Carinetta
Kris & Eric
Ден..?
Терпеть не могу общества почитателей классики. Мародёры чужой славы! «О, какую музыку ты слушаешь?» «Классическую, мать твою!»
Типичный ответ околошедеврального ублюдка. Взрослые очень любят не только цифры, но и ярлыки. И шаблоны. И бирки с надписями. Что классическую? Её ни дать ни взять до хрена, дружок! Если ты любишь всю, то просто не имеешь вкуса. Друг всем – не друг никому! И тогда они начинают сыпать известными именами и названиями произведений – набор зависит от претензий на уникальность. А способны ли они разглядеть будущих классиков среди современников? Конечно, нет, о чём речь. Как можно кичиться теми, чья гениальность ещё не признана, или не модна? Всё равно что надеть пальто без дорогого логотипа! Или слишком модна? Тогда нужно её поносить, лишь бы выделяться среди других умничков!
– Тебе не плевать на всё это, да? – Ден прикоснулся ко мне…Земля на миг сотряслась, и глаза залило краплаком.
– Что, боишься моих прикосновений?
– Я в порядке. Как любой человек из титана.
– А я думаю, это всё игра. Тебе ведь всё не всё равно.
– Ещё бы! Одно другому не мешает! Тем, кому не всё равно, нужнее всего титановый панцирь! Представь, что будет, если всех людей поместить в кипящий котёл. Тот, кто чувствует сильнее, – закричит последним, если не умрёт первым. Потому что он привык к постоянной боли. И привык её терпеть. И не ныть.
– Только мило ворчать, как ты!
– Да ну тебя! – Я замахнулась на Дена сумкой, а он так ловко и красиво увернулся, чёртов красавчик.
– Пойдёшь со мной на фильм? А потом расскажешь, чем он пахнет, за кофе.
– Хитрющий жук! А вот пойду! Что за кинч?
– Сюрприз! А то насмотришься трейлеров. Я зайду за тобой завтра в шесть. Тебя проводить?
– Нет. Нет, нет и нет! – Я ушла чуть вперёд, развернулась и пятилась задом, глядя на… какой же ты секс, Ден!
– До завтра, Кристиныч!
– Пока… – Боже, а плечи!
Какая я манерная, вы только поглядите! А у самой коленки трясутся.
Я людей всех боюсь одинаково. Даже Дена! Подойти и заговорить хоть с кем-то хоть о чём-то – о, порой кажется, что лучше съесть гранату… Но я чуть опускаю веки, затуманивая свой особый фирменный взгляд. Срываю с цепи свой низкий дурманящий голос – и люди начинают меня слушать. Меня, всем своим обделавшимся духом опирающуюся на дрожащие колени…
Но это лучше, чем обнаружить себя трусом. Иногда мне кажется, что вся моя поганая яркая жизнь – сплошное преодоление страха и боли сквозь волны вездесущего кайфа.
Сильный сон…
Сегодня мне приснился Лео.
Мы были в походе где-то в лесу среди скал. Кажется, в этом сне были все мои знакомые за всю мою драную жизнь.
Было пасмурно, и, как это бывает при рассеянном свете, зелень жгла глаза особенной яркостью, а белые скалы отдавали синевой.
Мы играли в квесты, готовили ужины в котлах. И всё время Лео демонстративно игнорировал меня. Изредка перебивал, еле слышно усмехаясь над моими фразами. Не глядя на меня, отзываясь обо мне в третьем лице. Мне было очень дурно.
В один вечер, когда совсем стемнело, за ужином Лео впервые позволил себе грубость в мою сторону. Он сказал что-то… кажется, «конечно, от такой-то гадюки!». Все замолчали. А я встала и пнула свою миску в сторону Лео, но мой суп почему-то залил всю скатерть. Тогда все ахнули – и я подумала, что уж теперь-то на меня точно набросятся все разом. И мне стало жалко суп…
– Это ты убийца! – вскричала я. – Ты делаешь так, чтобы меня убили! – В носу горько защипало, и я проснулась в слезах.
Я чуть протёрла глаза одеялом и испугалась, что мы не закончили! Мне нужно обязательно постоять за себя – и я вернулась в сон.
Я бежала в чащу, а разозлённый Лео шёл за мной.
– Что ты натворила, поганая! – кричал он мне, волоча за собой бревно и готовый наказать им меня по голове…
Я обернулась. Лучше уж умереть, чем терпеть такую несправедливость, от которой горло сжимается в узел!
– Ты! – Я с силой толкнула его в грудь, а он и не сдвинулся. – Убей меня, давай! Я не плохая! Вы все притворяетесь хорошими, и вас не поймать за языки!
Потом я стала бить ошеломлённого Лео в мягкую грудь, отчаянно рыдая, пока он не обнял меня и я не очнулась второй раз. Я рыдала в подушку.
И лежала в полном потрясении. Когда успокоилась, то снова уснула. Во сне уже было туманное утро.
Я гуляла в лесу одна и почувствовала, как зазвенел телефон. Но вспомнила, что забыла его в палатке. Там пришло что-то очень важное, я знала! Я побежала со всех ног к своей палатке, но никак не могла до неё добраться – меня всё время кто-то отвлекал.
Когда я наконец забралась в свою тёмно-фиолетовую палатку и увидела в кромешной тьме сияющий голубым телефон, то нашла в нём сообщение от Лео.
Он хотел искупить свою вину и приглашал меня прогуляться вверх по скалам до старинного дуба. Сообщение пришло давно – и я боялась, что Лео передумал или даже уехал. Я ответила согласием и собралась было выбежать из палатки, чтобы искать его сломя голову, но Лео тут же ответил: «Возьми важное».
…Мы поднимались по зелёному склону. Каждый из нас нёс что-то важное, потому что на вершине, под старым дубом, мы должны были закопать наш клад в знак примирения и вечной дружбы.
Я несла красный флажок.
Лео, кажется, белую фарфоровую лилию.
Он улыбался. Был очень ласков и нежен, точно боялся поранить меня вновь.
Мы иногда шутили, один раз Лео ухватил меня за рюкзак, когда я чуть не провалилась в яму.
Мы шли мириться и закапывать дар нашему примирению. Но мы оба молча знали, что мы идём целоваться.
Я проснулась.
Сильный сон. Кажется, я ещё жива.
Орган и Лия
Я вытащила её на концерт в соседний город, где есть орган. Хочу покопаться в её душе, залезть как можно глубже, найти что-то родное, глоток Человека… Мне так не хватает людей.
Это же Бах! Мой Бах! Мы чуть не опоздали и лишь плюхнулись на свои места – я закрыла глаза. На кирпично-алом бархате заблестела золотистая перламутровая чешуя, мерцающая всеми цветами радуги. Так я вижу органное исполнение его фуг.
Я надела чёрное бархатное платье с блёстками и кажусь гораздо взрослее и умнее. Но я не накрасилась, потому что знаю, что буду сопротивляться и держаться изо всех сил – только всё равно разрыдаюсь. А ведь я даже не запоминаю названий этих произведений!
Весь концерт прошёл сквозь меня, как мощное облучение.
Сначала я почувствовала боль в мышцах ног. Если разминать мышцы, то возникает сладковатая боль, по вкусу напоминающая корень солодки. Но эта была белая, тонкая, как струна, и горькая на вкус. Волна добралась до низа живота, грубо раздербанила струны и пустила пьяную кровь, волнующую, как свежая влюблённость.
Я держусь. Держу плотины век!
Стая триолей, как колокольчики, бьющие в сердце током, перебили всю мою грудную клетку, я стала задыхаться – и веки мои треснули. Пауза… и вступление с новой силой. Волна хлынула из глаз. Вот и вся моя выдержка. Уткнувшись в колени, я залила соплями весь пол…
Спустя время я подняла помутневшие от слёз зеркала души и увидела, что никто из соседей не плачет. Я вгляделась, не веря, в мир вокруг меня – и не нашла ни одного всхлипа во всём зале! Почему они не плачут? Они что, глухие?! Или просто держатся лучше, чем я? Все лучше, чем я…
…
Лия гладила меня по вздрагивающей от хлюпанья спине. Мы зашли в обалденно уютную кафешку с жёлтыми стенами и заказали по вкусному-вкусному кофейку.
Рассасываю дольку шоколада, прицепленную к кружке, и закатываю глаза. Бог мой. Как же приятно, просто умереть можно!..
– Очень сочное исполнение. Не думала, что орган может быть таким страстным! Я понимаю, почему ты плачешь. Ты очень добрый, хороший человечек, Кристин.
От этих слов меня разносит в пух и прах – и я снова начинаю рыдать с коричневым от шоколада ртом.
– Ну вот видишь! – Лия подсела ко мне, обняла и еле сдерживала смех. – Ты мой хороший!
Я вдруг вспомнила, с какой страстью хотела умереть все эти недели. Каким ужасным и гадким человеком я себя считаю. Меня прорвало окончательно. Я лежала на плече у Лии, зажмурившись, и старательно выжимала слёзы в её кофту. Выжимала кровь своей души. И мне не нужно было больше ничего. Ничего. Вообще.
– Поплакай, маленький. Слёзки смоют всю боль с твоего личика.
– Слёзы – это кровь души-и-и-и-и!
– Тем более!
…
Спустя полчаса мы трепались без устали, как два словесных гейзера.
Вдруг я заметила точечный укол в затылке. Как будто кто-то на меня смотрит…
Лия это заметила:
– С тобой всё хорошо? – спросили её большие смешливые глаза.
– Что позади меня?
– Книги.
– Точно.
Я обернулась и сразу увидела её. Она светилась. И смотрела на меня. Я потянулась и забрала Её себе.
– Что это? – спросила Лия, уверенная, что я знаю, что происходит.
– Но я не знаю… Написано «Расчёт и конструкция карбюраторных двигателей, 1984». Не понимаю, к чему это… Но точно не зря.
– Ты веришь в это?
– Как можно не верить в то, что прямо сейчас чувствуешь всем сердцем и даже всеми мышцами?
– Не знаю. Я ни во что не верю.
– Да ну! Да ты прямо сейчас слепо веришь в то, что ни во что не веришь! Просто веришь, что кракозяблей не существуют. И думаешь, что чем-то отличаешься от тех, кто верит, что кракозябли существуют. Но никто из вас ни разу о кракозяблях по-настоящему не задумывался. Вы оба слепо верите в одни и те же убеждения, только с разной полярностью! Разве можно верить программе, если не знать, как работает транзистор? А вдруг он не откроется?
– Пожалуй. Я всегда думала, что верю в науку, – и ведь серьёзно! Я правда лишь верю, как в святого ангела. Потому что я же ни хрена её не понимаю. Никогда всерьёз об этом не размышляла… Раньше было модно говорить, что веришь, теперь модно говорить, что не веришь. Всё так. Как думаешь, что реально происходит, когда люди видят… духов?
– Не знаю. Может, петля в пространстве? Или типа проекции прошлого на будущее? Не знаю… Межпространственный мираж сквозь кротовую нору, голограмма. И тогда это не дух, а лишь отражение. След.
– Блин, да почему я не могу поговорить о всяком таком дерьме с нашими курицами! Они вечно строят из себя такие тонкие натуры, а выходит, им по фигу всё. – Лия вдруг посмотрела на меня нерешительно. – Как ты пережила то, что случилось с нашей Ю, Крис? Ты казалась такой стойкой, я не верю, что тебе всё равно – только не тебе!
– Она до сих пор не даёт мне спать…– Я запнулась и отхлебнула из стакана Лии. Потом уткнулась в пол, и казалось, что мои ошарашенные глаза выкатятся мне под ноги. – Все почему-то думают, что раз я не реагирую на внешний мир моментально и громко, то ничего не происходит. Вздор! Но поначалу мне и самой так кажется. Потому что во мне стоят очень мощные фильтры. События и боль могут доходить до меня очень долго и постепенно, иначе я бы умерла от болевого шока на месте. Иногда кошмар месяцами сдвигает во мне тектонические плиты, прежде чем цунами со всей силой обрушится мне на голову. До меня дойдёт через полгода – и я наконец разрыдаюсь по ней. Вот почему меня бесят оперативные слёзки – это лишь мелководные брызги на поверхности мозга!
…
Я вернулась домой очень поздно и без сил. Завтра с Деном в кино. А Лия… Стоит того, чтобы жить.
После кино
Мы вышли на крыльцо. Если он захочет посидеть в кафе, я наконец не вытерплю и описаюсь от смущения. Но если он вежливо предложит проводить меня домой… Тогда я с ума сойду от того, что он меня отфутболил!
– Этот фильм был ничего, спасибо. Красивый, устойчивый каркас – как комикс или сказка. А остальное мозг сам дорисовал ещё лучше.
– Я передумал в последний момент. Хотел повести тебя на «Украденных».
– Хвала небесам, что ты этого не сделал!
– Почему? Ты его видела?
– Нет, и рада, что не травмирована! У тупых предсказуемых фильмецов и оттенки безвкусные. Идиотские диалоги! Ещё хуже, если в них упоминается наука или искусство – и тогда они претендуют на высшую критику от тех, кто хочет считать себя умным! Но самое жуткое, что никто больше в зале этого не видит, а все только гогочут и радуются!
– Тебе не нравится чужая радость?
– Да нет же! Представь, тебе бы под ноги бросили вонючий труп, а вокруг собралась толпа и два часа хохотала и ахала от восхищения? Вот что я бы чувствовала.
– Вот чёрт. Я чуть было так тебя не подставил…
– Прости, если он тебе нравится. Я порой жестока в искренности.
– Мне нравится. Побудешь жестокой рядом ещё немного? За углом есть клёвый бар.
– Да, я бы очень хотела.
Ден замечательный. Добрый, надёжный парень. С ним оказалось так уютно говорить правду!
Но Лео всё-таки не задал бы мне таких ненужных вопросов…
Помехи
Я не помню их названий – но всегда узнаю каждую фугу по цвету! Держись, дура! Опять разревелась! Грош цена твоим слезам…
Почему больше никто не плачет?! Они что, глухие?!
Почему, чёрт их дери, они не ревут!!!
Март. Всего пара месяцев – и мне 18
– Отвали! – Крики Наты доносились из-за угла в коридоре.
Ната – хорошая девочка. Отличница. Тусуется с такими же скромницами. Старательная, прилежная, и всё такое. Но хорошая она не поэтому. А потому что никогда не врёт и не подлизывается. И нисколько не тащится от хулиганов.
Надо проверить, кто там её достаёт.
– Иди хоть пососи у бомжа! Если он не заблюёт. Ната – жопа как вата!
Ну конечно же, это Марик. Зуб даю – при зрителях, иначе для кого этот концерт? Ага. Вот и тучка малолеток, с которых Марик трясёт родительские денежки на пирожки. Серьёзно? Поддакивания этих слизнячков подогревают смелость только на то, чтобы потравить одну хорошую девочку?
– Иди к чёрту. – Ната ещё и пытается продолжить читать книжку.
– Спорим, у меня на твои сиськи не встанет?
Ха-ха-ха, урод. Ненавижу, когда кто-то кого-то травит. Как будто режут жертву у меня на глазах. Сердце проваливается в пятки – хочется завыть о пощаде и зажаться в угол, обняв колени. Мне всегда так страшно встревать в такие садистские стычки – я будто добровольно подхожу к маньяку, беру его руку, орудующую ножом, вытаскиваю из жертвы – и вонзаю в себя. Но если я пройду мимо – будет ещё хуже: я всю жизнь буду грызть себя сама и ненавидеть за свою трусость. Я должна вступиться за Нату. Осталось только как-то решиться принять в свою плоть парочку острых ножей…
– Марчик, – мой обожжённый голос вырулил из-за угла, – тебя что, самого из сосальщиков вышвырнули? Замену ищешь?
Почему они это делают? Почему мне приходится делать то же? Я сильнее смерти боюсь опозориться и провалиться – не переживу так и так!
Марик обалдел. Просто охренел – кто-кто, а я ему здесь точно не с руки. Малолетки потупились в пол – не знают, кого придётся бояться больше.
Ну. Обоссышься перед своими шавками, Марчуня?
– Ты куда встреваешь, шалава!
Не обоссался… С первого раза.
Это неправда! Почему он так меня называет?! Я защищаю слабого – и за это мне ещё и такое? Ненавижу тебя, мир! Жалкий мирок! Что ж, получай.
– Ты чё, не слышал? Иди работай, Марчик, своими рабочими щёчками! – Мой голос стал ржавым. По растерянным малышам вижу, что Марик проигрывает.
Надо срочно окончательно деморализовать поганца. Как тогда на лестнице…
Подхожу к нему медленно и большими шагами – чтоб не успел сглупить и врезать мне с дуру.
Смотрю в его скользкие глазёнки, но не вижу… Вообще ничего не вижу. Я где-то внизу, на глубине колодца. Там наверху какая-то смелая версия Кристины вытворят что-то невероятное! А я лишь слышу отголоски… Краем глаза подметила, на какую ногу Марик опирается сильнее и, не отводя взгляда, вдарила по ней подошвой ботинок. Марк упал.
– Пойдём, Натуш. – Я обняла её за плечи. Надо скорее сваливать, пока никто не заметил, как меня шатает.
Когда мы с Натой почти скрылись за углом, я остановилась, слегка развернула голову – чтобы эта шайка не заметила, как у меня глаза заслезились, – и обратилась к поганцам:
– Вы! Малолетки сраные. Он же паразит. Высасывает кэш из ваших штанишек.
Чёрт, слеза побежала по щеке, Ната это заметила и схватила меня за локоть так крепко, что я могла бы висеть на ней замертво. Я отвернулась и закончила:
– Да, Марчик. Из всех присутствующих здесь плотно сосёшь из чужих штанов только ты.
И шёпотом Нате:
– Пойдём на хрен из этой гимназии, Нат. Не хочу, чтобы меня трогали сейчас.
– Ничего! Давай умоемся!
Мы забежали в дамскую, и девки, что красились внутри, тут же опешили, увидев Кристину плачущей.
– Всё нормально, оставьте её! – теперь Ната меня защищала от чужих глаз.
– Если что, ты позови нас, Крис! – девчонки послушно выбежали.
Вода такая липкая, почти вязкая…
Ната гладила меня по спине:
– Ты моя спасительница!
– Иначе не сумела!
Ната чуть засомневалась, но вскоре добавила:
– Я не знала, что ты такая. В смысле, я знала, что ты смелая. Но не знала, что ещё и такая… – Она погладила меня по голове. – Не зря тебя все так любят.
Боже, неужели это правда?
…
В таком состоянии мне дорога только домой, под одеяло – восстановить истощённый дух. Я уснула измотанная, как только села в автобус. А как дошла до дома – вообще не помню.
Ну и переменка выдалась. Я ушла с урока, я сделала человеку больно.
Я делала Марку больно!
Резала его в ответ его же ножом – не важно, почувствовал ли он это!
Мне больно, что резали Нату, что резали меня, что я резала кого-то…
Я уснула в три часа дня и спала до следующего утра…
Мне так плохо. Что я не знаю, смогу ли дальше
Ненавижу, ненавижу, ненавижу ненавижу ненавижу ненавижуненавижуненавижуненавижуненавижуненавижуненавижвижувижуненаненавижууууууу
Почему жизнь такое дерьмо. А? Зачем ты грузом виснешь на моей ветхой душе?
Если даже ад есть. То хуже там не станет.
Ад внутри меня.
Но если вдруг есть шанс, что его нет… Всё просто исчезнет. Брови расслабятся навсегда.
Снова жестоко бью себя. Я это заслужила. Уродливое тело. Бездушное, бесхарактерное. Я это заслуживаю, меня нужно наказать. Мне самой себя уже не жаль. Презираю себя. Я не заслуживаю помощи. Сострадания. Я не человек…
Тусовка. Рема и прочие. Даже Лео
– Хей, Крис! Ты нас ждёшь?
– Я да. А пиво нет!
– Ладно, мы захватим ещё.
– И шоколадок! Штук двадцать, приём!
– К пиву?
– К пиву! Да, пиво тоже шоколадное подыщите!
Скоро в моей комнате будет куча народу. Нелёгкое испытание для её изнеженной моим одиночеством конструкции.
…
– Как вы не понимаете! Вы невыносимы!
– Нет, это ты невыносима!
Вот почему почти всё, что я вижу и слышу от людей, вызывает во мне бурю и шторм?
– Рема, ты не интроверт! Вот Лид – интроверт. Один лишь факт, что тебе паршиво находиться рядом с дюжиной идиотов в туго набитом автобусе, – ещё не значит, что ты интроверт!
– А кто же я тогда? И кто, по-твоему, интроверты?
– О, боже. Скажите-ка мне, кто из вас в течение нескольких лет каждый день старательно наблюдает и кропотливо записывает в свой блокнотик под черепом – все ваши повадки, привычки, время и способы реакции на всякого рода события? Да, а в перерывах штудирует труды Юнга, анализирует прочитанные данные, сопоставляет с добытыми лично, после чего вновь принимается влезать в шкуры всех своих друзей?
– И как ты это успеваешь?
– Автоматически. У меня на каждого из вас есть досье.
– Но ты же даже имена одноклассников не все помнишь!
– Вот потому и не помню! Я их сразу тщательно отсканировала и убедилась в том, что они скучнейшие придурки, которых можно без сожалений стереть из памяти.
– Ну так кто я? Выходит, экстраверт?
– Очень яркий. Такие вообще редко встречаются. Ты потому и устаёшь от людей – что каждую секунду держишь весь мир на кончиках пальцев. Любая ситуация полностью под твоим контролем – ты видишь всё и сразу. И именно поэтому не успеваешь заглянуть в себя, чтобы понять, что довольно, ты уже объелась этой обстановкой.
– Ха-ха. Нормально.
– А ты, Жек, интро. Нет, без шуток!
– Да он же из тусовок не вылезает.
– Да! И остаётся при этом внутри себя.
– Ни хрена не понял.
– Сейчас. Вы смотрели «Твин Пикс»?
– Что?
– Я смотрел.
– В тебе, Лео, не сомневаюсь! Короче. Посмотрите! Отец Лоры Палмер – вот вам пример наглухо запароленного интроверта, изо всех сил корчащего из себя экстраверта! Ты заметил его взгляд, Лео?
– Он как будто сам не слышат своих песен.
– Да! Он танцует и поёт – но при этом сидит где-то внутри себя. На дне колодца. Если в тот миг вы его окликните – он вас даже не услышит.
– У меня вообще всё вокруг расплывается, когда я разговариваю с кем-то. Как при ускорении на тачке в игруле. А когда говорю сам – то вообще ни на чём не могу сосредоточиться.
– Да ладно, Жек!
– Он прав. Это как, – я схватила плату со стола, – микросхема! У вас есть ножки для связи с миром – входы и выходы. И ещё куча фильтров, чтобы не засорять оперативку – ну типа когда вы смотрите на меня, вряд ли запомните, сколько у меня ресничек над каждым глазом. Так вот. У интроверта все ножки в Z-state.
– Точняк.
– Ты уж наверняка втыкаешь, Леушка. Короче, у экстраверта куча ножек – и все они почти одновременно принимают и обрабатывают огромный объём информации. События – это пища экстравертов, причём вам необязательно быть болтливыми и громкими, чтобы есть залпом и порой не замечать, что уже проглотили жабу. Неудивительно, что те из ваших, кто с тяжёлым характером, частенько становятся социофобами и разочаровываются в людях. На деле вы просто эмоциональные алкоголики.
– У интроверта фильтры адовые. – Лео улыбался, глядя в пол, и вертел в руках мою микросхему. Я не заметила, когда он её…
– Что это значит?
– Смотрите! – Жека развернулся к окну. – Огоньки. Где-то далеко салюты пускают. Давно хотел так же.
– Это значит, что через адовые фильтры Жеки просачивается только самое важное. Он не видит слона, но единственный из всех замечает бантик на хоботе. Если он что-то запоминает, то всем сердцем и на всю жизнь.
– Класс! Значит, я экстраверт, который сначала объелся конфет, а потом кричит, что его тошнит от сладкого. Лид – мой интровертик, И Жека. И ты, Лео, тоже?
– Я на дне колодца. Вижу мир из маленького окошка где-то далеко наверху. Он не всегда мне нравится. – Лео явно по вкусу тема вечера.
– А я вот вижу мир сквозь толщу воды. И чтобы переключиться с одной задачи на другую, мне нужно вынырнуть из одного океана – и прыгнуть в другой. – Жеке не меньше.
– А ты, Крис? Интро?
– Нет. Я амбриверт. По пояс в воде. В бочке, а не в колодце.
– Никогда не слышала.
– Вы меня убиваете!
– Ты из-за этого боишься прикосновений!
– Нет, господи! Всё не так! Просто у всех вас, у людей, разные душа и кожа. Кто-то прикасается точно наждачкой, кто-то с ветром с кубиками льда. И это может быть очень приятно! Просто я чувствую все ваши прикосновения в тысячу крат сильнее – каждый раз, когда кто-нибудь берёт меня за руку, я будто катаюсь на американских горках. Кому захочется делать это по сто раз на дню? Да ещё если горки изо льда и наждачной бумаги! Поэтому иногда, когда вы меня обнимаете при встрече, я на секунду теряю сознание. Отключаю датчики.
– Ух ты. Не знал, что у тебя всё так. Думал, ты просто… Ну, вся такая неприкосновенная, как королева.
– У высокочувствительных сенсоров есть предохранители, иначе всё сгорит к чертям.
– Эй-эй! Моя Крыся самая хорошая! – Рема не устаёт меня зацеловывать. – На, покатайся бесплатно на рыжей горке! А ещё Крис у нас всё видит в цвете, даже размазню в столовке. Ну-ка, как выглядит моё имя?
– Рема? Это терракотовый свитер из очень толстой шерсти и крупной вязки. С вышивкой из жемчужных розовых бусинок.
– Кла-а-а-а-асс, а я?
– А Лид… Очень похоже на тебя. На твоё каштановое каре и сдержанный взгляд себе на уме. Лид очень похоже на… толстую металлическую пластину, по которой течёт холодная вода.
Хороший сегодня вечер. Кажется, мне удалось донести до ребят хоть крупицу своего Мира. Кажется, сегодня я чуть-чуть менее самая одинокая на всём белом свете. Надеюсь.
