Дмитрий Владимирович Потехин
Болван
«Пролежишь как миленький!» – подумал Мицкевич, облизнув ужаленные губы.
– Палку подлиннее возьми, пошарь!
– Я вот че предлагаю: разделиться. Он все равно далеко не убежит, старик же. А спрятаться может. Пойдем в разные стороны.
– Ладно.
Кто-то звонко сплюнул. Над головой зашелестели шаги.
Они шли по тропинке, раздвигая крапиву палкой и рыская по сторонам волчьими взглядами. Потом, судя по всему, и правда разделились, исчезнув в чаще.
Михаил Моисеич поднялся на ноги и, озираясь как загнанный зверь, умоляя сердце прекратить так яростно сотрясать организм, спешно зашагал прочь. Его шатало.
Обнадеживаться было глупо. Каждую секунду его мог предать любой орган тела: от мозга до мочевого пузыря. Кроме того, надо было как-то добраться лесом до главной дороги, минуя оккупированный нациками поселок.
Через десять минут Мицкевич был уже твердо уверен, что заплутал. А еще через минуту случайно пересекся с одним из преследователей.
Скинхед, ощерясь и вытаращив глаза, бросился за ним, замахиваясь резиновой палкой. Споткнулся о корень и, пролетев добрый метр, забороздил носом по земле.
Мицкевич, ликуя, подобрал дубинку, огрел врага пять раз по лысой башке и пнул напоследок в темя.
– Вот те, дур-рак!
Невероятная победа придала ему сил.
Больше скинхедов он не встретил. Один лишь раз услыхал долетавшие из чащи вялым эхом крики: видимо звали своего избитого товарища.
Запыхавшись, Михаил Моисеич опустился под дерево, судорожно переводя дух. Подумал о том, что, если выберется, то проклянет все на свете, пошлет Петю к лешему и улетит к сыну в Штаты.
«Раньше, раньше надо было…»
Услышал лай. Шелест собачьих лап. Голос.
В памяти тут же вспыхнула страшная псина на даче у бритоголовых.
«Привели!»
У него потемнело в глазах, сердце куда-то провалилось. Он понял, что никуда уже не сможет бежать, да и не за чем. Это конец.
Все ближе, ближе. Мицкевич сжался ежом, стиснул зубы и веки.
Мощные лапы ударили его в грудь, опрокинув на спину.
Он не помнил, сколько секунд прошло, прежде чем он открыл глаза от прикосновения влажного носа.
В лицо ему смотрели глупые, совсем не злые глазищи на серой лохматой морде с огромным свисающим из пасти слюнявым языком.
– Ты чего делаешь, а! Чего людей пугаешь! – из кустов вывалился пожилой мужчина в кепке и с корзинкой. – А ну иди сюда, парша! Простите, ради бога… Он добрый! Вы его не пугайтесь!
– Где выход? Из леса! Где выход?! – бешено забормотал Михаил Моисеич, поднимаясь с земли.
– Там… Ну здесь два пути. В ту сторону – это вот к поселку, а вон в ту…
Мицкевич, не дослушав, двинулся в безопасном направлении, подальше от глуховских дач. Возмущаться не было ни времени, ни сил, ни даже злости. Помощи – и той не хотелось просить.
После бесконечно долгого, скверного и страшного пути впереди, наконец, забрезжили прогалины.
От накатившего облегчения захотелось рыдать: кошмар рассеялся. Будущее представилось ему каким-то светлым праздником, фильмом со счастливой концовкой. Вот прямо на опушке его ждет автобусная остановка, он садится в нагретый солнцем автобус, приезжает домой, звонит сыну, Москва-Шереметьево-Майами, пальмы, небоскребы… внуки.
Когда, пройдя сотню метров по бурьяну, Михаил Моисеич вдруг отчетливо разглядел протянутую впереди самую настоящую колючую проволоку, ему вновь подурнело до тошноты. Словно неведомая сила вырвала его из реальности и перенесла на шестьдесят лет назад в белорусские леса.
– Да что ж это?! Кому надо?! Зачем?! С ума посходили, сволочи!
Ему почудилось, что единственно возможный путь – назад в лес, в Глухово к этим уродам. Рыдать теперь хотелось уже от отчаяния.
– С-суки! – шипел Мицкевич, трясясь и тараща глаза. – Фашисты! Звери!
Он помнил, как, в бешенстве сопя и дрожа, шел вдоль колючки, ограждавшей, как оказалось, совершенно пустой участок. Как потом, наконец-то, добрался до спасительного шоссе. Как тщетно пытался остановить пролетавшие мимо машины. Как совершенно вымотанный плелся по обочине в дорожной пыли, пока не набрел на одиноко стоящий в кустах автомобиль гаишников.
Лоснящиеся от пота физиономии под черными козырьками не выражали ни любопытства, ни участия.
– Вы че от нас хотите-то?
– Чего… п-помощи.
– Скинхеды просто так ни на кого не нападут. У них там свои конкретные интересы…
– Я хочу отсюда в безопасное место, понимаете! – взвизгнул Мицкевич, топнув ногой.
На следующее утро, проведя бессонную ночь в изоляторе, Михаил Моисеич предстал перед очами майора.
– Ну-ну… – буркнул тот, отпивая кофе, после того как похожий на мумию Мицкевич остатками голоса досказал свою историю. – А вы знаете, что там случилось потом?
– А-э… что?
– Парень, которого вы избили, сейчас в реанимации с черепно-мозговой травмой.
– Я?! Я избил?! Да вы… С-совесть у вас есть вообще! – заорал Мицкевич, вскочив со стула, и чуть не потерял равновесие от слабости.
– Вы, вы! Сами же рассказали.
– Да я… да они ж…
– Да-а… Хех! Вот уж и впрямь, коза волка съела! Рассказать, так и не поверит никто. Восемьдесят шесть лет!
Майор ухмыльнулся в рыжеватые усы.
– Это… б-была… самозащита! – яростно пролаял Мицкевич. – Или это тоже теперь уголовно наказуемо?
– Ну это еще неплохо бы выяснить, как там на самом деле было, – туманно промолвил майор, ковыряя спичкой под ногтем. – А про самозащиту вы лучше расскажите друзьям этого скина. И его папаше. Знаете, кто у него отец?
Мицкевич с трудом овладел собой.
– Напрасно сердитесь, мы же о вас печемся. Хоть вы и такой боевой у нас, хе-хе!
Майор оскалил побитые табаком и кофе зубы. Вдруг с грохотом поднялся и, уперев руки в стол, профессионально-свирепо уставился на Мицкевича.
– Вот что, Михал Михалыч, или как вас там… Сидите дома, дальше сельского магазина ни ногой! Это понятно? В сторону Глухово даже не смотреть! В случае чего скинхеды будут знать ваш адрес. Вашего приятеля, алкаша-шизофреника – в психушку! Вам это ясно, нет?
Мицкевич кивнул. Скорее машинально, чем осознанно.
– Вот так! И давайте без вопросов, ладно? Скажите спасибо, что все закончилось именно так.
Он рухнул в кресло и сосредоточенно засопел, прихлебывая из чашки.
Через два часа Михаил Моисеич, забыв обо всем, клевал носом на заднем сиденье залитого утренним солнцем, дребезжащего автобуса, везущего его домой.
Расставание
День близился к закату. В воздухе, напоенном теплым безмятежным дыханием августа, не было ни намека на подступающую осень. Желтые листья, иногда пролетавшие над головой, казалось, могли лететь так целую вечность. Луг покрыли золотистые россыпи отживших свое трав. Стрижи готовились ко сну.
Коля остановил велосипед у калитки Архановых. Сидевший в садовой беседке за ноутбуком Максим бросил на него неприветливый взгляд.
– Привет! А где Рита?
– Не знаю.
– Ее нет дома?
– Нет! Еще раз повторить? – Максим сверкнул на Колю злыми глазами.
– В чем дело-то?
– Че те от нее надо? Ей ты не нужен!
Коля почувствовал, что назревает какая-то скверная стычка. Он уже два года не разговаривал и почти не пересекался с братом Риты. Очевидно, за это время между семьей Архановых и окружающими дачниками произошло что-то необратимое. А, может, дело было не в соседях? Поговаривали, что их отца прошлой осенью пытались убить.
– Вали отсюда, понял! Вы все, жлобье русское, нам уже поперек горла стоите!
– Чего?
– Что слышал! Отошел от калитки!
Коля отшатнулся, послал Максима к какой-то матери, остервенело стиснув зубы, сел на велосипед и поехал дальше.
Он подумал, что, очевидно, доля правды в разговорах про нерусских есть. Они действительно другие: неуравновешеннее и злее обычных людей. Но ведь Рита тоже была одной из них…
«А, может, это из-за скинхедов?» – подумал Коля, проезжая шлагбаум.
После того мерзкого случая, когда бритоголовые гонялись в лесу за каким-то стариком, дачники потребовали вынести их лагерь за пределы поселка. Заверения в том, что молодчики принадлежат к благочестивой патриотической организации, что их цель: оберегать покой глуховцев, что случившееся не более, чем дурацкий инцидент, никого не убедили. Нациков согнали с места, впрочем, недалеко: администрация тут же выделила им новую территорию рядом с игорной зоной.
Коля с вихрем в ушах скатился вниз по дороге к развалинам церкви, которые теперь с неясной целью обнесли массивными щитами.
Дальше ехать было некуда, только назад до дома.
Вдруг Коля увидел знакомую фигурку с длинными черными волосами, сидящую к нему спиной на краю склона.
– Привет! – сказал Коля.
На мгновение он подумал, что Рита не ответит или тоже начнет огрызаться.
– Привет.
– Что делаешь?
– Сижу, как видишь.
Она почти не изменилась за последнее время. По крайней мере Коле так казалось. Сам он очень существенно выстрелил вверх и теперь чувствовал себя рядом с подругой незаслуженно взрослым.
Он сел рядом. Впереди раскинулся знакомый с детства вид: река, ивовые дебри, дом бандита (теперь его почтительно называли олигархом), далекие луга, опоясанные хмурой лесной каймой.
– Как дела? – спросил Коля.
– Нормально. Ты к нам домой не заходил?
– Нет. Максим не пустил. Он меня теперь ненавидит.
– Это бред какой-то… – тихо произнесла Рита.
– Ты о чем?
– О чем?! Ты голову-то включи! – она взвилась, грозно уставившись на Колю своими жгучими восточными глазами. – Ты что, не видишь, что кругом происходит? Все как будто с ума сошли!
– Да. Может быть…
– Грызутся как собаки! Ходят к этим мафиози деньги клянчить! В Глухово каждую ночь какие-то шабаши, дерутся, пьяные на машинах ездят! У всех крыша съехала, и у моих, и у твоих!
Коля хотел возразить, но понял, что слова Риты не столь уж далеки от истины. В его семье тоже с недавних пор происходило что-то неладное: мама разругалась с Алиной, дед стал глупым и хвастливым, отец отдалился от семьи, утонув в работе.
– Священника знаешь? – тревожно спросила Рита. – Нашего, местного. Ходил к нему?
– Н-нет. У нас в семье набожных нет.
– Он псих! Он такой бред несёт!
– Откуда ты знаешь?
– От верблюда! Когда у нас бритоголовые жили, он им знамена освящал! Ещё говорит, что надо готовиться к концу света. А сам перстни носит!
– Так, может, он просто мошенник? Секту создает ради бабла?
– Нет, он реально больной. Я пару раз его видела… Даже не хочу рассказывать.
Коля вспомнил про новую церковь, которая с первых дней не знала отбоя от прихожан. Мало кто в поселке разделял мнение Риты.
Про отца Савелия он знал только то, что это был какой-то странноватый батюшка с вечно кисло-озабоченным выражением лица. Да мало ли таких?
– Мы, может быть, сюда больше не приедем, – промолвила Рита. – Папа хочет дачу продать.
Коля вздохнул. Он знал, что будет тосковать по Рите, хоть и с натяжкой мог назвать их отношения дружбой. О чем-то большем между ними никогда не заходило и речи. Дело, впрочем, было не только в ней. В последнее время почти все его друзья, кроме Алешки посъезжали со своих дач.
– Жалко…
Он наклонился и в приступе решимости поцеловал ее в щеку.
Рита тут же отстранилась.
– Не надо!
– Извини. Я… просто буду скучать.
– Ладно.
– Может, мы просто повзрослели? – предположил Коля. – В детстве многих гадостей не замечаешь. Зла в мире как будто нет, все взрослые кажутся добрыми. Представляешь, мне всего пару лет назад на политику вообще плевать было, я даже не знал, что там в Чечне происходит. Услышу новость, что террористы захватили заложников или что подводная лодка затонула… и забуду через пять минут. Меня ж это не касается. А теперь как-то вдруг начало доходить.
– Ты это к чему?
– Может, здесь всегда так было? Просто мы, наконец, стали это видеть. И, может, сейчас из-за денег вся эта дьявольщина как-то… резче проступает?
– Тоже мне, открытие! Я давно это знаю. То, что здесь люди собачились, сколько себя помню… Просто раньше это не было похоже на балаган.
– Да… Будто бы всех накачали каким-то наркотиком.
– Скоро здесь убивать начнут, – мрачно подытожила Рита.
Коля не знал, говорит ли она всерьез или шутит. Верить ее словам совершенно не хотелось.
– Да ладно тебе! Кто будет убивать? Скины вон один раз рыпнулись, их сразу вышвырнули за шлагбаум. Сейчас же не начало девяностых!
– Тут и без них хватает…
Рита погрузилась в молчание, так и не пролив свет на свое зловещее пророчество.
– Ты живешь в жанре «триллер»! – спустя минуту оживился Коля.
Ок кивнул в сторону владений нового русского:
– Помнишь ты предсказывала, что его убьют? А в итоге, он теперь тут самый влиятельный и крутой. Скоро президент к нему будет ездить, денег просить.
– Хм… А ты уверен, что он до сих пор жив?
– Да. А как же… – изумленно пробормотал Коля. – Его ж недавно по телевизору показывали!
– Ну и что? Могла быть старая запись. А я, например, часто здесь сижу и ни разу его не видела.
– Может, он просто сюда больше не приезжает.
– А почему его машина все еще там?
Машина и правда стояла на парковке под навесом. При этом калитка, окна и двери обоих домов были закрыты наглухо. И воду в грязном бассейне давным давно спустили.
– Брат сказал, один раз в сумерках видел у него в окнах какие-то зеленые вспышки.
– Может, он там вечеринку устроил с лазерами?
Рита пожала плечами.
– Все равно, странно.
– Н-да.
Коля обнял ее за плечо. Они молча разглядывали участок, не без удовольствия чувствуя трепет перед его смутной и недоброй тайной. Ощущение забытости и заброшенности сквозило из каждой щели. И все же кто-то продолжал там жить…
Потом они оседлали велосипеды (у Риты, наконец, появился собственный велик) и поехали домой.
Солнце, плавясь, приближалось к черной кромке леса. Темнело уже не по летнему рано.
Интервью
Коротко стриженный коренастый человек в дорогом костюме при золотых часах вышел из номера отеля-люкс в центре Лондона.
Кативший по коридору тележку с чаем прилизанный метрдотель мгновенно озарился щедрой английской улыбкой.
– Привет, клоун…
– Morning, sir!
Человек, представлявшийся русским бизнесменом Анатолием, зашел в лифт и нажал минус-первый этаж подземной парковки.
Следом за ним, придержав дверь, в кабину вошел какой-то невзрачный парень в темной рубашке, с ничего не выражающим сонным лицом.
– Вы тоже в гараж? – сказал он по-английски.
Анатолий пожал плечами.
Двери закрылись, лифт тронулся.
Молниеносным движением незнакомец извлек из кармана тонкий шприц и, вонзив иглу жертве в шею, за пару секунд ввел смертельную инъекцию.
Анатолий пошатнулся, в недоумении поглядел на киллера. Начал оседать.
Случайный свидетель решил бы, что он просто смертельно пьян или у него проблемы с сердцем. Впрочем, свидетелей на парковке не оказалось.
Наемный убийца Винсент Харпер, по прозвищу Спрут, последний раз взглянул в остекленевшие глаза умирающего.
«Сдыхает!»
Он до сих пор не мог прийти в себя, после того как вчера этот русский облапал дверную ручку своей прокатной тачки, смазанную VX-газом, и как ни в чем не бывало укатил по делам.
Винсент где-то читал, что Григорий Распутин тоже был невосприимчив к ядам. Быть может, у русских иммунитет?
Он направился к своей машине.
Вдруг на плечо ему легла чья-то тяжелая рука. Ошеломленный киллер обернулся.
Перед ним, изрыгая дым, разевала пасть чудовищная черная рожа с кабаньими клыками и языками пламени вместо глаз.
Винсент охнул и умер от разрыва сердца.
«Анатолий» велел камерам слежения забыть этот эпизод и, меланхолично насвистывая, сел за руль своего «Ягуара». Ему нравилась человеческая жизнь в новом тысячелетии.
Через час Мэтью Файнс, розовощекий с горящими глазами и всклокоченной шевелюрой ведущий авторской передачи на канале Би-би-си, бодро стиснул ему руку и, скаля зубы, усадил в кресло для гостей.
– Анатолий, скажу откровенно, многие в моей стране и в западном мире с интересом наблюдали ваше восхождение.
– Да, да, мне это известно.
– Ваша история похожа на захватывающий сериал, наполненный загадками. Кто-то называет вас русским Говардом Хьюзом, кто-то утверждает, что вы пустышка, созданная Кремлем, с целью улучшить имидж постсоветского нувориша. Что вы можете ответить на это?
– Во-первых, мне нечего скрывать и нечего стыдиться. Если я грешил, то лишь в тех пределах, которые допускало построение бизнеса в России в первое свободное десятилетие.
– У вас превосходный английский, Анатолий.
– Благодарю, Мэтью.
– И все же, что бы вы могли возразить тем, кто ищет скелеты в вашем шкафу?
– Мне нет нужды хранить скелеты в шкафах. Все скелеты моих врагов висят у меня над камином.
– Оу… Мне не вполне понятна ваша метафора.
– Это не метафора, Мэтью.
– То есть, вы признаетесь, что…
– Да. Именно так.
– М-м… Конечно, после советского коллапса, когда Россия превратилась в Дикий Запад, строить бизнес, не прибегая к насилию было невозможно. Другое дело, что не каждый российский предприниматель может позволить себе так откровенно говорить то, что говорите вы.
– Да, не всем хватает духу. И это их беда.
– Хм! Анатолий, насколько верны слухи, что на вас, если я не ошибаюсь, было совершено уже пять покушений?
– Семь. Последнее произошло сегодня утром.
– Ха-ха-ха! О, мой бог! Ха-ха! Фирменный русский юмор!
– Это правда.
– Да… Э-э… Что вы могли бы сказать тем, кто утверждает, что западным инвесторам следует держаться подальше от России? Вы знаете, ну… мафиозное государство, недействующие законы, вездесущая коррупция и прочие болезненные стереотипы.
– Я бы посоветовал им не смотреть ваш канал, а приехать в Москву и увидеть все своими глазами.
– Ха-ха-ха! Мы вырежем этот фрагмент!
– Я говорю серьезно, Мэтью. Запад видит Россию такой, какой ему хочется ее видеть. Это возвышает вас в собственных глазах.
– Окей. Я чувствую дыхание холодной войны! И все же, Анатолий, вы можете спорить и демонстрировать нам свой патриотизм – я, кстати, тоже люблю Россию, как и вы – но есть вещи, которые вы опровергнуть не сможете. Согласитесь, что когда в офис крупнейшей независимой телекомпании врываются вооруженные люди в масках, кладут сотрудников лицом в пол, вышибают двери, а потом эта компания в одночасье меняет владельца, это больше похоже на гангстерские разборки, чем на цивилизованный капитализм.
– Это в наших традициях.
– Вау!
– Мы семьдесят лет жили в коммунистической тюрьме, теперь нам приходится наверстывать потерянные десятилетия. Конечно, все не так гладко, как хотелось бы. Но… мы учимся.
– Сейчас новый президент России пытается реанимировать национальную гордость, оказывая давление на бизнес, споря с соседями и демонстрируя военную мощь. Верите ли вы, что русский медведь все еще жив?
– Конечно.
– Вас не пугает перспектива постепенного возвращения к диктатуре под маской наведения порядка и возрождения имперского величия?
– Мэтью, позвольте спросить, что вы знаете о диктатуре в моей стране?
– Хах! Вопросы здесь задаю я!
– И все же. Вы уверены, что придуманные Западом понятия диктатуры и демократии применимы к той вселенной в которой уже тысячу лет живет русский народ?
– Вы утверждаете, что русские живут в отдельной вселенной?
– Именно.
Сидевшие перед телевизором Жека, Сашок и Карим, забыв про пиво, как завороженные смотрели в экран.
– Еклмнэ, где он так по-английски выучился?! – выдохнул Сашок.
– Да это не он! Он таким умным никогда не был! – Жека мрачно отхлебнул «Гиннесса». – Ты посмотри, блин! Рожа его, а глаза другие!
Толян и правда имел вызывающе умный взгляд. Прочитать в его глазах интеллект не мешали ни широкая физиономия, ни узковатый лоб, ни грубые скулы. Блеклые рыбьи глаза как будто обрели второе дно.
Анатолий не спеша знакомил ведущего с тревогами Достоевского, предчувствиями Мережковского, идеями Ильина, объяснял истоки заблуждений Чаадаева.
– Да он же мне сам говорил, что больше двух страниц в день прочесть не может!
– Может, это озарение на него нашло? – проворчал Карим.
– Ты че, какое на хрен озарение!
– А че! У нас в Барнауле старик жил, семьдесят лет. Ни с того ни с сего стал запоминать газеты. Статью мог отбарабанить наизусть! Раньше, говорит, даже стихов не учил, а тут вдруг…
– Это не то!
– А, может, он нас дурил все это время, а сам умный был? – выпалил Сашок.
– Хех! А че, тема!
После того как Толян принялся бешено скакать из одной точки земного шара в другую, все приближенные Директора отслеживали его появления в сети и на ТВ. Пользы это не приносило никакой, только еще больше запутывало. Порой создавалось впечатление, что Толян пребывает одновременно в двух местах. Иногда он внезапнейшим образом объявлялся в Москве или в Глухово, а через час никто не мог внятно объяснить, куда он исчез.
Никто не понимал в чем дело. Никто, кроме Директора с его феноменальным чутьем. Директор не был мистиком, но и не отметал возможности сверхъестественного. Он понимал, что головокружительный взлет Толяна лишь начальное звено в цепочке странных, забавно-диких и откровенно бредовых событий, уже который год происходивших в Глухово.
Ежедневное безумие глуховского праздника жизни проявлялось все отчетливее. Словно некая сила подчинила себе души людей. Достаточно того, что глуховцы впервые объединились. Но объединились в каком-то истеричном, ничем не обусловленном порыве, в каком-то колоссальном напряжении, вызванном страхами и порождающем сумасшедшие идеи. Так в массах ходила мысль, что неплохо бы отколоться от страны и стать государством в государстве (благодаря действиям местной милиции, плотно спевшейся с мафией, кое-какие предпосылки для этого уже имелись). Среди глуховцев зарождался новый вид патриотизма: люди все реже покидали поселок и с подозрением посматривали на чужаков, особенно на москвичей. Все больше дачников зимовали на своих участках, чтобы не пропустить ритуал денежной жатвы, который теперь проходил три раза в год.
В поселке обосновались сторонники националистических и языческих течений, присягнувшие на верность подмосковной «твердыне славянского духа». Обряд с глиняным болваном по инициативе местного священника перерос в подобие крестного хода, с иконами, песнопениями и торжественным переносом статуи из дома хозяина в поле и обратно.
Беспричинная бодрость и веселость, причудливо сочетающаяся со страхом перед невесть чем, охватывала души и сердца. Казалось, люди ждали второго пришествия, явления ни то спасителя, ни то сурового судьи. Когда по поселку прошла сенсационная весть, что скоро в Глухово приедет эксцентричный американский миллиардер Дональд Трамп, чтобы построить высотное казино «Вавилон-тауэр», людей захлестнули противоречия: недоверие и нелюбовь к надменному американцу боролись с восторгом и гордостью. Ко всеобщей досаде и радости, сообщение о визите Трампа оказалось уткой.
Москва и отчасти даже вся страна с интересом наблюдала за глуховской страной чудес, репортажи из которой напоминали реалити-шоу. Как и в любом по-настоящему хорошем шоу здесь были элементы не только фарса, но и трагедии и даже ужаса. В Глухово происходили убийства. Бандиты устраивали разборки. Одного должника сожгли в его доме вместе с семьей. Как-то раз крупно проигравшийся в казино местный житель от избытка злости залез на чужой участок и сожрал заживо вместе с перьями двух куриц. Ни алкоголя ни наркотиков в его крови обнаружено не было. И это лишь самые громкие случаи.
Что касалось главного благодетеля глуховцев, о нем в народе ходили разные, часто темные слухи: одни считали, что он уже давно мертв, другие – что он сошел с ума и собирает в кучки свои ногти и волосы. Однако основная масса верила в его безграничную силу и милость, не задаваясь сложными вопросами: «как?» и «зачем?»
Директор знал, что Анатолий жив и пребывает в здравом уме. Они регулярно общались по телефону. Директор уверял, что больше не сердится и по-отечески ласково предлагал Толе раскрыть, наконец, свой великий секрет. Он и правда уже почти не сердился: благодаря Толиным аферам бежавшие к нему золотые ручьи превратились в реки. Анатолий высокомерно обещал исполнить просьбу несколько позже. Отследить сигнал его мобильника решительно не удавалось.
Директор ждал. Ждать он умел.
Откровение
День был прохладный и ветренный, как это обычно случалось в июне после первых теплых недель. По небу ползли рваные облака, в которых, игриво подмигивая, пряталось солнце.
Посреди поля в окружении разноцветных праздничных флагов и гирлянд привычно шатался, как стадо сытых овец, набивший карманы и сумки деньгами глуховский люд. Никто не испытывал былого подъема. На смену радости приходила неуверенность и даже что-то похожее на стыд. При этом каждый, кто был способен мыслить, повторял себе: «Уж кто-кто, а я не участник всего этого, мне только нужны деньги. Я ползал на коленях, чтобы их подобрать, но не за чем больше!»
Стоявший в отдалении на позолоченном пьедестале в окружении телохранителей истукан насмешливо кривил рот (многие подмечали, что его неподвижная рожа иногда как будто меняла выражение). Казалось, он успокаивающе кивал своей пастве: «Да, да, да, конечно…»
Более сотни юношей и девушек шестнадцати-семнадцати лет, глуховских и не только, подходили к корзинке, по очереди запуская туда руку и вынимая камешки.
Лидер неоязычников предложил этот древний способ, дабы судьба выбрала тех, кто приведет жилище Анатолия в надлежащий вид перед большим празднеством.
За помощь избранным была обещана солидная плата.
– Мам, это бред какой-то! – говорил Коля, которому посчастливилось вынуть камешек с рисунком. – Я что, гастарбайтер!
– Коль, ты понимаешь, что это деньги тебе на вуз и на аспирантуру. Я в твоем возрасте вообще ездила коровники чистить забесплатно!
– А я вагоны в мороз грузил! Пни корчевал руками! – кипятился дед. – Вон, палец не гнется! Мне что ль надо было? Сказали «надо!» – я пошел!
– Ладно, хоть увидим, как люди живут! – хлопнул Колю по плечу Алешка, которому тоже выпало сомнительное счастье стать прислугой во дворце.
Коля неохотно кивнул, обвел поле тоскливым взглядом, все еще надеясь увидеть в толпе Риту. Никакой Риты, конечно, не было.
Кто-то до сих пор шарил в траве, ища завалявшиеся купюры. Бандиты в стильных черных костюмах (а-ля итальянцы) потягивали напитки. Отец Савелий беседовал с каким-то пухлым, как слива священником с раскрасневшимися шарами щек и жиденькой бородкой.
– Истинно, истинно! – басил тот. – В тяжелые времена живем. В последние времена!
В какой-то момент из народной гущи выскочил жилистый усатый мужик в спортивных штанах и нестиранной тельняшке.
– Хапнули! Мои бабки хапнули, суки! Вот как вы работаете, да?! – заорал он, потрясая кулаками и пуча глаза.
– Че за базар? Ты кто? – лениво крикнул Каленый.
– Вот оно как, значит! Добренькими притворяетесь, деньги раздаете! А потом… а потом хапаете! У честных людей!
Он стал надвигаться на болвана.
– Отошел! – прикрикнули бандиты.
Кто-то начал вынимать оружие.
– Да я вас щас, к-козлов…
– Пошел отсюда, тварь!
Не внимая угрозам, бесстрашный мужик вновь двинулся к истукану с твердым намерением разбить ему глиняную физиономию. Скорее всего он был пьян. Или пребывал в состоянии сильнейшего аффекта.
Каленый нацелил пистолет ему в грудь.
– Еще шаг, падаль!
Изо рта болвана прямо в лицо мужику вырвалась мощная струя густого сизого дыма.
Все в испуге отпрянули. Истукан щедро поливал ошарашенного противника курениями, пока у того не подкосились ноги.
Через минуту мужик, эйфорически хихикая и лепеча, валялся на траве лицом вверх и пытался схватить рукой солнце. Два сердобольных забулдыги (должно быть, его друзья) бормоча извинения, уволокли беднягу прочь.
Отец Савелий ворвался в церковь. В бешенстве затворил двери. Чуть не сшиб забытое уборщицей ведро.
– У-у, дура проклятая! Ведра свои гр-рязные оставляет!
Он заметался по церкви, корча рожи, подскакивая и трясясь как эпилептик.
Из темного угла за ним наблюдали два спокойных блестящих глаза. Кошка Ушаня была единственным зрителем разыгравшегося в божьем чертоге чудовищного действа.
– Черти, черти, черти! – визжал отец Савелий. – Ну ничего! Недолго вам осталось! Всех… всех в пекло! Даже детей! Получите сполна! И… и я получу! Я… к-козлище бородатое! У-у-у! Ла-адно… Все… все в списочках! Никуда не денетесь, не спрячетесь, не ускачете, не уползете!
Он некоторое время конвульсивно взмахивал руками, вгоняя себя в экстаз, тряс бородой, так что огоньки свечей нервно трепетали. Потом окинул безумным взглядом взиравшие на него со стен лики святых.
– Чего смотрите! Не насмотрелись? Да-а… Я себе перстенек купил! Вот! Видали! Адамант! А еще часики золотые у меня есть! И картины есть! И посуда есть! Нравится мне красивое! Всю жизнь к этому прикоснуться не мог! Но ничего, теперь наверстаем! Перед смертушкой-то… перед концом и подышать не грех!
Он ссутулился и оперся о колени, чтоб отдышаться.
– О-о… Сколько дураков к богу обращались! И ни один… ни один не понял, что если бог ответит, то… только твоими… твоими устами! Кто с Моисеем говорил? Терновник, что ли? Не-ет! Сам себе он все это сказал, сам придумал… с божьей подачи! Так что нечего мне указывать! Вот… где господь сидит!
Отец Савелий трижды стукнул себя костлявым пальцем в лоб.
– А я козел еще тот, хе-хе… Козел-провокатор!
Он рассмеялся жутким блеющим смехом.
– Да-а, все правильно! Ну кто же, как не я? Таков уж мой жребий. Погубить всех, затащить на дно и спасти нас, несчастных, через погибель нашу. Не каждому по силам… Но тут уж ты сам повелел! Сам на путь наставил!
Черная меланхолия, пришедшая на смену вспышке гнева, теперь перетекала в ласковую умиротворенность. Отец Савелий сидел на поставленном вверх дном ведре, то и дело поглядывая на вход (видимо боялся внезапных прихожан). В его зрачках плясали озорные огоньки.
– Господи! – робко позвал он.
– Да, слушаю тебя, – ответил сам себе глубоким сухим голосом.
Ушаня видела, как на мгновение у священника потухли и помутнели глаза.
– Скоро все закончится?
– Скоро.
– Таков твой план…
– Да.
– Прости мою дерзость, господи… Скажи, зачем ты выбрал своим орудием мщения такой уродливый предмет, как эта статуя? Это же еще хуже тельца. Не лучше ли было бы… Ах, господи, я не смею тебя поучать!
– Чтобы ты, Сава, излечился от своего брезгливого ханжества.
– О-о… Мне так и подумалось сначала!
– Погоди! Разве ты не видишь, что за тобой следят?
Отец Савелий содрогнулся и принялся в панике вертеть головой.
– К-кто?! Кто?!
– Да вот же, дурила, кошка!
Ушаня вышла из тени и, бросив на священника презрительный взгляд, засеменила к дверям.
Отец Савелий, кряхтя и постанывая от стыда, выпустил ее на волю.
– Чертенок ушастый! Все подслушала! Побежала докладывать…
– А теперь надень ведро себе на голову, – мрачно приказал бог. – И молись!
– Да… Ох! Э-э… М-можно, я хотя бы запру дверь? Зайдут же!
– Нет.
– О-о… Горе мне!
Отец Савелий дрожащими руками снял клобук, надел на голову ведро и, встав на колени, принялся лихорадочно шептать:
