Даниил Кочергин
Аквариум
20. Вечный пленник башни
Альт сидит у меня на коленях, обняв меня за шею. Глажу его по белым кудрям. Я в башне на стуле, у меня теперь есть стул, но всё так же прикован. Кроме стула в башне теперь есть небольшая кровать и маленький стол, на котором выложена нехитрая снедь. Старик надсмотрщик стоит снаружи, его видно через дверной проем, рядом со мной высокий пожилой уора с длинными белыми волосами и такой же бородой. Я знаю его, это Грет – отец Эрн, дед Альта. Я помню его ещё с малых лет, когда детьми мы с Эрн целыми днями играли во дворе их большого дома. Грет – высокопоставленный вельможа, не даром же удостоился чести выдать свою дочь за сына правителя, на самом деле был добрым человеком, считал себя новатором, порой даже выступал за относительное равноправие кроков и уора.
Нашу с дружбу с Эрн он часто преподносил, как свою заслугу, мол вот я какой прогрессист, моя дочь не чурается крока. Но это всё, только до определенной степени, пока он не узнал, что наши взаимоотношения с Эрн переросли детскую дружбу. Тут он, встряхнув прогрессивное напыление, встал в ряды ретроградов и поборников морали, запретил мне даже появляться возле Эрн, чем, впрочем, только подогрел юношескую любовь, которая, как известно, вопреки запретам становится только сильней.
Когда мы с Эрн сбежали, Грет попал в опалу, его лишили должности главы кого-то комитета, исключили из всевозможных комиссий, где он имел честь состоять, и даже многие друзья отвернулись. Эрн сильно переживала по этому поводу, но это уже потом, когда повзрослела и поумнела, и поняла, какие мучения доставила своему любящему отцу. Но самое страшное было впереди, и окончательно не сойти с ума ему помогла только тревога за судьбу своего внука.
Не знаю, кого он больше ненавидит и винит в смерти Эрн – меня или Орна, но его личный визит – хороший знак.
– Я знаю, что Альт твой сын, – вполголоса говорит Грет, чтобы не было слышно снаружи, – и это, возможно, единственная причина по которой ты ещё жив. Альт любит тебя и это теперь главное.
Грет ласково треплет Альта за белые волосы и просит его выйти из башни.
– Тебе наверняка известно, что после смерти Орна, правителем Зелёных земель является Альт, – продолжает Герт, оставшись со мной наедине, – правда, пока он для этого мал и, по закону, я являюсь его опекуном до совершеннолетия. Честно говоря, далеко не все в Зеленых землях рады такому повороту событий, и теперь важно не дать недовольным никого повода усомниться в правах Альта. Ты уже погубил одну дорогую мне жизнь, но у тебя ещё есть возможность спасти другую.
– Считаешь, что если с меня сейчас снять оковы, то это вызовет подозрения в том, что Альт мой сын и не имеет прав занять место Орна? – спрашиваю я, откинувшись на спинку стула.
– Это вызовет лишние разговоры, а к чему они могут привести, можно токлько догадываться, – спокойным голосом отвечает Грет, – оставайся здесь, по крайней мере, до его совершеннолетия. Кроме того, эта странная смерть Орна. Очевидно, что теракон искал именно его, проскакав такое большое расстояние, он не тронул никого другого, что это было? Непонятно. Но теперь, полагаю, ни одна тварь не проскочит мимо тебя, учитывая твои способности, о которых все говорят и то, что от этого зависит жизнь твоего сына.
– А если я откажусь, – поправляю на шее тяжелые оковы, – что тогда?
– Ты меня не понял, -холодно улыбается Грет, – я не спрашивать тебя пришел.
21. Обретение шубы
Запах свежей краски ударяет в нос, в коридоре слышится какой-то шум, чьи-то разговоры. Надев свои тапки, на цыпочках подхожу к двери. Приоткрыв её, осторожно выглядываю в коридор. В желтом свете ламп – несколько мужчин разного возраста, в руках у них валики для покраски, видимо это рабочие. Переговариваясь между собой на незнакомом мне языке, осматривают стену коридора. Судя по их испачканной краской одежде, они уже здесь какое-то время и, возможно, видели мою шубу, нужно узнать. Я выхожу из палаты и, приняв самое, как мне кажется, благодушное выражение лица, направляюсь к ним. Увидев меня, ремонтники на секунду опешили, но тут же их лица наполнились пренебрежительным отвращением. Один из них даже замахнулся на меня валиком, остальные дружно засмеялись, а точнее завизжали словно шимпанзе в зоопарке.
Сильно испугавшись столь необъяснимой агрессии, я быстро ретируюсь под одеяло. Через некоторое время открывается дверь, но, к счастью, это Лариса Петровна принесла мне завтрак, суда по запаху сквозь одело, манная каша. Оценив обстановку, Лариса Петровна выходит в коридор, и я слышу, как она что-то сердито выговаривает ремонтникам. Будут знать, как меня обижать. Выбравшись из-под оделяла, обнаруживаю на табурете тарелку с кашей, в центре которой янтарной лужицей растаяло сливочное масло. Не люблю манную кашу, порой до рвотных позывов, но, зная, что другой еды не будет, съедаю все до капли.
Несколько часов спустя слышу, что голоса в коридоре стихли, наверное, у рабочих перерыв, нужно ещё раз проверить все помещения. Аккуратно, чтобы не скрипели половицы, подхожу к двери и, открыв её, выглядываю в коридор. Пусто, на полу стоят пластиковые ведра, к которым прислонены валики. Я, прижимаясь к стене, прокрадываюсь в соседнюю палату, но в этот раз дверь в неё закрыта. Дверь напротив– душевая, иду туда. Вроде пусто, но, приглядевшись, обнаруживаю, что между душевой кабинкой и дальней стеной есть зазор, в котором обнаруживаю покосившейся деревянный шкаф с отломанными ручками. Двери шкафа закрыты на замок, но они достаточно хлипкие и, просунув пальцы в дверную щель, резким движением распахиваю их. И – о чудо! Под старыми простынями – моя шуба. Аккуратно приладив дверки шкафа на место, радостно улыбаясь, несу свою добычу в палату. Рукава в нескольких местах изъедены молью, но не сильно, в карманах нахожу залежавшиеся семечки и несколько монет. Прячу шубу поглубже под кровать, а сам с головой закрываюсь одеялом; натворил дел – влетит ещё…
22. Завтрак с Морэ на передовой
Утро, лучи осеннего солнца ярко отражаются в металлических наконечниках пик, прислоненным к деревянным щитам. Воздух ещё наполнен ночным холодом, и никто не спешит вылезать наружу из походных шатров или из-под овечьих шкур, раскиданных прямо на земле. Но играет побудка, и армия просыпается: вновь задымились потухшие за ночь костры, зазвенели солдатские котелки, засновали посыльные. Солдаты натягивают доспехи, наматывают кожаные ремни на запястья и предплечья. Те, кто победнее, пытаются приспособить в качестве защиты то, что нашлось под рукой.
Караульные огни винаров появились вчера вечером, пара сотен костров разом осветили горизонт, стало ясно, что сражение неизбежно. С целью поднятия боевого духа главы семей выделили около ста бочек вина, которые распивались в течение всего вечера под лихие бравурные тосты и выкрики, музыку и смех.
Сегодня от вчерашних бравады не осталось и следа, с каждым часом праздные разговоры заводятся реже, голоса тише, тысячи сердец бьются быстрее. Сейчас армия – единый организм из множества частей, каждая из которых одновременно отдает и получает неконтролируемый животный страх, предупреждение об угрозе для существования.
Ещё вчера утром Маша отправлена с одним из обозов Морэ в Атику, он инспектировал оборонительные сооружения и, встретив меня, согласился переправить Машу, а меня пригласил на завтрак в свой походный шатер, куда я сейчас благополучно прибыл. Хотя Маша и старалась разнообразить наш рацион, но была сильно ограничена скудным ассортиментом, и, после двух недель походной пищи, завтрак с Морэ кажется поистине королевским: поросенок на вертеле, запеченная утка под любимое Морэ молодое вино.
– Признаться, я искренне рад нашей встрече, – улыбка Морэ, в подтверждение его слов, открытая и неподдельная.
– И я очень рад, – поудобнее усаживаюсь в походное плетеное кресло, – даже несколько больше Вашего. Последние две недели провел здесь за строительством редута и совершенно не знаю, что нового произошло за это время.
– Я так и представлял, что Вы займетесь чем-то подобным, что ж, признателен за Вашу помощь! – Морэ поднимает бокал с вином, – Какие Ваши дальнейшие планы?
– Я думаю отправиться в Атику сегодня-завтра, а Ваши, Вы планируете оставаться дольше?
– Нет, я уеду после нашего завтрака, – отвечает Морэ, – впрочем, учитывая сложившуюся ситуацию, с таким же успехом могу остаться здесь и погибнуть, пронзенный десятком винарских стрел. Древет меня не простит и рано или поздно достанет хоть со дна морского, я-то его знаю.
– Не поверю, что у Вас нет плана на этот случай.
– Мне кажется, что даже просто иметь такой план будет подлостью по отношению ко всем этим людям, взявшим мечи и щиты и вставшим на защиту Атики, – грустно говорит Морэ.
– Что ж, – вкрадчиво продолжаю я, – возможно, пора проявить ум, изобретательность, силу, наконец, и не допустить бессмысленных жертв. Такое решение истинно мужественное и, на мой взгляд, достойно величайших правителей.
Морэ молчит. Погружённый в свои мысли, он машинально разрезает сочного поросенка кривым ножом, сок брызжет на его золотой мундир, но он даже не замечает этого. Понимаю, что он уже не раз думал об этом. Наш разговор – лучшее тому подтверждение, не представляю, чтобы при других обстоятельствах Морэ снизошёл до такой искренности в общении со мной.
– Знаете, что интересно, – Морэ возвращается ко мне, – я стал неплохо ладить с Салимом, у нас с ним хороший диалог. Мы много времени проводим вместе, обдумывая и обустраивая оборону.
– Я рад, надеюсь это поможет Вам одержать победу, – без эмоций отвечаю я.
– Кстати, про новости, – Морэ переводит разговор в другое русло, – можно сказать, что наш план сработал. Как я и предполагал, Торкапра не нашел в себе мужества, а, скорее, оказался не столь безрассудным, как мы бы этого хотели, и каких-либо действий против винаров не предпринял. Но заваруха, которую мы с Вами устроили, полностью рассорила Древета и Торкапра. В итоге, Древет, опасаясь Торкапра, отцепил от своей армии арзуских копейщиков и заблокировал волхов в горах, к чему мы и стремились.
– А с послами винаров получилось ещё интересней, – улыбаясь продолжает Морэ, – с целью наладить отношения, Древет направил к волхам высокую делегацию, в состав которой вошли ни много, ни мало главы двух семей коалиции. Торкапра с Музой были польщены таким вниманием и благосклонно приняли заверения, в том, что никаких планов по свержению Торкапра винары не строили и травить вождя никто не собирался, все это слухи, которые специально распространяли Вы с целью слонить волхов к невыгодному для них союзу. Вождю была подтверждена ранее выданная оферта, которую он не преминул принять. Чтобы закрепить сделку, торжественно вынесли вино, привезённое винарами, наполнили всем бокалы. На счастье Торкапра, первым пригубил вино Муза, старый лис и предположить не мог, что оно может быть отравлено, как, впрочем, и все остальные. Взбешенный предсмертными судорогами своего советника, Торкапра, связав послов, которые ещё не успели отведать вина, и насилу влил в их глотки отраву. Узнав об этом, Древет был в ярости. Правда, позже, остыв немного, он заподозрил неладное, но разбираться и договариваться с Торкапра времени уже не было.
– Вы говорили, что Муза был Вашим учителем и наставником.
– Да был, – вздыхает Морэ, – но не думайте, я успел оплакать его, времени на это было достаточно.
– А что Даримир, он где? – спрашиваю я.
– Вы так с ним ещё и не встретились? Могу сказать, что вы абсолютно не похожи, и я говорю не только о внешности. Я имел честь с ним познакомиться в этот приезд и крайне положительно о Вас отзывался, – Морэ широко улыбается, – допускаю, что Даримир под воздействием любви несколько утратил тонкость мышления. Во всяком случае, мне он показался этаким доверчивым простачком. Кстати, он достаточно подробно описал мне Вас, нисколько не удивившись этой просьбе, и совершено развеял мои сомнения, Вы действительно его брат, Вашу внешность он описал очень подробно.
– Я бы не стал Вас обманывать.
– По моему совету Даримир отправил мех обратно, – продолжает Морэ, – в Атике его держать небезопасно. Сам Даримир уезжать отказался и остался возле Бахтии, чем влюбил её в себя окончательно. Бахтия и раньше была слишком возвышена и нежна для решения государственных вопросов, а тут ещё и любовь… так что теперь от неё совсем нет толку, – Морэ вздохнув, немного помолчал и уже с улыбкой повернулся ко мне, – Ну а вы, вернувшись в Атику, сможете, наконец, пообщаться со своим братом.
– При неблагоприятном исходе, насколько Даримир рискует, оставаясь с Бахтией, как считаете? – интересуюсь я.
– С уверенностью можно сказать, что Древет сильно раздражен Вашей активностью и, наверняка, считает, что за всеми действиями стоял Даримир, – отвечает Морэ, – но главным зачинщиком он теперь считает меня, возможно, это и убережет Даримира от гнева Древета. Тем не менее, нельзя предугадать, каким будет итог, какую жертву придется Древету принести на алтарь победы, и каковы будут его решения в отношении Даримира, а главное для меня, в отношении Бахтии, – Морэ держит паузу, – она обязательно должна покинуть Атику, хотя бы на время, и, мне кажется, что убедить её в этом сможете именно Вы, конечно, совместно с Даримиром.
– Мы не случайно вчера встретились? – улыбаясь, делаю очевидный вывод.
– Не случайно, – подтверждает Морэ и достаёт увесистый кошель в синем бархате и жемчуге, – могу я на Вас рассчитывать?
Я в ответ киваю, деньги, как нельзя кстати, теперь мы опять богачи.
23. Опять плечо
Вернувшись к нашему редуту, застаю Семена Львовича и Виталика за сборами, как мы ранее условились, они возвращаются в Атику первыми, мы же с Савой хотим застать начало сражения, Авел, соответственно, остаётся возле меня.
– Самого Даримира убеждать не придется, он с радостью увезет Бахтию, – говорит Семен Львович, выслушав мой доклад о встрече с Морэ, – задача убедить саму Бахтию.
– Более того, я почти уверен, что Даримир уже делал ей такое предложение, – соглашается с ним Виталик, – нужны сильные доводы.
– Куда ж ещё сильнее, – я поднимаю и взвешиваю на руке большую секиру, которую точил весь вчерашний вечер.
Тем временем Сава выбирается из нашей палатки, потягивается и с улыбкой осматривается по сторонам.
– Зачем это тебе? – спрашивает, увидев секиру в моих руках.
– Ты разве не собираешься сражаться? – подтруниваю над ним.
– Сражаться… – Сава, приняв слова всерьез, в недоумении разводит руками, – убивать на чужой войне признак психического и духовного вырождения.
– Короче, Склифосовский! – перебиваю Саву, – Смотри, что у меня есть!
Бросаю Саве увесистый кошель Морэ, Сава, поймав его, с удивлённым, но довольным выражением лица взвешивает на руке.
– Ого! Морэ весьма щедр.
После полудня армия коалиции уже выстроена на расстоянии примерно трех километров от наших позиций. Пехота развернута в две основные линии, третья формирует резерв. С флангов пехоту прикрывает кавалерия. Полевая артиллерия выдвинута вперед. В воздухе зависли несколько воздушных шаров для обзора и корректировки артиллерии. Наш редут выстроен в два уровня, на первом за частоколом – пехота, ощетинив ружья, на втором, на высоте трехэтажного дома, развернута артиллерия. Мы с Савой, прильнув к частоколу, осматриваем построения винаров. Сначала над пушками появляются облака белого дыма, затем слышатся многочисленные хлопки словно рядом кто-то усердно лопает пупырчатую пленку. Странно, для выстрелов вроде далеко, во всяком случае, для атикийских орудий нужно сократить расстояние ещё, как минимум, на один километр. Но мы недооцениваем винарскую артиллерию, внезапно частокол с левой от меня стороны разлетается в щепки. Трудно было предположить такое меткое попадание с первого выстрела, без пристрелки. Я, вместе с парой солдат, отлетаю в глубь редута, сразу немеет левая рука. Придя в себя, обнаруживаю огромную щепу, глубоко вонзившуюся в левое плечо, ровно в то же самое место, что было поражено тераконом. Остальным повезло больше, отделались ушибами. Авел и двое солдат с испуганными глазами поднимают меня на ноги и, поддерживая, ведут в тыловую часть редута, где в землянке обустроен фельдшерский пункт. Там фельдшер, маленький старичок, ещё дожёвывает свой обед – никак не ожидал так скоро получить первого пациента.
– Всё-таки пришлось поучаствовать в сражении, – ободряющим тоном говорит Сава, – представляю себе, как Древет обрадуется, узнав, что первым же выстрелом отправил тебя к эскулапу.
Фельдшер действует максимально быстро и совершенно бесстрастно: сует мне толстый кожаный ремень в зубы и пока двое солдат держат меня, уперевшись без всяких церемоний ногой мне в грудь, резко выдергивает щепу кузнечными клещами. Прежде чем потерять сознание от боли, я заметил фонтан крови из раны. Очнулся, правда, я быстро, старик ещё перетягивает желтой повязкой мое плечо. От повязки исходит сильный запах гвоздики, видимо, ткань вымачивают в её отваре для антисептического эффекта.
– Оставаться здесь становится опасным, – говорит Сава, когда мы вышли наружу. Но новых выстрелов не слышно, напротив, с воздушных шаров развёрнуты белые флаги – сингал к переговорам. Значит сегодня сражения не начнется, пока переговоры, ультиматум.
– Интересно, если Атика сейчас возьмет и капитулирует, то ты станешь не только первой, но и единственной жертвой этого сражения, – шутит Сава, я в ответ нервно смеюсь: меня бьёт дрожь, усиливая и без того почти нестерпимую боль.
Мы решаем уйти тихо, не прощаясь с солдатами, со многими из которых мы успели познакомиться, пока строили редут. В их числе, кстати, оказались и братья Абискив, гвардейцы Сирто, которых мы встретили в заброшенной палатке башмачника. Сава посчитал, что если солдаты увидят наш уход, то это не прибавит им оптимизма. Поэтому, пока внимание солдат сосредоточено на западе, мы, оседлав наших лошадей, неспешно отправляемся в сторону Атики.
24. Удавшийся побег
Сегодня на удивление вкусный завтрак: яичница из двух яиц. Яркие желтки на белом, по краям поджаристая корочка, вкусно. Буквально за минуту смел все с тарелки и облизал её до блеска. Из коридора – ни звука с самого раннего утра. Возможно, у рабочих сегодня выходной. Если так, то упустить такую возможность нельзя, тем более, снаружи необычайно солнечно. Осторожно выглядываю в коридор – никого. Вёдер с красками и валиков также не видно, значит убраны, значит действительно выходной. Вернувшись к кровати, выуживаю из-под неё тяжелую шубу. Надев, тщательно застегиваю все пуговицы и поднимаю высокий воротник. Выхожу в коридор и на цыпочках, быстро перебирая ногами, словно балерина, устремляюсь к лестнице. Половина коридора, где уже покрасили стены, застелена старыми газетами, которые словно осенняя листва, поднимаемая с дороги вихрем от быстро проезжающего автомобиля, разлетаются в разные стороны. Спустившись на первый этаж, отодвигаю засов и буквально вываливаюсь наружу. Я ослеп, только свежий пряный запах солнечного осеннего дня и тихое, вполголоса, пение птиц. Понемногу глаза начинают привыкать к свету. Все как в первый раз – та же остановка, та же дорога, по которой приближается автобус.
Шлепая тапками, бегу к остановке, замечаю ошалелые глаза водителя, заметившего меня, чего это он? Я вполне себе выгляжу, в такой-то шубе. Автобус с грохотом открывает двери и я, выпустив девочку-школьницу, забираюсь внутрь. Автобус практически пустой, только в самом начале сидят две женщины спиной ко мне. Водитель пристально следит за мной через зеркало заднего вида, но через некоторое время, видимо, убедившись, что ничего плохо я не делаю, теряет ко мне интерес. Я же, прильнув к окну, с интересом смотрю на улицу. Автобус периодически останавливается на остановках, заходят пассажиры, некоторые не обращают на меня никого внимания, некоторые – удивленно рассматривают.
С непривычки немного укачивает, кроме того, солнце хорошо нагрело автобус и становится жарко. Я выхожу на остановке отдышаться. Передо мной, судя по надписи на большом красивом здании «вокзал», привокзальная площадь с различными торговым ларьками по краям. Засмотревшись по сторонам, наступаю в большую лужу, тапки разом насквозь промокают. В ближайшем ко мне ларьке продают хлеб и булочки, жадно вдыхаю аппетитный запах и как завороженный не могу оторвать взгляд от огромной плюшки с крупинками сахара на золотистой поверхности, выставленной прямо на витрине.
Я выгребаю из кармана монетки и, смело хлюпая мокрыми тапками, подхожу к ларьку. Выложив монетки перед продавщицей, указываю на царь-плюшку. Продавщица, как и положено продавщице булочек, женщина румяная и пышная с удивлением смотрит на меня – монеток, наверное, недостаточно. Она брезгливо отодвигает мои монетки от себя и, порывшись за прилавком, достаёт мне небольшую чёрствую булочку. Я забираю булочку и монетки и низко кланяюсь.
Булочка совсем засохла, крошится как сухарь, но вкусная. Мимо проходит женщина с очень приятным и открытым лицом, можно сказать красивая, причем красота не холодная, какая-то уютная, домашняя. Она смотрит на меня и в её взгляде столько искреннего сочувствия, что мне становится тоскливо, так тоскливо, что вдруг захотелось не гнать это чувство, а напротив, принять его, нырнуть в эту тоску, в самую глубь её, как в вязкое болото, и там, на дне остаться навсегда.
Но вдруг по глазам полоснул яркий луч – невольно жмурюсь, громко чихаю и прихожу в себя. Встряхнув головой, избавляюсь от этого отравляющего сознание соблазна, доедаю остаток булочки, глубоко, всей грудью вдыхаю бодрящий воздух и с интересом оглядываюсь по сторонам. Напротив меня через площадь – небольшой сквер, и вдруг: мираж… нет-нет… Дежавю! Я уже это видел; в сквере – Семен Львович и Виталик, сидя на длинной деревянной скамейке, увлечённо что-то обсуждают. Сава стоит рядом, с задумчивым видом щелкает семечки или орехи, периодически подсыпая их голубям, окружившим его. Увидев меня радостно машет рукой. Не помня себя от радости, иду к ним. Точно также они встречали меня в Свободном городе. Теперь только одеты по-другому, на всех военная камуфляжная форма.
– Ну здравствуй, – Сава крепко обнимает и приподнимает меня, один тапок сваливается с ноги.
– Нехорошо, – Семен Львович осуждающе качает головой, – мокрая обувь в такую холодную погоду, до добра не доведет. Первое дело – держать ноги в тепле и сухости.
Я и сам это знаю, не маленький и советов могу дать не меньше Вашего, зачем эта неуместная опека? Всё, что я смог найти – эту чудесную шубу, впрочем, буду честен, об обуви я и не подумал.
– И потом, – продолжает Семен Львович, – зачем Вы здесь, почему так далеко забрались?
– Действительно, – подключается Виталик, – ты здесь совсем один, как бы не случилось ничего худого.
Ребёнок я вам, что ли? Не забывайте, я не раз лицом к лицу встречался со смертью. Что я здесь делаю? Люди с моим диагнозом крайне чувствительны к стрессам, любые нестандартные ситуации повышают риск рецидива. Возможно, я как раз и ищу такую ситуацию – спровоцировать рецидив и получить возможность вернуться в мир моих желанных грез. А возможно, я, руководствуясь вашей же теорией, вырабатываю энергию, необходимую для движения сознания в параллельных реальностях.
– Энергию производит работа сознания, физическая активность для этого совсем не обязательна, – улыбается Семен Львович, – грезы, фантазии, глубокие размышления и философские думы – отличный генератор. Главное, обеспечить поточность его работы, по крайней мере, без длительных остановок.
– Кстати, – Сава поднимает указательный палец, привлекая наше внимание, – на этот счёт есть хорошая идея – материализовать работу сознания, например, можно писать картины, либо рассказы.
Писать рассказы, вот это да…, как бы мне хотелось изменить судьбу Пискарева в Невском проспекте Николая Васильевича Гоголя, ведь каждый раз до слёз, как мне его жаль. Кроме того, в Петербургских рассказах есть кое-что и обо мне, чем я Вам не Поприщин, впрочем, там всё сложнее – можно констатировать бред величия и выраженное слабоумие. Но…, я не Гоголь, точнее, я не смогу как Гоголь. Лучше мне рисовать, или, как правильно говорить, писать картины, тут кажется больше простора.
– Хорошая идея, полностью поддерживаю, – кивает Семен Львович, – и не надо как Гоголь, или, например, как Шишкин Иван Иванович, творите как Вы, и творите что-то свое. Поверьте, пусть Пискарев и дальше будет вызывать жалость своей искренностью, а Пирогов улыбку своей толстокожестью. С картинами, думаю, будет сложнее, потребуются хоть какие-нибудь художественные принадлежности, а их, после сегодняшнего побега, Вам будет сложно выпросить у Ларисы Петровны. С книгой же, проще, в крайнем случае, можно писать прямо между строк Сервантеса, я знаю, Вы его нашли.
Ну хорошо, есть где писать, но чем писать? Ни ручки, ни карандаша мне не выпросить у Ларисы Петровны. Вот если только купить, монетки – то у меня есть.
– Писать есть чем, оставьте монетки в покое: они родом из другой эпохи, – Семен Львович притягивает меня к себе за полу шубы, заговорщически оглядывается по сторонам и, убедившись, что не подслушивают, шепчет мне в ухо, – есть карандаш! Воткнут в землю под старым кактусом. Только никому – это секрет! И прячьте его каждый раз поглубже, если Лариса Петровна обнаружит, наверняка отберет.
Идея написать рассказ так захватила меня, что от волнения и нетерпения застучала кровь в висках, я нервно тру ладони. Прекрасный способ освободить, наконец-то, голову от измучивших меня мыслей, снизить давление, распирающее мозг изнутри. Недаром, среди величайших творцов встречаются такие, скажем, не совсем нормальные. Впрочем, а есть ли они вообще – нормальные…, кто проверял?
– В таком случае, Вам пора возвращаться и греть ноги, – хлопает по коленям Семен Львович, – Вы запомнили номер автобуса, на котором приехали?
– Сотый, – отвечает вместо меня Виталик.
– Тогда Вам стоит поторопиться, – Семен Львович указывает пальцем на автобус, въезжающий на привокзальную площадь.
Ноги действительно очень замерзли и я, вскинув руку в знак прощания, бегу к автобусу, перепрыгивая через лужи. Мне везет, я вижу того же самого водителя, который и довез меня до этой площади. Он тоже увидел меня и ждет, не закрывает двери, пока я не влетаю в автобус. Я, в своих мокрых тапках, тут же поскальзываюсь и падаю между сидений, а тапки эффектно разлетаются по салону. Судя по широко открытым глазам пожилой женщины, сидящей напротив двери, то ещё выдалось представление. Обратный путь кажется дольше, уткнувшись в окно, я высматриваю свою остановку, но все мои мысли – о будущем рассказе. Я уже решил, каким он будет. Сюжет есть – мои приключения, мои фантазии. Надо только суметь выразить их, изложить словами на бумаге. Да, конечно, я понимаю, что будет трудно, особенно в начале, но это только подстёгивает меня, будоражит ум – я в радостном предвкушении новой жизни.
К счастью, металлическая дверь открыта, взбегаю на второй этаж и сразу натыкаюсь на Ларису Петровну, которая сначала пугается, но потом, разглядев в шубе меня, начинает громко ругаться. Как итог, запертая на ключ дверь и тазик горячей воды под ноги. Я с удовольствием шевелю пальцами ног в горячей воде и с заговорщицким видом посматриваю на кактус, теперь мы оба знаем, что он надёжно хранит столь нужный мне предмет. В голове пронеслось любимое от Екатерины Фёдоровны Савиновой: «Ну и какой же ты после этого писарь, если карандаш потерял? Ведь для тебя карандаш – это как для солдата ружьё!». Теперь главное – не потерять карандаш и держать ноги в тепле и сухости.