру, а потом и Олега рядом. Щеголя уже отвадили.
Стараясь держаться независимо, Коля слонялся по дому и участку, танцевал с какой-то незнакомой девчонкой, украдкой все-таки пробовал горячительное, радуясь, что совершенно не хмелеет (правда взгляд отчего-то больше не мог концентрироваться на всех предметах сразу), о чем-то весело болтал со вновь появившимся Алешкой, который все сманивал его зайти в кальянную.
Глаза наполнились томной влагой, дышать становилось приятно-тяжело.
– Хватит! – велел себе Коля, отметив, что уже начинает мыслить вслух.
То, что мать его не раскусит он даже не надеялся, но, по крайней мере, удалось удержаться на краю.
Вновь расставшись с Алешкой, Коля вернулся в главный дом, и вдруг посреди залитого слепящим светом, галдящего зала разглядел маму, Алину и Олега.
– Вы оба понимаете, что долго так жить нельзя! – негодовала мать. – Вы понимаете, что… это вам все еще аукнется!
– Мам, я тя умоляю, не начинай! – закатывая глаза, вздыхала Алина.
– Что «не начинай», Алин! Ты сейчас стоишь передо мной совершенно пьяная! Мне это как нож по сердцу!
– Вся в дедушку! – насмешливо фыркнула сестра.
Коля мысленно выругал себя и попытался как-то вытравить из головы пелену дурмана. Зашел в ванную, умылся ледяной водой, растер себе уши и веки. Стало получше.
Когда Коля вернулся в гостиную, мать молчала, подавленно потупив взор. Алина гневно и развязно выговаривала ей. Олег пытался ее урезонить.
Потом Алина сорвалась с места и, словно осатаневшая фурия, стуча каблуками бросилась к камину.
– Народ! Публика! – торжественно воскликнула она, сверкая глазами и жемчужным оскалом. – До вас еще не дошел смысл всего этого прелестного шабаша? Вам разрешено здесь делать ВСЕ! Все, что угодно, вы это понимаете? Такова воля нашего любимого хозяина!
Она схватила статуэтку индийского слона и, хохотнув, швырнула в окно. Звенящим водопадом посыпались стекла.
– Алин… – оторопело вымолвил Олег.
– Это все ваше! Берите себе все! Да здравствует анархия!
Олег взял подругу за руку и, шепотом ругаясь, вывел из зала. Коля подошел к застывшей в прострации маме.
В создавшемся на какое-то время шоковом затишье не было слышно ни ругани охранников, ни воплей Алины, ни шума потасовки. Похоже, никто даже не пытался ее задержать.
Коля заметил одного из бандитов, который, стоя в углу, с ухмылкой поглядывал то на разбитое окно, то на гостей.
И вдруг по толпе пошло бормотание:
– Правда?
– А что, можно, да?
– Точно, точно! Все разрешено!
Какой-то коренастый мужик с шальными глазами, в запятнанной вином гавайке, заорал кошачьим голосом:
– Глуховцы! Хватай все, что есть, пока не поздно!
И тут же присвоил мраморные каминные часы и золотой канделябр.
Публика пришла в беспорядочное движение. Коля с изумлением видел, как какие-то пьяные типы без церемоний принялись снимать со стен картины и собирать дорогую посуду. Кто-то уже нес на вытянутых руках роскошный корейский телек.
Один за другим все как будто сходили с ума, поддаваясь темным чарам.
– Можно?
– Мо-ожно!
– А че такого?
– Ну, если скажут, вернем!
Когда Коля с матерью выходили из дома, за спиной вновь раздался страшный треск и звон бьющегося стекла. Кто-то наслаждался разрушением. Стоявшая на выходе охрана демонстративно бездействовала, куря и болтая по рациям.
Масса еще недавно робких и скованных великой честью гостей на глазах, будто не осознавая себя, превращалась в орду диких гуннов, бессовестно разоряюших открывший им двери дом. В стороне как всегда оставались единицы. Кто-то орал, пытаясь их образумить. Кто-то в смятении бежал, хватаясь за голову.
С верхнего этажа посыпала, все это время танцевавшая молодежь, недоуменно озирая бушующую вакханалию.
