Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1
Растерянный Борис вместе с разводящим пошёл к Комсомольской пристани, там простился с ним, поднялся мимо кинотеатра «АРС» в гору к обкому и, глядя на толпы людей, только вышедших после сеанса и направлявшихся в разные стороны по Ленинской улице, стал думать, что же делать дальше. Часов у него не было. Судя по движению на улице, уже шёл девятый час вечера, и если бы не сгустившийся туман, то было бы не очень темно. Наконец, он решился пойти в Дальснабсбыт в надежде, что, может быть, застанет там ещё Катю, она ведь последнее время задерживалась допоздна. Если же её там не будет, то он отправится в трест и ляжет спать на столе в кабинете (тогда ещё диванов, даже в кабинетах самых ответственных работников, не ставили).
В конторе Дальснабсбыта уже, по-видимому, никого не было, и сторож, сидевший у входа и знавший Алёшкина в лицо, сказал, что все служащие давно ушли, только его жена пока сидит и работает. Борис обрадовался этому известию и быстро поднялся по ступенькам в коридор, куда выходила дверь Катиной секретной части. Он дёрнул запертую дверь, за которой слышался треск пишущей машинки, и постучался. Через несколько секунд в двери открылось окошечко, выглянула Катя. Увидев Бориса, она улыбнулась и радостно сказала:
– Ты откуда взялся? Подожди меня немного, я сейчас закончу, и пойдём домой, – и она закрыла дверцу.
За эти несколько секунд Борис успел заметить, что Катя в помещении была не одна, там находился кто-то ещё. Буря ревности вспыхнула у него в душе, он опять стукнул в окошечко и сердито крикнул:
– Давай скорее, заканчивай! А то я весь вымок!
Затем он достал папиросу, нервно смял её мундштук и стал расхаживать быстрыми шагами по маленькому коридору перед входом в Катину комнату. Прошло не более пяти минут, показавшихся ему целой вечностью, пока жена вышла из комнаты. За ней следовал молодой высокий военный. Увидев насупленную физиономию Бориса, Катя не могла сдержать улыбки и, отвернувшись к двери, запирая и запечатывая её, проговорила:
– Знакомьтесь, пожалуйста, это мой муж – а это военпред, инженер Белобородов.
Молодые люди молча пожали друг другу руки, после чего Белобородов деловито сказал:
– Ну, я пошёл, до свидания. Завтра зайду за ведомостями, – и он направился к выходу.
Катя, всё так же улыбаясь, подошла к Борису:
– Ну, чего надулся, как индюк? Да, этот инженер по служебным делам у меня сидел. Кстати, он не верил, что я замужем, что у меня есть дочь, и собирался сегодня провожать меня до дому… Ну, что же я могу с ними поделать? – сказала она как-то беспомощно. – А ты почему не пошёл сразу домой? Тебя отозвали? Я слышала от Андреева, что ты должен вернуться. Ты получил моё письмо? Знаешь, что мы теперь в новом месте живём? – беспрерывно говорила Катя, стараясь этим скрыть невольно возникшее и совершенно непонятное для неё смущение. Она чувствовала, что здесь что-то не хорошо: муж оказался свидетелем того, что в позднее время с ней наедине в запертой комнате находился молодой мужчина, но при этом она не считала себя виноватой.
У Бориса, который по-прежнему любил свою Катю больше всего на свете, при её словах, доверчивой руке, взявшей его под руку, от того, что они шли рядом, прижавшись друг к другу, уже совершенно растворились и ревность, и гнев. Он не умел, не мог сердиться на любимую и, хотя ещё и старался казаться рассерженным, внутренне ликовал, что она идёт рядом с ним. Последнее время им так редко удавалось проводить вечера вместе. Но сохраняя в голосе недовольные нотки, Борис пробурчал:
– Какое письмо? Никакого письма я не получал.
– Так ты прямо с вокзала? Вот молодец!
– Да нет, – признался Борис, – я уже успел в своём доме под арестом побывать. Там какие-то военные моряки стоят, а где мы теперь живём, я уж и не знаю.
Катя весело расхохоталась:
– Ну вот, какой ты невезучий! А мне такую квартиру отгрохали, что и не снилось! Скоро уж дойдём.
И действительно, минут через десять они входили в свою новую квартиру, которая находилась на первом этаже небольшого двухэтажного дома и состояла из двух смежных комнат с высокими потолками и большими окнами, одно из них выходило в сторону бухты. Из него был чудесный вид на эту бухту, на мыс Чуркина и на расположенный ниже дома старый Владивостокский собор.
Между прочим, через сорок лет после описываемых событий, когда от собора не осталось и следа, дом этот, прилепившийся одной стороной к скалистой сопке, ещё продолжал стоять. Располагался он на улице Жертв Революции, а сама улица круто подымалась вверх по склону сопки, чуть ли не под прямым углом, перпендикулярно улице Ленина. Она была настолько крута, что даже лошади с телегой или каким-либо другим экипажем по ней ни подняться, ни спуститься не могли.
Вскоре Борис и Катя сидели в одной из своих комнат и пили чай из чайника, вскипячённого на примусе в общей коммунальной кухне, примыкавшей к одной из комнат. Прихлёбывая из стакана крепкий горячий чай, Борис слушал рассказ Кати.
– На второй день после твоего отъезда к нам домой вечером явились два моряка (какие-то командиры) и сказали, что этот участок порта со всеми строениями отдан Военно-морскому флоту, и поэтому я должна немедленно освободить дом. Я, конечно, возмутилась и сказала, что ты находишься в армии, и меня, как жену командира, никуда выселять не имеют права. Но один из моряков достал из кармана бумагу, в ней было написано, что Дальснабсбыт обязуется предоставить для меня квартиру в связи с освобождением занимаемой мною жилплощади для целей военных организаций. На этой бумаге имелась резолюция с адресом дома, где мы сейчас находимся. Моряки сказали, что на переселение мне даются одни сутки, и что в помощь будут выделены краснофлотцы и грузовая автомашина. Мне, конечно, ничего не оставалось делать, как подчиниться. Мы договорились с командирами, что на следующее утро я буду ждать машину с матросами. Вечером я постаралась всё упаковать, и десять краснофлотцев за каких-нибудь 15 минут погрузили все наши пожитки, в том числе и бородинскую мебель, на машину и привезли к подножию этой улицы. Конечно, на машине подъехать к самому дому было невозможно, и бедным ребятам пришлось все эти тяжёлые шкафы и столы таскать на себе. Но зато здесь мы, кажется, устроимся неплохо. В этот же день я написала тебе, указала новый адрес и ключ от комнат оставила соседям. Я уже с ними познакомилась, среди них есть очень интересные люди. В ближайшее воскресенье нам надо съездить на 26 версту, в детсад, и рассказать Вере и Элочке о том, что мы переехали. Да и просто навестить их надо, прошло уже больше месяца как мы их не видели… Ну, а теперь давай спать, кровать нашу с твоим расширяющим приспособлением я тоже привезла, – так закончила свой рассказ Катя.
Глава четвёртая
Прошло несколько дней. Алёшкины освоились в новой квартире полностью. Они перезнакомились со своими соседями, и так как обладали способностью быстро сходиться с людьми, то скоро со всеми находились уже в самых лучших отношениях. Сосед, живший в комнате рядом, был милиционером, он нечасто бывал дома, но зато о его присутствии сразу становилось известно: он почти всё время громким и не особенным приятным голосом пел одну и ту же песню, в которой лучше всего знал слова:
– Гренада, Гранада, Гренада моя!
Его жена, молодая миловидная женщина, не работала, постоянно была дома. Своих детей у них не было, и с появлением в квартире Алёшкиных Элочки соседка уделяла ей много внимания.
Другие соседи по этажу были из числа старых владельцев этого дома: две симпатичные старушки, начитанные и образованные. Они тоже полюбили и Элочку, и всю семью Алёшкиных, и относились к Борису и Кате очень тепло.
Борис Яковлевич и его жена, обзаведясь знакомыми в своём новом жилище, продолжали по-прежнему трудиться, причём так, как, пожалуй, тогда работали все коммунисты и комсомольцы – не за страх, а за совесть, не считаясь ни с трудностями, возникавшими на их служебном пути, ни со временем. Особенно много таких трудностей возникало перед Борисом, и если бы не деятельные и квалифицированные помощники – начальник финансового отдела Виноградов, начальник планового отдела Андреев, начальник снабжения Вшивцев и многие другие, то он вряд ли бы справился со всеми своими обязанностями. Прежде всего, это был, конечно, вопрос финансов.
Траловый флот, благодаря целому ряду причин, часть которых мы приводили раньше, производственного плана не выполнял, а ведь он являлся организацией коммерческой – хозрасчётной, и его бюджет зависел во многом от того, что выручалось за выловленный товар. Суммы эти были значительно меньше плановых и не только потому, что рыбаки на тральщиках и сейнерах плохо владели орудиями лова, не знали места хода и скопления рыбы, часто работали вхолостую, а ещё и потому, что большая часть выловленной продукции портилась из-за несвоевременной обработки. Это происходило и в районе Камчатки, но в гораздо большей степени с судами, работавшими в заливе Петра Великого.
О затруднениях со сдачей рыбы сейнерами мы уже говорили, а с тральщиками дело обстояло ещё хуже. Выловленную ими рыбу, в основном, камбалу (в этом районе трески почти не было), на судне засаливать было нельзя: это делали только в специальных чанах, установить которые на судне не представлялось возможным. Промыслы и заводы ДГРТ камбалу принимать отказывались: они еле справлялась с обработкой более ценной рыбы – сельди и лососевых. Даже иваси, вылавливаемую сейнерами, они принимали только под большим нажимом. Реализовать камбалу в свежем виде во Владивостоке было трудно опять-таки из-за конкуренции с рыбой лучшего качества. Возникла самая настоятельная необходимость строить свою засолочную базу. Собственно, для этого тресту и отвели бухту Диомид, для этого организовали и отдел капстроительства. Несколько позже мы остановимся на работах по строительству этой базы, а сейчас скажем несколько слов о тех перспективных планах, которые ставила перед собой дирекция Тралтреста.
Время от времени удавалось собраться всем руководителям вместе, и тогда, помимо разбора текущих вопросов, разрабатывались и планы на будущее. На одном из таких собраний в конце июля 1932 года вновь обсуждали проблему сохранения продукции, добытой с большим трудом рыбаками. В частности, снова встал вопрос о камбале, составлявшей основную массу добычи. Эта рыба хорошо покупалась за границей – в Японии, Китае, но только в свежем или свежемороженом виде. Солёную там не покупали, да и на внутреннем рынке спрос на солёную камбалу был невелик. На тральщиках морозильных установок не имелось. Единственный на Дальнем Востоке пароход-рефрижератор (в ДГРТ) был загружен перевозкой лососевых пород и крабов, сдача ему камбалы не рассматривалась. Встал вопрос о строительстве хладокомбината в районе Владивостока. Город испытывал в нём нужду, чтобы хранить также и мясные продукты.
После совещания со специалистами и получения места в районе мыса Чуркина, было решено приступить к строительству хладокомбината. Большая часть средств, отпущенных Тралтресту на капстроительство, была передана городским строительным организациям, чтобы холодильник уже весной следующего, 1933 года мог начать приём и заморозку рыбы с судов. Это было разумным, рациональным решением, так как работа отдела капстроительства треста шла неудовлетворительно, и рассчитывать на освоение им всех отпущенных средств было нельзя.
Большая часть выловленной тральщиками камбалы перерабатывалась на тук (для этого на судне были установки), то есть удобрение, муку, продажная стоимость которой была очень низкой. Между тем расходы по содержанию аппарата треста и судовых команд, приобретение необходимых материалов, топлива, ремонта судов и прочего не уменьшались, а по мере вхождения в строй всё новых и новых тральщиков, наоборот, увеличивались. Семьи команд судов, работавших в районе Камчатки, по аттестатам должны были получать деньги ежемесячно и регулярно, а на текущем счету Тралового треста очень часто не бывало ни копейки. И вот тут начфину Виноградову приходилось проявлять все свои знания и умения, а Борису Яковлевичу – все свои дипломатические способности, чтобы выпросить очередную субсидию в Востокрыбе или получить ссуду в Госбанке. Откровенно говоря, иногда они и сами удивлялись, как это им в очередной раз удалось выкрутиться из того или иного затруднения. Часто Борису приходилось выдерживать настоящие бои с жёнами рыбаков, которым на тот или иной срок задерживалась выплата денег по аттестатам. Как правило, работники аппарата треста также, как и команды местных судов, получали зарплату с опозданием на 1–2 месяца.
Большую изобретательность приходилось проявлять и начальнику снабжения Вшивцеву, а вместе с ним, конечно, и Алёшкину, в вопросах приобретения самых различных материалов. Как правило, оплата счетов за них производилась с большой задержкой. Всё это создавало крайне напряжённую атмосферу в тресте и особенно в работе самого Бориса. Пожалуй, только его молодость, железное здоровье, оптимизм, твёрдая вера в возможность улучшения положения и неунывающий характер позволяли ему не только самому справляться со всеми этими трудностями, но и воодушевлять на борьбу с ними своих ближайших помощников. Повторяем, что в этот период времени вся тяжесть решения повседневных дел легла на его плечи – все остальные члены дирекции находились на судах, мобилизуя команды, руководя работой отдельных групп тральщиков, чтобы выловить как можно больше рыбы и хотя бы этим доказать необходимость и целесообразность существования треста.
Так как в этот период Алёшкину, остававшемуся одному, волей-неволей приходилось руководить деятельностью всего аппарата треста, он вынужден был выезжать в бухту Диомид, чтобы контролировать работу отдела капстроительства, а работал этот отдел неважно. В особенности не нравилась Борису работа руководства отдела. Хотя во главе его стоял коммунист Семёнов, он производил очень плохое впечатление. По всему было видно, что работа его не интересовала и не привлекала. У отдела постоянно имелись затруднения с рабочей силой и материалами. Сами темпы работы были настолько низки, а инертность руководителей отдела настолько явной, что это заставляло настораживаться.
К августу 1932 года, то есть почти за полгода своего существования, ОКС успел построить один пирс (деревянный на сваях), позволявший пришвартоваться одному тральщику или двум сейнерам, заканчивал строительство двух засольных сараев и начал сооружать в них бетонные засольные чаны. Кроме того, отремонтировали и частью восстановили железнодорожную ветку, идущую в бухту Диомид из Владивостока через мыс Чуркина. Ветка была построена ещё царским правительством, предполагавшим размещение в бухте Диомид военного гарнизона. Как известно, две приготовленные для этого казармы во время интервенции были разрушены. В этих полуразвалившихся зданиях в то время жили посторонние граждане, работавшие в городе. Дирекция треста требовала выселить их, отстроить казармы, разместить в них контору треста и поселить часть сотрудников. Пока этот вопрос продолжал обсуждался где-то в отделах горсовета.
Как-то, побывав в бухте Диомид вместе с плановиком Андреевым и осмотрев всё сделанное отделом строительства, Алёшкин пришёл к выводу, что объём работ не соответствует размерам израсходованных средств, которые ОКС получал самостоятельно из Стройбанка. Он не сомневался, что имеется какой-то перерасход. Возвратившись в контору треста, Борис Яковлевич предложил провести внезапную ревизию отдела и поручил это Виноградову. Подготовили соответствующий приказ, и через два дня ревизионная комиссия из трёх опытных счётных работников во главе с заместителем главного бухгалтера треста приступила к проверке. Сразу же начальник отдела строительства Семёнов явился к Алёшкину и весьма бурно выразил протест по поводу этой ревизии. Он настаивал на том, что в финансовом отношении ОКС не подчинён бухгалтерии треста, и отвечает только перед Стройбанком. После долгих споров Семёнов заявил, что до получения специального указания от директора треста он никакой ревизии не допустит.
Однако и Алёшкин, и Виноградов предвидели такой оборот дела и потому одновременно с распоряжением о проведении ревизии по радио связались с Новиковым и получили от него радиограмму – формальный приказ. Эта радиограмма, в конце концов, и была предъявлена Семёнову, и ему ничего не оставалось, как подчиниться.
Через два дня председатель ревизионной комиссии докладывал Алёшкину, что даже предварительные результаты работы комиссии указывали на систематические злоупотребления в деле капстроительства Тралтреста, и в довольно крупных масштабах. Первая же проверка выявила поддельные ведомости на оплату строительных работ, двойные счета на материалы и тому подобное. Предположительно, орудовала в этих махинациях целая группа лиц: сам Семёнов, главный инженер Сытин и старший бухгалтер этой конторы. Не обошлось и без участия организаций со стороны. Всё это можно было точно установить только после проверки всех документов, находившихся в Стройбанке. Этим комиссия и занялась. Тем не менее, по словам ревизоров, с самого начала было понятно, что сумма хищения составляла не менее 10 тысяч рублей.
Этот доклад проходил в кабинете Алёшкина в присутствии нач. финотдела Виноградова и плановика Андреева. Выслушав докладчика, Борис Яковлевич немедленно позвонил в областное управление ОГПУ, начальнику по фамилии Дерибас. Тот довольно равнодушно выслушал Алёшкина и заметил:
– Ну, ты не волнуйся. Кончайте там ревизию и передавайте материалы нам, а мы там посмотрим…
Бориса удивило такое хладнокровие, и он довольно горячо возразил:
– Да как это не волноваться? Ведь сумма-то немаленькая, а потом кое-кто говорит, что Семёнов и компания удрать могут!
– Не кипятись! Никуда они от нас не уйдут. Делай своё дело, а о нашем не заботься. Ну, пока, – и положил трубку.
Борис, обескураженный ещё больше, передал разговор сидевшим у него товарищам. Решили как можно быстрее закончить ревизию, но не поднимать вокруг выявленных недостач и подделок шума, чтобы не спугнуть преступников, одновременно радировать о случившемся директору треста. Кстати сказать, связь с Новиковым, переходившим в то время с одного тральщика на другой, осуществлялась через радиостанцию того судна, которое в это время находилось во Владивостоке или в бухте Диомид под погрузкой угля или разгрузкой рыбы.
На следующий день ревизия была закончена: растрата, совершённая Семёновым, Сытиным и бухгалтером, составила сумму 15 568 рублей. Кроме подделки документов (ведомостей и нарядов), эта шайка проводила оплату бестоварных счетов. Один комиссионный магазин выписывал счёт даже на не существующие у них товары. Его предъявляли в Стройбанк, который переводил соответствующую сумму на текущий счёт магазина, а с него деньги забирались участниками. Какую-то долю получал и директор магазина.
Получив акт, Алёшкин немедленно направил один экземпляр его с нарочным в ОГПУ и одновременно послал радиограмму Новикову. Через день в трест явились сотрудники государственной безопасности для ареста Семёнова и Сытина, но было поздно – их уже и след простыл. Арестовали только бухгалтера, который, как впоследствии выяснилось, мог быть обвинён не как участник преступной группы, а как человек, фактически не знавший бухгалтерского дела, что и способствовало хищению.
Вернувшийся Новиков встревожился этими событиями, ведь ОКС находился в его сфере наблюдения, да и Семёнова на работу принимал он сам. Успокаивало только то, что Семёнов был членом партии и прибыл на Дальний Восток по путёвке ЦК ВКП(б). Забегая вперёд, можем сказать, что тогда это дело и для Новикова, и для всего руководящего аппарата треста обошлось благополучно. Семёнова и Сытина успели задержать по дороге в Москву, хотя они и сменили несколько поездов. При них имелась крупная сумма денег, что косвенно тоже служило доказательством их преступления.
Через полтора-два месяца их судили. Дело было настолько ясным и простым, что не потребовались даже свидетельские показания руководителей треста. В суд вызвали свидетелем только председателя ревизионной комиссии, он-то потом и рассказал о подробностях процесса. Семёнов и Сытин оказались не только расхитителями, но и настоящими аферистами. Ни один из них специального образования не имел, мало того – Семёнов не был и членом партии, а его билет и путёвка из ЦК оказались подделкой, которой он сумел одурачить доверчивых людей из Главрыбы и треста.
Можно было бы и не вспоминать об этом, в общем-то, хотя и грязном, но довольно малозначительном деле, если бы впоследствии оно не оказало такого серьёзного влияния на жизнь нашего героя. Об этом мы скажем позднее.
После бегства Семёнова и Сытина ОКС оказался без начальника и главного инженера, а его работу прерывать было нельзя: шёл конец августа, наступала самая благоприятная пора на Дальнем Востоке, и было совершенно необходимо как можно форсированнее вести строительные работы в бухте Диомид. К осени требовалось достаточно удобное пристанище для возвращавшихся из Охотского моря судов. Нужно было принимать и обрабатывать рыбу, добываемую в заливе Петра Великого. Возможности найти новых специалистов-строителей не представилось, и пришлось Алёшкину так же, как и самому Новикову, на какое-то время брать руководство строительными работами на себя. Но оба они ни знаний, ни опыта в строительстве не имели, до много приходилось доходить, используя опыт десятников, строительных рабочих и собственную сообразительность. Как бы то ни было, а теперь у Бориса прибавилась новая работа. Между прочим, как раз к этому времени относится и первое изобретение Бориса, о нём следует рассказать потому, что изобретал-то он, в сущности, велосипед, т. е. вещь, давно существующую, но и для него, и для окружавших его людей – новую и малоизвестную.
К концу сентября успешно закончили три пирса, позволявшие принять к своим сторонам по два тральщика, завершали работы с четвёртым и, хотя в начале года планировалось поставить их восемь, видимо, более четырёх сделать в этом году не успевали. Закончили строительство засольных сараев и смонтировали в них бетонные засольные чаны, в которых уже лежали первые тонны иваси и камбалы. Около этих сараев возводили большой деревянный помост, который зимой должен был служить для естественной заморозки камбалы. На площадке около железнодорожного тупика имелся порядочный запас угля, а несколько поодаль возвышалась высокая гора крупной соли, накрытой брезентом. Несмотря на эти меры, соль портилась, требовался специальный склад для неё, а в плане его не было. Пришлось строить сверх плана, что являлось нарушением финансовой дисциплины. Другое имущество – главным образом, рыболовные снасти и оборудование, тоже лежало под открытым небом. К счастью, в то время строительные организации не были связаны с титульными списками, сметами и целым рядом прочих формальностей, упорядочивающих и увеличивающих работу сейчас. Стройбанк оплачивал счета за материалы и ведомости по найму рабочей силы. Это облегчало ведение работ, но, как мы уже знаем, создавало больше возможностей для злоупотреблений.
Одновременно со строительством базы перед Траловым трестом возникла проблема с рабочей силой, которая была необходима для её обслуживания. В первую очередь требовались грузчики. Если до 1930 г. этот вопрос во Владивостоке решался легко за счёт большого количества китайцев, то с выселением их после конфликта на КВЖД, а также из-за отсутствия механизации в порту погрузка и разгрузка судов и на Эгершельде, и в бухте Золотой Рог уже стала представлять серьёзную проблему, грузчиков явно не хватало. Очень часто на помощь порту мобилизовывали рабочих других предприятий, устраивали субботники, но всего этого было недостаточно, возникал вопрос о механизации погрузки, и прежде всего, перед Траловым трестом.
В бухте Диомид никакого населения не было. Собирать артели во Владивостоке и привозить их сюда было очень трудно. Около полутора десятка человек зав. отделом снабжения Вшивцев набрал, и они специальным катером каждый день доставлялись на базу для разгрузки железнодорожных вагонов, но набрать сотню, а то и полторы сотни человек, необходимых ежедневно для разгрузки судов и погрузки на них угля и соли, было просто невозможно. Всю эту работу приходилось взваливать на команды судов. Они получали за неё отдельную плату, но и это их не заинтересовывало, да они и не успевали сделать её своевременно. Прежде чем приступить к погрузке угля, они должны были разгрузить привезённую рыбу, а после погрузки судно сразу же должно было выйти в рейс, в котором членов команды, как мы уже знаем, ждала нелёгкая работа. Естественно, что погрузочные работы вызывали среди матросов тральщика большое недовольство, это и натолкнуло Алёшкина на мысль о механизации погрузки угля. Повторяем: он в то время технически был совершенно неграмотен, и потому задуманный им конвейер был настолько примитивным и несовершенным, что прибывшие позднее в распоряжение треста квалифицированные инженеры немало потешались над этим допотопным, как они говорили, изобретением. Но на какое-то время, при всём своём несовершенстве, этот конвейер трест выручил.
Мысль о подобной технической новинке Борису подал один из капитанов тральщиков, некто Кострубов, который сказал, что в Италии и Германии уголь на суда не носят в корзинках, как это делается во Владивостоке, а подают конвейером. После двух-трёх ночей Борис набросал эскиз этого конвейера. По его мнению, он должен был представлять собой длинный деревянный жёлоб, установленный на невысоких козлах. По дну жёлоба двигался обыкновенный брезентовый приводной ремень, шириною около 20 см, сшитый в виде бесконечной ленты. В жёлоб набрасывался лопатой уголь, а переместившись к другому концу, он должен был падать в открытый бункер судна. На концах жёлоба устанавливались крутящиеся валки, ремень под ним проходил через вал, укреплённый на оси электромотора. Теоретически всё выглядело хорошо, и директор треста Новиков дал разрешение на устройство опытного конвейера, но когда его установили и опробовали, оказалось, что порожняком лента двигалась нормально, а под нагрузкой нет: уголь застревал в жёлобе и вываливался из него, в результате лишь маленькая толика угля попадала в бункерную яму.
Капитан того тральщика, который первым был поставлен под «механизированную» погрузку, посмеялся и сказал, что такими темпами погрузка одного судна будет продолжаться до конца навигации. Алёшкин приуныл, но тут вмешался секретарь партячейки треста Захаров – в прошлом судовой механик, временно исполнявший обязанности главного механика треста (была уже и такая должность). Он посоветовал Борису разделить конвейер пополам, считая, что сокращение расстояния уменьшит силу трения и упростит движение гружёной ленты, кроме того, он рекомендовал убрать дно жёлоба, а вместо него через некоторые промежутки поставить такие же крутящиеся валки, какие были установлены на его концах. Борис с радостью принял предложенные усовершенствования, и через неделю обновлённый конвейер нагрузил углём первый тральщик, затратив на погрузку всего два часа. Погрузка прежним способом всегда отнимала не менее шести часов, но, как мы знаем, дело было даже не во времени, а в том, что раньше в ней приходилось принимать участие всем 32 членам команды, и начиналась она лишь после выгрузки рыбы. С применением конвейера занятыми были четыре человека, остальные могли в это же время разгружать рыбу. Поэтому команде после прибытия на базу удавалось какое-то время и отдохнуть.
Конечно, такая механизация с нашей современной точки зрения была слишком кустарной, но в то время она трест выручила. Конвейеры поставили на каждом пирсе, и вопрос погрузки угля был разрешён. По признанию всех, инициатором и исполнителем важного для треста усовершенствования был Борис Яковлевич Алёшкин, что подтверждал и соответствующий приказ Востокрыбы.
Так прошли лето и осень 1932 года. Постепенно вернулись тральщики из Камчатско-Охотского рейса. Наступили холода, появились первые ледяные закраины в бухте Золотой Рог и в бухте Диомид. Часть судов встала на профилактический ремонт, два очередных были направлены на переоборудование на Дальзавод, а более десятка продолжало добывать рыбу в заливе Петра Великого. Все руководящие работники треста вернулись во Владивосток. ЦК ВКП(б) отозвал Николая Константиновича Зыкова и направил его в какую-то организацию. Вскоре ждали другого парторга, но его пока не было. У Бориса появилось больше свободного времени: нашли нового начальника ОКС – толкового и грамотного инженера, умело возглавившего строительство и дооборудование базы в Диомиде; на месте были директор Новиков и его заместитель Машистов; оказался толковым и деятельным и новый начальник снабжения Вшивцев. Работа треста стала налаживаться и, хотя все понимали, что намеченный план выполнить не удастся, всё же деятельность отделов приняла более чёткий и планомерный характер.
Алёшкин решил, что ему представилась возможность немного повысить свои знания. На нём лежали обязанности организации сбыта добываемой продукции, а большинство её реализовалось за границей. Нередко велись переговоры с различными представителями, все они изъяснялись на английском языке, а Борис его почти не знал. Приходилось пользоваться услугами переводчика из Востокрыбы, это затрудняло и усложняло переговоры, поэтому Борис решил изучить английский язык. С сентября 1932 года при ГДУ была организована так называемая Практическая академия по изучению иностранных языков, она ставила своей целью дать минимальные знания людям, служащим во владивостокских учреждениях, которые бывают так или иначе связаны с иностранной литературой, с иностранцами, прибывающими в порт. Катя Алёшкина ещё в сентябре поступила на эти курсы, а с начала октября их стал посещать и Борис.
Вообще, в это время Алёшкины представляли собой семью учащихся. Вера, сестра Кати, с сентября тоже поступила в техникум, она избрала специальность радистки. Такая возможность для всех них представилась благодаря тому, что к ним переехала Катина мама – Акулина Григорьевна Калягина. Переезд её был вызван тем, что Сердеевы, у которых она жила после освобождения, уехали с Дальнего Востока. Они собирались обосноваться где-то в Москве и ехали в полную неопределённость. Везти с собой старого человека (Акулине Григорьевне было около 70 лет) не решились. К тому же она и сама не хотела бросать младшую дочь Веру одну. Таким образом она и оказалась у Алёшкиных. Борису с Катей это было, конечно, очень удобно: в доме появился опытный человек, который возглавил всё хозяйство, и на которого можно было вполне положиться. Да и Вера в присутствии матери немного остепенилась. Как стало известно Борису и Кате, летом эта юная девица (ей было около 15 лет), не имея за собой должного надзора, вела себя не очень-то хорошо, и хотя, по-видимому, никакой серьёзной глупости ещё не совершила, однако, довольно часто в сопровождении молодых людей посещала и кино, и всякие клубы с танцами. Присутствие матери было просто необходимо.
