полная версия

Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1

А он продолжал вспоминать то, что ему рассказала Катя вчера во время обеда. Вскоре после отъезда Бориса на переподготовку, Катю вызвали в Дальснабсбыт, в ячейку комсомола, в которой она состояла на учёте, где руководила пионеротрядом. Секретарь комсомольской ячейки, не желая терять хорошую пионервожатую, при появлении первого же вакантного места в конторе поставил вопрос перед управляющим о назначении комсомолки Алёшкиной на должность статистика в плановый отдел. Её возражения о том, что этой работы она совершенно не знает, были немедленно отвергнуты:

– Ты же имеешь среднее образование, а у нас и более сложную бухгалтерскую работу выполняют люди, у которых за плечами всего пять классов, научишься!

Необходимость воспитания дочки тоже не рассматривалась как причина отказа. Оказывается, Дальснабсбыт – организация, хотя ещё и молодая, но уже успевшая обзавестись своим детским садом, где пока имелись свободные места. Так и получилось, что меньше чем через месяц после отъезда Бориса в Бочкарёво, его жена и дочь ежедневно стали ходить на работу. Катя Алёшкина вообще очень тяготилась бездеятельным, как ей казалось, пребыванием дома. По своей натуре она была, да остаётся и до сих пор, человеком, склонным к работе в коллективе, к постоянному активному участию в каком-нибудь общем труде, в общественной жизни. Поступление на работу в Дальснабсбыт сразу же открывало перед ней все эти возможности. Она с азартом взялась за незнакомую для неё работу и благодаря врождённой смекалке, хорошим способностям, ну и, конечно, достаточной грамотности, чуть ли не через неделю вполне освоила работу статистика, а вскоре стала считаться одной из лучших.

«Ну, что же, – думал Борис, – что Катя устроилась на работу – это к лучшему, ей будет веселее, да и материально положение наше улучшится. Теперь ей, как работающей в их распределителе, тоже кое-какой паёк будет перепадать. А Элочка – судя по всему, ей в детском саду нравится. Как будто всё хорошо устроилось, и с жильём стало лучше, ведь после выезда семьи Комоза в нашем распоряжении теперь весь дом. Всё хорошо, вот только, что там обо мне решили? Зашлют куда-нибудь на побережье, опять придётся налаживать всё сначала, а отказаться нельзя, ведь я член партии. Хоть бы скорее заседание у них кончилось!»

Всему приходит конец. После заседания из дверей кабинета стали выходить по одному и группами начальники управлений, заведующие отделами и члены правления треста. Многие из них здоровались с Алёшкиным. Но вот показался первый заместитель председателя треста Мерперт. Мы уже как-то описывали этого маленького, круглого, большеголового человека, обладавшего огромной эрудицией и, кажется, ещё большими организаторскими способностями. Он отлично разбирался в экономике, снабжении и большинстве вопросов рыбного дела. Мерперт был беспартийным, но, очевидно, по-настоящему преданным советской власти, и потому работал не за страх, а за совесть. У него, как мы, кажется, тоже говорили, сложилось особое отношение к Алёшкину: разглядев в молодом человеке способного организатора и старательного работника, Иосиф Анатольевич всегда поддерживал и поощрял Бориса.

Увидев сидящего Алёшкина, Мерперт подошёл к нему. Когда Борис встал, он поглядел на него снизу вверх и произнёс тонким голосом:

– А-а, вот и виновник торжества появился, отлично, отлично! Пошли-ка, голубчик, к Якову Михайловичу. Отслужил? Ну и замечательно, сейчас мы тебя запряжём…

В кабинете председателя, кроме него, находились два человека. Один – высокий, плотный мужчина лет сорока, с какими-то мутно-голубыми глазами, бесцветной, немного спутанной шевелюрой и довольно сердитым лицом. Рядом сидел второй – уже знакомый Борису экономист планового отдела, Андреев. Он был едва ли на три года старше Алёшкина и начал работу в тресте почти одновременно с ним, но у Андреева было преимущество – среднее экономическое образование, так как после гимназии он окончил какие-то специальные курсы. В плановом отделе его считали толковым и способным работником. Увидев возвращавшегося Мерперта и сопровождавшего его Бориса, Беркович воскликнул:

– Ну вот, на ловца и зверь бежит! Вовремя ты, товарищ Алёшкин, вернулся, мы тут без тебя тебя женили. Вот твоё новое начальство – Николай Тихонов. Мы ему тебя тут расхвалили, так ты уж, пожалуйста, нас не подведи! Чтобы поскорее с этим делом покончить, а то мне ещё в Главрыбу ехать надо, я тебе в двух словах объясню, в чём дело, – добавил Яков Михайлович, заметив совершенно ошарашенный вид Бориса. – Видишь ли, в связи с расширением объёма работы треста, правление решило создать новое Управление морского лова – Морлов, как мы его уже окрестили. Начальником его и в то же время членом правления треста назначили бывшего управляющего промыслами в бухте Датта, товарища Тихонова, начальником планового отдела – Андреева, а заместителем по вопросам снабжения, финансов и кадрам назначаем тебя. Возражения не принимаются! – воскликнул Беркович, заметив протестующий жест Бориса. – Мы твою кандидатуру уже две недели обсуждаем, ты будешь в основном связан с Иосифом Анатольевичем, а он за тебя стоит горой – ну, вот и пользуйся этим. А теперь, товарищи, пока, мне некогда… Да, товарищ Мерперт, распорядитесь, чтобы им выделили какую-нибудь комнатёнку, пока они для своего управления помещение не найдут. Пусть немедленно приступают к работе, через неделю мы слушаем на правлении их предложения о плане, штатах и всём прочем… До свидания! – и Яков Михайлович, взяв со стола портфель, направился к выходу. Вслед за ним вышли и остальные.

Через несколько часов в одной из комнатушек, при помощи Мерперта отвоёванной в УСИТ, оказались трое новоиспечённых руководителей. После довольно беглого знакомства друг с другом они приступили к работе.

Борис выяснил, что Тихонов чуть ли не с детства занимается рыбацким делом: ловил рыбу на побережье самыми разнообразными снастями и способами. Ещё перед революцией он дослужился до должности синдо – так по-японски назывался руководитель рыболовецкой артели, это название почему-то прижилось у русских рыбаков Приморья. При интервенции ушёл в партизаны, там вступил в партию, а после освобождения Приморья и образования ДГРТ, был назначен сперва управляющим промыслом, а затем управляющим всеми промыслами и рыболовецким заводом, находившимися в бухте Датта. На этой работе Тихонов проявил себя знающим, серьёзным работником, умелым организатором, поэтому при создании нового управления в тресте, требовавшего для своего руководства опытного рыбака, выбор правления пал на него. Он, правда, страдал одним существенным недостатком, но в правлении ДГРТ об этом почти не знали и значения ему не придавали.

Новоявленных руководителей сотрудники насмешливо окрестили троицей затворников, так как они целыми днями сидели, запершись в своей комнатушке, и о чём-то горячо спорили, затем приходили к соглашению и замолкали. Из щели под дверью их комнаты полз всё время ядовитый табачный дым, а когда дверь открывалась, и троица отправлялась обедать или вечером расходилась по домам, так из комнаты вырывалось облако удушливого табачного дыма: все трое были отчаянными курильщиками. Сделаем небольшое отступление и попробуем объяснить, чем же была вызвана необходимость создания этого нового управления.

Страна, вступившая в эти годы на путь индустриализации и проводившая её невиданными до сих пор в мире темпами, в изыскании материальных ресурсов должна была в основном опираться на свои внутренние возможности. Советский народ это понимал, недаром с таким блестящим успехом происходила реализация внутренних займов индустриализации, недаром люди отказывали себе в самом необходимом, чтобы сэкономить средства на развитие тяжёлой промышленности. Но всего этого не хватало. Нужна была валюта, золото, чтобы закупать необходимые, тогда ещё не изготовлявшиеся в СССР станки и машины. Приходилось покупать также некоторые виды сырья. Требовалось укреплять и оборонную мощь страны: недавний конфликт на КВЖД показывал, что империалисты не отказываются от планов вооружённым путем препятствовать развитию пролетарского государства.

Помимо добычи непосредственно золота, лучшими источниками дополнительного получения валюты были лес и рыба. Именно поэтому советское правительство не жалело никаких средств на развитие рыбной промышленности, именно поэтому рос, как на дрожжах, ДГРТ, а все его нужды в любых материалах, даже импортного происхождения, удовлетворялись немедленно. Вместе с тем правительство, в частности, руководивший рыбной промышленностью Наркомат торговли, возглавляемый А. И. Микояном, требовал быстрейшего и более широкого развития добычи рыбы.

К 1931 году возможности берегового лова в Приморье были исчерпаны полностью, а международный рынок мог поглотить ещё очень и очень много рыбы, крабов и других морепродуктов. Японцы уже давно оторвались от берега и ловили рыбу в открытом море, иногда совершая хищнические набеги на советские территориальные воды, стоило подумать об организации морского лова и нам. Решили построить своими силами несколько десятков деревянных пятидесятитонных сейнеров для ловли сельди и иваси кошельковыми неводами. Одновременно решили приобрести не менее двадцати траулеров водоизмещением двести пятьдесят–триста тонн, способных совершать далёкие рейсы, вести лов в районах Камчатки, Охотского моря, в Татарском проливе и заливе Петра Великого. Кроме того, предполагали приобрести от шести до десяти краболовов водоизмещением 6–8 тысяч тонн, обзаводились специальными водолазными катерами, с которых ловили трепангов, мидий и других придонных обитателей моря. Для руководства всем этим хозяйством создавалось Управление морского лова.

После долгих споров и дебатов ДГРТ постановил пока краболовы управлению не передавать, а позднее создать специальный трест. Вскоре он и был организован. В только что созданном Управлении морского лова постоянно возникали всё новые и новые вопросы. Долго утрясались вопросы о штатах, о плане, о порядке финансирования и многие другие. Наконец, к указанному времени Тихонов вместе со своими помощниками, конечно, в самом черновом и требующем доработки виде, всё составили и передали на рассмотрение правления ДГРТ. По предложению Мерперта, чтобы не вести длительных споров, правление ДГРТ решило заслушать сообщение управляющего морским ловом в узком кругу, после чего, если возникнут разногласия, обратиться в Главрыбу. К счастью, таких разногласий не было, и даже вопрос о выделении в штат управления кое-кого из старых работников треста, хотя некоторыми и был встречен недоброжелательно, всё-таки решился положительно. В результате этого постановления штат Управления морским ловом утвердили в составе 32 человек. В их числе – старые работники ДГРТ, составившие костяк аппарата: управляющий – Тихонов, его заместители – Машистов и Алёшкин, зав. плановым отделом – Андреев, зав отделом снабжения – Сристолов, зав. финансовым отделом – Воробьёв, зав. общим отделом – Вахмянина. Остальных предоставили руководству управления подобрать самим. В это же время подыскали и арендовали помещение для конторы управления. Это был магазин какого-то нэпмана, ранее торговавшего мехами. Здание находилось на Ленинской улице, недалеко от гостиницы «Версаль», там было две комнаты: одна – большая, размером около 100 кв. м (бывший торговый зал), и вторая – полутёмная, выходившая дверями во двор и служившая ранее подсобным помещением, поменьше. Большая комната наскоро была разгорожена невысокими дощатыми перегородками на несколько клетушек, одну из них занимал управляющий, другую – два заместителя и третью – плановый отдел, остальную часть помещения выделили отделу снабжения и общему отделу. В полутёмной комнате разместился небольшой склад.

В момент организации Управление морского лова получило два траулера – «Сокол» и «Палтус», два дрифтера и 12 сейнеров, на все эти суда был передан и план, составленный ещё в ДГРТ. Кроме того, Морлов заключил договоры с итальянской и немецкой фирмами, по которым в течение 1931–1932 гг. предстояло построить и передать советским командам на условиях франко-верфь ещё 20 траулеров. Морлов должен был, помимо выполнения производственной программы, подготовить команды для всех этих судов и включить их в производственную деятельность. Базой для этого флота была отведена бухта Диомид, расположенная сразу за мысом Чуркина. В момент организации управления база представляла собой берег, поросший кустами и высокой полынью. На сопке находились две полуразрушенные кирпичные казармы.

Было раннее лето, вот-вот ждали ход иваси и летней сельди. Дрифтеры вели регулярные рейсы и, хотя оба тральщика ещё весной были отправлены производственным отделом ДГРТ в район Татарского пролива, где занимались добычей камбалы, сдаваемой сахалинским промыслам (в то время нам принадлежала только северная часть острова), но они тоже требовали заботы: нужно было пополнить их углём, солью, снастями и даже людьми.

Аппарат нового управления комплектовался с большим трудом, образно выражаясь, костяк обрастал мясом плохо. К этому времени безработица во Владивостоке, как, впрочем, и во всей стране, была ликвидирована полностью. Всё больше и больше стала ощущаться нехватка кадров, особенно квалифицированных. При скудных штатах и сравнительно высоких окладах (в Управлении морского лова они были на 15 % выше, чем в других отделах ДГРТ), брать на вакантные места первых попавшихся людей не хотелось. Правда, многие служащие главной конторы ДГРТ изъявляли желание перейти в новое управление, но правлением треста принимать таких добровольцев было категорически запрещено. Вот и пришлось этому костяку-скелету взвалить всю тяжесть работы на себя, не считаясь ни со временем, ни с силами. Конечно, в таких условиях об освоении под базу отведённой бухты пока невозможно было и мечтать: на это не было средств. Пришлось на первое время сейнеры прикрепить по ближайшим промыслам и заводам, для чего Тихонову и его заместителям нужно было объехать те, которые располагались в заливе Петра Великого и на острове Путятина, договориться с каждым из управляющих о приёме вылавливаемой рыбы, о расчётах за неё и об обеспечении команды судна необходимым довольствием. Большинство управляющих пошло на это с охотой, но столкнувшись с делом по-настоящему, они, грубо говоря, взвыли, и вскоре то одному, то другому сейнеру пришлось не только сдавать свою продукцию вторым и третьим сортом, а даже попросту выбрасывать её за борт. Это отражалось и на выполнении плана всего управления, и на заработках команд.

Летние месяцы 1931 года выдались жаркими, а ход иваси, которую ловили в это время, оказался обильным. Рыба эта настолько нежная, что нахождение её на судне, даже в течении 5–6 часов, приводило к порче. На промыслах и заводах, с которыми имелась договорённость, создалось трудное положение. Каждый из них имел свою рыболовецкую флотилию, состоявшую из полутора десятков кавасаки, вымётывавших ставные невода (орудие лова, придуманное чуть ли не в доисторические времена). Косяк рыбы, идущий вдоль берега, натыкался на такой невод и забивал его целиком или проходил стороной. Улов был случайный и ничтожный, поэтому добавление новых судов, способных своим кошельковым неводом охватить весь косяк, могло сразу значительно увеличить продукцию. Это каждого управляющего обрадовало, но, когда в самом начале путины, кроме рыбы, доставленной их судами, первые же два сейнера привезли вдвое, а то и втрое больше, чем весь их флот, и обещали давать такой улов ежедневно, управляющие перепугались: недостаток рабочих рук, соли, ограниченные возможности складских помещений не позволяли принимать и своевременно обрабатывать такое обилие рыбы. Естественно, что они стали в первую очередь разгружать свои суда, кавасаки – за выловленную ими рыбу они отвечали непосредственно, а за то, что перевозили сейнеры, фактически ответственности не несли. Многие из управляющих обрушились на правление треста телеграммами и телефонными звонками с просьбами освободить их от приёма рыбы с сейнеров. Мало того, что их продукция принималась в последнюю очередь, некоторые вообще отказывались её принимать.

В ходе путины пришлось срочно перестраиваться. Тихонов или Машистов с одним из своих помощников, которых они успели себе подобрать, вынуждены были организовывать какое-то своё подсобное хозяйство для обработки выловленной рыбы. В течение нескольких дней на берегу бухты Диомид поставили примитивный навес, под которым на кольях растянули брезентовые чаны, в них и проводили засолку иваси. Простейшая обработка давала настолько низкосортную продукцию, что, по существу, являлась её порчей, но другого выхода не было. Иваси по нежности и вкусовым качествам ничем не уступала средиземноморским сардинам, и консервы заводов ДГРТ под фирменным названием «Маяк», завоевали славу на международном рынке, не говоря уже о внутреннем. Спрос на них был неограничен, а Морлов вместо десятков миллионов банок иваси производил обыкновенную мелкую селёдку, реализуемую на внутреннем рынке вторым сортом. В результате эта работа вместо валюты приносила ничтожную прибыль.

Чтобы как-то повысить качество изготовляемой продукции, Машистов придумал на этом же берегу построить примитивную коптильню и обрабатывать иваси горячим и холодным копчением. В таком виде рыба шла более высоким сортом, но, если солёную упаковывали в обыкновенные бочки, которых в ДГРТ изготавливалось достаточно, то для копчёной иваси были нужны небольшие трехкилограммовые ящики. Клёпку для них удалось достать без труда, а вот сбивание вызвало серьёзную задержку – не хватало рабочих. Осенью, когда копчушка пошла в ход, сбиванием тары для неё занялись почти все работники управления, в том числе и Алёшкин. Он поздними вечерами, иногда вместе с женой в своей квартире, сидя на низенькой табуретке, усердно сколачивал из тонких дощечек один ящик за другим.

Чтобы покончить с описанием работы сейнеров, следует в двух словах рассказать, почему их уловы были такими удачными. Дело в том, что сейнеры, как, впрочем, и другие суда Управления морского лова, были обеспечены так называемыми активными орудиями: они не ждали, как кавасаки, у берега, пока рыба забредёт в их невод, а сами, уходя далеко в море, искали идущую рыбу. Окружали косяки сетью-неводом и забирали всё, что было окружено. В их распоряжении не было таких совершенных средств обнаружения рыбы, какими оснащены рыболовецкие суда в настоящее время – радиолокаторов, разведывательных самолётов, эхолотов, но и рыба тогда, особенно иваси, шла такими частыми и крупными стаями-косяками, что более или менее опытному рыбаку обнаружить движущийся косяк большого труда не составляло. Дальше всё зависело от опытности капитана, ловкости команды, состояния мотора судна и качества снасти.

Выметать невод нужно быстро, и в то время как один из сейнеров стоял на якоре или дрейфовал, другой, волоча за собою выброшенную сеть, иногда длиною чуть ли не в милю, должен был успеть обогнуть косяк рыбы и окружить его сетью. Иногда это не удавалось сделать. Манёвр выполнялся в открытом море, где даже при небольшом ветре такие хрупкие судёнышки, как сейнер, бросает в самых различных направлениях, а его мотор перегружен тянущимся за ним тяжёлым неводом, который грозил каждую минуту намотаться на гребной винт. Если это учесть, то будет понятно, что работа была не из лёгких. Первое время сейнеры ходили ещё в одиночку, и завоз невода проводился лодкой, идущей на вёслах. Так что понятно огорчение и обида рыбаков, когда пойманная с таким трудом рыба, доставленная к промыслу, в конце концов, выбрасывалась за борт.

В этот период лова сейнеры были главными производственными единицами Управления морского лова, поэтому нет ничего удивительного, что основное внимание всех производственников, а к этому времени вместе с Машистовым их было уже пять человек, уделялось работе этих судов. Но были ещё два дрифтера. Эти небольшие пароходы водоизмещением около 120 тонн ловили следующим образом: они выбрасывали большие глубоководные сети, сами ложились в дрейф (отсюда и название дрифтер), и увлекаемые ветром и течением в продолжение нескольких часов, а иногда и суток, волочили эти сети за собой. Затем выбирали их, освобождали, и если рыбы было немного, то повторяли всю процедуру сначала. В это время команда сортировала попавшее в сеть. При больших уловах этого сделать не успевали, и дрифтер привозил продукцию смешанную. Таким образом вылавливалась придонная рыба: камбала, треска, бычки, крабы и другие морские животные, находившиеся в глубине.

Эта продукция охотно раскупалась китайским населением Владивостока до 1931 года, но впоследствии, когда большая часть китайцев была выслана, а русские покупали только рыбу и крабов, то всё остальное приходилось перерабатывать на тук. Правда, его реализовывали за границу.

Характер лова этими судами был неудобен в заливах Тихого океана, окружавших Приморье, где вёлся промысел. Сильные прибои и ветры бывали настолько часто, что дрифтеру редко удавалось провести свой дрейф до конца – ему приходилось спешно выбирать сеть и удирать в какую-нибудь бухточку, чтобы отстояться в набежавший шторм. Производительность дрифтеров оказалась настолько низкой, что уже в следующем году их стали использовать как посыльные суда, а также для снабжения тральщиков, хотя и эта роль им оказалась не под силу. Единственное, чем оправдывалось в дальнейшем их существование, – это сбор и переработка портящейся или уже испорченной продукции на тук. В связи с перегрузкой производственников руководить работой дрифтеров пришлось начальнику отдела снабжения Аристархову.

Два траулера, как мы уже говорили, работали в Татарском проливе и Охотском море, на них были опытные капитаны, и в их задачу входило не только, или, вернее, не столько добыча рыбы, хотя производственный план они и имели, сколько разведывание мест скоплений и миграции трески, а главным образом, поиск так называемых камбальных банок. Дело в том, что в определённое время года (осенью и весной) камбала собирается на песчаных отмелях на глубине 20–25 метров и находится там слоем, доходящим толщиной до метра. Банки эти бывают невелики, иногда всего до полумили в окружности, но запасы рыбы даже на одной такой банке настолько огромны, что в состоянии обеспечить выполнение годового плана нескольким траулерам. К нашему, а вернее, к стыду дальневосточных рыбопромышленников, о местоположении камбальных банок в водах Приморья к 1931 году почти ничего не было известно. Да это и немудрено: лов камбалы производится специальными средствами (тралами) на большой глубине, удалённо от берега, а при этом было достаточно рыбы, и притом лучшего качества, которую можно легко добывать с берега.

Вследствие того, что производственная мощность вновь созданного управления была ещё сравнительно мала из-за множества неполадок со сдачей и обработкой пойманной рыбы, а также и потому, что организационные расходы нового учреждения были пока очень велики, финансовое положение Морлова оказалось чрезвычайно напряжённым, доходящим порой до катастрофического. Именно этим вопросом, как и вопросом снабжения, занимался Борис Алёшкин. Если в деле финансирования заведующий финсчётным отделом Воробьёв оказывал Борису своим опытом и обширными знаниями дела неоценимую помощь, и они довольно успешно, во всяком случае, в 1931 году, добывали необходимые средства на покрытие всё возраставших расходов, получая различных ссуды в Госбанке, выкачивая всевозможного рода субсидии от ДГРТ и Востокрыбы (к тому времени уже создали такое учреждение, которое должно было координировать действия всех рыбопромышленных организаций Дальнего Востока), и каким-то образом выкручивались из затруднительных положений, то со снабжением дело обстояло гораздо хуже.

Аристархов, в прошлом – помощник капитана траулера, попал в снабженцы случайно, другого не нашлось. Он никак не мог наладить взаимоотношения с УСИТ ДГРТ, и очень часто его заявки-заказы удовлетворялись всего на 10–15 %, хотя необходимые предметы на складах имелись. Возможно, что такое отношение к Управлению морского лова со стороны некоторых работников ДГРТ было и умышленным, ведь в тресте служило много, и, очевидно, неслучайно, консерваторов, стремившихся доказать ненужность активного лова, поэтому неудачи – убыточность этой, конечно же, более прогрессивной организации добычи рыбы, злопыхателей только радовала. Так подтверждался их тезис, что, мол, не с нашим суконным рылом лезть в калашный ряд: то, что могут делать такие технически развитые страны, как Америка, Англия, Япония, нашей отсталой России-матушке не по плечу, дескать, ловили рыбку у берега ставными неводами, так и дальше продолжать нужно. Легко понять, что если бы такого мнения продолжало держаться советское руководство и передовые люди рыбной отрасли, то очень скоро все береговые возможности были бы исчерпаны, и рыбодобывающая промышленность СССР, по существу, прекратила своё существование. Может быть, кому-то это и было выгодно, но только не советскому народу, но в то время доказывать необходимость всё нового и нового субсидирования и регулярного снабжения молодой организации было очень трудно, и Борису Яковлевичу пришлось потратить для решения этих вопросов много сил и энергии.

Немало труда и нервов ему стоило и выполнение третьей поставленной перед ним задачи. Алёшкин должен был комплектовать команды, отправлявшиеся за изготовленными в Италии и Германии траулерами. Как известно, таких судов было заказано двадцать. По полученным данным, к осени 1931 года первая половина их была практически готова, а к середине 1932 года должны были быть сданы все. Командам следовало прибывать на верфь за один-два месяца до окончания постройки судна, чтобы, наблюдая за ходом работы, вовремя заметить и потребовать устранения тех или иных дефектов строительства. Команда тральщика состояла из 32 человек. В первую очередь должны были выехать капитан, старший механик и радист, недели через две после них отбывала остальная часть команды. Поездка начиналась по железной дороге из Владивостока до западных границ Советского Союза, а затем через Польшу, Германию – в Гамбург или Милан, где строились суда. После окончания строительства, вместе с представителями международной регистровой организации Ллойда, команда должна была опробовать судно на ходу, получить так называемый Ллойдовский сертификат и отправиться сложным кружным путём мимо всей Европы, через Индийский и Тихий океан на новом судне, совершая путешествие в 20 тысяч километров, чтобы прибыть во Владивосток. На этот путь уходило около двух с половиной месяцев. Если учесть, что судно было сравнительно маленьким (250–З00 тонн водоизмещения), то трудностей в пути ожидалось немало. Следовательно, команды нужно было подбирать из опытных, бывалых моряков. Умение и знания в этом случае требовались от всех её членов, начиная с капитана до последнего матроса включительно.

Кроме того, все члены команды должны были зарекомендовать себя абсолютно надёжными людьми в политическом смысле, т. е. быть вполне преданными советской власти, а греха таить нечего: в то время среди жителей Владивостока, в особенности моряков, было ещё немало таких, которым советская власть пришлась не совсем по нутру и от которых в период пребывания их за границей можно было ожидать любых сюрпризов. Поэтому из многих и многих желающих поехать за пароходом в Италию или Германию, Борису Алёшкину приходилось отбирать единицы. Никаких помощников у него пока в этом деле не было, и все беседы с кандидатами, а также и проверку их через ОГПУ, он проводил лично. Но и это было ещё не всё. Требовалось получать соответствующие визы на право выезда в представительстве Наркомата иностранных дел и на право въезда в посольствах соответствующих государств. Правда, этот вопрос Алёшкин должен был улаживать только в отношении капитанов, их помощников и старших механиков, а весь остальной состав в Наркоминделе и посольствах оформляли нанятые капитаны сами. Так или иначе, а эта процедура требовала немало времени.

Наконец, самое последнее: после того как команда была оформлена, прошла все проверки и получила визы, за день до отъезда управляющий, а чаще сам Алёшкин, проводил с отъезжающими беседу. В ней, помимо указаний о том, как должны вести себя члены команды за границей, сообщалось, что по возвращении из рейса, они обязаны остаться на этом же судне и отработать определённое время в качестве рыбаков.

Борис не любил эту часть своей работы: как-никак в это время ему было всего 24 года, а напутствовал он капитанов, механиков и многих других членов команды, которым уже далеко перевалило за сорок, которые имели специальность, бывали в заграничных плаваниях по многу раз. Даже самый младший матрос, как правило, всегда был старше Бориса на два-три года. Учить людей, напоминать им, как следует вести себя в фашистской Италии или в социал-демократической Германии было, конечно, нужно. Алёшкину к этим беседам приходилось очень серьёзно готовиться. Пожалуй, только его безграничная вера в правоту дела коммунистической партии, советской власти, в правоту тех принципов, которые воспитал в нём комсомол, помогало ему с честью выполнять нелёгкое поручение, и позволяло с большей частью команды и перед их отъездом, и по возвращении из рейсов сохранять хорошие товарищеские отношения.

Может быть, именно благодаря этой работе, несмотря на свою молодость, Борис пользовался среди сотрудников своего управления, среди работников ДГРТ и Востокрыбы авторитетом. Происходило это не только из-за личных качеств Алёшкина, его стремления найти правильный, верный тон по отношению к каждому человеку, с которым его связывало дело, но и потому, что его авторитет постоянно поддерживали и председатель правления треста Беркович, и его заместитель Мерперт, которые сумели разглядеть в нём неплохого организатора, и, видимо, возлагали на него определённые надежды. Известную роль в этом сыграло и то, что Николай Александрович Тихонов – старый большевик, партизан, может быть, в силу пережитого, а может быть, по каким-то другим причинам, как оказалось, страдал хроническими, довольно часто повторявшимися запоями. При назначении его на должность управляющего правление треста не знало об этом недостатке. Попав во Владивосток, Тихонов всё чаще и сильнее стал предаваться своему пороку. Уже случалось, что сотрудники встречали его на улице пьяным. Всё чаще он пропускал работу, не выходил по два-три дня, а посланный к нему на квартиру нарочный заставал Тихонова в таком виде, что рассчитывать на него было немыслимо. Естественно, что в эти дни вся тяжесть работы по руководству управлением ложилась на его заместителей, а так как зам. по производству Машистов фактически всё своё время проводил на сейнерах, на промыслах, организовывая сдачу выловленной рыбы, или на дрифтерах, то Алёшкин, находившийся обычно на месте, всё брал на себя.