Денис Александрович Игумнов
Старфол
Потеряв связь с погибшим бойцом, оставшаяся группа просачивается за бронированную дверь, напоследок накормив мерзких тварей несколькими термическими гранатами. Захлопывая тяжёлую дверь, последнее, что видят бойцы на этом уровне, это очищающее пламя, пожирающее тела беснующихся мертвецов. Захлопнув дверь, её быстро блокируют, стреляя из ионизирующих пистолетов по контуру дверной коробки. Так плавится специальная сталь бронированной двери и дверь превращается в сплошной монолитный кусок металла, пройти который оставшимся снаружи зомби не суждено никогда.
Лестница, ведущая вниз, широкая как скоростная трасса, на ней с лёгкостью помещается весь отряд. Один боец с болезненным стоном сползает по стене. Это тот самый, которого укусил дохляк ещё при входе на станцию. К нему подходит Марк Воеводин:
– Что случилось, Егор, тебя ранило?
– Нога, больше не могу идти. Мне кажется, что мою ногу отгрызли.
– Ну-ка, давай посмотрим.
Марк садиться перед ним на корточки, отворачивает брючину. Всем собравшимся вокруг бойцам предстаёт отталкивающая картина скоротечного разложения. Нога сделалась фиолетово-чёрного цвета. От раны кругами поползло багровое заражение, вздувая ткани ноги, а из следа укуса обильно засочился кровавый гной.
– Командир, он не сможет дальше идти, у него гангрена началась, здесь мы ему ничем помочь не сможем.
– Что предлагаешь? – наклоняясь ближе, и отчётливо чувствуя тошнотворно-сладкий запах разложения, спрашивает полковник.
– Можно сделать новокаиновую блокаду гангрены, чтобы воспаление притормозило свой бег, выпустить гной и снова сделать укол комплексных антибиотиков, – за Марка ответил его старший товарищ – Ныркин. – Бойца придётся оставить около этой двери.
– Ну что, Егор, ты остаешься. Прикрывай группу от удара сзади. Дверь запаяна накрепко, но здесь всё может случиться. Мы обязательно за тобой вернёмся.
Лицо бойца не выражало страха, оно носило отпечаток страдания, обильно окропленного потом и подогретого высокой температурой. Дыхание ему давалось с трудом, глаза оставались полузакрытыми. Он попросил:
– Оставьте обезболивающего, свой комплект я уже вколол. Мочи терпеть нет.
Марк и Анатолий быстро провели все необходимые манипуляции, в конце вколов, по просьбе бойца, ещё одну ампулу обезболивающего. Ему стало несколько лучше, он успокоился, взял в руки автомат и направил его на дверь. Попрощавшись, группа стала спускаться дальше. Лишь замыкающие отряд бойцы видели полный безысходной тоски взгляд, которым провожал своих товарищей боец группы прикрытия Егор. Больше он никого из них не увидит.
Всё это время, пока оказывали помощь раненому, Гвардеец стоял в стороне и как будто контролировал темный проём лестницы, защищая группу от внезапного нападения. На самом деле он пытался заглушить голоса в своей голове. Они появлялись и раньше: началось всё ещё во время его тяжёлой службы в отделе серийных преступлений, усилилось, когда ловили маньяка Сатану. Это стало одной из причин, почему он ушёл из полиции. Поступив в армию и интуитивно выбрав для себя оружие – незаменимый и такой разрушительный огнемёт, он, каждый раз направляя его на цель, пытался выжечь в себе эти проклятые голоса. Он хотел заставить их навсегда умолкнуть, но получалось их заглушить лишь до уровня тихого шепота и то не всегда.
Как только он ступил на территорию этой долбаной станции, голоса зазвучали в его голове с новой ужасающей силой, разламывая его череп на неровные осколки тёмного зеркала, каждый из которых хотел жить собственной жизнью. И самое страшное было то, что сейчас голоса изменились, получили в своём мерзком и в то же время таком завораживающем звучании новый оттенок. Оттенок чужого разума. И вот и сейчас они уговаривали его, грозили, звали и завывали. Смысл их наставлений оставался всегда один и заключался в том, что он один призван изменить судьбу мира, что он рождён от бога и что он сам и есть бог; и ему никто не нужен, и он должен сначала наказать, а потом всех заставить верить в себя. Его миссия – это быть властелином всего мира. И вот теперь для него, наконец, подвернулся шанс. – «Убей!» – громыхало железной пустотой в его голове. – «Убей своих спутников! Убей их всех! Один выполни задание и получи достойную тебя награду. Это будет первым твоим шагом к абсолютной власти».
Гвардеец понимал и тогда, когда это началось, и сейчас, что он болен: его профессия – это вечная кровь, садизм и извращения. Беспрестанное насилие как-то негативно повлияли на его, от рождения, чувствительную душу. Туравской заразился тьмой, с которой так долго боролся. Став душевно больным, и осознав эту, до простого, страшную истину, он не стал обращаться к врачам, а пытался лечить себя сам. Признавшись в своей болезни доктору, он автоматически завершил бы свою карьеру: сумасшедшие ни в полиции, ни в армии не нужны. А он чувствовал, что без своего дела, находясь на стационарном излечении, он уже точно окончательно спятит. И если врачам удастся превратить его в тихого идиота, то о любимом, и таком нужном его стране и людям деле можно будет забыть навсегда. Гвардеец же хотел быть нужным, востребованным и делать, каждым днём своей жизни, мир чуточку чище. И вот теперь Гвардеец ощутил беспомощное сожаление о том, что так и не решился рассказать о своей проблеме. Находясь здесь под землей и осознавая нарастающий страх перед грядущей победой голосов над своим хорошим «я», понимая всю безвыходность, и представляя ходячую опасность, как для своих товарищей, так и для будущего, по крайней мере, своей страны, он всё равно не мог сказать никому правды. Теперь уже не потому, что не хотел, а потому что чья-то воля извне удерживала его от этого шага. И, конечно же, ещё надежда и в этот раз справиться с проблемой самому. А, может, это тоже было навязанная ему, кем-то чужим, мысль?
Глава 12
Группа спустилась по лестнице на следующий уровень, преодолев порядка восьми пролётов, спокойно без каких-либо эксцессов. Впереди всех, в гордом одиночестве, заняв самолично это место, шёл огнемётчик – Гвардеец. Никто, включая Строгова, не возражал против такой, достойной похвалы, отваги. Если бы кто-то из них знал, что двигало им на самом деле!
Преодолели последний пролет, впереди замаячила очередная бронированная дверь, ведущая на следующий уровень, выкрашенная в знакомый бойцам ярко-жёлтый цвет полуденного солнца. Петли двери были хорошо смазаны, и она легко открылась. Перед группой предстал очередной этаж станции, он казался меньше, чем предыдущий и состоял из одного центрального, довольно широкого, коридора, по бокам которого торчали прямоугольники дверей в лаборатории. В центре этажа отряд обнаружил круглое помещение, опять же, с пятнами дверей по своему периметру. Люди, поделившись на две цепочки, которые в свою очередь растеклись по стенам, соблюдая тревожную осторожность, продвигались вперёд. На несколько метров обогнав всех, впереди, по-прежнему, вышагивал Гвардеец.
В воздухе витал настойчивый запах свежей древесной стружки. Также на себя обращают внимание бойцов странные бородавочные наросты бордового цвета, растущие прямо на пластиковых плинтусах. Первый их замечает Сало: дотронувшись кончиком своего армейского ботинка, он чувствует твердую, словно окаменевшую поверхность болячки. Видимой угрозы они, как будто, не представляют.
Группа двигается дальше. Навстречу ей, из круглого помещения, из темноты начинают слышаться хлюпающие звуки, напоминающие тяжёлые шаги. Вырисовывается силуэт, который первым замечает Гвардеец и реакция его мгновенна: он начинает жечь короткими острыми струями приближающееся к ним существо. Несмотря на то, что протуберанцы огня выпущены с точным расчетом, они не достигают цели. В последний момент создание ада начинает вращаться, прыгает в сторону, карабкается на стену, с нее на потолок и опять спрыгивает на пол, но уже за спиной Гвардейца, представая теперь во всей своей красе и давая себя подробно рассмотреть. На короткое время стрелять не может ни Гвардеец, боясь задеть остальных бойцов, ни остальная группа, боясь задеть огнемётчика. Эти несколько секунд растягиваются в сознании людей как липкая конфета тянучка в руках маленького ребёнка. Монстр выглядит ужасной пародией на человека – ростом более двух метров, горбатый, с огромными выпученными водянистыми глазами на изуродованной шишковатыми роговыми выростами голове, с сильными длинными руками, абсолютно голый, весь в слизи и с огромным лошадиным членом, болтающимся между ног.
– Гвардеец, на пол, – уверенно командует спокойным голосом полковник.
Туравской вмиг оказывается в положении лёжа. Тут же всё вокруг заполняется звуками выстрелов, разрывов и рикошетов.
Монстр приседает, отталкивается ногами, и в мощном прыжке врезается в правые передние ряды бойцов. Заключив одного солдата в свои клещеобразные объятья, он, оставляя за собой брызги слизи, прыгает прямо в противоположную стену, проламывает её и оказывается в химической лаборатории. В след ему, в его горбатую широкую спину летят десятки разрывных пуль. Пули не причиняют ему видимого вреда, они проваливаются к нему внутрь тела. Разбрасывая вокруг себя столы, колбы, банки с реагентами, он затаскивает свою жертву в угол. Встав там, монстр открывает свою слюнявую пасть, приближает голову бойца к себе и начинает сквозь его губы просовывать свой длинный чудовищно опухший язык ему в рот. Человек, задыхаясь, пытается отбиваться и, успев вытащить свой нож, он наносит беспорядочные удары в область шеи и лица монстра, но не может причинить ему и малейшего вреда. Все происходит молниеносно. В положении этого адского поцелуя их застают ворвавшиеся в лабораторию спецназовцы. У их товарища из повреждённого горла, глубоко засунутым языком, начинает идти кровь, тело его обвисает, и он становится похожим на бескостную куклу, угодившую в лапы уродливого Карабаса-Барабаса.
Бойцы продолжают стрелять по монстру: теперь пули рвут и тело их уже мёртвого товарища. Кто-то выстрелил из подствольного гранатомёта, но граната, как и пули, словно вязнет в покровах кожи ублюдка, а затем, как и пули, проваливается внутрь. Монстр отбрасывает труп и мешающий ему стол в сторону, поворачивая голову с открытой пастью в их направление. Строгов выходит вперёд, вскидывая руку с ионизационным энергетическим пистолетом. Из его квадратного дула выплёскивается три вспышки ярко-голубого света. Первая разносит чудовищу голову, вторая отрывает руку, а третья вскрывает ему грудь, осыпаясь дождём мелких осколков костей и мяса. Монстр продолжает стоять на ногах, в его открывшемся нутре, между легкими, в паутине, святящийся багровым цветом, состоящей из кровеносных сосудов, как паук сидит чёрная гадость, в форме напоминающей головастика. Крупные глазницы головастика заполнены чем-то белым и постоянно копошащимся. Гадость двигается, пытаясь избавиться от вросших в неё сосудов. Четвёртый выстрел завершает потуги мерзкого паразита. Головастик разлетается чёрной слизью по останкам окружающей его плоти. После последнего выстрела член чудовища встаёт и начинает брызгать в разные стороны вязкой желтоватой субстанцией. Одна из струй попадает рядовому Сало прямо в лицо, затекая в ноздри, глаза и ушные раковины, она ведёт се6бя как живая, самостоятельно прокладывая путь в его организм. Задыхаясь, Сало вываливается обратно в коридор.
Возвращаясь к на время оставленному в одиночестве Гвардейцу, можно видеть, как он сначала откатывается в сторону, а затем встаёт после того, как монстр проламывает стену. Огнемётчик бежит со всей возможной скоростью туда, где продолжается бой, расталкивая встречных бойцов. Он как раз поспевает к заключительному ионному выстрелу, произведённому полковником. Ещё немного покачавшись, разорванное туловище монстра падает. Гвардеец подходит ближе, делает струю пламени шире и накрывает сплошным огненным занавесом склизкие остатки частей тела чудовища, а заодно и труп одного из бойцов группы. Они занимаются коптящим костром, выделяя вонючий запах тухлой тины.
Сало лежит на полу коридора без движения, всё лицо заляпано желтоватой, уже загустевшей жидкостью. Марк, добровольно приняв на себя функции врача, проверяет пульс. Качает головой и говорит:
– И здесь всё кончено. Смерть вступила в свои права. Ещё один отмучился от жизни на земле и, надеюсь, будет успокоен небом.
Направив взгляд на тело своего друга, видя и не видя его, застывшего в нелепой позе последней агонии боя за жизнь, смотрит в пустоту рядовой Труба. Для него постепенно, прорываясь через его неверие и неприятие произошедшего, открывается, неизведанный им, непознанный его душой, океан боли от потери друга. Он и не понимал, насколько сроднился с другом. Сейчас к Трубе приходит осознание чувства смерти великой части себя. К нему подходит подрывник Седой, мягко берёт его за руку, и ничего не говоря, осторожно подталкивает его вперёд за уходящей группой.
Бойцы собираются на площадке перед очередной бронированной дверью. Дверь закрыли и заблокировали, запаивать её не имело смысла так как кошмарный монстр оказался единственным обитателем этого уровня. Группа тщательно проверила все оставшиеся помещения, благо их было не много, искали ключ. Искали на всякий случай, ибо Катя сказала, что он их ждёт на третьем уровне.
Отряд обнаружил, что дальше, внизу на лестнице не работает и аварийное освящение. Строгов послал на разведку двух братьев Грачёвых. Напряжённо тянуться минуты, все ждут их возвращения. И вот слышно их быстрые шаги: разведчики возвращаются. Их бледные лица приведеньями появляются из тьмы. Докладывает полковнику Владислав:
– На четвёртом пролете начинается завал. Состоит из ломаной мебели, кусков бетона, разных железок. Пройти можно, но на разбор потребуется часа два, а то и меньше, если он до другого уровня недостаёт.
Строгов на минуту задумался, потом обвёл всех глазами и сказал:
– Так, смотря на вас бойцы, я вижу, что нам нужен небольшой отдых, прежде всего психологический. Отдохнём здесь и с новыми силами пойдём вперёд. Слушайте приказ. Выставляем посты около завала и около двери, отдыхаем два часа, устраиваемся на втором лестничном пролете. Первый пост беру на себя. На второй назначаю рядового Сергея Ванина, ему сейчас всё равно не уснуть. Я прав Сергей?
– Так точно. Я потерял друга, и он передо мной сейчас как живой стоит – какой тут уж сон, – флегматично, и опустив глаза в пол, промолвил он.
– Товарищ полковник мне тоже не уснуть. Разрешите с вами быть на посту. А то как же вы один, – произнесла Цветкова.
– Разрешаю, давай, двоим спокойнее, – с улыбкой ответил Алексей. Все остальные молчали, они знали – их командир выструган из железа и отдых ему не будет нужен ещё очень и очень долго.
Ребята быстро расположились бок о бок, и вскоре сказалось внутреннее напряжение последних восьми часов: они дружно заснули. Звонарёв тоже не стал исключением: плавно опустился в омут образов и упоительных голосов. Он вернулся на тренировочную базу и заново переживал те сладкие мгновения той последней ночи. Ему повезло. Своё вполне понятное волнение перед операцией Звонарёв растворил в удовлетворении желаний молодого тела. В эту ночь к нему пришла медсестра Таня. Она ему сразу понравилась, и он не терял времени даром. Хотя до Казановы ему было далеко, он умел привлекать женщин своей уверенной непосредственностью и добротой. Случайно увидев её в первый день, он сразу попытался с нею познакомиться. Серёжа ей тоже понравился: их внутренние ритмы совпали. Во время войны люди сближаются быстро, надо успевать любить, жить. Каждого из них завтра может ждать смерть. Поэтому, после дня утомительных занятий, они встречались и подолгу общались.
Нанося ущерб своему сну, Сергей надеялся на свой молодой организм и не зря. За те четыре-пять часов он успевал полностью восстановиться и в тренировках ни от кого не отставал. Молодость прощала ему промахи в отдыхе. Да, они влюбились друг в друга, и в ту последнюю ночь она стала его. Теперь находясь далеко, забывшись быстрым сном, он снова переживал все приятные моменты той ночи. Он снова чувствовал её молодое крепкое тело под своими руками. Видел её большие, упругие груди, наслаждался ароматом мёда её, спадавших волнами, волос, гладил её длинные, красивые ноги, и любил её снова и снова.
Разбудил Сергея толчок в плечо, он поднял голову и огляделся. Что-то случилось....
Глава 13
Стоя на посту, Труба не спал, не дремал и ничуточки не расслабился. Он все время думал о своём единственном, теперь уже мёртвом друге. Простояв и продумав так около тридцати минут, ему в сгустившейся тишине послышались тихие звуки. Они не несли в себе никакой угрозы: просто лёгкие поглаживания железа. Но он не мог определить, откуда они доносятся. Повертев головой в разных направлениях, Труба пришел к выводу, что звуки, всё-таки, идут из-за двери. Он уже хотел идти разбудить кого-нибудь, чтобы тот доложил полковнику, но тут раздался такой знакомый, приглушённый толщиной стали, голос:
– Серёжа, открой. Это я, Сало. Мне плохо, все меня бросили, а я просто потерял сознание. Открой, ну пожалуйста.
У Ванина волосы на голове зашевелились. Голос принадлежал его другу – «Значит он жив, он не умер. Что же, что же делать? А как он узнал, что именно я стою на часах?» – И тут же в его голове опять прозвучал знакомый голос:
– Да догадался я, Серёж. Кого же ещё на часы поставят, если у него друг погиб. Открой, а?
– Мне нужно доложить командиру, я быстро.
– Не надо. Зачем людей будить? Они так все устали, – голос звучал успокаивающе, мягко, убедительно. – Всполошишь их всех зря. А так они только порадуются, что живой я. И выспаться успеют.
– И правда, что это я. – Глаза Трубы, заволокло туманной плёнкой, голова стала пустой и лёгкой, он подошёл к запорному механизму в виде колеса. – Я сейчас, сейчас уже открываю. – Он судорожно стал крутить колесо, дверь подалась и стала открываться.
Не успела дверь до конца открыться, как в ещё узкую, образовавшуюся щель, прямо на Трубу вывалилось бесформенное опухшее тело, бывшее еще час назад его любимым другом Сергеем, позывной – Сало.
В это время, через четыре лестничных пролёта от происходящего, на втором посту, Екатерина и Строгов сидели на холодных ступенях, молча вглядываясь в темноту. Неожиданно Катя почувствовала опасность, не проходящее зудящее чувство тревоги, прыжком, переросло в звук воющей сирены. Она поднялась и скороговоркой прошептала:
– Командир, наверху происходит что-то плохое, я чувствую страх и отчаянье. На первом посту ЧП.
Одним ловким движение полковник встал, развернулся и бросился, перепрыгивая по четыре ступени, наверх. Катя, пытаясь не отставать, побежала за ним.
По пути они короткими тычками рук и ног будили бойцов и, не дожидаясь их ответной реакции, мчались дальше. Добравшись на место, перед ними предстала следующая картина – на площадке боролись Труба и медузообразное подобие человека. Борьба проходила молча. Раздутые руки этой слизистой кучи, намертво вцепились в горло бойца, перекрывая ему не только доступ кислорода, но и не давая возможности для предупреждающего крика. Без промедления полковник поднял автомат и крикнул:
– Оторви его от себя! Приподними!
Второй раз просить не пришлось. Труба согнул ноги в коленях, упёрся существу в район живота, и выкинул ноги вперёд. Сделал он это с такой силой, что задняя часть человека-медузы подлетела вверх на целый метр. При этом ему ещё удалось выпрямить в локтях руки и отжать от себя плечи и голову с искажёнными, но всё ещё такими знакомыми, чертами лица друга, превратившегося в насмешку над самим собой. Но оторвать руки от своего горла Трубе так и не удалось.
Прозвучали звуки бухающих коротких очередей, летящих сразу из двух стволов. Медузообразное тело ударами пуль отбросило в сторону, наконец его руки сорвало с горла, что дало Трубе возможность перекатиться в противоположную сторону. Полковник и Цветкова продолжали стрелять, не давая цели подняться, вопреки всем активным попыткам слизняку это сделать. Вскоре к двум, извергающим кинжальный огонь, автоматам присоединились ещё с десяток – это подоспели проснувшиеся бойцы. Совместными усилиями они превратили медузу в мокрое место, оставив от неё на стене и полу влажное болотце, издалека напоминающее пятно слизи. Труба стоял в углу и дрожал, его лицо и одежда были густо замараны тягучим прозрачным веществом, похожим на зелёные сопли. К нему подошли товарищи. Всех интересовал один вопрос: как так получилось, что он открыл дверь? Труба поднял голову и, указывая на пятно, сказал:
– Это Сало, он пришёл и попросил открыть дверь. Я сам не знаю, зачем открыл. Он мой друг, и услышав его голос, я ни о чём другом и думать не мог, – оправдываясь, он имел виноватый и растерянный вид побитой собаки.
– Гипноз, – уверенно сказала Катя. – Я ясно ощутила. Мысленные волны были настолько сильными, что докатывались и до моего сознания. Ты ни в чём не виноват, они были так сильны, никто бы из нас не устоял, – обратилась Катя к Трубе.
Вперёд выступил капитан Ныркин.
– Ему необходимо очиститься, умыться антисептиком и сделать укол поли-антибиотиков. Теперь уже имея некоторый опыт общения со станцией, мы можем предположить – существует большая вероятность заражения.
– Приведите бойца в порядок, к останкам мутанта и к его выделениям не прикасаться. Марк, после того как его почистят, и переоденут, сделай ему укол. – Марк кивнул головой и достал аптечку.
Труба быстро разделся, его облили сначала антисептиком, затем водой, затем опять антисептиком. После, он, при помощи бинтов и ваты, стёр с себя остатки слизи. Все эти обтирки сожгли огнемётом вместе с останками мутанта. Марк в обнажённое плечо сделал пострадавшему укол. Это не заняло много времени, уже через десять минут группа готова следовать дальше.
Бойцы отряда спустились на четвёртый пролёт и начали разбирать завал. Работали люди дружно, поэтому уже через тридцать минут завал разобрали. Во время работы Ныркин пристально наблюдал за Трубой. Тому явно было нехорошо и с каждой минутой становилось хуже. Уже разобрав завал, и проходя пятый лестничный пролет, Труба остановился и проговорил:
– Худо мне, весь горю, мышцы не слушаются, вот и в глазах темнеет. – Пожаловавшись, он потерял равновесие и упал на ягодицы.
С губ Трубы сорвались нечленораздельные звуки вперемешку с хлопьями вонючей пены. Прямо на глазах у группы он начал покрываться тёмными пятнами, превращающимися в волдыри, как от ожогов, только более тёмного цвета. Его тело откинулось назад и начало биться в конвульсиях. Все глаза направлены на умирающего товарища, но никто не смел подойти ближе. Только Капитан МБ Ныркин быстро выдвинулся вперёд всех, вскинул к плечу автомат и выстрелил мученику в лоб. Обернулся и твёрдым голосом произнёс:
– Его было не спасти, он заражён, я прав полковник? – словно оправдываясь проговорил он.
– Ты избавил его от страданий, он мог стать для нас угрозой. Гвардеец, кремируй его, да успокоится его душа на небе, а тело на земле.
– Аминь, командир, – сказал подходящий гвардеец.
Когда всё было кончено, у каждого бойца в душе остался неприятный осадок, похожий на последнюю осеннюю грязь, ещё не успевшую застыть под воздействием холода наступающей зимы, смерти. Настроение у всех подавленное, безысходная серая тоска. Никто не любит терять своих товарищей, особенно когда их приходиться добивать. С таким хреновым настроем продолжая путь в темноте, освещая его своими фонарями, они чуть было не оставляют у себя за спиной очередную опасность.
Уже подходя к двери на третий уровень, только благодаря случаю, чей-то луч фонаря натыкается на парящие под потолком три чёрных шара. Когда на них падает свет, их начинает крутить и распирать. И вот они лопаются, как перезревшие пьяные вишни, выпуская наружу рой насекомых, жужжащих как стоматологические сверла. Их трудно рассмотреть: единственное, что отчетливо видно, это их заострённые тонкие жала, торчащие впереди скруглённой головы. Стрелять по ним не эффективно, они слишком малы и юрки для точного попадания пули. Поэтому вся группа начинает быстро отходить по направлению к двери на следующий уровень. Прикрывает их отход Гвардеец, поливая тучи этих адских комаров, широким веером синеватого пламени. Попадая в него, комары с громким звуком взрываются, разбрызгивая вокруг свои жёлтые внутренности. Но даже огонь их не может остановить, их слишком много для одного огнемёта. Поэтому вся группа бегом устремляется за бронированную дверь, последним отходит Гвардеец, не забывая, в стремительно уменьшающуюся щель закрываемой двери, кинуть термическую гранату. Со стуком запорных стержней, входящих в стальную коробку двери, раздаётся приглушённой толщиной брони взрыв.
Уже отгородившись сталью от летающих жал, парни замечают, что одной твари удалось проскользнуть за ними. Она впивается огнемётчику, протыкая насквозь защитную ткань, в правое бедро ноги. Его тут же хватают сильные руки товарищей и накладывают жгут ниже укуса, тем самым создавая напор крови, замедляющий дальнейшее её проникновение в тело. Тварь крутиться, и вертится, штопором буравя бедро. Иван Грачёв достаёт нож, разрезает кожу на ноге и остриём поддевает из кровоточащей мышцы насекомое, тут же зажимает её брюшко в своих сильных пальцах, вытягивая ее наружу. Вытащив, он бросает её на пол и со всего размаха наступает на неё каблуком. Она сплющивается, как резиновая, но остается живая и пытается взлететь. Освободившийся от опеки, Гвардеец приканчивает её короткой струёй огня.
Когда Гвардеец перевязан, дверь надёжно блокирована, они осознают, что оказались на ещё одном уровне станции. На нём, слава богу, относительно светло, лампы горят, хотя и в аварийном режиме. Этот уровень занят хозяйственными помещениями. Больше половины этого уровня занимает столовая. Прямо по курсу их ждёт двухстворчатая дверь, вход в столовую. Именно где-то здесь, как говорит Катя, спрятан ключ от главного компьютера. Группа подходит к двери. Осторожно проникает за неё и оказывается в просторном зале столовой.
В центре потолка весит, наверное, теперь уже навсегда погасшая люстра, размерами напоминающая театральную. Их глазам предстаёт следующая картина – плохо освещенное, с наполовину разбитыми аварийными лампами, помещение, заваленное сломанной мебелью, приправленное обглоданными скелетированными трупами персонала станции. Как видно, здесь случилась страшная бойня и добрая половина всех людей на станции погибла именно здесь. Все стены, пол и потолок изрешечены выстрелами, видны следы пожара. У левой стены, где видимо раньше была зона раздачи пищи, лежит сплошное нагромождение исковерканных обломков неизвестно чего. Перед входом Строгов подзывает к себе Екатерину, берёт её за руку, и говорит:
– Твой выход, Катя. Ищи ключ.
– Да, он где-то здесь, – задумчиво говорит она. Катя вытягивает руки вперёд, поворачивая ладони вертикально, начинает их медленно водить вокруг словно сканируя пространство. – Но мы здесь не одни.
Отряд выстраивается кругом, окружая со всех сторон единственную женщину отряда. Божкова по-прежнему защищают отдельно три бойца, его ведут в самом конце группы. Сверху это построение напоминает увеличительную лупу на рукоятке. Сходство дополняется тем, что в центре этой живой лупы, как в фокусе, двигается экстрасенс, как бы концентрирующей в себе энергию окружающих её воинов. Передвижение всего этого оборонительного порядка сопровождается отчётливым хрустом осколков стеклянной и керамической посуды, щедро устилающей пол столовой.
Когда они достигают середины, во всех тёмных углах обширного помещения начинается агрессивное копошение. Навстречу бойцам со всех сторон лезут ожившие кошмары сбежавшего из сумасшедшего дома безумца. Пауки с головой крокодила первыми достигают границы строя бойцов. Ещё раньше начинает грохотать пальба: бойцы стреляют из всех имеющихся у них стволов. Пауки подскакивают от попавших в них пуль, брыкаются навзничь, теряют свои мохнатые лапы, разевают свои зубастые пасти и умирают, так и не вкусив плоти своих потенциальных жертв.
Ничего не слыша за шумом боя, и сконцентрировавшись на стремлении идти только вперёд, бойцы престают внимательно отслеживать то, что происходит у них в тылу. Этим пользуется один из крокодилопауков: незаметно подобравшись сзади вплотную к бойцам, охраняющим Божкова, он рывком врезается в них и разбрасывает по сторонам. Его цель – программист. Паук хватает зубами сразу за две ноги Божкова. Тот только успевает охнуть и летит лицом прямо на стеклянные осколки. Острая боль вспыхивает в мозгу. Сквозь глухой звук удара об пол, эхом наступающей паники, расцветает цветок фонового шума, предвестника близкого конца. Боль нарастает, подстегиваемая расширяющимися порезами, зубы глубоко впиваются в плоть, Васю мотает по полу как дохлую мышь. Его лицо, будто обрабатывают наждачной бумагой крупного зерна. Кровь заливает глаза, он перестаёт видеть.
Наконец, охрана компьютерщика осознаёт смертельную опасность. Иван Грачёв кидается на паука, падает на его головогрудь, пытаясь своим весом придавить его и одновременно разжать, с помощью ножа включенного в режим нагрева, челюсти, крепко удерживающие Васю. У паука остаётся свободным только морщинистое брюшко, которое продолжает елозить из стороны в сторону, пытаясь освободиться от неожиданного груза. Второй Грачёв – Иван, с ещё одним бойцом, найдя необходимый ракурс, всаживают одиночные выстрелы в это пульсирующие, полное яда, подобие жирного пуза. Божкова удается отбить.
Огневой бой продолжается, в некоторые моменты переходя в свирепую рукопашную схватку с крокодилопауками. Катя, стоя в центре круга, обводит ладонями зал и все ещё никак не может точно вычислить место нахождения, такого нужного им сейчас, ключа. В это время с мёртвой люстры падает комок щупалец размером с холодильник, он летит прямиком на Катю. Комок осьминога замечает подрывник Седой, он с такой силой толкает Катю, что она падает. Этот грубый толчок спасает её от объятий спрута. Сам подрывник не успевает отскочить. Седой смело встречает переплетение многочисленных змеевидных конечностей, успевая посылать в центр этого клубка одну единственную разящую очередь. Спрут, оплетает его со всех сторон, сдавливает грудь, ломает руки и ноги и, отталкиваясь пружинистым телом от пола, подтягиваясь на цепляющихся за рожки люстры щупальцах, пытается затащить себя наверх вместе со своей добычей.
Часть бойцов направляет оружие на висящие конечности спрута и, точно ведя огонь, отстреливает щупальца одно за другим до тех пор, пока обрубок адского осьминога, кровоточащий фиолетовыми чернилами, не падает назад вместе с потерявшим сознание Седым. Оказывать помощь некогда, его только освобождают из цепких объятий чудища и добивают извивающуюся в агонии тварь парой точных выстрелов.
