Дмитрий Владимирович Потехин
Болван
– Ну знаете… Коли рожа крива, надо иметь смелость взглянуть в зеркало!
– Хм! Вы, я гляжу, большой любитель переиначивать чужие цитаты?
Он достал из серебряного гравированного портсигара сигарету и начал задумчиво перекатывать в пальцах, не спеша зажигать.
– А как вам путевые записки Фонвизина о Европе? Там ведь тоже все не так было гладко, как вам нравится думать.
– О-ой, ну ради бога! Перечитайте еще раз, вы поймете, что это совершенно несерьезные, полупародийные в сущности ворчалки. Знаете, это все равно, как наши сейчас ездят в Америку и поражаются: у них-де, оказывается, тоже бомжи на улицах есть, и мусор кое-где, и грязь, и дома стоят не ремонтированные…
– У вас клюет!
– А… все уже… Надо бы потише говорить.
– Надо.
– Вы знаете, – Борис Генрихович утер капающий с бровей пот. – Дело ж не в этом. Кошмар нашей жизни не в том, что где-то грязно и штаны не на что купить – везде так. Но вот представьте: Российская империя (которую мы пролузгали, пропили, проплевали), начало двадцатого века. Не восемнадцатого, не семнадцатого – двадцатого. Две деревни, по ту и по эту сторону реки. В одной люди едят, в другой мрут с голоду. Об этом все знают, в том числе местная администрация. И никто не подумает о том, чтобы доставить голодающим на ту сторону продовольствие. А зачем? Вот это вот… Для сравнения! В современной Африке – я вам приведу интересный факт (сам, когда услышал, не поверил!) В какой-нибудь условной Анголе стоят рядом два селения. Оба совершенно дикие. Но в одном жители освоили колесо, а в другом нет. И вот те, что освоили колесо возят свои тачки мимо тех, кто не знает, что это такое. И им не приходит в голову обучить своих… как-никак сограждан самому элементарному механизму. А у тех нет ни малейшего интереса. То есть это особая африканская модель взаимоотношений, когда всем на всех наплевать.
– И нам она присуща.
– Да! Именно!
– Ваши измышления надо было бы зачитывать кайзеровским солдатам перед атакой для поднятия боевого духа. Про русских, не освоивших колесо…
– Так! Вы-ы искажаете мои слова!
– Простите. После контузии, полученной в Афгане, из-за которой я не попал в Чечню, я мог не расслышать некоторые нюансы.
Он косо смотрел на Бориса Генрихович, как на огромную говорящую вошь.
«Началось!» – подумал Борис, шмыгнув недавно разбитым носом. – «Теперь либо врежет, либо вызовет на дуэль!»
Но Аркадий Романович ничего не сказал и вновь устремил взор в сверкающую мозаику бегущих волн.
– А вас не интересовало, почему люди на фотографиях, сделанных сто лет, назад выглядят большими людьми, чем живущие в наше время?
– Это кто же?
– Ну… скажем, дворяне, офицеры.
– О-о! Ну а почему не всякие Сидоры-Пахомы?
– Потому что я не про Сидоров говорю!
– Ну тут, по-моему, все очевидно. Поколения людей, выращенных в тепличных условиях…
– Не-ет! Этот… – Аркадий Романович кивнул в направлении, где в нескольких километрах стоял особняк бандита. – Тоже своих детей в тепличных условиях вырастит. И в Париже они у него будут на «Феррари» гонять, и на Гавайях ляжки греть, и в Лондоне образование получат. У них, по-вашему, когда-нибудь будут такие лица?
– Нет.
– Это не вопрос благосостояния, Борис Генрихович. И не вопрос чистоты крови.
– Энтшульдигунг, а что конкретно вы имеете в виду? Красивых лиц сейчас тоже не так мало.
– Что конкретно? Глаза! Вы видели эти глаза?
– Э-э…
– Это глаза людей, подсознательно готовых к смерти. Таких глаз сейчас нет ни у кого.
– Я бы не сказал.
– Как вы думаете, – продолжал Аркадий Романович, сумрачно понижая голос. – Почему в самые тяжелые годы Второй Отечественной наши офицеры вставали и первыми шли в атаку на вражеские пулеметы? Не отсиживались в уютных землянках, как тридцать лет спустя. Не тыкали солдатам в спину пистолетиком. Среди них было немало тех, кто, как вы выразились, всю жизнь рос в тепличных условиях.
– У вас очень романтизированные представления…
– В Афгане, – Аркадий Романович не слушал его. – Не было и пятой доли того ада, который творился под Танненбергом, в Галиции или в Карпатах. Но я видел, как крепкие с виду парни, любящие помахать кулаками, за пару месяцев превращались в конченых тряпок, в размазней, готовых уползти от войны в песок. А потом, вернувшись, спивались, сходили с ума или резали себе вены. Как же так? Кстати, у вас клюет.
– О! Сорвалось… Да, ну так и что?
– Да-а, эти люди были готовы умереть за страну и за веру! Они постоянно носили за плечами свою смерть!
Борис Генрихович хотел рассказать пару пикантных историй из жизни князя Юсупова, но понял, что рискует: в глазах собеседника разгоралось нешуточное пламя.
– Конечно, никакого Гитлера бы не было, если б не Ленин! Но, уверяю вас, Борис Генрихович, если б империя стояла вместо СССР, хотя бы в том виде, в каком она была при Александре Третьем, мы к сорок второму уже вошли бы в Берлин!
– На арендованных французских танках? – Борис-таки против воли съерничал.
– Да хоть и на них! С теми людьми… с теми олимпийцами, которых бросили на смерть, как солому в огонь, можно было своротить горы!
– Можно было, да. Но…
– И знаете что? – тихо продолжил Аркадий Романович, начав остервенело наматывать леску и глядя совсем уж жутко сквозь сощуренные веки. – Мне все чаще кажется, что только эти люди и имели полное право называться русскими. А вся остальная… сволочь…
– Что, простите?
– Сволочь, вы не ослышались! Которую совершенно справедливо проклинал до седьмого колена Бунин в «Окаянных днях». Все эти безродные кривоногие, рябые дворняги…
Бориса Генриховича передернуло. На миг ему почудилось, что рядом с удочкой в лапах стоит голодный и злой красавец-тираннозавр, для которого все млекопитающие – безродная сволочь.
– Вы что же хотите сказать…
– То самое. Извините.
– Так вот оно что… – Борис почувствовал, как у него от гнева начинают подрагивать пальцы. – Вот она, ваша Россия, по которой вы так тоскуете! Плантация! Южная Африка времен апартеида. Белые, значит, на виллах, в пентхаусах, а всякая чернь в-вроде нас…
– Да. Это идеальный порядок, какой здесь только возможен.
– Да вы, батенька…
– Я россофил. Всего доброго.
Он бросил на Бориса уничтожающий взгляд и, взяв пустое ведро, направился к своему «Запорожцу».
«Мальчик!» – шипел про себя Борис Генрихович, сжимая кулаки. – «Корнетик драный! А ведь все с мамочкой живет, грядки ей копает! Да ему ж только волю дай… Он же всех тут сожрет! Россофил…»
Борис закрыл глаза и медленно сосчитал до двадцати. Ему снова захотелось в мирное брежневское безвременье.
Деньги!
Лениво плескаясь в лавовой купели, джинн Ифрит, верный слуга аш-Шайтана, опытный соблазнитель, растлитель и губитель смертных, сквозь пелену дремоты разглядывал из четвертого измерения сильно изменившийся за время его пятисотлетнего сна человеческий мир.
Подобием перископа служили глаза глиняной статуи, которую он избрал в качестве своего временного вместилища.
Все шло неплохо. Люди почти не менялись. Даже в этом незнакомом краю, в эту странную эпоху со всеми ее фокусами и новинками, пороки продолжали существовать в незамутненном виде. Пожалуй, они даже кристаллизовались, благодаря угасанию в людях веры.
Он не без удовольствия вспоминал, во что превратил цветущее некогда царство Сулеймана ибн Дауда с его дворцами, райскими садами и восторженными подданными. Не помогли царю его ручные джинны, властью над которыми он так гордился. Надо было лишь до самого конца корчить из себя тихого, преданного слугу и заверять царя, что он будет жить вечно.
С мордастым дураком все обещало сложиться гораздо проще, быстрее и веселее. Правда дурак был всего лишь богачом, а не властителем этой земли. Однако и времена настали другие.
Как-то по ящику, сквозь который дурак смотрел состязания и узнавал новости, один молодой, до смешного наивный воин спросил: «В чем сила? Разве в деньгах?» Ифрит бы прослезился от умиления, если б был способен плакать. Да, мой глупец! Деньги! Деньги! И еще тысячу и один раз деньги!
Первый сон
Жаркое тайское солнце озорно и нагло пекло сквозь закрытые веки. Толян кое-как разлепил правый глаз и вспомнил, что все еще лежит в шезлонге на белом пляже острова Самуй. Что перед ним искрится, переходя из зеленоватой прибрежной лазури в густо-синюю бесконечность океан. Что в вечно голубом безоблачном небе медленно кружат, подгоняемые ветром белые точки каких-то птах. Что за спиной качают крылатыми листьями пальмы, и ждет уютное бунгало с кондиционером и ледяным пивом.
Толян пошевелился. На миг заподозрил, что обгорел.
«Вроде нет…»
Хотелось пить. Лежать было жарко и скучно. Идти купаться по раскаленному песку – противно и лень. Возвращаться в дом – просто лень. Оставалось лежать.
Следующие десять минут Толян провел, наблюдая за маленьким белым парусником в океанской синеве. От нечего делать он представил, как огромная доисторическая акула выныривает из глубин, одним махом откусывает половину суденышка. Человечек вместе со своей девахой падает в воду, что-то там кричит, зовет на помощь. У него еще есть время доплыть до берега, гигантская тварь не сразу обратит внимание на двух ничтожных малявок. Но он не хочет плыть, он машет руками, захлебывается, хватается за бабу и орет, орет, орет, как любой европейский козел…
До уха донеслось треньканье мобильника. Раскосая длинноногая кукла-барби по имени Ваан бежала к нему с сотовым в руке с выражением глубочайшей тревоги на своем фарфоровом личике.
– Оу, миста! Ё мобайл, плиз!
– Сэнькю! – буркнул Толян, беря мобильник и любуясь ее приплясывающими на жгучем песке крохотными лапками. – И принеси мне эту… ну… ботл бир!
Он приложил мобильник к уху. Звонили от Директора. Дремота и лень слетели в один миг.
Толян почти ничего не отвечал, только вяло повторял: «да» и «ага», мрачнея с каждой секундой
Он не заметил принесенного пива. Потом встал и, выдохнув: «Хорошо, разрулю!» быстро направился к дому.
Войдя, Толян немедленно выставил за дверь Ваан и Юй, велев девкам пойти поплавать. Сдернул с болвана белую простынь, которой тот все время был накрыт.
– Проблема! Слышь! Дела плохо пошли! Деньги нужны… много денег!
Он отыскал бумажник и принялся щедро кормить истукана долларами. Но вдруг оцепенел.
«Это я что же… прошу у него денег и сам же ему деньги даю?»
Это походило на дурацкий каламбур из юмористического шоу.
«А зачем ему вообще деньги?» – задался Толян новым, доселе не посещавшим его вопросом.
– А зачем тебе бабки? Ты че с ними делаешь?
Болван оскорбленно выплюнул долларовую бумажку.
– Да нет, я же не в обиду! Ну ешь, ешь, епт! Мне не жалко. Тебе зачем деньги нужны, ответь! Ты там их перевариваешь что ли?
Болван проигнорировал вопрос.
– Так, ладно! Мне денег надо семьсот тыщ, срочно! Проект горит! Понимаешь? Директор мне за них глаз натянет кое-куда! Давай там, я не знаю… Кинь мне идею, где бабки взять. Или сам че-нибудь сделай. Слышишь?
Толян присел на колено, гладя копилку по узколобой голове.
– Если тебе не деньги нужны, а что-то другое, ну… дай мне понять. Че те, кровь моя нужна? Душа? Бери!
В голове мелькнули кадры из какого-то исторического фильма, где кровью окропляли жертвенник в капище.
За весь день он ничего не добился от болвана и долго ворочался в постели без сна. Шумел кондиционер, пищали москиты. Все было мерзко, тошно и постыло.
Толян думал о встрече с Директором, о своей тайне, которую сейчас уже трудно, а в скором времени вообще станет невозможно скрывать.
«Не засну…» – подумал Толян. И ошибся.
Он стоял на ступеньках собственного дома в Глухово. Солнце сияло так, что из его лучей, как из живых нитей, казалось, был соткан весь знакомый пейзаж. Если только это был тот пейзаж, который знал Толян. Газон перед его домом отчего-то очень походил на славное золотисто-зеленое футбольное поле, на котором играть босиком одно удовольствие.
Толян с наслаждением зажмурился. Такого теплого и родного солнца он не видел уже много лет. Даже тайское не шло с ним ни в какое сравнение.
По мощеной плиткой дорожке к его ногам подкатился круглый рыжеватый предмет, на котором вдруг проявилось чудное, веселое лицо. Не человеческое, но какое-то сказочное, мультяшное, с широкой, точно нарисованной улыбкой и озорными глазами.
– Привет! – крикнуло существо звонким голосом.
– А-э… Ты кто? – не понял Толян.
– Ну кто, как думаешь? Колобок наверно!
– Э-э… Че… Из сказки что ль?
– Из твоего сна! Я тебе снюсь.
– А-а… Ну… привет! Чего хочешь?
– Поглядеть на тебя хочу.
– Ты че, меня знаешь, что ль?
– А ты меня нет?
– Не-а.
Хотя по правде необычный гость показался Толяну смутно знакомым.
– О, дает! Считай, росли вместе – не помнит! У тебя что вместо мозгов, капуста американская?
– Ну ты… не больно-то! – возмутился Толян. – Щас как дам!
– Во-во, давай! – обрадовался колобок, подпрыгнув на месте. – Врежь, блин, так чтоб я своих не узнал!
– Че, серьезно?
– Ага.
– Я ведь и убить могу.
– Меня не убьешь! На меня один раз «ЗИЛ» наехал, и то, как видишь, жив, здоров!
– Ла-адно! – Толян размахнулся и со всей силы пнул под зад колобка, так что тот, подскочив на пять метров, чуть не улетел за забор.
– Э-эх, хорошо! – с неподдельным наслаждением промолвил колобок, прикатываясь назад.
– А-а, так ты мяч мой!
– Ну слава те, господи, признал!
Толян вспомнил свой старенький кожаный футбольный мяч, который получил на свой пятый день рождения и с которым провел во дворе все детство.
– Хех! Я тебя и забыл совсем!
– Да… А футбол-то еще смотришь хоть?
– Как же! Смотрю.
– Ты это… давай, попинай меня как следует! Ты же хочешь, вижу!
Толян поднял мяч, и неуверенно погладил его затертый бок.
– Да я уж разучился, небось. Сколько лет прошло.
– Давай, давай! Разговоры! Как говорил наш тренер.
Толян пошел на газон, и вдруг почувствовал себя молодым, сильным и сноровистым.
– Вот так, видишь! А ты сомневался! – подзадоривал мяч подлетая вверх и приземляясь то мысок, то на колено хозяина. – Эх, здорово! Круто! Бэкхем, ё-мое!
– Не Бэкхем, а Воронин! – пыхтел Толян.
Он вспомнил, как в десять лет мечтал стать профессионалом и играть за сборную. Как ходил в секцию. Как быстрее всех бегал кроссы и доигрывал матч, несмотря на сломанный палец.
– Вот время было…
– Хочешь туда вернуться?
– Не-е, – сказал Толян, подумав, и ловко поймал мяч одной рукой. – Тоска… нищета, совок. Пошло оно все! Ни о чем не жалею!
– Счастлив, значит?
– Представь!
– А с богом тогда почему не в ладах?
– Расплаты боюсь, – неожиданно для себя честно признался Толян. – Наворотил много.
– Значит, несчастлив.
– А кто счастлив-то? Старики без пенсий? Йоги тибетские? Кто?
– Не знаю. А ты несчастлив.
– Ну и что?
– Счастья хочешь?
– Хочу.
– А ты хоть знаешь, что это такое, счастье?
– Конечно! Когда все желания сбываются.
– Так у тебя ж они теперь и сбываются как раз!
Толян понял, что его ловко завели в тупик.
– Хм…
– Счастье – это другое.
– Ну короче, Склифосовский! Счастья нет, я что жалуюсь?
– А то, что желания сбываются, – продолжал мяч. – Тут все ох как непросто!
– В смысле?
– Да ты пинай меня, пинай… Желания сбываются и сами по себе, даже без глиняных болванов. Жизнь так устроена. И, ей-богу, не всегда оно к добру…
– Хрень несешь! Что значит, не всегда к добру?
– Что значит, то и значит. Повзрослеешь, поймешь.
Толян вдруг почувствовал, что мяч общается с ним один в один, как старый тренер Сан Саныч, которого он когда-то очень уважал.
– Разбей болвана, – небрежно посоветовал мяч. – И брось все к чертовой матери. Свали куда-нибудь, начни новую жизнь!
– Тебе легко говорить, колобок, блин! Ты от зайца ушел, от медведя ушел. А я от Директора как уйду?
– Болвана сломай, потом будешь думать.
Мяч соскочил с его ноги и, шлепнувшись о землю, прыгнул за ворота.
– Пока!
Пирамида
С неба хлестал по-летнему напористый, но уже по-сентябрьски гадкий ливень.
Толян вылез из машины. Прикрываясь журналом и чувствуя ледяные пощечины ветра, от которых в Таиланде напрочь отвык, прошлепал в стеклянные двери главного офиса акционерного общества Гознак.
Все, происходившее с начала дня, напоминало какой-то дурацкий сон или голливудский фильм, где главного героя решили подло и крупно подставить.
Утром в дверь квартиры Толяна раздался неожиданный звонок. Стоявший на пороге курьер вручил ему пакет с официальным штампом Гознака. В соответствии с бумагами, Толян был обязан оплатить услуги по изготовлению призовых бонов в количестве пять миллионов штук.
У Толяна помутнело в голове. Первая мысль была, что курьер ошибся дверью. Вторая: что договор адресован его однофамильцу. Третья: что его, Толяна, хотят окончательно добить тайные враги.
Чтобы оплатить договор, а плюс к тому еще спасти проект надо было бросить в топку все свои накопления и вероятно продать автомобиль.
Толян несколько раз пролистал договор, выпил из крана воды, чтобы не умереть от накатившей жажды и, остервенело матерясь, набрал номер дирекции Гознака.
Надежда как-нибудь по волшебству вырулить из проклятого бреда рухнула, как только его соединили с директором.
Директор предприятия господин Хомяков так мягко, словно не раз имел дело с забывчивыми клиентами, напомнил Толяну, что не далее, как вчера Толян собственной персоной приходил в нему в офис, чтобы обсудить условия сотрудничества, согласовать внешний вид и номинал призовых бонов, и даже предоставил оттиск печати.
Поднявшись в офис Хомякова, Толян узнал, что дело обстоит еще хуже. Директор без тени смущения объяснил, что заказ был срочный, что он уже в работе, и уже имеются напечатанные образцы.
– Верочка, принесите пожалуйста образцы по заказу: двадцать два сорок четыре, – распорядился Хомяков по телефону.
– Но это был не я! Не я приходил, вы это понимаете? – взревел Толян, грохнув ладонями о стол.
– Анатолий Григорьевич, – снисходительно-психиатрским тоном промолвил директор. – Я бы мог вам поверить и даже усомниться в том, что вчера приходили именно вы, но у меня есть записи камер видеонаблюдения. Если вам угодно, могу их показать.
На мониторе в первоклассном качестве Толян увидел изображение человека, очень похожего на себя, но, все-таки, (это мог почувствовать только он сам, лучше, чем кто бы то ни было знающий свою внешность) совершенно другого. Крупное лицо, широкий, презрительно искривленный рот, узко посаженные маленькие глаза под покатым лбом. Это была его рожа. Искусно загримированная колдовскими чарами под лицо хозяина.
– Н-но… это не я!
– Вы хотите сказать, что кто-то подготовил двойника с фальшивыми документами, заслал его к нам, чтобы зачем-то от вашего имени…
– Ну да! Н-наверно!
Директор пожал плечами и покачал головой.
– К сожалению, ничем не могу вам помочь.
Вернувшись домой, Толян ворвался в комнату, где в углу стоял болван, и в гневе замахнулся на него кулаком.
– Ты че творишь, сука?! Ты че мне тут устроил, а? Хоттабыч гребаный! Я че тебе, Мавроди? Тв-варь! Я тебя денег просил достать, а ты… С-сука! Как же я теперь… Я же ни черта не умею! Я же в этих финансах во!
Он постучал по деревянному комоду.
В голове вдруг прояснилось. Зашептал мысленный голос, навеянный волей истукана.
– Че… – Толян изумленно нахмурился. – В смысле? Я, значит, вообще не участвую? А-а… Сам будешь все делать, да?
На лицо наползла улыбка.
– Ла-адно. Поверю тебе. Все равно, блин, деваться некуда…
В один миг невыносимая гора обрушилась с плеч, Толян почувствовал себя в надежных руках.
– Только ты со своими чудесами поаккуратней! Мне вот этой фигни с двойниками не надо! Вообще сделай так, чтоб… Слышь! Чтоб никто толком не мог понять, что это я за всем стою. Запудри им мозги! Чтоб ни моего имени, ни фото, ни подписи, никаких следов! Ты же джинн!
Толян понял, что болван принимает условия.
– Окей. Давай, давай, включай свой насос. Башка!
Он довольный вышел из комнаты, не решаясь до конца поверить, что все опять в норме.
Снова захотелось на Самуй.
Цирк урода
Коля вышел из ворот школы и с ходу пожал сухую дядину ладонь.
– Ну привет, Коляныч! – фыркнул дядя Вова, обдав Колю табачным дымом.
Коля не любил это прозвище, но смолчал.
Они сели в серую дядину «Девятку» с помятой дверью.
– Как учеба? – это был первый ритуальный вопрос, ответ на который дядю нисколько не заботил.
– Ну так… нормально, – вздохнул Коля.
Слава богу, врать не приходилось.
– М-м… А невеста? – второй, самый идиотский вопрос.
– Нету пока.
Про Колины занятия плаваньем дядя Вова даже не вспомнил.
Дядя включил радио. Коля вдыхал запах знакомой, но совершенно чужой машины с толстым, обшитым бурой кожей рулем, с пеплом на сиденьях и скорбно глядящими из-под потолка ликами святых.
«Ne-ey na-na-na! Ne-ey na-na-na!» – пел развязанный женский голос, нагоняя скуку.
Этот хит приходилось слушать с самого детства.
– А у вас как дела? – спросил Коля.
– Да… так, – дядя сделал неопределенный жест рукой, которой до сих пор не касался руля, и вдруг ударил по сигналу. – Ш-штоб тя! Права понакупили, чурки драные!
Разговор, похоже, был окончен. Дядя, раздраженно сопя, повернул колесико автомагнитолы.
«Вся-яко ра-азно, э-это не зара-азно!»
– Опять эта х… – проскрипел дядя.
«Рекламная служба Русского радио: девятьсот тринадцать девять девять шесть три!»
«Осталась зона где-то позади. Ах как свобода щекотала пятки! Так билось сердце радостно в груди…»
Дядя продолжал вертеть.
«Сейчас очень сложное время. У кого-то падает курс, у кого-то встает солнце на горизонте. Я выбираю безопасную рекламу!»
«I can make you feel so right. Be my la-аdy of the night…»
Наконец, пройдясь по всем радиоволнам, остановился на обсуждении обманутых вкладчиков.
– Вот так и живем… – мрачно проворчал дядя.
– А при чем тут цирк уродов? – спросил Коля, услышав среди тоскливой экономико-политической муры гротескное словосочетание.
– Ну а кто они еще-то?
Коля не знал, что этой зимой по стране прокатилась эпидемия афер. Преступления носили разнообразный, но всегда мутный и при том совершенно вопиющий характер: от масштабных финансово-вещевых пирамид и невиданных по наглости афер в госструктурах до учреждения фиктивных фирм, поддельных авизо, обмана с недвижимостью и псевдолотерей.
Социологи объясняли это тяжелым состоянием общества после дефолта, от которого страна только начинала оправляться. Но было в этой эпидемии и что-то таинственное, не поддающееся пониманию. Во-первых, все началось внезапно, словно по чьей-то команде. И так же внезапно закончилось. Во-вторых, раскрываемость даже самых простых дел была постыдно низкой. Не только организаций, но даже физических лиц, осуществлявших преступные схемы как бы не существовало. Их не могли отыскать ни по персональным данным, ни по фотопортретам, составленным сотнями свидетелей. Не могли найти и деньги, которые будто бы исчезли из природы, улетев в черную дыру. Не помогло содействие иностранных спецслужб. Следственный комитет ломал голову, журналисты проклинали разложившуюся систему и подозревали заговор, кто-то даже искал во всем этом мистическое начало.
Толпы митингующих с плакатами осаждали двери солидных учреждений, сотрясая морозный воздух пустыми требованиями и размахивая ничего не стоящими бумажками. Система, даже вернись она к сталинским методам, не смогла бы им помочь. Зацепок не было никаких. Кроме, пожалуй, одного странного факта. Факта, на который обратили внимание все эксперты, и тоже необъяснимого. На всех без исключения фотопортретах мошенников, чье существование стояло под большим вопросом, были изображены похожие друг на друга, хоть и далеко не идентичные мужские и женские лица. Все они были зловеще некрасивы с мелкими, близко сидящими глазами на широких бульдожьих физиономиях. Какой-то журналист в шутку окрестил эту плеяду цирком уродов, полагая что за аферами стоит единая крайне могущественная и разветвленная криминальная структура.
Автор перла не подозревал, что урод был всего один. Да, к тому же, не человек, а предмет. Предмет, в чье бездонное нутро с тихого одобрения хозяина со всей страны стекались многомиллионные потоки. Джинн не был способен создавать деньги из ничего. Он мог только брать их.
Толян, несмотря на некоторую робость перед могуществом древнего духа, не мог не тешить себя мыслью о грядущих золотых россыпях. Финансовые проблемы давно уже были решены, дела шли лучше, чем когда бы то ни было, Директор был доволен.
– Я король! – шептал Толян среди ночи, не в силах заснуть от накатывающего возбуждения. – Я бог! Все будет мое!
Хорошенько подоив народ, можно было переходить на новый уровень. Можно было убрать Директора и самому занять его место. Можно было взлететь, стать олигархом, купить Кремль и править оттуда всей чертовой страной. А, может, и целым миром?
«Целым миром на пару с ним. Если он только меня не…»
Сон, как всегда, накрыл нежданно.
Второй сон
Толян с удивлением осознал, что на дворе лето, а он лежит в шезлонге на своей даче в Глухово в синей мгле теплой звездной ночи.
Он поднялся, смутно заподозрил, что спит. Сон ему, впрочем, пока что нравился.
«Может, опять с мячом поболтаю?» – подумал Толян, обводя взглядом окутанный тайной забытья мир.
Над головой шевелилась и дрожала жемчужная россыпь.
Звезды – гвоздики, которыми темнота приколочена к небу – так вроде давным-давно шутил над маленьким Толяном его отец.
В черных зарослях горели светлячки. Грустно пел сверчок.
Толян встал с шезлонга и пошел за ворота в сторону реки. Под ногами тихо шуршала трава. Сонно перешептывались листья, и плескались робкие волны.
На берегу, опустив ноги в воду, сидела отливающая зеленоватым светом и вся какая-то полупрозрачная, совершенно голая девушка с длинными светлыми, похожими на подводную траву волосами.
Толян застыл как вкопанный и что-то промычал. Девушка обернула к нему свое прекрасное лицо.
В ее волосах белела кувшинка.
– Садись, – сказала она спокойно, словно ждала его прихода.
Толян, робко подойдя, неуклюже опустился на траву.
– Ты кто? – наконец, выдал он.
– А сам как думаешь?
Разглядывая девушку (точнее силясь разглядеть ее лицо отдельно от всего остального), Толян никак не мог выудить из памяти нужного образа. Девушка напоминала ему слишком многих и никого конкретно. Казалось, она была слита из всех девчонок, которые ему когда-то нравились.
– Почему… без одежды-то? – хмуро спросил Толян, чувствуя в теле волнующий зуд.
Даже во сне он не любил столь наглых провокаций.
– Ну так это же сон, – улыбнулась девушка. – Причем твой. Кого стесняться-то?
– Хорошо-о!
Сон нравился Толяну все больше.
– Ты…
– Русалка, – просто представилась девушка.
– М-м… Ну и? О чем говорить будем?
– Колобка ты не послушался.
– Почему? Я… еще пока думаю. Может, сделаю, как он сказал. Времени-то полно.
– Нет, времени мало, – вздохнула русалка.
Толян заметил, что внутри ее призрачного тела, как в стеклянном сосуде резвятся какие-то серебристые головастики и пузырьки. Пальцы сами потянулись к этому чуду. Русалка заметила его движение, но никак не воспротивилась.
– Либо ты это сделаешь сейчас, либо никогда. Понимаешь?
– Да ладно…
Толян как-то непривычно скованно и неумело начинал щупать ее бока, бедра, словно трогал женщину первый раз в жизни. Руке хотелось причинять боль, но чей-то голос внутри запрещал это делать.
– Знаешь, какую тварь ты притащил сюда и оживил всем нам на погибель? – невозмутимо продолжала русалка.
– Ну притащил-то, кстати, не я, а этот… старый хрен.
– Чего ты хочешь?
Лапа Толяна переползла ей на грудь.
– Посмотри на меня и скажи, чего ты хочешь, чтобы стать счастливым?
– Тебя для начала! – не выдержал Толян.
– Ага! – ухмыльнулась русалка, дернув плечом и сверкнув глазами. – Я тебе не Ваан!
– Ну и надела бы тогда что-нибудь, чтоб глаза не мозолить! – рассердился Толян. – Нашлась тут!
– Денег хочешь? Власти? У тебя же и так все это есть. Славы хочешь?
– Н-не знаю.
– Свободы хочешь, – проникновенно молвила русалка, глядя Толяну в глаза. – Хочешь, а боишься! Боишься все растерять.
– Свободы без денег не хочу! Видел я такую свободу без штанов, блин… в гробу в белых тапочках! Батя мой был нищий, дед нищий…
Русалка засмеялась тихим, журчащим как ледяной ручеек, презрительным смехом.
– Забыл ты свое счастье, Толик.
– Какое еще счастье? Где оно, счастье?
– Думаешь, счастье – это на островах всю жизнь задницу греть? – жестко заговорила русалка. – Или на трех «Меринах» разъезжать? Или меня на траву повалить? А? Это счастье?
– А че, нет?
– Смотри!
Русалка вдруг обхватила его сзади и с неожиданной могучей силой опрокинула в реку.
Глаза заволоклись пузырящейся мутью, уши заложило.
Над Толяном простирался синий небосвод. Горело радостное весеннее солнце. Толян, а точнее, еще не Толян и даже не Толя, а Толенька сидел на плечах у папы. Рядом шла мама, молодая и красивая, с букетом красных цветов.
Кругом было полно людей. Все улыбались. Все куда-то шли, навстречу какому-то прекрасному событию. В какой-то светлый горизонт, за которым высился храм Василия Блаженного и красная башня с часами и звездой.
Громко играла музыка. Колыхались алые флаги, плыли воздушные шарики. На странном доме, похожем на пирамиду, стояли какие-то люди в темных одеждах, среди которых, как рассказывал папа, стоял тот самый. Самый-самый-самый главный. Толя почему-то был уверен, что это должен быть самый высокий и сильный человек из всех. Он вовсю пытался разглядеть его.
А люди все шли и шли. И он плыл над ними, сидя на великаньих папиных плечах. И рядом шла мама.
Толян вспомнил все. Вспомнил, что такое счастье. И так сладко и в то же время нестерпимо горько сделалось на сердце, что в глазах зашевелились слезы.
Он вынырнул. Русалка, улыбаясь, подала ему мокрую ладонь. Толян, плюясь и кашляя, с трудом вскарабкался по скользкой траве на берег.
– Ну что, вспомнил?
Толян не ответил, тяжело потупив взгляд. Русалка потрепала его по бритой голове.
– Разбей болвана.
– Ага. А что потом?
– Потом… суп с котом!
Она лягушачьим прыжком сиганула в воду и исчезла в фонтане брызг.
Паломничество
Отец Савелий вышел из подъезда с большой клетчатой сумкой на плече, туго набитой книгами.
Апрельское солнце ударило в его усталые, красноватые от бессонницы глаза.
«Вот и солнышко до нас соблаговолило…» – без особой радости подумал священник, чувствуя на щеках едва ощутимые добрые поцелуи лучей.
На деревьях по-весеннему щебетали птицы. Крякали качели.
– Здрастите, Савелий Лазаревич! – прошамкала съежившаяся на скамейке, укутанная в шерстяной платок крохотная старушка.
– Здравствуй, здравствуй, Степанида Ивановна, – задумчиво ответил отец Савелий.
Он остановился. Вдруг, словно о чем-то вспомнив, вынул из сумки маленькую книжицу в дешевой серой обложке и протянул Степаниде.
