Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1
Часть вторая
Глава первая
Служба в Красной армии началась для Бориса Алёшкина, как, впрочем, и для многих его товарищей, совсем не так, как он это себе представлял. Он надеялся, что после призыва ему дадут оружие и, может быть, как военрука целого треста, коммуниста, даже назначат командиром какой-нибудь группы таких же, как он, умеющих обращаться с оружием, и отправят, если не в разведку, то уж, во всяком случае, куда-нибудь на передовую позицию, например, под Лахасусу, где, по слухам, шли бои. Но ничего подобного не произошло.
В призывной комиссии военкомата после беглого медицинского осмотра Борис получил повестку, в которой его обязывали явиться через три дня в распределительный пункт на Второй Речке, где он и получит дальнейшее назначение. Три дня ему давалось на устройство семейных и служебных дел. За эти дни Борис и Катя отвезли Элочку в Шкотово, он попрощался с Акулиной Григорьевной и Катиными сестрёнками, хотел попрощаться с родителями и своими братьями (Люся в это время уже работала в Кролевце), но не смог. За несколько дней до этого Яков Матвеевич и Анна Николаевна Алёшкины переехали в село Новонежино, где Анна Николаевна получила должность учительницы, а её муж был назначен завхозом этой же школы-девятилетки (начальная пятилетняя школа в Новонежине преобразовалась в девятилетку). На поездку в Новонежино у Бориса не оставалось времени.
Во Владивостоке Алёшкин рассчитался с ДГРТ, снялся со всех учётов, распростился с молодой женой и в назначенный срок явился к воротам военного городка на Второй Речке, где уже толпилась небольшая очередь таких же призывников. Красноармеец с двумя треуголками в петличках неторопливо и, видимо, не очень споро проверявший явившихся по списку, направлял всех в казарму № 2. В нижнем этаже этой казармы в большом зале, как на вокзале, находилась целая толпа таких же молодых людей, как и Борис, с узелками и чемоданчиками в руках. Все они чувствовали себя неловко и поэтому выглядели растерянными. Около одной пятой части зала было отгорожено фанерной перегородкой, за ней работала комиссия по распределению.
Как впоследствии узнали призывники, начатая китайскими войсками и примкнувшими к ним остатками семёновских и унгеровских банд провокация на КВЖД застала вооружённые силы Дальнего Востока врасплох. Числящиеся в гарнизонах городов части были укомплектованы по штатам мирного времени, то есть менее одной трети того, что положено для наличия личного состава в военное время. Более или менее полностью были укомплектованы лишь специальные части: артиллеристы, связисты, сапёры. Для отражения первых попыток прорыва советско-китайской границы, предпринятых белокитайцами, был брошен весь личный состав пехотных полков, и потому в момент призыва всех направляли в пехоту, состоявшую из двух Дальневосточных дивизий, которые, в сущности, и являлись основой Особой Дальневосточной армии.
Мечта многих призывников попасть на флот, в воздушные или танковые войска не осуществилась. Распределяющая комиссия всех направляла в тот или иной пехотный полк. Перед окончательным распределением за этой же фанерной перегородкой всех призывников, раздетых догола, тщательно осматривала комиссия из нескольких врачей и некоторых, наверно, страдающих какими-нибудь болезнями, направляла в хозяйственные части и во вспомогательные войска.
Борис, как и парни, с которыми он успел подружиться во время толкотни среди новобранцев в ожидании своей очереди, попал в пехоту беспрепятственно. После того, как они оделись, а голыми они стояли не только перед врачами, но и перед всеми остальными членами комиссии, довольно бесцеремонно разглядывавшими их и выяснявшими их социальное положение, партийность, образование, специальность (записывая всё это в анкету), молоденький красноармеец вывел их группу из казармы, пересёк довольно широкий мощёный двор и, приведя их в стоявшую в углу такую же двухэтажную большую казарму, сдал с рук на руки новому красноармейцу. При этом он сказал:
– Эти опять к вам!
Одновременно он вручил и стопку анкет, на которых председатель комиссии делал какие-то пометки красным карандашом. У входа в эту казарму стоял часовой с винтовкой. Новый провожатый ввёл вновь прибывших в такой же зал, как и в первой казарме, только заставленный во всю свою длину трёхъярусными нарами, расположенными в четыре ряда так, что между ними оставался проход шириной около двух шагов. Многие из нар были уже заняты сидевшими и лежавшими на них призывниками. Провожавший группу, в которой был Борис, сказал:
– Ну, вам повезло, здесь места ещё много, размещайтесь! Уборная у противоположного входа. Выходить из казармы нельзя, курить можно только в уборной. Ну а остальное вам вечером политрук расскажет.
При виде довольно скучной картины – голые нары, и уныло сидящие на них парни – у Бориса Алёшкина и его товарищей невольно вытянулись лица, они решили держаться вместе. В их группе, кроме Бориса, был Пашка Колбин – журналист, работавший до призыва в газете «Красное Знамя», Яков Штоффер – художник-декоратор, москвич, Костя Ротов – тоже москвич, карикатурист, Генка Шадрин – учитель откуда-то из-под Иркутска и Петька Беляков – машинист со станции Сковородино. Впоследствии мы познакомимся со всеми этими ребятами более подробно, сейчас же попытаемся объяснить, почему даже в этой группе, как, впрочем, и среди остальных, образовался такой географический, я бы осмелился сказать, винегрет. Дело в том, что до конфликта на КВЖД части, стоявшие в городах Дальнего Востока, обычно пополнялись москвичами и вообще выходцами из средней России. Одновременно жители Дальнего Востока попадали почему-то для службы в красноармейские части, расквартированные в Центральной России. Чем объяснить такой порядок распределения призывников, нам неизвестно, но он существовал. После начала событий на КВЖД и необходимости срочного пополнения местных воинских частей, всех призывников-дальневосточников оставляли в войсках, находящихся на Дальнем Востоке, а военкоматы Центральной России продолжали направлять своих призывников сюда же. В результате и получилось такое смешение «языков и народов».
Так или иначе, а перечисленная нами группа, как-то сразу сдружившись, решила держаться друг за друга. Первыми их совместными действиями было стремление найти себе подходящее место для устройства на ночь. Они облюбовали участок нар второго яруса около одного из больших окон, выходившего в сторону лесистой сопки. Правда, на этом месте уже расположились какие-то деревенские пареньки, с аппетитом уплетавшие бело-розовое сало с чёрным хлебом, но Петька Беляков, огромный и физически сильный парень, быстро «уговорил» их уступить это место нашей компании. Через несколько минут, уложив в головах свои чемоданчики, а Борис – вещевой мешок, все они сидели на облюбованном месте и обсуждали создавшееся положение.
Путешествуя по казарме, где на нарах и в проходах собралось более четырёхсот человек, некоторые из которых находились здесь уже дольше суток, наши друзья узнали, что это место называется «карантин», что отсюда нельзя писать, нельзя никуда выходить, кроме прогулки во дворе в течение часа, а всё остальное время придётся сидеть здесь, что в первые сутки надо есть свои продукты, а потом уже кормят красноармейским пайком: хлеб на весь день выдают с утра вместе с завтраком, в час дня – обед, в шесть часов вечера – чай с сахаром. Еду и посуду привозят на лошади, миски и ложки после еды отбирают. Если в первый день с собой еды нет, разрешают одному от нескольких человек сходить в лавку – тут же, во дворе, по-военному – на плацу, и купить еды.
После всех перенесённых процедур, а мы забыли сказать, что каждый из призывников после осмотра медкомиссии получил ещё какой-то укол в спину, группа, о которой мы рассказываем, очень хотела есть. Все они были люди городские, и, кроме запасливого Штоффера, еды ни у кого не было. Единогласно избрав Белякова своим представителем, собрали имевшиеся при них капиталы и отправили его за продуктами. Вскоре с большим аппетитом съели принесённый им хлеб, колбасу и запили всё это водой из стоявшего в одном из углов казармы бачка. Подзакусив, ребята разостлали свои пиджаки и куртки и вскоре сладко захрапели. Однако спать им пришлось недолго, в шесть часов явился какой-то командир с двумя кубиками в петлицах и золотой звёздочкой на левом рукаве гимнастёрки.
К этому времени форма одежды в Красной армии изменилась, и вместо красных, оранжевых или синих галунов-застёжек, ранее пересекавших гимнастёрку, была обыкновенная рубаха из зелёной материи с отложным воротником, на котором находились петлицы, имевшие свой цвет для каждого рода войск. У пехоты петлицы были малиновые. Такие же петлицы были и у пришедшего в казарму командира, как впоследствии выяснилось, политрука. При его появлении один из дежурных красноармейцев, стоявший у двери, потребовал, чтобы все новобранцы слезли с нар и построились в одном из проходов. Когда это распоряжение выполнилось, а на это потребовалось около десяти минут, и поднятые с нар новобранцы, наконец-то встали в две неровные шеренги, политрук вышел на середину и обратился к ним со следующей речью:
– Поздравляю вас, товарищи! Вы будете служить в 5-м Амурском стрелковом полку 2-й Приамурской стрелковой дивизии. Здесь в карантине вы будете находиться в течение двенадцати-пятнадцати дней. Утром и вечером вот этот командир отделения, – при этом он указал на красноармейца с двумя треугольниками в петлицах, вошедшего вместе с ним, – будет производить поимённую перекличку, каждый при вызове его фамилии должен громко и чётко отвечать «я», никаким другим словом откликаться не разрешается. Отзываться за других тоже нельзя. Кроме того, каждый вечер этот же командир будет назначать из вас наряд – группу людей, которые убирают казарму и другую, которая получает и привозит еду. Спать и валяться днём на нарах до отбоя не разрешается. Курить можно только в уборной. Утром подыматься всем в одно время, будить вас будет тот же командир. После умывания и туалета – перекличка, а затем завтрак. После завтрака я буду проводить политбеседы, а потом будете изучать два самых важных устава РККА – внутренний и дисциплинарный. Каждый из более грамотных соберёт группу малограмотных и неграмотных и будет им читать вслух устав. После обеда – час отдыха. Вечером будем выводить вас в клуб, в кино. Начальником вашей команды назначен командир Розанов. Мы вместе с младшими командирами, которых вы уже видели, должны после карантина доставить вас в полк в целости и сохранности, – закончил он, смеясь. – Ну а теперь – у кого есть вопросы?
Вопросов оказалось много. Спрашивали о положении на КВДЖД, о том, скоро ли они примут участие в боях, почему и зачем устраивают карантин, почему в это время нельзя видеться с семьями и многое, многое другое. Разговор затянулся до позднего вечера.
Пребывание в карантине было, пожалуй, одним из самых неприятных моментов в течение службы Бориса в Красной армии. Было жёстко и неудобно спать на голых нарах, умываться приходилось кое-как – умывальников не хватало, взятые из дома полотенца вскоре превратились в настоящие портянки. Народ всё прибывал и прибывал, и скоро казарму набили так, что на нарах не было ни одного свободного места. Днём стояла духота, ночами она увеличивалась, но в то же время из окон немилосердно дуло. Ежедневное чтение уставов надоело до того, что на них уже и глядеть не хотелось, одним словом, было худо! Но всему приходит конец. Кончилось и это нудное пребывание в карантине.
Однажды, после переклички, которая теперь длилась около часа, так как в казарме собралось более пятисот человек, начальник команды, политрук Розанов объявил:
– Выходите, стройтесь по четыре на плацу. Сейчас пойдём садиться на поезд и отправимся в наш полк.
Где находится этот 5-й Амурский полк, никто из призывников не знал. Сколько времени придётся ехать, тоже было неизвестно. Но все были рады уже и тому, что наконец-то покинут это ненавистное здание карантина.
После того, как колонна по четыре усилиями трёх командиров отделений и нескольких красноармейцев была, наконец, построена, Розанов встал во главе её, и она тронулась в путь. Несмотря на все старания шедших по сторонам красноармейцев, новобранцы беспрестанно сбивались с шага, путали ряды, и их толпу колонной можно было назвать только условно. Вид они имели довольно плачевный: обутые кто во что горазд, в помятой грязной одежде, давно не стриженные, а кое-кому нужна была и бритва, они очень мало походили на славных красноармейцев, не раз виденных ими в кинофильмах, на парадах или просто на марше. Это было понятно и так, а ещё более – по жалостливым взглядам встреченных прохожих, которые сразу же отворачивались и старались пройти побыстрее.
Но вот, наконец, и поезд. Он состоял из вагонов четвёртого класса и, хотя в каждый вагон погрузили предельное число людей, всё же они, по сравнению с карантинной казармой, показались им дворцами. Сразу же после погрузки эшелон тронулся в путь. Алёшкин и его друзья успели залезть первыми и занять верхние полки. Эшелон состоял из 15 вагонов, и в него были погружены ещё две таких же колонны, пришедшие из других казарм. Поезд проследовал станцию Хабаровск и направился далее на запад. Все терялись в догадках, куда же их везут, но и начальник эшелона, и красноармейцы, сопровождавшие новобранцев и на каждой станции оцеплявшие эшелон, хранили по этому поводу упорное молчание.
Проехали Биробиджан – маленькую станцию, около которой, как говорили, начинала образовываться какая-то еврейская не то республика, не то область. Поздно ночью проехали станцию Завитая. Наши друзья после этого решили, что их везут на станцию Манчжурия, откуда, по слухам, по китайским войскам ожидался решительный удар. Но утром следующего дня эшелон подошёл к городу Благовещенску, расположенному на слиянии рек Зея и Амур, причём последняя являлась естественной границей с Китаем. Эшелон поставили на один из запасных путей в стороне от здания вокзала, где его прибытия ждала группа командиров и красноармейцев.
Когда прибывшие выгрузились из вагонов, их построили – каждую колонну отдельно, как они жили в карантине. Оказалось, что колонны предназначены для определённых полков, расквартированных в Благовещенске. Та, в которой находился Борис со своими товарищами, предназначалась на пополнение 5-го Амурского стрелкового полка, средняя – на пополнение 6-го Хабаровского стрелкового полка, а самая маленькая – для 2-го артполка. Все эти полки входили в состав 2-й Приамурской ОКЗ и ОТЗ дивизии. В неё входил и ещё один – 4-й Волочаевский полк, находившийся в г. Хабаровске.
После построения новобранцев и доклада начальников команд о благополучном прибытии стоявшие на перроне командиры посовещались, разделились и направились к колоннам. У каждого из них находился список новобранцев, они выкликали обозначенных в списках, строили их по четыре человека в ряд, а по окончании уводили куда-то в город.
Через некоторое время командир, читавший список, в который попали Борис Алёшкин и его друзья, построив отобранную группу, повёл их через весь город к видневшимся вдалеке казармам. Большая часть пути проходила по главной улице города, и командир, ведший колонну, в которой было немногим более ста человек, видимо, очень смущался как довольно-таки неопрятным и разношёрстным видом своих подчиненных, так и их неумением ходить в строю. Вероятно, именно поэтому он старался идти как можно быстрее, а шедшие во главе и в хвосте колонны командиры отделений всячески побуждали новобранцев не отставать. Однако новобранцы были обременены чемоданами и другими вещами, да к тому же быстро шагать строем не умели. Когда они пришли на плац, чрезвычайно похожий на тот, который они ежедневно видели на Второй Речке, то почти все были мокрыми от пота и покрытыми слоем пыли. Командир, приведя и остановив колонну около казармы, сказал:
– Товарищи, вы прибыли в расположение 5-го Амурского стрелкового полка. Вот в этой казарме на втором этаже вы будете жить и нести службу. Все вы, как имеющие среднее и высшее образование, зачислены в роту одногодичников, то есть будете служить в Красной армии один год, после чего сдадите экзамены на звание командира взвода и будете или уволены в запас, или зачислены в кадры командного состава Красной армии. Рота одногодичников, которую вы сменяете, успешно закончила обучение, досрочно сдала экзамены и сейчас в качестве командиров взводов и даже помощников командиров рот вместе с основным кадровым составом полка доблестно сражается и громит белокитайцев во всех пунктах, где им приходится сталкиваться, среди них есть люди, которые проявили себя как герои. Я надеюсь, что вы будете на них похожи и не посрамите традиций нашего славного 5-го Амурского полка. Я командир первого взвода вашей роты Новиков, с остальными командирами взводов, командиром роты товарищем Константиновым и политруком Серебряковым вы познакомитесь позднее. Сейчас вами займётся старшина роты и младшие командиры. Пока до свидания, – после этих слов командир приложил руку к фуражке, повернулся и ушёл.
К выстроенной группе новобранцев подошёл худенький, среднего роста, с рыжеватыми волосами, веснушчатый младший командир, у которого в петлицах была целая «пила» из четырёх треугольников. Он сказал неожиданно резким и как будто сердитым голосом, с сильным украинским акцентом:
– Я старшина первой роты Белобородько. У меня щоб был усегда полный порядок, понятно? Стоишь у строю – не шевелись, руками не болтай, смотри на командира и слухай его команду. Вот вы, длинный, чернявый, – обратился он к Штофферу, – я усем говору, а у том числе и вам! Не вертитесь, не качайтесь, як верба на ветру… – и, заметив попытки Штоффера что-то сказать, ещё более сердито и резко добавил, – А у строю разговаривать не положено! Стой, мовчи и слухай, понятно?! Зараз я зачитаю списки по взводам, а затим помощники командиров взводов разберут свои взводы и займутся с вами дальше, от так!
И он начал своим резким голосом выкликивать список первого взвода, куда по счастливой случайности попали почти все наши друзья. Названные должны были отходить в сторону, где стоял их помкомвзвода – младший командир с тремя треугольниками в петлицах, и снова становиться в колонну по четыре. Таким же образом были отобраны и два других взвода.
Рядом с помкомвзвода Никитиным – спокойным, высоким, ладно скроенным и, очевидно, физически сильным, с внимательными голубыми глазами, доброй улыбкой и чуть вьющимися, коротко остриженными каштановыми волосами стояло четыре младших командира, каждый с двумя треугольниками в петлицах. Никитин представил их новобранцам:
– Вот это ваши самые главные непосредственные начальники – командиры отделений. Они первые будут вас обучать нелёгкой службе красноармейца и не только словами, но и своим личным примером и показом. Они не имеют такого образования, как вы, но все они с отличием окончили полковую школу и обязанности красноармейца знают хорошо. Вам многому у них придётся научиться, – сказал Никитин приятным грудным голосом.
Затем каждый командир зачитал список своего отделения. Вместе с Борисом попали Беляков и Шадрин, остальные из их товарищей распределились в другие отделения.
Командиром первого отделения оказался светловолосый, сероглазый крепыш Евстафьев. По-видимому, он был ярым и старательным службистом. Одной из его привычек, как это сразу же заметил Борис, было стремление постоянно поправлять свою гимнастёрку и уничтожать на ней малейшие складки, возникавшие при движении около туго затянутого ремня. Для этого Евстафьев то и дело засовывал большие пальцы под ремень, и, проводя ими спереди назад, убирал складки.
Отозвав своё отделение в сторону и построив его в шеренгу, Евстафьев сказал:
– Сейчас пойдём набивать матрасы и подушки, затем зашьём их и сложим в коридоре. После этого пойдём в баню, получим обмундирование, помоемся и пострижёмся, – и совсем другим голосом добавил, – не расходиться! Стоять вольно!
Взяв с собой Шадрина, стоявшего на левом фланге шеренги, Евстафьев зашёл с ним в казарму. Они вернулись минут через десять, нагруженные сшитыми из рядна мешками под матрацы и подушки, кроме того, Евстафьев нёс большой клубок толстых суровых ниток, из которого торчало несколько иголок. Подойдя к строю отделения, в котором кроме Шадрина было ещё восемь человек, Евстафьев раздал каждому по большому мешку для матраца и по маленькому – для подушки.
– Сейчас пойдём вон к той скирде соломы и набьём матрасы и подушки… Стойте, стойте! – закричал он, заметив, что кое-кто из его отделения уже направился было к скирде. – Теперь, товарищи бойцы, ходить вы будете только по команде, когда вам разрешат. Становись! – громко крикнул он, и вытянул руку.
Как-то интуитивно все поняли, что встать надо в одну шеренгу по направлению вытянутой руки командира. Когда шеренга построилась, Евстафьев оглядел её, затем переставил кое-кого так, чтобы все стояли строго по росту. Правофланговым оказался самый высокий – Беляков. Шадрин, как самый низкий, встал на левый фланг, а Алёшкин очутился где- то в середине.
Закончив установку по росту, Евстафьев сказал:
– Вот так всегда и будете становиться. Каждый внимательно запомните своё место, – затем он снова зачем-то закричал, – Равняйсь! Смирно! Направо-о!
Его подчинённые довольно нескладно и, во всяком случае, не одновременно повернулись направо, и шеренга превратилась в колонну по одному, как тут же объяснил Евстафьев.
– Шагом марш! – снова крикнул он, становясь впереди, и тише добавил, – За мной.
После этого отделение, наконец, отправилось к скирде, где уже копошились новобранцы других взводов и отделений, старательно набивая, как вскоре выяснилось, свежей соломой постельные принадлежности.
Около часа было затрачено на набивку, зашивание и переноску матрасов в коридор у входа казармы. Всё это время личные вещи новобранцев лежали кучками на плацу. После того как отделение управилось с этим делом, Евстафьев вновь построил его, приказав предварительно забрать свои вещи. Затем, опять по его же команде, новобранцы направились к приземистому кирпичному зданию, стоявшему немного в стороне от выстроенных ровными рядами двухэтажных казарм. Как оказалось, это была гарнизонная баня. К тому моменту, когда отделение Евстафьева подошло к бане, около неё стояло уже два отделения разных взводов. Разрешив своим бойцам стоять «вольно», Евстафьев подошёл к другим «отделенным», стоявшим в стороне небольшой группой, с ними же стоял и старшина роты. Поговорив с ними, Евстафьев вернулся к своим и сказал:
– Мы опоздали – долго прокопались с матрацами. Баню заняла рота одногодичников 6-го полка, теперь будем ждать, пока помоются они. Вот, запоминайте: если будем копаться, всегда придётся ждать или неприятности получать! Ну, да вы у меня ещё молодцы, хотя и не первые управились, а большинство всё ещё копается…
И странное дело, Борис и его товарищи почувствовали, что эта скупая похвала из уст какого-то Евстафьева наполнила их приятной гордостью, и они признали, что командир отделения хорош. Но их благостные размышления прервал внезапный окрик Евстафьева:
– Отделение, смирно! Равняйсь! Вольно, разойдись, можно курить.
Борис и Беляков медленно отошли от строя, который как-то нехотя разбредался в стороны. Остальные отделения получили такую же команду. Вскоре около бани образовалось много кучек людей, обсуждавших свои впечатления от первых минут пребывания в 5-м Амурском полку. Пока эти впечатления были не очень отрадными, по крайней мере, в группе, которую образовали знакомые нам ребята: Алёшкин, Беляков, Шадрин, Штоффер, Ротов и Колбин. Пашка Колбин возмущался:
– Что это они на нас всё время кричат: «становись, разойдись, равняйсь»? Слова какие-то дурацкие! Неужели нельзя сказать это попонятнее, спокойно, без крика? Как будто мы не люди, а какие-то животные!
Его перебил Петька Беляков. Он, как успели заметить его друзья, отличался прямотой и какой-то рациональностью суждений:
– А ты, Павлин, что думал, тебе тут все «пожалуйста», да «будьте любезны» говорить будут? Это армия, здесь главное – приказ. А приказ – он и есть приказ, его криком подавать надо, чтобы всем слышно было. Запомни, Павлин, теперь на весь этот год ты не штатский человек, а боец, красноармеец, значит. Вот так-то!
Конечно, такое объяснение Колбина удовлетворить не могло, и он пустился в спор, доказывая что-то об уважении личности и т. п. Между тем рядом Яков Штоффер с обидой говорил Ротову и Шадрину:
– Ничего я в этой службе понять не могу… Ну, повернулся я, чтобы посмотреть на тебя, а он кричит: «Не вертись!» Я ему объяснить хочу, что я не верчусь, а только посмотреть хотел, он кричит: «Молчать! В строю не разговаривать!» Я опять хочу объяснить, что я не разговариваю, а только ответить хочу, и для убедительности рукой показываю, а он ещё пуще рассвирепел и совсем уж заорал: «Вы где – в строю или на гулянке? Что вы руками, как мельница крыльями, машете? Смирно! И никаких разговоров!» Нет, братцы, боюсь, что год я не выдержу…
Сетования Штоффера вызвали смех у его слушателей, хотя в душе эти первые часы их службы и им показались непонятными и трудными. Борис, не принимавший участия в этих беседах и куривший уже подряд вторую папиросу, сосредоточенно думал: «И долго у нас будет тянуться такая волынка? Я-то думал, с китайцами пойдём сразу воевать. Эх, поскорее бы эти формальности кончились, а там уж, наверно, отправят нас на позицию – туда, где находится основная часть полка».
Тем временем к бане подходили всё новые и новые отделения, и вскоре собралась вся рота. В этот момент отворились двери бани, и из неё вышли нестройной толпой красноармейцы. Алёшкин и его товарищи догадались, что это и была рота одногодичников 6-го полка. Все они были одеты в новые х/б гимнастёрки, такие же штаны, кирзовые сапоги и фуражки. У многих обмундирование явно не соответствовало росту, топорщилось во все стороны и сидело на молодых людях так, что они никак не походили на своих ловких командиров отделений, а выглядели как будто нарочно нелепо переодетыми артистами самодеятельности. Колбин не удержался и довольно громко произнёс:
– Ну и чучела! Неужели и мы такими же будем?!! Это не красноармейцы, а какой-то хор братьев Зайцевых (тогда на эстраде подвизались артисты, одетые бродягами, выглядевшие вообще очень нелепо, они пели хором злободневные куплеты и назывались «хор братьев Зайцевых»).
Вышедшие из бани по команде старшины построились в колонну по четыре и зашагали к своей казарме, находившейся на противоположном конце двора. И странное дело – как только рота построилась, и её бойцы, стараясь идти в ногу, зашагали, вся разрозненная мешковатость и неуклюжесть каждого из них, стоявшего отдельно, так бросавшаяся в глаза, куда-то исчезла, и все вместе они выглядели довольно стройной колонной, мало чем отличавшейся от красноармейцев, виденных ребятами раньше.
– Вот что значит строй, – глубокомысленно сказал Беляков, но развить свою мысль ему не удалось, так как теперь уже их старшина Белобородько крикнул:
– Становись по отделениям в колонну по два!
С некоторой суетой и толкотнёй, которая, однако, уже была меньше, чем при первом построении, каждый встал за своим командиром отделения в том порядке, какой им был указан ранее. Конечно, не обошлось и без недоразумений: Яков Штоффер забыл, где стоит, и несколько мгновений тыкался в разные места, пытаясь втиснуться хоть куда-нибудь, чем, конечно, опять вызвал окрик старшины, и лишь после этого нашёл своё место. По новой команде старшины все вошли в большой предбанник и разместились на длинных широких скамейках, расположенных вдоль стен. Командиры отделений, посадив своих людей, вышли, а старшина встал посреди предбанника:
– Товарищи красноармейцы, сейчас разденьтесь, усе свои вещи аккуратненько уверните и положите в свои чемоданы или свяжите в узлы. К каждому узлу приложите записку, у ней пишите: первая рота, взвод, отделение, хвамилию, имя, отчество. Вещи пойдут у камеру дезинхвекции, потом на склад. С собой оставьте зубную щётку, порошок, мыло, кружку и ложку.
Когда все разделись и сделали со своими вещами всё, что было приказано старшиной (с записками, конечно, произошла кутерьма: у одних не было карандашей, у других бумаги, и пока все раздобыли необходимое, старшина ходил и сердито поторапливал задержавшихся), он отдал следующую команду:
– Все постриженные могут идти мыться, а у кого волосы длинные, подходите к парикмахерам.
В одном углу предбанника стояло пятеро красноармейцев, одетых в белые халаты и вооружённых машинками для стрижки. Перед каждым из них стояла табуретка, вокруг которой уже громоздились кучи волос самых разнообразных оттенков. Алёшкин, Беляков и некоторые другие, в преддверии службы в армии ещё во Владивостоке постриглись наголо. За время карантина их волосы немного отросли, однако, не превышали установленной (неизвестно кем) нормы в 1 см, зато у Колбина, Штоффера и многих других имелись настоящие причёски, которыми они гордились. Кое-кто из них обратился к старшине с просьбой, чтобы он разрешил постричься завтра в настоящей парикмахерской, и не совсем наголо, но Белобородько даже удивился подобным просьбам, его ответ был таков:
– Ну, чистая антиллегенция! Да вы шо, не понимаете, что вы не к тёще у гости приихалы, чи що? Тут армия, понятно? Усё должно быть по хворме! Усе красноармейцы должны быть пострижены. Вот будете командирами, аль бо хотя бы сверхсрочниками, от як я, тогда носите себе причёску, а зараз стричься, и без разговоров! Швидче, а то ведь нас друга рота жде! Ну, антиллегенция, ни якого понятия! – продолжал возмущаться старшина.
Не прошёл номер и у тех, которые думали избежать стрижки без разрешения и тайком проскользнуть. Перед мыльной стоял один из помкомвзводов и внимательно осматривал каждого проходящего, и если, на его взгляд, волосы на голове выглядели длиннее установленной нормы, он немедленно возвращал его к парикмахерам.
В мыльной полуголый красноармеец раздавал каждому входящему по маленькому куску серого, неприятно пахнувшего мыла и новой мочалке, сделанной из рогожи. При этом он говорил:
– Мыло трать всё, если останется обмылок, бросай в ящик при выходе, а мочалку вымой, возьми с собой, будешь потом в баню брать. Подходи к душу!
Возле стен мыльной было установлено штук 60 душевых сосков, из которых беспрерывно лилась вода. Температура воды была одинаковая во всех душах, и если одним она казалась слишком горячей, а другим прохладной, исправить её по своему желанию было невозможно, приходилось приспосабливаться. Борису это мытьё далось с трудом – он не любил горячей воды, а из душа лилась такая, что от неё шёл пар. Он не мог стоять под душем, а лишь запрыгивал под него на короткое время, затем выскакивал, мылился, тёрся мочалкой, затем снова заскакивал и наскоро смывал мыло, так повторил несколько раз. Зато находившийся рядом с ним Петька Беляков мылся с настоящим блаженством. Он не вылезал из-под душа и лишь временами восклицал:
