Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 2
Глава шестнадцатая
С первых же дней Борис увидел, как запущена работа по медобслуживанию контингента, как много предстояло сделать для решения санитарно-эпидемиологических вопросов и улучшения работы амбулаторий в подразделениях и центральной больнице. Он понял, что ему придётся отдавать этому всё своё время, и пока ни о каком совместительстве думать нельзя. Поначалу его рабочий день длился с 9 часов утра и почти до 9 часов вечера.
В первый же день по возвращении из Александровки он получил разрешение от Головина на приобретение необходимой мебели со складов мебельного завода, который располагался в том же дворе, где и его рабочая комната. Расчёт за эту мебель (по себестоимости) в сумме почти 600 рублей главный бухгалтер ОИТК разрешил отложить до получения Алёшкиным первой зарплаты. Борис приобрёл письменный, столовый и кухонный столы, шесть стульев, шкаф для посуды, шифоньер для одежды, большую кровать и диван. Вся мебель была из карагача и ясеня. Дня через три он перевёз её в квартиру и пока составил всё в одной комнате. На этой же мебельной фабрике Борис купил на дрова целую машину обрезков бракованных досок и привёз их в свой новый двор.
Семья бывшего начальника ОИТК – жена и двое детей – со дня на день ожидала вызова к месту нового назначения её главы и пока временно разместилась на кухне, предоставив Борису две больших смежных комнаты, прихожую и парадный вход.
Прошло ещё три дня, Борис ожидал прибытия семьи. В последний из этих дней, часов в пять вечера в его кабинет зашёл инспектор отдела кадров Лепёшкин и заявил:
– Ну, товарищ Алёшкин, сегодня получена телеграмма из ГУЛАГа об утверждении вас в должности начальника медотделения. Такое дело необходимо отметить!
Бориса немного покоробило это предложение. В период войны он часто употреблял спиртное: была «наркомовская норма» – 100 грамм водки, выдаваемых ежедневно. После окончания войны её отменили, и последний год Борис, которого никогда особенно не тянуло к спиртному, выпивал очень мало, изредка какого-нибудь немецкого сухого вина. Тут отказываться было неудобно. Денег у него было мало, идти в ресторан не с чем. Он колебался, но Лепёшкин настаивал:
– Не думай, товарищ Алёшкин, это не так уж накладно. Я знаю такое место, где нам подадут недорого и вполне достаточно.
Борис поддался на эти уговоры, и через час они сидели в задней комнате «офицерского» магазина. Перед ними стояла бутылка водки, открытая банка консервов «бычки в томате» и на тарелке пара кусков хлеба. А ещё спустя какое-то время Борис Алёшкин, едва держась на ногах, после рвоты, случившейся сразу же после выхода из магазина, еле-еле полз к своему дому. Он шёл напрямки, по сугробам, причём иногда ему приходилось помогать себе для передвижения и руками. Он очень надеялся, что его семья ещё не приехала, а это как раз и случилось. Катя сумела уговорить райпотребсоюз и заводское начальство и освободилась от работы на два дня раньше, чем предполагала. Ещё три дня ушло на сворачивание хозяйства, продажу коровёнки и т. п. На шестой день после отъезда Бориса в Орджоникидзе она уже ехала с ребятами и вещами, большую часть которых составлял багаж, привезённый мужем, к новому месту жительства. Директор завода, даже без особых просьб с её стороны, выделил Алёшкиной полуторку, пришлось заплатить только за потраченное горючее и работу шофёра.
И вот, в то время, как Борис, еле-еле передвигая ноги по мокрому снегу, а иногда проваливаясь чуть ли не по колено в большие лужи, двигался к своему дому, Катя с голодными ребятишками, выгрузившись, сидела на куче вещей, сваленных посередине большой нетопленной комнаты, и с тревогой думала, как-то они будут жить. В углу комнаты она увидела упакованную новую мебель и думала, что это имущество прежних хозяев. Уставшая женщина с тоской поглядывала на голые стены этого огромного, как ей казалось после прежней хатёнки, нового жилища.
На беду Бориса, в это время бывшая хозяйка вышла из дому, в квартире, на кухне находились только её дети. Они знали, что могут приехать новые квартиранты, и поэтому старшая девочка (лет тринадцати) беспрепятственно впустила незнакомку с тремя замёрзшими детьми, провела их в дом, в комнаты, где они должны были жить. Шофёр помог перенести вещи, получил причитавшиеся ему деньги и уехал, торопясь до ночи вернуться домой.
Катя не решалась что-либо предпринимать без мужа. Разбирать вещи, заниматься приготовлением еды у неё не было сил. За эти дни, и в особенности за время переезда, она устала, чувствовала себя скверно, да к тому же и замёрзла. Ехать пришлось наверху, на вещах, в кабину посадила Нину и Майю, а Элу она взяла с собой. Как они ни прижимались друг к другу, как ни укутывались стареньким одеялом, холодный январский ветер пронизывал до костей.
Не распаковывалась она ещё и потому, что сомневалась, нет ли тут ошибки: неужели такие прямо-таки роскошные по тем временам хоромы станут их жилищем? Вот, пригорюнившись, и сидела Катя на вещах. Сунула ребятишкам по куску хлеба с салом и вяло жевала сама. Прошло часа два, уже совсем стемнело, а Бориса всё не было. Когда терпение Кати уже совсем истощилось, вдруг явился муж, но в каком виде… Весь в грязи, мокрый, в растерзанной распахнутой шинели, с бессмысленно блуждавшим взором – очевидно, пьяный в стельку. Несмотря на это, он всё-таки узнал жену и детей, попытался изобразить радость, шагнул к ним и, запнувшись обо что-то, с грохотом свалился на пол. «Этого ещё недоставало! – с ужасом подумала Катя. – Он что же, мало того, что на фронте с бабами путался, ещё и пьяницей стал? Эх, жаль, что Николай (так звали шофёра) уехал! Вернулась бы обратно в Александровку, а этого развратного пьяницу бросила бы здесь. Пусть как хочет, так и живёт!» Но через минуту мысли её приняли другое направление: «Как же так, ведь это всё-таки мой Борька, ему я отдала свою девичью честь, от него родила троих детей. Взяла на себя всю тяжесть содержания семьи, пока он учился, я, можно сказать, создала его! Нет, бросить его я не могу, да просто не имею права. Надо будет находить какой-нибудь выход».
В соседней комнате стояла большая кровать. Катя решила, что на ней спал Борис, так как там лежала его новая постель. Раздев мужа до белья и с помощью Элы дотащив до кровати, она уложила его. Пришлось самой распаковывать вещи и прежде всего посуду.
Когда она вышла на кухню, старая хозяйка была уже на месте. Она приветливо встретила Катю, заверила её, что они освободят кухню самое позднее через неделю и предложила воспользоваться горячей плитой. Кроме того, она показала на лежавшую около крыльца большую кучу дощатых обрезков и сказала, что это дрова, которые привёз Борис Яковлевич, ими можно затопить печку в комнатах.
То ли она не видела, в каком виде явился Борис, то ли не хотела показать, что видела, однако, о пьянстве она не заикнулась, а наоборот, всячески расхваливала Катиного мужа, что он мол всего неделю проработал, а все соседи, работавшие там же, где и Борис, отзываются о нём очень хорошо. Да и им он помог: у дочки нарывал палец – он выписал какую-то мазь, завязали два раза, и всё прошло.
На следующий день Катя разбудила Бориса очень рано и до его ухода долго и серьёзно разговаривала с ним о вчерашнем поведении. Ему было мучительно стыдно, его терзало то, что он позволил себе встретить в таком виде жену и, главное, он не мог себе простить, что как-то довёл себя до скотского состояния.
Такое с ним случилось второй раз в жизни, и оба раза он причинил огромную обиду жене. За последние семь лет он никогда не напивался допьяна. Мысленно он клял на все лады Лепёшкина и дал слово себе и своей жене, что такого больше никогда не повторится. Надо сказать, что эту клятву он сдержал до конца жизни.
К его счастью, о случившемся ничего не узнали на работе, в том числе полковник Головин, который сам не пил и к людям, употреблявшим спиртное, относился очень строго.
Примерно через месяц разговоры о том, что Лепёшкин спаивал Бориса, всё-таки дошли до Головина, а так как инспектор кадров и ранее был замечен в пьянстве, то Головин его немедленно откомандировал в распоряжение отдела кадров ГУЛАГа. Сам Лепёшкин, кстати, полагал, что в снятии его с работы виноват Борис, поэтому он пытался ему отомстить. Получив документы Алёшкина, вместо того, чтобы поставить его на воинский учёт, он сдал его личное дело в военкомат, что впоследствии доставило немало хлопот и материальных неприятностей. Но в то время Борис ничего этого не знал и с азартом начал осваивать свои новые обязанности, чем сумел заслужить и у администрации ОИТК, и у руководства медотдела ГУЛАГа в течение короткого времени несомненный авторитет.
Прошло совсем немного времени, и он полностью втянулся в эту работу. В его жизни, таким образом, начался новый – трудный, но интересный этап.
Эпилог
В заключительных строках предыдущей главы мы расстались с нашим героем в начале 1946 года, когда он после войны вступил на новый путь своей жизни. На этом поприще он пережил немало трудностей и перенёс много испытаний. Описание их, вероятно, было бы интересным читателю, но кое-что невозможно рассказать по причинам, от нас не зависящим, а кроме того, на это уже просто не хватит ни времени, ни сил. Однако обрывать наше повествование не хочется, поэтому мы и решили закончить его кратким эпилогом.
С момента событий, происшедших в последней главе этой книги, прошло более сорока лет. Борис Яковлевич Алёшкин и его жена состарились, им уже около 80 лет, и они находятся, как теперь принято говорить, на заслуженном отдыхе. За истекшие годы Борис Алёшкин самоотверженно трудился в различных медицинских учреждениях НКВД–МВД, отдавая все свои знания, силы и умения. Это не прошло даром, нервная, напряжённая работа сделала своё дело – он перенёс три инфаркта миокарда и в I960 году, имея полную выслугу лет, был вынужден уйти в отставку по состоянию здоровья. К этому времени он уже имел звание полковника медицинской службы и, объехав добрую половину Советского Союза, обосновался на постоянное жительство в Москве.
За время своей административно-организаторской работы Борис Яковлевич не оторвался от любимого дела – хирургии, периодически работая в поликлиниках МВД и клиниках различных мединститутов. Конечно, это было нерегулярно, в дополнение к основной службе. Но всё-таки именно благодаря этому, выйдя в отставку, он с первых же месяцев вернулся к лечебной практике и работал врачом, заведующим хирургическим кабинетом одной из московских поликлиник ещё в течение почти 23 лет. Работа Алёшкина была отмечена правительственными наградами и, самое главное, добрыми отзывами большинства его пациентов. Окончательно он оставил работу только после того, как в 1982 году вновь перенёс два инфаркта. Но и сейчас его деятельная натура заставляет время от времени, на один-два месяца в году включаться в работу хирургического кабинета. Конечно, он не оставляет и участие в жизни партийной организации.
Его жена, Екатерина Петровна Алёшкина, все эти годы поглощённая воспитанием дочерей и заботами о муже, тем не менее, заработала положенную пенсию и продолжает вести самую активную общественную работу. Пожалуй, только благодаря её энергии и настойчивости все трое детей Алёшкиных получили высшее образование, вышли замуж, создали свои семьи и с помощью бабушки растили своих детей. У Алёшкиных появилось три внука и две внучки. Внучки вышли замуж и подарили Борису и Кате правнуков Максима и Настю.
Дети Бориса Яковлевича и Екатерины Петровны прожили тоже нелёгкую интересную жизнь. Старшая избрала себе профессию отца, стала врачом и работала в условиях Крайнего Севера в течение почти тридцати лет. Её труд был высоко оценён правительством, она награждена орденом Трудового Красного Знамени. Средняя и младшая дочери получили другие специальности, обе живут и работают в Москве. О жизни детей Алёшкиных можно было бы рассказать очень много, но это уже повествование совершенно другой – новой и, может быть, более интересной книги.
Сейчас же, прежде чем проститься с нашими героями… Я умышленно пишу «героями», а не «героем», так как жизнь Бориса невозможно отделить от жизни его жены Кати. С того момента, как они встретились, несмотря на все извивы в их отношениях, несмотря на многочисленные неблаговидные поступки со стороны Бориса, их жизнь нераздельно связана крепким семейным узлом. Внешне их семья всегда производила, да производит и сейчас, самое благополучное впечатление, но внутренне дело обстоит совсем не так просто. Злосчастное письмо, написанное Борисом в последние дни пребывания в армии, посланное Шуйской (а может быть, действительно, её матерью) жене, продолжает играть свою зловредную роль. Оно, как длительный, постоянно действующий яд, отравляет жизнь и Бориса, и в особенности Кати. Правда в том, что ни одна из женщин, с которыми Борис был связан во время войны, своего слова не нарушила, ни единой весточкой не дала знать Борису о своём существовании, и сейчас он даже не знает, живы ли они. Но то, что по своей натуре он не мог по-другому относиться к женщинам, окружавшим его на работе, постоянно травмировало Катю и часто вызывало с её стороны бурную реакцию. Из-за специфики работы её муж всегда был в центре женского коллектива, ведь большая часть врачей, как известно, женщины, а средний медперсонал – женский на 100 %. Борис, в силу своей общительности, стремления дружить и с приязнью относиться к подчинённым и сотрудникам, не мог переломить свой характер. Хотя настоящей супружеской неверности со времени пребывания на фронте он не допускал, но близкими, приятельскими отношениями, может быть, иногда и выходившими за границы общепринятого, он давал повод к различным толкам. Эти слухи время от времени доходили до Кати, иногда она и сама замечала признаки подобных взаимоотношений. Вспоминая фронтовые измены мужа, Катя преувеличивала виденное, придавала этому иную окраску, она стала считать, что её беспутный Борька жил чуть ли не с каждой женщиной, с которой так или иначе соприкасался по работе. Заверения мужа, что все её подозрения несправедливы, она не принимала в расчёт, не верила ему. А он не мог, не умел доказать несправедливость её подозрений. Вот такой червь точил эту семью изнутри, нарушая её спокойствие и равновесие.
На этом мы закончим описание той части необыкновенной жизни обыкновенного человека, которую себе наметили. Закончим потому, что она если не дошла до конца, то во всяком случае находится где-то на границе. Не знаем, увидят ли эти строки когда-либо свет, но нам бы хотелось, чтобы их когда-нибудь прочли наши потомки.
Почему я всюду пишу «нам», а не «мне»? Потому что, описывая жизнь моего главного героя, я рассказываю все события не только от его лица, но и от лица всех его близких – тех, чьими воспоминаниями, письмами, рассказами и, наконец, непосредственным участием в его жизни, я воспользовался.
Прощайте, дорогие читатели.
Борис Алексин.
