Айре Вест
Один день короля Харууна
Может, пойти посмотреть на неё в последний раз? Или попросить прощения за то, что город оказался несправедлив? Но в чём тут могла быть несправедливость? По закону всё верно, Кайра совершила ужасный поступок, и если бы боги разгневались, то мало бы жителям не показалось! Придуманные боги! Это надо же так сказать!
Алексис и Летти снова прошли мимо, одинаково держа копья, закинутые на плечо. Они грызли мочёное яблоко, по очереди передавая его друг другу. Харуун догнал их, окликнул.
– Вы не знаете, куда повели Кайру? – спросил он.
Летти перестала жевать яблоко, и они с Алексис обменялись напряжёнными взглядами.
– Зачем она тебе? – спросила Алексис.
– Я хотел… – начал Харуун и замялся. Он вздохнул и нашел в себе силы признаться: – Я хотел с ней поговорить… напоследок.
– Не стоит, – предостерегла Летти. – Она больше не часть города. Тебе не нужно с ней говорить.
– Знаю, – повинился Харуун. – Но всё ещё думаю…
– Не надо, – сказала Алексис. – Мы всё сделали правильно.
– Так где она?
– В доме стражников, – с неохотой ответила Летти и предупредила: – Не ходи туда. Не вздумай.
Они ушли, оглядываясь на него с тревогой.
Харуун и сам уже понимал, что идея поговорить с Кайрой ничего не даст ни ему, ни ей. Её нужно просто спокойно отпустить. Тем более что жить ей оставалось немного: солнце уже склонялось к западу.
Из дома Шуши вышел Прим, и Харуун помог старику спуститься. Они зашагали по улице, медленно, в темпе, в каком передвигал ноги летописец.
– Пойдём ко мне, – сказал Прим коротко. – Что покажу.
Они добрели, вошли в калитку, и Прим провёл Харууна в свой дом, который больше всего был похож на кабинет. Не было здесь видно банок с припасами, не было видно кастрюль и сковородок, зато шкаф почти полностью занимали свитки и книги в деревянных обложках, а на стене было тщательно выцарапано генеалогическое древо. Прим отказался от ведения хозяйства, от излишних вещей, ел всегда то, что предлагали на улице, и не жаловался, всё ради своей работы.
– Не рассматривай, – окликнул Прим Харууна, который снова, как в детстве, подошёл к генеалогическому древу, – всё уже устарело, а все не помещаются. Много нас стало, много…
Он, кряхтя, сел за стол и предложил Харууну место рядом.
– Вот о чём я хотел поговорить, – сказал он. Его серые глаза с покрасневшими веками блестели под кустистыми бровями. – Я слышал, ты сегодня убил рысь.
– Так и было, – подтвердил Харуун. – Но мне помогали.
– Неважно, – отмахнулся Прим. – Ты дрался с диким зверем. Рысь тебя ранила?
– Даже не поцарапала. К чему ты это?
– К тому, что в следующий раз тебе может так не повезти, король, – сказал Прим и добавил после паузы: – Ты должен жениться, город это одобрит. И завести ребёнка. Я обещал твоей матери, что буду о тебе заботиться, но моих сил нет больше это видеть. Ты суёшься к диким зверям и бегаешь по чужим жёнам. Ходил к Селесте, ходил к Джанин…
– Когда было можно, – вставил Харуун.
– Я и не говорю, что это запрещено, – ответил Прим. – Но чем ходить к чужой беременной жене, лучше обзавестись своей и девять месяцев не знать горя, правильно я говорю?
– Не упирай на это, – поморщился Харуун. – Ты о моём здоровье заботишься, что ли?
– Я о городе забочусь. Умрёшь – нового короля или королевы уже не будет. Подумай, о чём я говорю, женись.
– Так ведь нет больше квот на детей до следующего лета, – напомнил Харуун.
– Для тебя – всегда найдётся, – сказал Прим, открыл стол и начал в нём рыться.
– Это что же – я исключение?
– В некоторых вещах король может быть исключением. Вот!
Прим достал толстую тетрадь, в которой новые листы были подшиты по мере того, как заканчивались старые, и стал листать её. – Тебе можно породниться с Алексис или Тимат. Если хочешь постарше и чтобы точно родила, то с Офелией. У неё-то уже двое детей, все здоровы. У Мельсы один. Вот есть ещё Ласья, замужем не была, сама вроде бы не болезная… Но насчёт девиц не могу ничего сказать, рискованное дело, кто знает, сможет ли забеременеть и родить, а то только время потратим. Тут лучше с теми, у кого дети уже есть.
Харуун взял тетрадь и уставился в неё.
– Ты у них самих спрашивал?
– Нет ещё, я к тебе сначала. Это же ты у нас упёртый.
– Я не упёртый, – равнодушно сказал Харуун и посмотрел на стену. – Даже не знаю…
– Ты с ума сошел? Что значит – не знаю! Бобылём помрёшь? Скоро народ интересоваться станет, почему это венценосного ребёнка всё ещё нет, хотя король здоров.
– До этого не интересовались. А кто сейчас спросит, тому я зубы пересчитаю, – обещал Харуун. – Что насчёт других девиц? Анна? Леа? Бет?
– Про Анну ты сам знаешь, её трогать никто не посмеет, пока она мальчонку не выучила, а это лет пять, как минимум, – замахал руками Прим. – Леа? Что, нравится тебе Леа? Сейчас посмотрим, почему я её тебе не предлагал…
Прим отнял тетрадь и стал листать.
– Что ты меня с толку сбиваешь?! – рассердился он, не добравшись до нужного места. – Сам знаешь, что она тебе троюродная сестра через бабку по отцу, какая женитьба? И Бет эта… Палка худосочная и опять тебе в родстве. У неё мать до неё три раза ребёнка скидывала, вот что у них там в роду. Кто её возьмёт-то? Так и будет прясть одна, только на учеников и надежда – станут ей вместо детей. Алексис, Тимат, Ласья, Мельса и Офелия, вот твои кандидатуры. Хочешь – для наследника бери сначала ту, которая с детьми, а после неё – молодую девку. Могу сразу развести, как ребёнок родится, чтобы ты не маялся.
– Не хочу Офелию, – отказался Харуун. – И Мельсу не хочу, стерва она. Я бы Джанин подождал, если уж так.
– Что? Какое ещё ждать? Пока она не выкормит, ей никто снова беременеть не разрешит! Два года, а то и больше! Ты с ума сошел! А сдохнуть ты можешь уже завтра! – переполошился Прим.
Харууна покоробили его слова, и он скривился.
– Думай что несёшь, – сказал он. – Такое чувство, что меня убить собираются, вот и хотят с кем свести поскорее, как племенного хряка. Ребёнком-то как угодно вертеть можно, удобно…
Прим замер.
– Вот почему ты не женишься? – тихо спросил он и оглянулся на окно, как будто боясь, что за ним может оказаться кто-то, кто подслушает их. Харуун встал, выглянул, проверил – и закрыл ставни. В комнате стало мрачно. Он в полумраке дошёл до стула.
– У тебя есть подозрения? – спросил Прим совсем другим тоном.
– Нет никаких подозрений.
– Но почему-то ты это сказал?
– Ты что, не видишь, как всё рушится?! – рассвирепел Харуун. – Никто не чтит законы! Сначала Туркас, потом Кайра, ещё эти все… по мелочи… А ведь с мелочей всё и начинается! С яркой рубашки! Ты думаешь, что я не боюсь гнева богов?
– Мы все его боимся, – успокаивающе сказал Прим.
– Джанин хотела как лучше, – пробормотал Харуун, – а что из этого выйдет…
– Что? – не понял Прим.
– Ничего, – вздохнул Харуун. – Забудь.
Прим немного помолчал.
– Я тебе вот что скажу. А сам ты законы чтишь? Или там, где речь идёт о твоём удобстве, предпочитаешь на них глаза закрыть? Кто пил воду нефильтрованную? Кого поэтому в детстве за уши драли? На суде-то отмолчался. А вот Кайра помнила, недаром вы вместе росли. И кто к тебе по ночам ходит, рассказать не хочешь?
Харуун вздрогнул.
– Кто ещё знает? – спросил он не своим голосом.
– Не бойся, старик Авель вас не выдаст, – усмехнулся Прим. – И что будешь делать с таким раскладом? Какой выбор сделаешь, когда Трейвендес на следующей неделе объявит голосование? Молчишь?
– Если никто законы не соблюдает, – сказал Харуун твёрдо, но с отчаянием, – то надо их менять.
– Ну иди, заори об этом на площади и увидишь, что будет. Это таким, как Кайра, это позволено, а тебе нет.
– Зачем она изобретала свои штуки? Она могла навлечь на нас гнев богов, – вопросил Харуун беспомощно. Всё из-за таких, как Кайра, как Туркас! А скоро и он будет в их числе…
– Да кто знает, есть ли те боги?
Харуун отшатнулся.
– Ты безумец! – воскликнул он. – Ты безумен, старик! И ты тоже!
Он поднялся, у двери остановился.
– Только не говори, что ты Кайру и научил этой ереси! – обвиняюще прошипел он.
– Не я, – спокойно ответил Прим. – Не я.
Харуун выбежал прочь, не раздумывая.
Слова старого летописца что-то глубоко затронули в его сердце.
Вечер
Бесцельно Харуун отправился к себе, но дома не сиделось. Он взял ведёрко, вылил остаток воды в фильтр и отправился за свежей водой. К его досаде, он опоздал и пришлось занять длинную очередь. Уже был час, когда горожане, кое-как покончив с дневными хлопотами, заботились о завтрашнем дне и шли набирать воду, чтобы завтра наполнить ею фляги и бочонки, умыться, напоить детей, сварить суп, если будет позволено.
Харуун занял очередь за Келтесом Пирсом, и тут же сзади со своим ведёрком пристроилась Офелия.
– Ишь ты, – сказала она, – который раз пересекаемся.
– Ага, – ответил Харуун, внутренне содрогнувшись при виде своей гипотетической жены. У него не было желания разговаривать, и он отметил, что не у него одного. Обычно очередь за водой была местом для того, чтобы почесать языком, но сейчас горожане молчали, словно придавленные всеми событиями, которые произошли за день. Наверное, уже успели наговориться. Харуун выглянул из-за спины стоящих впереди, вытянул шею и бросил взгляд туда, где поодаль от колодца находилось позорное бревно.
Олли и Стернс сидели там, куда же им было деться? Две стражницы охраняли их, поникших, опирающихся спинами друг на друга, и даже с такого расстояния Харуун увидел вьющийся над ними рой мух.
Он встал прямо и больше не смотрел в ту сторону.
– А каково сейчас там ей! – донеслись до его уха слова, опасливо сказанные вполголоса, и он вздрогнул, поняв, что это какая-то горожанка не сдержалась, говоря своей соседке о Кайре.
Действительно, каково ей сейчас? И каково будет потом, одной в лесу, где даже на вооружённую похоронную процессию уже через два часа напала голодная рысь? Но выжил же Туркас, как-то же выжил Туркас?
Харуун ломал голову над этой загадкой и не мог её разрешить. Где Туркас прятался, что его не достали зубы и когти? Что он ел? И если бы он просто сидел на одном месте! Так нет же, он путешествовал, он добрался до моря, до которого неделю нужно было пробираться через лес!
А что если он солгал или просто думал, что говорит правду, а сам был во власти галлюцинаций? Харууна прошиб холодный пот. Куда спрячется человек, стремясь спастись от хищников? Залезет на дерево? Но рыси тоже лазают по деревьям. А вот куда они не сунутся, так это под землю.
Под лесом идут тоннели, которые были построены ещё богами. Охотники докладывали даже, что периодически в тоннелях встречаются завалы, причём очевидно, что обвалился потолок какого-то большого сооружения. Зачем древние жили в подземных дворцах, было маленьким людям неведомо, но охотники предполагали, что из каждого такого сооружения был выход на поверхность. Кажется, они даже составляли схему, но эта информация принадлежала к профессиональной тайне и потому Харуун никогда её не видел.
Это всё объясняло. Паникующий Туркас добрался до такого входа или просто провалился под землю – и решил остаться там жить. Угрожали ему разве что крысы, но и тем было чем заняться, кроме как им. Вот почему Туркас был настолько грязен – в тоннелях текли ручьи, но этого было недостаточно, чтобы помыться, а выходить наверх во время дождя он не рисковал. А ел он мох и сырых крыс, потому и помутился рассудком. Вот чем всё объяснялось. Если бы он догадался об этом раньше, то Туркас был бы жив.
Впрочем, как ни крути, это только осложнило бы ситуацию. Как было доказать, что он галлюцинирует? Что было с ним делать, когда он поправился бы? Принимать в городе убийцу? Туркас был горяч и подрался, не думая о последствиях, ударил слишком сильно. Кого бы он ударил ещё? Как ни крути, его смерть избавляла от многих проблем. Только что мешало ему тихо сдохнуть в лесу? Воля богов? Это благодаря этой воле он взбаламутил всех? Теперь решат, что выжить можно или что старые законы не так однозначны и можно по-разному их трактовать. Запретить разговоры о законах? Ввести наказание за обсуждение решений суда и короля? За обсуждение прошлого в неподобающем ключе?
И ради всего святого, как можно есть сырых крыс и не умереть сразу?!
Харуун очнулся, когда Офелия сильно толкнула его в плечо.
– А ты что скажешь? – грубо спросила она. – Что молчишь?
Харуун вынырнул из своих невесёлых мыслей и обнаружил, что случайно брошенная кем-то фраза уже спровоцировала нешуточный спор.
– Поясните! – потребовал он, пытаясь сделать так, чтобы никто не понял, что он не слушал.
– Я говорю, что Кайру можно и пожалеть было, – сказала Мельса. – А Пелле говорит, что убить на месте.
Харуун рассвирепел тут же, мгновенно.
– Ах так! – закричал он, сам нарушая правила поведения на улице. – Глупая ты баба! Пожалеть! Олли ты, значит, не пожалела, а Кайру давайте пожалеем и вернём! Чтобы она тут нам ещё чего-то наизобретала? Чтобы на нас опять обрушился гнев богов? Если мы расплодимся, и нам жрать нечего станет, так это только наши проблемы. А пытаться бросить камень в небо – это что? Это не богохульство? Это не объявление войны? А какие камни в ответ полетят, не думаешь?
Очередь примолкла, распалась – все старались смотреть на короля.
– Есть Трейвендес, и что он скажет – то будет исполнено! – горячо проговорил Харуун. – Но есть и другие судьи! И наша задача – согласовывать земные приговоры с их небесными пожеланиями!
Вперёд вышла Анна, которая трогательно держала обеими руками своё ведёрко.
– Харуун, – сказала она, и все затихли, слушая, что она скажет. – Но ведь боги очень давно не подавали никаких знаков! И законы написаны очень давно. Откуда мы знаем, не изменились ли их желания? На самом-то деле?
Хитрая Анна, знала, что её не тронут, потому и говорила то, что думала, то, что думали все!
Вот почему всё рушилось – потому что крепкая узда ослабла. Харуун и сам это чувствовал, но здесь одной только его власти не хватало. Как сдержать то, что трещит по швам?
В мгновение он решился на авантюру. Если он неправ, боги покарают его. А может, и нет.
– У меня нет другого выхода, – горько сказал Харуун.
Он шмякнул об землю своё ведро, прошёл несколько шагов в сторону и бухнулся на колени, молитвенно сложив руки и глядя в ясное летнее небо, тронутое тёплыми вечерними красками.
– О боги! – завопил он во всю глотку, чтобы его зов уж точно дошёл до небес. – О боги, взгляните, я взываю к вам, милостивые и великие!
Он не видел сограждан, но слышал их изумлённые, испуганные вздохи.
– Что ты делаешь! – сдавленно вскрикнул кто-то, но королю не посмели мешать.
– Я умоляю вас, о боги, дайте нам знак! – взывал Харуун. – Направьте нас! Укажите, чего вы желаете! Правильно ли мы поступаем? В нас нет разума и величия, так ведите нас! Это я, король Харуун, умоляю вас, валяясь в пыли!
Первой на колени опустилась Анна, потом Офелия, потом Мельса, Келтес, Остен…
Никто больше не посмел возвысить голос, и богов умоляли нестройным шёпотом.
Краем глаза Харуун посматривал на произведённый эффект. Боги наверняка смолчат, но ведь что-то обязательно произойдёт, и именно это можно будет назвать знаком. Все они будут ждать его, внимательно всматриваясь в окружающее. И найдут этот знак. А дальше его можно будет толковать.
Втайне Харуун допускал мысль, что знак будет настоящим вроде внезапного грома с небес, и тогда бы он первый упал в пыль ничком, боясь наказания за дерзость, но небеса были молчаливы и пусты. Прошла минута, другая.
– Мы будем ждать вашего знака, о боги, – сказал Харуун и поднялся.
После внезапного религиозного порыва все чувствовали себя неловко. Сходились в очереди, пряча глаза, и набирали воду, ни на кого не глядя, отмечались в книге. Постепенно очередь дошла и до Харууна, он взял себе меру воды, хотя не знал, что будет с ней делать, и побрёл к себе.
Порыв вымотал его, мысли теснились в голове, ходили по кругу. Права ли была Кайра, предположив, что законы были написаны людьми и для людей, а не угаданы, не явлены в божественном откровении? Он представил себе развалины города, ещё не скрытые бесконечным лесом, и великих четверых, которые сидели у костра, совещаясь. Тех великих, которые были детьми, когда камни летели на город. Они хотели повторения? Нет. Они хотели, чтобы человеческий род жил дальше. Как – неважно, главным было выжить. И если боги разгневались на то, что люди хотели достичь небес с помощью своей магии и изобретений, была логика в том, чтобы уничтожить оставшиеся устройства и запретить изобретать. Ничто не должно лететь со скоростью большей, чем стрела, пущенная из лука. Стрела – залог выживания, камнеметательная машина – предвестник войны и колыбель для новых машин. Усовершенствованный лук не нужен, если можно обойтись старым. Окажись Харуун на месте кого-то из четвёрки, он и сам думал бы так же.
Они оставили только то, что было необходимо для выживания. Знания статистики, знания о наследственности, знания о пахоте, огородничестве, охоте. Велели запомнить, как прясть, как дубить кожу, завещали очищать воду, потому что в их времена она была отравлена… В их времена, а сейчас?
Но присутствовали ли боги у того костра, возле которого решалась судьба маленьких людей? Город был основан позже, а тогда охотники, странники и собиратели бродили по развалинам того, что осталось от жилищ больших людей, и убивали друг друга, отнимая еду. Четверо принесли мир, установив законы, и этот мир продержался столько лет…
Харуун поставил ведро с водой у печки и сел на табуретку, пододвинутую на это место утром.
Оранжевый вечерний свет достигал одного из окон, освещая противоположную стену. В ведре, успокаиваясь, колыхалось отражение потолка и вспыхивали приглушённые сумраком блики.
Король смотрел на воду долго, пока она не перестала колебаться совсем, а потом заглянул в ведро. Он увидел своё отражение и – сквозь толщу воды – серое дно.
Затем он взял кружку, зачерпнул и, не давая себе времени на раздумья, отпил. Вода была холодной, а на вкус – совершенно такой же, как пропущенная через фильтр. Без перерыва Харуун сделал второй глоток.
Звуки на улице отошли на второй план, яркий солнечный луч на стене стал ещё ярче, пока король, одурев от ужаса и храбрости одновременно, пил смертельный яд.
Когда вода закончилась, Харуун выдохнул и медленно отставил кружку обратно на печь. Он ликовал – не оттого, что был ещё жив, опрокинув в себя столько яда, а оттого, что сейчас, сделав это, почувствовал себя полноправным хозяином города. Как ни парадоксально это было, но да, сейчас только он решал, что будет с городом, останется ли он без короля и без его наследника. Что бы ни случилось сейчас, это случится потому, что он, Харуун, принял самое, пожалуй, важное решение в своей жизни. Потому что он собрал для этого всё своё мужество. Потому что раньше он жил, оберегая себя, слушаясь и нарушая законы только по-тихому, как делали все. А сейчас, перед лицом смерти, он не прятался и не притворялся, что ни при чём. Его жизнь почти не была его ответственностью, зато смерть…
Харуун пошевелился, сел поудобнее. Вода плескалась в желудке, но мучительная кончина всё не наступала. Может, яду нужно время, чтобы он всосался в кровоток?
Харуун подождал немного, потом ещё подождал и ещё. Пить больше не хотелось, вода утолила жажду. Он поправил плитки возле печи, встал, подмёл мусор, пересчитал в очередной раз банки с припасами, проверил, остались ли в чернильнице чернила, запоздало догадался черкнуть на листе, что выпил воду сам, разозлился, что не обязан никому ничего объяснять, но почему-то пытается, скомкал бумажку и сунул в печь, посидел на табуретке, в нетерпении раскачиваясь, потом решил, что лучше, если его найдут в постели, прилёг на кровать прямо в сапогах, полежал пять минут, плюнул на всё и пошёл на улицу.
Во дворе Йен гонял курицу прутиком. Курица квохтала и бегала, уже порядком уставшая.
– Не зарезали? – безразлично спросил Харуун. Йен и его копошения с курицей казались сущей мелочью по сравнению с тем, что король сейчас сотворил, но мальчишка считал их важным делом, и это раздражало. А ещё больше – невозможность рассказать кому бы то ни было, что Харуун сейчас пережил.
– Столько всего случилось, мама решила на завтра отложить, – сказал Йен. И крикнул уже в спину: – Заходи, если что, поделимся!
Харуун только отмахнулся. Он снова прошёлся по улице, дошёл до больницы, но заходить не стал. Постояв возле, он обогнул соседний с ней дом. Тут дома плотно прилегали друг к другу, никаких заборов не было, и Харуун беспрепятственно проник в узкий проход между ними. Кошачий дом остался в стороне, и Харуун двинулся дальше. Ему не приходилось перелезать через заборы, напротив, в путанице задних дворов, поленниц и грядок он выбирал самый простой, прямой и беспрепятственный путь, не пытаясь припомнить, куда он приведёт, и всё же внутренне обмирая.
Наконец он уткнулся в заборчик, за которым жадно тянулись к солнцу какие-то сладко пахнущие цветы. Харуун пошарил по забору, толкнул его, и часть поддалась. Она была просто прислонена к остальному забору, даже не привязана.
Он вошёл, закрыл проход за собой и обогнул дом.
На крыльце дома сидела Джанин. Она отдыхала, подставляя лицо последним лучам солнца, которое опускалось за городскую стену. Копьё стояло рядом с ней.
– Доброй воды, – сказала Джанин, увидев Харууна. – Ты рано. Я хотела…
– Зайди в дом, – приказал Харуун. Джанин непонимающе смотрела на него. Он подошёл к ней и силой поднял на ноги, Джанин слабо вскрикнула, и они оба замерли, опасаясь, как бы не привлечь лишнего внимания. Но на грядках посередине улицы копалась Малика, неподалёку кормил кур Тейе, и никто из них ничего не заметил.
Харуун втолкнул Джанин в дом, плотно закрыл за собой дверь.
Они так и стояли у закрытой двери, глядя друг на друга. Джанин тяжело дышала.
– Зачем? – спросил Харуун.
Джанин не было смысла отпираться, по его виду и так было понятно, что он всё знает. Но она всё же начала.
– Что – зачем? – спросила она.
– Зачем ты убила Туркаса?
Лицо Джанин исказилось в гневе. Она была напугана, но гнев оказался сильнее.
– А ты бы его не убил?! – сдавленно проговорила она.
– Нет, – ответил Харуун спокойно. – Или убил бы, но иначе. А ты дождалась, пока все пойдут смотреть на учеников, пошла в больницу дворами, дала Туркасу яд… В том состоянии он принял бы что угодно от кого угодно. А ты была его женой.
– Замолчи! – прошипела Джанин. – Я отреклась от него, и я ему не жена! Я его знать не знаю!
– А вот это, – Харуун показал на её живот, – всё равно останется с тобой. Или это не его ребёнок?
– Чего ты хочешь? – спросила она, готовая защищаться. Сейчас страх, который она сдерживала весь день, побеждал, и из грозной начальницы стражи она на глазах превращалась в растрёпанную напуганную женщину.
– Не бойся, – сказал Харуун. – Твою вину доказать нельзя. Если только сама не решишь признаться. Я задам тебе другой вопрос: это твоя собственная воля побудила тебя убить его и скрыть следы преступления?
Джанин посмотрела на него непонимающе.
– Конечно, моя. Чья же ещё? Или ты хочешь сказать, что мне кто-то велел это сделать? Кто же?
– Откуда я знаю? Трейвендес? Прим? Боги?
– Боги? Прим? Харуун, с тобой всё в порядке?
– То есть, ты не слышала гласа с небес, и ничего такого не было?
Джанин отступила. Она смотрела на него с жалостью, беспокойством и непреходящим испугом. Но Харуун знал, что не обидит её, а она этого не могла знать. И он мстительно не хотел заверять её ни в чём.
– Тебе нужно отдохнуть, – сказала она, стараясь, чтобы голос был твёрдым. – Я не шучу. Ты сам на себя не похож.
– Я спрашиваю тебя: ты исполняла волю богов, свою собственную или думаешь, что свою собственную, но на самом деле это была воля богов?
Джанин отступила от него ещё.
– Харуун, я не знаю… Что ты такое говоришь? Как можно не понять, что тобой управляют? Почему ты думаешь, что глас с небес слышала только я? Он же должен быть громким!
Харуун молчал.
Джанин поборола страх, наверное, вспомнила, что раньше могла свалить с ног одним ударом, подступила к нему, взяла за рукав.
– Послушай, тебе нужно отдохнуть. Иди домой, ты зря меня пугаешь. Я не признаюсь в убийстве.
– Тебя никто бы не осудил, – устало сказал Харуун. – Твоё брюхо – твоё спасение. Лишать матери законного ребёнка не стали бы. И если вдруг кто-то тебя обвинит, говори, что исполняла волю богов и имела божественное откровение. Яд, если остался, выброси или закопай. Знать не хочу, откуда ты его взяла.
Он вышел и хлопнул дверью.
Солнце садилось быстро. Харуун мог бы пойти к воротам смотреть, как Кайру выталкивают из города, но он подумал, что нужно будет преодолеть почти целую улицу, и не пошёл. Он отправился домой, намереваясь не выходить оттуда до утра.
Дома он снял жилетку, засучил рукава и принялся за наведение порядка. Он закрыл ставни, зажёг плошку с жиром и при её тусклом свете вымыл сковородку, а потом той же водой пол. Остатками воды из фильтра он умылся сам и сел за стол отдыхать.
Пальцы его подрагивали от усталости, ноги гудели, голову словно сдавливало. Это был очень тяжёлый день, и теперь, добравшись до его окончания, Харуун не мог даже испытывать радость. А отчаянный поступок и вовсе подкосил его, и он уже даже не был в силах бояться смерти. Он вспомнил, что так и не раздобыл яиц. Можно приготовить ужин из того, что есть, но для этого нужно встать…
Кайра скоро будет мертва. А вот он всё ещё жив и завтра обязан будет снова приниматься за дела, как и все остальные, и даже больше. Ведь с водой уже всё ясно…
Он собирался перед сном зашить запасную рубашку, которую порвал позавчера, когда таскал кирпичи для ремонта одного из домов, но, посмотрев на свои трясущиеся пальцы, понял, что не сможет этого сделать.
Он сидел так долго. Ставни были закрыты, но Харуун знал, что снаружи уже темно. Где-то за стеной города подходила к концу жизнь Кайры Рисари.
Следовало просто лечь спать, но вдруг какой-то посторонний звук насторожил его, и Харуун открыл глаза. Заскрипели ступеньки, в дверь кто-то осторожно поскрёбся.
Харуун подошёл.
– Кто? – тихо спросил он.
– Это я! – ответил ему шёпот из-за двери, и он открыл.
Леа проскользнула в комнату, сняла с головы шарф-обмотку и огляделась. В одной руке она несла его выстиранную рубашку, в другой – какой-то узелок.
– У тебя опять ничего нет? – осуждающе спросила она. – Почему я должна обо всём заботиться?
Она протянула узелок Харууну.
– Перекуси, – сказала она, – тут хлеб, яйцо и остатки подливки.
Харуун развернул его. В нём лежали два куска хлеба, между которыми была намазана подливка и раскрошено яйцо, сваренное вкрутую.
– Я без тебя есть не стану, – возразил он. – Бери половину. И больше не носи мне последнее.
Они поели, разделив скудный ужин и запив его процеженной и вскипячённой водой.
– Как думаешь, – сказала Леа, – вправду ли нефильтрованную воду можно пить и не умереть?
Харуун перевёл взгляд на неё. Сказать или не сказать? Огонёк метался от сквозняка, рисуя на лице Леа новые и новые тени.
– Я два часа назад выпил целую кружку, – сказал он равнодушно.
Леа замерла. Глаза её вытаращились, рот приоткрылся. Харуун ждал, пока она отомрёт.
– Тебе нужно в больницу, – прошептала Леа. – Нет, ешь уголь, скорее!
Она бросила кусок хлеба, вскочила, выхватила из печки обгорелый кусок деревяшки, подула на него, перекинула из руки в руку.
– Ешь! – велела она.
Харуун принял уголёк и положил его на стол. Леа стояла над ним, взбудораженная, решительная и одновременно напуганная, с таким видом, как будто уже собиралась затолкать этот уголь ему в глотку.
– Сядь, – сказал он. – Нефильтрованная вода на вкус такая же, как обычная. Я чувствую себя нормально. Кайра могла быть права. Хочешь попробовать?
– Нет, – без малейшего промедления отказалась Леа и медленно села на место.
Какое-то время они молча смотрели друг на друга через стол.
– Доедай, – сказал Харуун, кивнув на её кусок хлеба, и Леа взялась жевать его с таким видом, как будто не осознавала, что делает.
– Туркас пил воду и выжил, – добавил король.
– И чем он закончил, твой Туркас?
– Как бы там ни было, умер он не от воды. Но о послаблении ты всё же подумала?
– Любое изменение в законах должно быть тщательно взвешено и вынесено на голосование, – твёрдо сказала Леа.
– Я с тобой согласен. Что думаешь по поводу предложения Трейвендеса?
Леа снова изменилась в лице и медленно опустила руку с недоеденным куском хлеба.
– Я не знаю, – сказала она. – Наше хозяйство выдержит прибавление как минимум десяти человек. По расчётам, лишних сейчас будет шестеро, но ты знаешь, что зимой точно кто-то умрёт, а поэтому убивать ребёнка…
– Леа, это нарушение законов, – напомнил Харуун с немалой иронией. – Не за это ли мы бьёмся? Чтобы закон соблюдали и чтобы он был един для всех. А вот мне предлагают сделать исключение.
– Исключение? Какого рода?
– Мне предлагают жениться и завести наследника. Как можно скорее.
– Прим? Я говорила тебе! Утром я то же самое тебе говорила!
– Ты не имела в виду прямо сейчас, а он имел.
– Вот как, – холодно произнесла Леа. – И кого же он тебе предлагал?
– Алексис, Тимат, Мельсу, Ласью или Офелию.
– Ты согласился?
– Нет.
Леа смотрела на него с упрямством, и он понимал, что за невысказанный вопрос таится в её взгляде.
– Он о нас знает, – добавил Харуун.
Леа вздрогнула и оглянулась, как будто кто-то мог заметить их прямо сейчас.
– Мы же были осторожны, – растерянно сказала она. Кажется, сегодня было слишком много страшных новостей для неё одной.
– Были, но он знает.
Леа оглянулась снова, кусая губы, и вдруг поддалась отчаянному порыву.
– Женись на мне! – проговорила она сбивающимся шёпотом, схватив Харууна за руку. – Женись на мне как можно скорее!
Харуун медленно отнял руку.
– Прим запретил, – сказал он. – Ты мне слишком близкая родственница.
– Всего лишь троюродная сестра.
– Этого достаточно для отказа.
– Значит, это нормально – сделать для тебя исключение и разрешить ребенка, а разрешить жениться на той, кого любишь…
– Леа! – вскочил Харуун. – Тш-ш! Не кричи так!
Он обхватил её и прижал к себе.
– Харуун, – сказала Леа очень тихо. – Ты говоришь, что закон должен быть един для всех. Ты боишься позорного бревна?
– С чего мне его бояться? – спросил Харуун. – Я ничего такого не сделал.
Она подняла на него глаза, полные слёз, и Харуун почувствовал, как его сердце ухнуло в пятки.
– Мы же… были осторожны… – непослушными губами выговорил он.
Леа горько усмехнулась.
Вмиг ему стали понятны и её разговоры о женитьбе, и то, как она шла, стараясь не бежать, и то, как она омертвела, услышав предложение судьи убивать всех детей, которые родятся без разрешения.
Харуун глубоко вздохнул, чтобы прийти в себя.