Даниил Кочергин
Аквариум
17. В шкуре теракона
Опять этот ужасный звук, свидетельствующий об открытии портала, возвращает меня в сознание. Подкинув дров в костер, с трудом поднимаюсь на ноги и выхожу наружу. В этот раз вылезли три теракона размерами значительно покрупнее. Они уже поднимаются на холм, идут неспеша, выстроившись в линию. Я отхожу в сторону, освобождая им доступ в башню. Учуяв отсутствие преграды, они один за другим бросаются к башне. Пропустив двоих, я успеваю преградить путь последнему. Он, остановившись за несколько шагов от меня, принюхивается словно огромный пес, я маленькими шагами стараюсь приблизиться к нему поближе, пристально всматриваюсь в безглазое лицо.
Мгновенье и теракон захватывает мое сознание. Очутившись внутри, я, как и в прошлый раз, прилагаю все свои мысленные усилия отвести тварь от моего тела, получается: теракон заваливается вправо, перебирая ногами, чтобы не упасть. И тут я осознаю, что все три теракона функционируют как одно целое, как три трубки одного сосуда из аллегории, которую я где-то слышал. Каждый из них действует одновременно вместе и отдельно друг от друга. Ощущение, что оказался за рулем сразу трех машин, движущихся каждая по своей дороге. Воспользовавшись моей секундной растерянностью, на мгновенье замершие тераконы пускаются вниз по склону ко второй линии, мой также выскакивает за ограждение, благо, не тронув мое тело. Я опять, приложив все свои мысленные силы, пытаюсь перехватить управление. Сначала мне удалось замедлить, а потом и остановить всех трех тераконов одновременно, затем я смог развернуть их и определить направление движения. Постепенно управлять монстрами становится всё легче, но контролировать каждого по отдельности, давая им разные команды одновременно, так и не получается – все движутся в унисон.
Вижу вторую стену, в проекции тераконов она огромна и неприступна, я же, не знаю, какая она сама деле, такая же полуразрушенная как моя или целая. Рядом с башней примерно два десятка встревоженных нашим появлением стражей, кровь в их венах шумит как в кране вода, а испуганные сердца бьют в барабаны. Направлю всех тераконов к башне, первые два врезаются в стражников раскидывая их и пронзая мечами, третий проскакивает в освободившийся проход и вырывается наружу, увлекая за собой остальных, которые, подставив свои спины под копья, гибнут у прохода. Я чувствую их проткнутые насквозь тела, смертельную агонию, тем не менее, стало легче управлять тераконом, и я направляю его по извилистой земляной дороге прямо к небольшому городу, раскинувшемуся у подножия холма. У Винсент Ван Гога есть замечательная картина: Сад госпиталя Сен-Поль. Примерно так я вижу происходящие вокруг – краски, образ, только всё это не со стороны, а как будто я внутри этой самой картины. Теракон мчит как хороший гоночный автомобиль, поднимая за собой столб пыли. Испуганные жители разбегаются с моего пути, вот бы остановиться и спросить у кого дорогу.
Уже булыжная мостовая, о которую стальные мечи высекают искры, и перед мной большая площадь, замедляю ход. Впереди огромное поместье, теракон, разбежавшись, без труда перепрыгивает высокую ограду и по широкой лестнице врывается в поместье, вынеся с корнем дверной проем. Звенит в ушах от пронзительных воплей, визгов, звона бьющегося стекла. Появляется испуганная стража с длинными пиками, но теракон не обращает на них внимания, он уже видит сквозь стены цель – искривлённое ужасом лицо со шрамом. Влетев на второй этаж, теракон разбивает в щепки дверь в большой зал, пробивая мечами деревянный паркет, устремляется вслед за убегающим Орном. Последний бросок и разрубленное тело Орна распадается на две части, правую и левую. Почти сразу же в спину теракона вонзаются пики, преследовавших его стражей.
В этот раз возврат становится особенно тяжелым, видимо сказывается длительное время, проведённое в тераконе. Кроме того, сразу после того, как мне удается сделать первый вдох, опять раздается сигнал открытия провала. Не знаю, возможно, они как-то почувствовали, что стража нет, наружу разом вылезают более десяти тварей.
Занимаю оборону у входа в башню, но тераконы, обнаружив, что я на месте, атаковать не спешат. Они разбредаются по холму как овцы по пастбищу и располагаются, подгибая под себя свои длинные лапы, в достаточном удалении, чтобы я не мог их достать. Очень интересно, решили взять измором, но ничего у них не получится, я знаю какую ужасную боль беспрерывно испытывают тераконы, под её действием несутся со всех ног в надежде убежать, скрыться от неё, не вытерпят они долго.
Проходит довольно много времени, я сижу в башне перед костром, периодически подбрасывая дрова. Тераконы один за другим с небольшим интервалом влетают с визгом в башню в надежде прорваться, но в ограниченном пространстве у них совсем мало шансов. Когда голова последнего с противным звуком упала на пол, послышался скрип телеги с внешней стороны стены. В башню влетают старик и ещё двое, видимо стражи со второй линии. Встревоженные, но увидев меня живым и гору трупов тераконов, успокаиваются.
18. Отчёт о проделанной работе
Получив от Морэ лист бумаги и перо, усаживаю Машу за письмо к Торкапра, она старательно выводит буквы под мою диктовку. Выкладываю план винаров и прошу Торкапра, принять соответствующие предосторожности
– Советую также добавить, что мех прибыл и будет передан Торкапра только после того, как он выступит против винаров, – говорит Морэ, прочитав письмо, – в противном случае, ни волхов, ни меха Вы точно не увидите.
Остаток пути до Атики Морэ регулярно приглашает меня к столу, мы ведем праздные разговоры, Морэ читает свои стихи. Перед самой Атикой, предлагаю нам разделиться: я доплыву непосредственно до города на отдельной лодке, дабы сохранить в секрете наш вояж. На что Морэ с улыбкой отмахивается:
– Вы недооцениваете Салима, его агентурная сеть если и уступает, то разве только моей. Когда я просил не информировать Салима, я имел в виду только наш план по нейтрализации послов Древета. О том, кто, когда, где и с кем встречался, с кем плыл и прочее Салиму будет известно независимо от наших договоренностей и желаний.
На причале мы расстаёмся с Морэ, я, арендовав повозку, направляюсь к центру города, во дворец Бахтии. После небольших городов Атика с новой силой поражает своей грандиозностью и величием: широкие мостовые, высокие здания, большое количество жителей. Нас довольно быстро пропускают во дворец. Маша, оказавшись в знакомой обстановке, по-хозяйски идет впереди, здороваясь со встречающимися по пути обитателями дворца. В нашем старом зале нас уже ждут мои компаньоны, обнявшись с Савой, здороваюсь с Семен Львовичем и Виталиком.
– Я гляжу, Вы тесно сошлись с Морэ, – говорит Семен Львович, он внимательно смотрит на меня, пытаясь понять, повлияла ли наша последняя встреча, в пятой палате, на мое восприятие происходящего. Ведь если верить сказанному им, все трое – только плод моего воображения, пребывающего в реальности.
– Наверняка, под его влиянием Вы изменили планы и отменили визит к волхам, – продолжает Семен Львович, слегка прищурившись, как будто пытается подловить меня. Но, выслушав мой достаточно подробный рассказ о нашей поездке и разговорах, которые мы вели, успокаивается и одобряет мои решения. Особенно ему понравился план Морэ с отравлением послов:
– Это, наверное, самый интересный персонаж с которым нам довелось здесь столкнуться. Но с такими как он, Муза или Салим нужно держать ухо в остро. Игроки такого уровня, как правило, не имеют друзей, только выгодных союзников и только временно, пока выгодно.
Через несколько часов после моего прихода в зале появляется Син, все весело ей машем, она удивленно улыбается нашей неожиданной доброжелательности. Син сообщает, что для нас готов ужин, и что Салим в настоящий момент проводит инспекцию линии обороны и будет во дворце не раньше завтрашнего вечера, что нас вполне устраивает, после дороги хочется отдохнуть и вообще для себя определиться, что дальше. На ужин нам подали наваристый мясной суп с фасолью, отварное мясо, свежие овощи, различные соусы и хлеб, в общем без изысков, но очень вкусно. Пока едим, подробно рассказываю о своих приключениях в башне, все увлечённо слушают, задают вопросы, уточняют, перебивая друг друга, комментируют, а мои поездки на тераконах заслуживают восторженных восклицаний. Маша пропадает у своих подруг, видимо, взахлеб рассказывает о своих приключениях, Авел держится чуть в стороне, подчёркивая свой статус обслуги, я не против. Уже вечером выбираемся во двор и, как тогда, до нашего путешествия в Свободный город, сидим, хрустим яблоками. Вечер прохладный, чувствуется скорое приближение осени.
– Признаться, я был крайне удивлен размаху, с которым вы провели переговоры за пределами Атики, – несколько раздражённым тоном выдаёт Салим после того, как мы коротко поприветствовали друг друга, – с каждым днем до меня доходят все новые и новые сведения о Ваших, не побоюсь этого слова, похождениях, которые приводят меня в замешательство, ведь решительно ни о чем таком мы с Вами не договаривались.
– Что ж, мне приходилось действовать по обстоятельствам, – с улыбкой отвечаю я, – учитывая, что на момент нашего разговора я ещё слабо себе представлял каково истинное положение дел и, тем более, какие шаги можно предпринять в том или ином случае. Но, заметьте, все мои действия подчинены одной цели, и это, как мне кажется, должно быть учтено при оценке моих, как Вы изволили выразиться, похождений.
– Несомненно, и в этом не может быть никаких упреков, – отвечает Салим, – но, действуя от моего имения, от имени Атики, было бы правильным предварительно согласовывать свои действия со мной, а не оставлять меня в полном неведении, в догадках, какой следующий сюрприз Вы мне преподнесёте.
– Здесь с Вами соглашусь, – примирительно говорю, – в свою защиту могу сказать только, что события развивались быстро и реагировать на них частенько было необходимо тотчас, в любом случае – оперативно. Только так и мог быть достигнут максимальный эффекта
Салим, выслушав мои доводы, немного успокоился и теперь ходит по кабинету, заложив за спину руки.
– Не скрою, Ваше представление с Союзом мне понравилось, кроме того, сорванный план по смещению Торкапра – отлично. Хороший результат за короткий срок, – слегка улыбаясь, говорит Салим, потом некоторое время молчит, обдумывая что-то. Я тоже молчу, ожидая продолжения.
– Единственное, я не до конца могу понять Ваш последний шаг в отношении волхов, – выкладывает свои сомнения Салим, – достигнув определенной договорённости с волхами, мы пока опустим все те преференции, которые Вы имели неосторожность наобещать Торкапра, Вы меняете договорённости. Теперь они не получат мех до тех пор, пока не выступят против винаров. В связи с этим у меня большие опасения в том, что волхи, не получив мех на руки, согласятся выступить на нашей стороне, а это именно та цель, которую мы хотели достичь.
– Пообщавшись с вождем, а также с Музой, о котором Вы почему-то не посчитали нужным меня предупредить, но пока опустим это, – возвращаю Салиму, – я пришел к выводу, что привлечь волхов к непосредственным военным действиям против винаров крайне сложно. Наиболее вероятным развитием событий является то, что волхи, получив мех, спокойно дождутся поражения Атики, а, вполне возможно и посодействуют этому. Одним из способов сподвигнуть их выполнить обещание была идея с Союзом, но она осталась только на уровне слухов. В тоже время, действительно ли нам необходимо непосредственное военное участие волхов? Ведь мы хотим отвлечь часть войск Древета от Атики, а для этого достаточно создать только видимость угрозы, на которую Древет будет вынужден реагировать. А этому, как нельзя лучше, поспособствуют вконец испорченные отношения с Торкапра.
– Это я понимаю, – говорит Салим, – но если Торкапра сможет договориться с винарами, послы которых, насколько мне известно, направлены к нему именно с этой целью…
– Торкапра, в принципе, может договориться с винарами в любой момент, даже после того, как получит от нас мех, и это, кстати, вполне вероятный ход. Участие в переговорах Вашего учителя должно было лишить Вас всяческих иллюзий на этот счет. Тем не менее, игру на данный момент веду я, а послы винаров, о которых Вы упомянули, к своему несчастью, играют в ней важную роль.
Салим внимательно выслушивает план, который придумал Морэ и одобрительно кивает, видно, что он приятно удивлен.
– Весьма, весьма интересно. Скажите, а мне кажется или за этим планом действительно торчат уши Морэ? В его духе такие каверзы.
– Вам кажется, – отвечаю с улыбкой, – не скрою, мои встречи с Морэ определенным образом нашли отражения в решениях и действиях, предпринятых мной. Но нет, это мой план.
– Отмечу вот ещё что, – Салим подозрительно прищуривается, – чтобы реализовать такой план, потребуются специалисты высочайшего уровня и таких, поверьте мне, немного. А Морэ, как раз таки, может похвастаться такими экземплярами.
– Уверяю Вас, что я привлек для этих целей достаточно квалифицированных людей, – даю понять Салиму, что не намерен дальше обсуждать эту тему.
– Впрочем, – пожимает плечами Салим, – Вы уже преподнесли не один сюрприз, чему уж мне удивляться. Надеюсь, Вашим людям удастся осуществить задуманное. Мне уже доложили, что у Вас появился один довольно занимательный персонаж.
Салим некоторое время молча смотрит в окно, что-то бормоча себе под нос.
– Что ж, – Салим громко хлопает в ладоши, – подведем итоги: пять тысяч отцепленных пехотинцев Дон-Лона, сорванное приготовление армии врага к походу, несостоявшийся переворот у волхов и, главное, из-за чего всё затевалось – Древету придется выделить существенные силы для блокировки волхов. Могу констатировать, что Вам вполне удалась эта кампания. Не думаю, что в нынешних реалиях можно было рассчитывать на большее.
– Благодарю, – небольшой кивок головой, – действительно, на больше рассчитывать не приходится.
– И я благодарю, – учтиво отвечает Салим, – кстати, Вы и Ваши люди можете оставаться в дворце столько, сколько Вам будет угодно, и у меня есть ещё кое-что для Вас.
Салим предаёт мне коричневый конверт с поломанной сургучной печатью на которой можно рассмотреть оттиск головы медведя – символ Крепта, письмо от Даримира. Видимо, Даримир не знал, сможет ли застать меня этим письмом в Атике, поэтому направил его на имя Салима.
Я прячу письмо за полы халата. Салим ожидал, что я прочитаю письмо при нем, поэтому удивленно смотрит на меня. Ловлю себя на мысли, что за все время, проведённое на Дзело, можно было научиться, как минимум, читать, тем более что времени для этого было предостаточно. Но как иронично заметил Евгений Александрович Евтушенко: «Легкая это штука – заднеумная философия».
– Так и о чем же он пишет? – чуть недовольным тоном спрашиваю я, ведь письмо вскрыто и, хотя и было направлено на имя Салима, предназначалось оно, в том числе, и мне.
– Он пишет, – не замечая моего недовольства, отвечает Салим, – что согласен выделить дополнительный мех, но доставит его сюда сам. Могу сказать, что его также озадачили некоторые шаги, предпринятые Вами.
– Представляю себе. Но надеюсь, его также устроят мои объяснения, также как и Вас.
– Я в этом уверен! – заканчивает нашу беседу Салим.
Распрощавшись с Салимом, я возвращаюсь в наш зал. Там Виталик довольно долго, словно шифровальщик, разбирает письмо, часть которого, так и остается неразгаданной, но общий посыл понятен, он и был озвучен Салимом.
– И когда нам ждать Даримира? – спрашиваю я, – мне кажется, что во избежание, скажем так, недоразумений было бы лучше с ним не встречаться.
– Думаю, его можно ждать в течение следующих трех дней, – отвечает Семен Львович, – встречаться с ним или нет – решать Вам, но недоразумений здесь быть не должно, Вы его брат, помните… Но если хотите, можем отправиться на запад – помогать строить редуты, копать оборонительные рвы, думаю, это будет хорошим объяснением Вашему отсутствию.
– Да, давайте так и поступим, – пока отложу встречу с Даримиром.
19. Тот самый Крисимс
На следующий день, договорившись с Салимом и получив от него письменное разрешение, мы погрузились в один из многочисленных обозов и направляемся к западным границам. Первоначальных денег, выделенных Салимом, было ещё в достатке, поэтому мы предварительно хорошенько запаслись провизией на одном из многочисленных базаров, руководила закупкой и определением ассортимента Маша, она также выбрала небольшой войлочный шатер.
Проведя в пути практически сутки, так как теперь нет прежней жары и можно двигаться днем, мы заезжаем на крайний правый фланг обороны и выбираем место нашего обустройства – расположение небольшой артиллерийской батареи из семи пушек. Командир группы, высокий худой юноша в желтом походном мундире, проверив бумаги от Салима, разрешает нам остановиться за батареей. Вокруг все кипит, роются рвы, делаются насыпи, устанавливаются колья. В проекте проглядывается довольно мощный редут, но работы ещё много.
Немного отдохнув и перекусив хлебом и сыром, мы с Савой и Авелом подключаемся к работе по устройству редута, Маша занимается организацией нашего быта, а Виталик с Семен Львовичем на лошадях отправляются в степь разведать местность к северу от нас.
Я лежу прямо в ароматной полыни, подложив под голову руки, в зубах, как и положено в таких случая, сухая травинка, Сава лежит рядом, широко раскинув руки. С непривычки, намахавшись лопатами до дрожи в руках, натерли на ладонях здоровенные мозоли.
– Мне сегодня опять снился сон с черными скалами, – еле шевелю обветренными губами, – ты обещал рассказать…
– Хорошо, слушай, – после паузы говорит Сава и, кряхтя, садится, – Крисимс на самом деле прекрасное место, те черные мрачные скалы, которые снятся по ночам, лишь малая его часть. В остальном, это прекрасные леса, озера, бескрайние долины, живописные деревни и многое другое. Это место, где живу я, а когда-то жил и ты.
У нас была немаленькая деревня, большое количество улиц, базарная площадь, кинотеатр, вокзал. Наши дворы и огород разделены невысоким заборчиком из редкого штакетника. Дружить начали с песочницы в прямом смысле этого слова. Она была в твоем дворе, я приходил к тебе играть по несколько раз в день. У тебя игрушки, у меня небольшой старый тканевый мешок, белый в синюю полоску, из-за него и подрались в первый и последний раз. Маленькие трёхлетние мальчишки таскали друг друга за волосы по всей песочнице, как сейчас помню.
Но чаще всего тебя вспоминаю десятилетним мальчишкой с выцветшими до белизны волосами, окрашенными местами в зеленый цвет. Это помидорные листья метили нас, когда мы лямзили незрелые помидоры на соседских грядках, ели прямо с кустов, посыпая зеленую мякоть крупной солью. На тебе стоптанные сандалии на босу ногу из которых торчат пальцы ног, окрашенные пылью в черных цвет. Короткие шорты и майка, а за пазухой яблоки, из-за которых майка в области живота провисает и становится похожей на мешок, в таких обычно хранят в погребе картошку. Кожа на открытых местах загорелая, обветренная, исчерчена мелкими царапинами и усеяна расчесанными комариными укусами. И запах яблок…, это запах дома и детства, я чувствую его каждый раз, вспоминая о Крисимсе.
Золотое время, праздного шатания и ничегонеделанья. Всегда сытые и не обделённые заботой, мы, чаще всего, были предоставлены сами себе: летом целыми днями носились по огородам, пыльным деревенским улицам, устав от жары, валялись в густой траве под яблонями, сочиняя всяческие смешные небылицы. Зимой возились в снегу – строили, затем разрушали замки, крепости пока сами не превращались в ледышки и бежали греться к печке. Единственное, что нам поручалось – поливка огородов.
Для этих целей через всю деревню был проложен широкий канал, или как его у нас называли – арык, вода в него поступала из ближайшей реки. Поливали по очереди, строго по графику. Чтобы организовать полив, необходимо было открыть нужные и закрыть, соответственно, ненужные шандоры на более мелких арыках, ведущих к нашим огородам. Затем мы следили за поливом, требовалось современно открывать и закрывать нужные туннели, ведущие от одной ячейки к другой, чтобы обеспечить полив и избежать их чрезмерного затопления. Если уровень воды внезапно падал, значит кто-то забирает воду вне графика, тогда мы брали лопату и шли искать утечку, обнаружив, закидывали землей открытый туннель. К слову, все это делалось ночью, чтобы содержимое огородов не сварилось днем под палящем солнцем. Вот так мы поливали сначала твой огород, затем закрывали туннели, и вода шла в мой.
К чему я так подробно, наверняка, Семен Львович представлял тебе свою аллегорию параллельного существования реальностей, не правда ли, что она коррелирует с примером заполнения ячеек, только в моем примере присутствует субъективный контроль за процессом распределения жидкости.
Я в подтверждение киваю, была такая аллегория.
– Учились мы в разных школах, но это никак не влияло на нашу дружбу, у каждого были свои школьные друзья-товарищи, но все они оставались на уровне важности для нас чуть ниже, чем мы друг для друга. Наш уровень – максимально высокий, это уровень, когда переживаешь удачи и неудачи другого как свои, когда зависть или безразличие к друг другу не имеют место быть в принципе.
Достижение юношами шестнадцатилетнего возраста – повод рассказать об одной особенности Крисимса. Дело в том, что форма социальной и политической организации Крисимса – диктатурный матриархат с элементами сексизма, в которой для мужского пола отведены роли сообразно их физиологическим особенностям, естественно, как это принято оценивать на Крисимсе: немногим силнее физически и слабее ментально. Исходя из этого принципа, шестнадцатилетние юноши должны сделать выбор, либо посвятить свою жизнь какому-либо ремеслу, либо пойти в солдаты, чья жизнь состоит из бесконечных тренировок и сражений. В зависимости от выбора, молодые люди отправляются в соответствующие учебные заведения на долгих пять лет.
На Крисимсе долгое время не было полноценных войн. Для урегулирования всевозможных споров и конфликтов была создана международная организация, в протоколе которой закрепили положение о последнем и бесповоротном способе разрешения любого конфликта – сражение на кремниевых скалах, или, как их ещё называют, черных скалах. В случае неразрешимой иными способами конфликтной ситуации, противоборствующие стороны выставляют соразмерное количество воинов, причём сражение проводится только на мечах и только на черных скалах. Конфликт решается в пользу той стороны, чьи воины одержат вверх в этой смертельной схватке. Почему выбрали, например, не футбольный матч, а реальное рубилово, я не знаю, возможно, реки крови, стекающие с черных камней, отрубленные конечности и головы придают особую значимость одержанной победе и итогам конфликта. Всё бы ничего, но вот частота, с который стороны прибегают к этой последней мере, никак не регламентирована. Власть и политика вытраливают женскую суть – создание новой жизни, превращая в безжалостных вершительниц мужских судеб, которые, долго не раздумывая, направляют сотни и тысячи солдат умирать на черных скалах.
Но на тот момент, мы, как все уважающие себя мальчишки, грезили романтикой героических сражений. Для этого было необходимо поступить в военную академию, сдав большое количество экзаменов по школьной программе, а также физические нормативы. Вот с некоторыми из этих нормативов были проблемы. Ты, для своего возраста, был высок, вследствие чего – излишне тощ, я же, наоборот, хоть и немного, но излишне упитан, поэтому ты болтался на турнике как сосиска, а я как груша. Но так сложилось, что на тот момент в череде сражений было потеряно большое количество воинов, и для того, чтобы восполнить поредевшие ряды, на некоторые несоответствия закрыли глаза. Тем более, мы получили положительные оценки по остальным экзаменам. «Были бы кости, а мясо нарастет. Главное башковитые, а воину в бою прежде всего голова нужна» примерно так сказал старый генерал, принимавший решение о нашем зачислении.
За первый же учебный год мы, неустанно тренируясь, приобрели отличную физическую форму. Ну, а учеба давалась не сложно, так что все шло как по маслу: комфортные условия, команда единомышленников, многие из которых стали нашими друзьями, поэтому и пять, казалось бы, долгих лет пролетели для нас быстро.
Получив солдатские шевроны мечников, первое звание в недолгой карьере военного, мы с нетерпением ожидали первого испытания. Сражение на черных скалах не предполагает командных действий, только бой один на один, тот, кто нарушает это правило, подлежит ликвидации, а его команда – проигрывает. Чтобы стать хорошим воином – необходимы ловкость и сила, умение балансировать на острых камнях. Сражаться приходится почти вслепую, так как сражения происходят ночью и, либо ничего не видно из-за темноты, либо ослепляет свет, высекаемый мечами из кремния. Кроме того, необходимо знание анатомии как своего тела, так и противника, чтобы предугадывать его движения и своевременно отражать атаки. Всему этому нас беспрерывно учили в академии, и вот теперь – практика: мы стоим на скалах в ожидании своей первой битвы. Первый бой – он самый главный, более половины новичков его, как правило, не переживают – опыт весомое преимущество. Но меч надежно лежит в руке, успокаивая и как громоотвод, забирая в себя излишний трепет тела. Мы победили лично, но проиграли командой, поэтому ограничили свою радость крепким рукопожатием.
Так и началась история одного из лучших мечников Крисимса о котором до сих пор слагают легенды, твоя история. Изо дня в день, из года в года ты совершенствовал свое мастерство, доведя до необычайно высокого уровня и оно перелилось через край на соседние ячейки – попало в твои другие жизни. Ведь ничто не возникает из ни чего, ничто не исчезает в никуда. Талант – это опыт параллельных жизней, результат кропотливого ежедневного труда.
Шли годы, у тебя слава, семья, дети, у меня тоже семья, дети. К своей славе я не стремился – мне было достаточно твоей. Не то что мы начали стареть, но уже пятьдесят. Я давно уже ушел из мечников в учителя, ты же продолжал участвовать в сражениях, заменяя потускневшую с возрастом силу и ловкость огромным опытом. Часто и я говорил, и семья твоя просила: прекрати, останься дома, ведь ты мог уйти ещё десять лет назад, как я, но для тебя сражения стали образом жизни, необходимостью. Уйти или погибнуть в скалах – для тебя выбор был всегда очевиден. И вот, в конечном итоге, молодость и сила взяли вверх и снесли твою, так любимую многими, голову с плеч.
– Упав на камни, – подхватываю я, – она издала противный звук, такой же как издавали отрубленные головы тераконов, падая на каменный пол башни, и покатилась, поскакала словно мяч вниз по скалам. Я слышу эти звуки, перед глазами крутящаяся картина скал, – скривив рот, тру ладонью в области горла, – ужасное чувство.
Некоторое время мы молчим, я пытаюсь найти в памяти хоть какие-то отблески от услышанного, но перед глазами только черные скалы, ничего более. Нет памяти, нет и эмоций.
– Ты говорил, что у меня была семья, дети, – поворачиваюсь к Саве.
– Да, три очаровательные дочери, мы даже успели породниться, – улыбается Сава, – мой сын и твоя старшая дочь.
– Интересно, и как они сейчас?
– Я могу тебе рассказать только то, что ты сам когда-то знал, могу вытащить из глубины твоего подсознания эту информацию, но не более того, – отвечает Сава, – помнишь тот разговор с Семёном Львовичем о параллельном существовании реальностей?
– Конечно, помню, – усмехаюсь я, – тогда он сказал, что вы все – плод моего воображения.
– Да, вполне возможно, – Сава хитро прищуривается, – ещё он сказал, что в каких-то реальностях, мы можем быть субъективны, существовать вполне себе самостоятельно. Так вот, я думаю на Крисимсе я мог бы существовать и могу оставаться сейчас там, оплакивая своего друга. Думаю, что и в пятой палате, дискутируя с кактусом, я также мог бы быть. И, возможно, наша сильная связь и обуславливается тем, что наши жизни пересекались и пересекаются между собой более одного раза.
– Вполне возможно – сладко потягиваюсь, – но я хочу, даже не так…, я теперь принимаю реальность только так, как воспринимает её мое сознание и не сомневаюсь в ней несмотря на то, что на самом деле всё происходящее здесь, скорее всего, нереально.
– Ты до сих пор полагаешь, что всё происходящее здесь нереально? – Сава картинно удивляется
– Ты только что пытался меня убедить, что ты плод моего воображения, – громко смеюсь я, – я же, наоборот, убеждаю себя в том, что реально всё, и в этом суть моего теперешнего существования.
Кряхтя, встаю с земли, отряхиваю пыль со штанин. Сава поднимается за мной, и мы спускаемся с насыпа к палатке, где Маша готовит ужин, а Авел старается ей не мешать. Дневной свет начинает меркнуть, солнце клонится к закату, по степи растекается прохлада осенних сумерек.
– Если сознание постоянно в каждой реальности, значит и воспоминания в каждой реальности формируются параллельно, – усаживаюсь пред костром, на котором в большом котелке жарко кипит вкусная пшенная каша, – в таком случае, как я, находясь в одной реальности могу осознавать или, правильно сказать, помнить, что происходит параллельно в другой?
– Мне кажется, – Сава, закрыв глаза, втягивает аромат каши огромными ноздрями, – ответ на этот вопрос будет таким же, что и на вопрос почему ты сейчас меня видишь и разговариваешь со мной.
– То есть психическое расстройство – способность помнить и осознавать несколько реальностей одновременно?
– Почему нет, вполне себе объяснение всем этим галлюцинациям и прочим непохожестям на других, якобы здоровых, – улыбаясь, отвечает мне Сава, – правда, наше мышление ограничено конкретными мерками, формами, характеристиками, поэтому тебе кажется, что события в разных реальностях чередуются, а не движутся параллельно друг другу.
–Любопытно, – залезаю длинной деревянной ложкой в котелок, но увидев неодобрительный взгляд Маши, останавливаюсь, – а как ты объяснишь мою потерю памяти, причем во всех реальностях одновременно?
– Объясню, опять же, твоей способностью или болезнью, как тебе больше направится, – Сава морщится от дыма костра и трет глаза, – которая словно нить связывает твои состояния в различных реальностях. Когда тебе снесли голову на Крисимсе, ты по цепочке обнулился и здесь в Атике и в пятой палате и Зеленых землях, ещё бы…, такое потрясение. Теперь, используя Виталика или меня, частями вытаскиваешь из своего же подсознания свои же воспоминания, которые для тебя кажутся совершенно чужими.