Айре Вест
Один день короля Харууна
– Семь часов! Сорок восемь! Минут! – проговорила она и своим обычным быстрым шагом зашагала по улице.
Кристина помчалась за ней, явно на ходу вымаливая прощение.
– Иди скорее, – сказала Джанин матери, отсылая её прочь. Харуун не обманулся – она хотела поговорить с ним. – Иди, крыс много, Марик уже, наверное, их жарит.
Это было ложью, ведь Фаренне ещё даже не выходил из санитарной станции, и речи не шло о том, что он успел отнести крыс мяснику. Но Альса ушла, всё поняв правильно.
– Ты умно распорядился, – сказала Джанин, когда они с Харууном остались одни.
– Я боялся, что люди начнут протестовать, – признался тот.
– Случай из ряда вон, – промолвила Джанин. Они с Харууном медленно пошли по улице, и он поддерживал её под руку. – Но твое решение взвешенно… Конечно, ты сам прежде поговоришь с Нэмом и Энни?
Приказов Харууна слушались, как, собственно, и приказов Джанин, но он видел только внешнее и не мог сказать, о чём говорят и что делают горожане за его спиной, разве что иногда верно догадывался.
– Разумеется, – ответил он.
Поскорее бы Джанин рожала и возвращалась в строй. Сейчас от неё никакого толку не было, и она страдала от этого. Толстая, неуклюжая, никуда не успевающая, она только выслушивала доклады своего заместителя и советовала, где нужно усилить караулы, кого поставить с кем в караул, чтобы не болтали и не ссорились и не пропустили опасность. Но до декретного отпуска она снабжала Харууна поистине ценными сведениями. Джанин ухитрялась узнавать о вылазках за границу и попытках протащить в город что-то без санкции санитарного инспектора раньше, чем злоумышленники успевали подготовиться к преступлениям. У неё был настоящий нюх на попытки нелегального обмена. В конце концов, это она приказала установить слежку за Кайрой, основываясь на одних только показаниях ненадёжного свидетеля…
Харуун и Джанин медленно прошли мимо дома Бенни Тиркса и Айрис Лаверры, где за низким забором гнездились пышные цветы, за которыми стражница любила ухаживать в свободное время; мимо дома, где в первом этаже жила ткачиха Янна Гарт, а во втором устроил свое гнездо самый ловкий стрелок из лука, стражник Ойген Конмаэль. Они прошли мимо летних загонов с ездовыми свиньями, мускулистыми, крепко стоящими на толстых ногах, и мимо загона со свиньями, предназначенными на убой, более толстыми и жирными, мимо грядок с репой, редисом и картофелем.
Под ногами у них неспешно бродили куры, каждая с металлическим колечком на ноге, на колечке – порядковый номер, чтобы было легче учитывать при пересчете городского имущества.
– Нэма и Энни будут расспрашивать и до тебя, – заметила Джанин.
– Потому я пойду к ним сразу же, как только они приведут себя в порядок, – сказал Харуун. – Лучше послать кого-то, чтобы мне доложили.
Джанин осмотрелась и подозвала к себе Амина Латара, который сгребал в совок мусор возле своего порога. Она передала ему распоряжение Харууна, заметив, что идти следует не только к королю, но и доложить ей самой.
– Тебе разве нужны такие тревоги? – спросил Харуун. – Лучше не влезай в это.
– Мне здесь ещё жить, – резко ответила Джанин. – Моему ребёнку здесь жить. Не говори мне о тревогах.
Неужели она думала о том, же что и он? Смертная казнь больше не была смертной, и это тоже поселило в её сердце страх?
Они пошли дальше, мимо огорода с лекарственными травами, который располагался по центру улицы, и оказались на перекрёстке у школы. Сейчас в школе шёл урок, и через открытое окно доносился размеренный голос учителя Кимрита, который что-то диктовал младшему классу, в то время как старший класс, освобождённый от посещения уроков, наверняка трясся от волнения по своим углам в ожидании церемонии.
Харуун и Джанин свернули со Второй на Главную и двинулись в том же темпе.
– Ты же понимаешь, что возвращение Туркаса взбаламутит некоторых, если не всех? – тихо проговорила Джанин как будто себе под нос. – У нас есть смутьяны, и не всех их можно посадить в подвал или в башню. Некоторые из них смутьяны только в мыслях, но от мыслей недалеко до поступков, а мысли не прочтешь…
– Ошибаешься, – проговорил Харуун, тоже как будто про себя. – Многие от мыслей никогда не перейдут к делу.
– Но можно навредить и бездействием, – заметила Джанин. – Город работает, как муравейник, а что будешь делать, если кто-то станет плохо выполнять всю работу?
– Мы слишком завязаны друг на друге, – подтвердил Харуун. – Без кузнеца нельзя, без казначея, судьи, врача, хранителя времени, охотников, стражей… Да только не в этом ли наше преимущество? Если боишься чего-то нехорошего, подумай: чьё-то бездействие ему самому и отзовётся. Разве не так мы живём с начала времён?
– С начала времен маленьких людей, – поправила Джанин. – Раньше все было по-другому.
– Никто не знает, как на самом деле было раньше.
Они помолчали некоторое время; дом Джанин всё приближался, и Харуун знал, что ему придётся оставить её и идти к казначею работать, когда они достигнут крыльца.
– Что ты сделаешь с Туркасом? – спросила Джанин.
– Выслушаю.
– А потом?
Харуун досадливо поморщился.
– Мы уже изгнали его один раз, – сказал он. – Но волей богов он остался жив. Если мы попробуем снова, не обрушится ли на нас их гнев?
– Может, и обрушится, – подтвердила Джанин. – А если он начнёт рассказывать, что за стенами можно жить?
– Можно жить! – фыркнул Харуун. – Все видели, в каком состоянии он пришёл. Это не жизнь.
– Харуун, он выжил там без инструментов, огня и крыши над головой, – настойчиво проговорила Джанин. – Люди задумаются, что же будет, если взять инструменты, животных, огонь, оружие… Если пойти туда не на обычную вылазку, не на похороны…
– Я последую воле своего народа, – ответил Харуун, не показывая ей, что от её слов ему сделалось страшно. – Всё меняется. Когда-нибудь.
Джанин остановилась перед ним, своим животом закрывая ему дорогу дальше.
– В прошлый раз, – сказала она, – боги сделали больших людей маленькими именно потому, что всё менялось.
– Потому что это они всё меняли, – возразил Харуун. – А мы ничего не меняем, мы просто подстраиваемся. Если там есть место, где тоже можно жить, почему бы не пойти туда?
– Можно жить? В чаще, кишащей хищными тварями?
– Туркас остался жив, – напомнил Харуун.
– Я вижу, что с тобой не договоришься.
– Ещё объяви меня смутьяном.
– И объявлю!
– О чём мы спорим? Туркас ещё ничего не сказал.
– И правда, – опомнилась Джанин.
– Я должен идти.
– Суд в три часа, помнишь?
– Помню. А принятие в ученики – в одиннадцать, не пропусти, – ответил Харуун. – Мы с Леа будем пока проверять счётные книги.
– Смотри, не опоздай. Хотя Кимрит не обидится, он уже привык, – беззлобно съязвила Джанин и ушла, запахнув на животе верхнюю тунику.
Попрощавшись с Джанин, Харуун отправился дальше, к дому Леа, поднялся на крыльцо, толкнул дверь. В городе старались не запираться, не было привычки воровать. Зачем, если в любой момент можно было попросить понравившуюся вещь попользоваться, да и владение слишком большим количеством вещей не было необходимостью?
– Доброй воды, – сказала Леа. Она сидела к двери спиной за единственным полагавшимся каждому жителю города столом и сосредоточенно водила кончиком пера по строчкам в огромной амбарной книге.
– Доброй воды, – сказал Харуун, пинком пододвинул табуретку и сел сбоку от стола, опершись спиной о стену. – Фух!
– Что случилось? – спросила Леа, не отрываясь от книги. – Там был шум на улице.
– Нэм и Энни отстали от графика на двадцать минут, – пояснил Харуун. Думать о Туркасе ему не хотелось.
Леа помолчала, прежде чем ответить. Она была немного рассеянна, и записи о розданных мерах еды явно волновали её больше, чем какой-то шум, если он не грозил очередным гневом богов.
Харуун смотрел на её профиль, на то, как она щурится. Её волосы были скромно срезаны выше плеч и едва закрывали уши. Из разрешённых украшений Леа носила только висячие серьги с синими камушками. Синий цвет не особо одобрялся, так как был цветом неба, но его и не запрещали. В остальном Леа не отходила от предписаний. Её повседневной одеждой было серое платье с выцветшим зелёным платком. Она меняла его на рубашку и серые же штаны, когда занималась физическим трудом. Харуун никогда не говорил этого, но серый удивительно ей шёл. Впрочем, он никогда не видел её в одежде другого цвета…
– Судя по тому, что ты спокоен и говоришь про двадцать минут, они всё же выбрались, – сказала Леа, когда вспомнила о его присутствии, дойдя до конца страницы.
– Выбрались. И привели с собой Туркаса.
Только теперь Леа оторвалась от амбарной книги.
– Туркаса? – тихо переспросила она. – Живого? Разве он не…
– Абсолютно живого, – подтвердил Харуун. – Только грязного, как кусок земли.
Леа отложила перо и отодвинулась от стола, чтобы смотреть прямо на собеседника.
– И что теперь? – спросила она, покусывая нижнюю губу. – Когда новая казнь?
– Казнь? Следи за языком. Это называется «изгнание». Боюсь, что казни не будет, – усмехнулся Харуун. – Боги явно объявили свою волю, вернув его живым.
– И среди нас будет жить убийца.
– Может, они его простили.
– Боги – да. А Малика? А Эсвет? А Раджан и Викки? Жёны и дети Маркуса разве не вправе потребовать, чтобы…
– Туркас должен рассказать, что с ним было, – прервал Харуун. – Когда вымоется и отоспится, я его выслушаю.
– Нужно спросить у Матушки, как быть, – нерешительно проговорила Леа.
– А что она скажет? Что мы маленькие люди?
– Мы и есть маленькие, уж не большие точно.
– Если Матушка не решит, если суд не решит, что с ним делать, пусть народ решает голосованием.
– Хорошо, как скажешь.
Леа вернулась было к книге, но остановилась.
– Что он может рассказать, не знаешь?
– Не знаю. Даже приблизительно. Если только он что-то нашёл.
– Что он мог найти?
– Какое-то укрытие, – предположил Харуун. – Впрочем, ладно, давай займёмся делом.
Он вытащил из-за пазухи помятые листы, которые забрал из дома.
– Смотри, следует это вписать. Я рассчитал соотношение.
Леа взяла листы и стала молча переписывать рассчитанное, не вдумываясь и полагаясь лишь на Харууна.
Они сводили месячный баланс и фиксировали курсы; завтра на стене башни мелом и углём нарисуют картинки, которые будут точно иллюстрировать все их расчёты. Сколько на начало месяца было свиней и кур и сколько осталось, сколько давали воды за сколько муки, сколько предполагается зарезать кур и свиней в следующем месяце – и так далее. Потом будет совещание по бюджету – и тянуть город дальше, разрешать, запрещать, подсчитывать, бегать туда-сюда, проверять колодец, проверять, как идёт кузнечное дело, как делаются лекарства, как хорошо идут поставки крысиного мяса, соблюдается ли положенная гигиена, всем ли выделяют положенные меры воды, никто ли не пытается взять себе больше, чем может съесть, – и снова записывать. На порядке и строилось управление городом, который, даже если бы всё его руководство исчезло, мог бы работать и самостоятельно.
Леа переписала всё, что он принёс, закрыла книгу и отложила в сторону.
– Давай поговорим, – сказала она.
Харуун молча глядел ей в глаза. Когда Леа начинала со своего «давай поговорим», это значило, что разговор, о чём бы он ни был, снова может зайти в тупик из-за упрямства их обоих.
– Ты не боишься? – спросила Леа.
– Мне нечего бояться, – ответил Харуун.
– Хочешь быть свергнутым?
– Меня бесполезно свергать? Ради чего?
– Ради того железного ящика с монетами, что стоит в школе?
– Уж если кого и надо свергать ради монет, так это тебя. Ты же носишь ключи от него.
– Я просто ношу ключи, и все это знают. А ты – король.
– И что? Кто-то тоже хочет стать королём? Ну, пусть побегает с моё, покомандует, последит за всем. Кто-то хочет загрести себе все монеты? Зачем? Что на них можно купить?
– Свиней. Второй этаж своего дома. Харуун, в прошлом было именно так, и видят боги, я не хочу повторения.
– Свиньи не продаются, они принадлежат всем. Второй этаж тоже, потому что тому, кто его занимает, будет негде жить. Тогда какой смысл? Да и разве каждый знает, что эти монеты значили?
Леа постучала пальцем по книге.
– Смотри, Харуун. Проще простого взять всё это и объявить своим. Заставить отдавать часть еды и воды.
– Знаю. Но один человек столько не сожрёт, а если сожрёт, никому это не понравится. Ну и лопнет он в итоге, да. Мы всё это уже проходили. И боги сказали, что больше такого видеть не желают.
– А сейчас кто-то верит в богов? – спросила Леа тихо. – Когда они так долго молчат?
– Ты веришь?
– Древние были мудрее нас, – проговорила она. – И те, кому было откровение, не могли врать. Мы все знаем, что больших людей сбросили с небес, потому что там им не место. Что если попытаться прибрать к рукам весь город – это и есть попытка снова забраться на небо? Люди стали забывчивы, даже маленькие…
– Кому нужно владеть городом, тот сначала попробует склонить на свою сторону всех жителей, – рассудил Харуун. – Иначе он захватит кузницу, но не захватит кузнеца – и что тогда?
– Тогда он захватит его детей, – проговорила Леа. – Харуун, тебе нужен наследник.
– Вот те раз! – удивился король. – Сначала говоришь, что детьми можно шантажировать, а потом – что мне как раз нужны дети. Я чего-то не понимаю?
– Не понимаешь того, что королевская власть передаётся по наследству! Не станет тебя – кому она перейдёт?
Слова её звучали правильно, она призывала Харууна к порядку, заведённому веками, но суть её речи королю категорически не понравилась.
– Столько лет об этом никто не вспоминал – и вот! С чего ты вообще об этом заговорила? Кто-то собирается меня свергнуть? Ты что-то знаешь?
На секунду его кольнуло страхом, что она вправду пытается предупредить его о заговоре, так сказать, по старой дружбе. И если есть заговор, то нужно ходить оглядываясь. Но кто мог такое провернуть? А время-то удобное: верная Джанин едва видит дальше своего пуза, на носу уборка урожая, когда все будут заняты с утра до поздней ночи… Да ещё и Туркас, чтоб ему провалиться!
Уж не подкармливал ли кто Туркаса всё это время? Если так, то подозрение в измене падает в первую очередь на самих охотников…
– Я ничего не знаю, – проговорила Леа, как будто вторя его мыслям, однако не догадываясь, что Харуун уже успел заглянуть гораздо дальше, чем она. – Но вернулся Туркас. Даже я понимаю, что он таким образом открыл дверь с той стороны. Люди захотят выслушать его. Ты знаешь, по какому поводу будет суд. Харуун, мы сидим в повозке, которая катится с горы, потому что свиньи, её везущие, сошли с ума. И я не знаю, будем ли мы живы, когда окажемся внизу.
– Не держи людей за идиотов, – резко возразил Харуун. – Это в прошлое время брат шёл на брата, а сейчас разве одна половина города может подняться на другую?
– Туркас убил Маркуса из-за лишней меры воды, – сказала Леа. – И Туркас вернулся.
Харуун сжал кулаки.
– Я выслушаю Туркаса, – сказал он глухо. – И весь город выслушает Туркаса. А потом город решит.
Он встал, резко отодвинув табуретку.
– И тебе лучше тоже прийти, когда он будет говорить, – сказал он и вышел на улицу, не прощаясь. Леа молчала за его спиной все время, пока закрывалась дверь, хотя он был уверен, что она пожелает ему доброй воды.
Разговор раздосадовал его. Харуун рьяно выполнял свои обязанности короля и раньше считал, что этого было достаточно. Мысли, что кто-то может быть этим недоволен, он старательно гнал от себя прочь.
Куда пойти дальше, Харуун пока не знал, поэтому он просто вышел за калитку и несколько минут стоял на улице возле дома Леа. До принятия в ученики оставалось порядочно времени. Посланник с новостями насчёт Нэма и Энни ещё не прибыл. И Харуун, движимый беспокойством, решил подняться на городские стены.
Они окружали город с незапамятных времен, защищали его от ветра и диких зверей. Кирпичи, из которых они были сложены, позеленели и покрылись мхом, но если присмотреться, можно было заметить, в каком месте новые стены, построенные после падения больших людей с небес, смыкались со старыми, возведёнными ещё в их время. Там цвет и структура кирпича заметно отличались. Можно было видеть и заложенные кирпичом окна. Иногда Харуун задавался вопросом, насколько же большими были дома людей, которые жили тут раньше, и каковы были они сами. Старики рассказывали предания, что здания доходили до облаков, наверное, с их крыш люди и поднимались прямо в небо, размахивая широкими крыльями… Впрочем, никто из ныне живущих не мог точно сказать, что творилось на земле в незапамятные времена.
По лестнице, приставленной к стене, Харуун забрался на самый верх и выпрямился, осматривая открывшиеся ему два мира. Справа он видел улицу и крыши домов своего города. Видел, как ходят люди, занимаясь своими повседневными делами. С высокой точки можно было рассмотреть, что дома построены на фундаментах больших зданий, можно было даже рассмотреть противоположный край городской стены. За ней, невидимое отсюда, расстилалось тщательно охраняемое поле пшеницы, отвоёванное у леса и обнесенное стеной пониже. Слева же открывалось море леса, там верхушки деревьев колыхались под ногами, между ними сгущалась пугающая зелёная темнота, и до горизонта виднелся один только дикий заросший лес.
Справа жили люди. Они работали, смеялись, рожали детей, толкли в ступках лекарственные травы, разминали для фильтров уголь, который вытаскивали из костров, мололи пшеницу, растили овощи, делали бумагу из древесных опилок, учились в школе, становились взрослыми, охотились, перенимали у мастеров свое будущее ремесло. Там была жизнь.
Слева была смерть: острые клыки, непроходимые леса, глубокие топи, и так до бесконечности, до горизонта, до самого неба, которое так и не покорилось людям до конца.
Харуун взглянул на ту часть стены, которая была сложена из новых кирпичей. Он мог точно сказать, где заканчивалась улица в древние времена: вот она, упиралась прямо в стену. И дальше, за стеной, росли деревья, теснясь точно на том пространстве, которое было раньше пустым. На обломках зданий расти было тяжелее, кроны смыкались там не до конца, обозначая места, где раньше были дома, не давая забыть, что люди не всегда были маленькими. Харуун попытался представить на месте бесконечного леса бесконечный город – и не смог.
– Ты что задумался? – окликнул его стражник Мелле. Опираясь о копьё, он легко пробирался по раскрошенной временем, ветром и дождями стене.
– Всё ли тихо? – спросил Харуун вместо ответа.
– Как видишь, – сказал Мелле, пожав плечами. Ему было шестнадцать, он выбрал в наставники Джанин и с тех пор нёс службу на стенах и в разведке.
Харуун присел на корточки, держась за один из зубцов. Сесть, свесив ноги, Мелле бы ему не дал. Слишком опасно для короля.
– Ты собираешься жениться? – спросил Харуун, касаясь зубца щекой. Солнце пригревало ему спину, ветерок шевелил волосы.
– Когда-нибудь соберусь, если разрешат, – философски ответил Мелле. – Боюсь только, моя очередь не сразу подойдет, ну и правильно, не морить же лишних детей голодом? Я бы своим детям такого не хотел.
Харуун кивнул, соглашаясь. Его очередь жениться подошла два года назад, но он до сих пор никого не выбрал и никто не выбрал его. И без этого положенное количество жителей было превышено то на трёх, то на пять человек. По расчетам Леа, это можно было назвать небольшой погрешностью, но всё же любое превышение количества людей в то время как количество еды оставалось прежним, заставляло казначея нервничать. Что там – заставляло нервничать всех. Скоро родит Джанин, родит и Лара, лишних людей станет шестеро. Вся надежда оставалась на то, что зимой умрёт кто-то из стариков, они зимой часто простужаются…
– А ты хочешь детей? – спросил Харуун.
– Если жена забеременеет, куда же деваться? – спросил Мелле так же философски.
– Они все беременеют, рано или поздно, – пробормотал Харуун.
Прошли жестокие времена, когда еды было ещё меньше, чем сейчас и все дрались, отнимая друг у друга последние крохи. То ли зима стала не такой суровой, то ли люди помягчели сердцем, но лишних новорождённых больше не закапывали живьём, а их матерей больше не выводили на площадь с позором и не били кнутом. Хотя ещё учитель Кимрит застал подобные наказания, когда был молод. О них он рассказывал в школе своим ученикам, и они внимали с открытыми ртами.
Сейчас не было такого ужаса, дружелюбие и равноправие царили в городе как самая выгодная форма общения и сотрудничества. Горожане стали куда сознательнее. При правлении Харууна никто не смел потакать своим эгоистичным желаниям и заводить детей без квот. Никто не смел решать проблемы насилием. Кто поднимет руку на швею, к кому потом понесешь расползающуюся одежду? Каждый был при своем деле и каждый был незаменим. В этом состояло благо и – Харуун видел это – опасность. У каждого мастера были ученики, а если бы их разом не стало? Чему-то были обучены все, но не всему…
Сейчас еды было больше, можно было бы разрешить некоторый избыток населения, позволить родиться и десяти, и двадцати младенцам, но Леа, которая просиживала за расчетами едва ли не по целым дням, только морщилась, когда ей озвучивали эту мысль. Однажды она вышла из себя и нарисовала на стене башни несколько линий, каждая из которых означала количество благ и количество людей, будущее или настоящее.
– Один неурожай – и мы погибли! – кричала она. – Вы что, совсем статистики не понимаете?! Двадцать человек – это сейчас не проблема! Когда каждому будут отмерять по четверти пайка – вот это будет проблема!
Контроль рождаемости и так уже был установлен до неё, и причём куда более доброжелательный, чем раньше, но Леа все равно дёргалась, понимая, что любая случайность в супружеской связи разрушит её стройные расчёты.
Была тут и ещё одна загвоздка – Авель Прим, который был обязан делать записи о смерти и рождении, точно должен был знать, кто от кого рожден, чтобы потом назначать людям супругов и всеми силами избегать близкородственных браков.
Никто не хотел вырождения и голодной смерти – первым делом было выжить, и эта мысль висела над городом, как огромный камень, грозящий сорваться с небес. Расчеты Леа, забота о животных, сбор лекарственных трав, рождение детей по разрешению – всё это было подчинено одному.
А если они всё же опять что-то нарушили? Маленькие люди не обладали силами больших, они не летали в небесах и не вгрызались в землю, но что если неправильно поставленный светильник в храме мог разгневать богов? Что если ещё даже не озвученная мысль горожан о том, чтобы выбраться за стену и пожить там, могла побудить их уничтожить людей совсем, раз уж они не смирились с поражением? А король, далёкую прабабку которого боги пощадили с тем, чтобы она взяла на себя бремя заботы о своём народе, не знал, что делать, сомневался, даже не предполагая, как поступила бы властительница Шарлотта на его месте.
О да, это Шарлотта собрала бывших больших людей, утешая их и помогая. Она налаживала связи, она сама таскала камни, которые остались после разрушения города, она хоронила умирающих. И она вытащила, вытащила больших людей из пучины ужаса и отчаяния и назвала их маленькими людьми, внушив мысль о смирении.
Королева Шарлотта терялась в веках, её далекий потомок не знал даже, откуда пошёл его род и кем они были раньше. Сказки не в счёт, в сказках люди летали на крыльях, в сказках большие люди убивали своих жён из ревности, а родственников – из мести, и всё в воображении Харууна представало бесцветным и плоским, как он ни силился вообразить себе прошлое.
– О чём задумался? – спросил Мелле. Он сидел на стене, свесив ноги, ему было можно, он не был потомком знатного рода, просто смуглый простолюдин с бесцветными глазами, сквозь которые просвечивала сеточка сосудов, и его смерть никак не отразилась бы на государственном устройстве.
– О королеве Шарлотте, – признался Харуун.
– Хм, – ответил Мелле, видимо, ожидая продолжения. – И что ты о ней думаешь?
– Как бы она поступила на моём месте.
– Ты про Туркаса?
Харуун кивнул, не уточнив, что Туркас был здесь только частью, предвестником беды, и далеко не единственным.
Мелле пожал плечами.
– Шарлотта была милосердна. Она бы приняла его и оставила в городе.
– Он пришёл оттуда, откуда не возвращаются, – промолвил Харуун.
Мелле понял его.
– Мы никогда не были убийцами. Ты же знаешь, убийство человека – табу.
– Мы всего лишь выбрасываем людей за стены города, – фыркнул Харуун. – Безо всего. В том числе и зимой.
– Но мы их не убиваем. Их убивает лес. Или не убивает. Вот видишь, Туркас остался жив.
Харуун промолчал – разговор принимал опасный оборот, а Мелле, кажется, сам не понимал, что говорит.
– Десять! Часов! – раздался снизу голос Ханы.
– Десять часов! – выкрикивала Кристина, которая бежала за ней вслед. Раздавался звук колотушки. – Десять часов! Через час – принятие в ученики!
– Мне пора, – сказал Харуун и поднялся. – Нужно подготовиться и прийти в школу пораньше.
– Понимаю, – немного завистливо кивнул Мелле. Он не мог явиться, его место было здесь.
«Как хорошо, когда у каждого свое место, – думал Харуун, спускаясь вниз по лестнице. – И когда порядок не нарушается».
Он осмотрелся, уверился, что и Мелле, и другие стражники стоят как нужно, спиной к городу и лицом к лесу, – и нырнул в сторону, за поленницы дров, сложенные под стенами крепости. Он проскользнул там, тихо ступая, затем перелез через низкий заборчик, прошмыгнул по заднему двору дома Эндрю Тилена, помахал рукой сидящей в пыли трёхлетней Анаис Ларисоль, которая сосредоточенно выковыривала из земли червяков, снова перепрыгнул через забор, приземлился на обломки глиняных горшков, обогнул уличный гончарный круг под навесом и замер, когда горшечных дел мастер Эльс отворил дверь, чтобы посмотреть, кто шумит. К счастью, Харуун стоял за углом дома, но если Эльс догадается обойти вокруг, то увидит его.
– Это кошки, наверное, – раздался из дома звонкий голос тринадцатилетней ученицы Эльса, Мелассы. Ученики много времени проводили в домах своих мастеров, но Харуун почему-то не взял её в расчёт. Как и то, что она могла заметить его из окна.
– Не отвлекайся, – велел Эльс, и в доме снова что-то зашумело. – Крути вот так.
Выдохнув, король двинулся дальше, пригнувшись, проскочил под окном и, не разгибаясь, перевалился через следующий заборчик.
Перед ним маячила новая дверь – в этом доме их всего было четыре, и оба этажа принадлежали одной семье, хотя всем остальным это было запрещено. Эта семья много веков защищала город от болезней и напастей и потому пользовалась всеми мыслимыми и немыслимыми привилегиями. Членам этой семьи позволялось входить везде, куда вздумается, занимать любые понравившиеся места, и никто не мог им в этом препятствовать.
Под ноги Харууну выскочил пёстрый комочек, за ним ещё один, и он, присев, погладил кошачьи спинки. Внутри дома раздались шаги, и на порог вышел смотритель – Бенни Тиркс, дряхлый старик сорока четырёх лет от роду, который занимался кошками сколько себя помнил и посвятил им всю свою жизнь. В руках он держал блюдо с мелко нарубленными крысиными хвостами и лапами, должно быть, это были останки тех крыс, которых сегодня принесли Нэм и Энни. Значит, у Альсы должны быть уже только что пожаренные куски мяса. При мысли об этом Харуун почувствовал, что снова голоден.
Не замечая его, Бенни прошёл чуть подальше и начал разбрасывать останки на землю. Почуяв свежую кровь, со всех сторон поднялось кошачье воинство. Белые, бесцветные, полосатые, пёстрые, рыжие и чёрные, гладкие и пушистые, они соскакивали с крыши, перепрыгивали через забор и бежали старику навстречу, кровожадно урча.
Кошек никогда не кормили досыта, но приучали к запаху и вкусу мяса грызунов. С крысами они справиться чаще всего не могли, и нередко бывало так, что очередной пушистик куда-то пропадал – тогда Бенни говорил, что бесстрашного охотника инстинкт повёл вниз, под землю, на погибель, и оплакивал павшего воина. А вот с мышами и прочими грызунами кошки расправлялись беспощадно, натаскивая порой целую горку трупиков на порог кошачьего дома.
Не все кошки постоянно жили в специально отведённом для них доме. Часть из них выбрала своими обиталищами дома горожан, и не стоило сомневаться, что там они были привечаемы и обласканы.
– Кто здесь? – спросил Бенни, подняв голову. Он был подслеповат, и ему часто помогал его ученик, Марти Ханс, который перенимал у него науку – как ухаживать за кошками, как принимать роды, как лечить, как играть и развлекать, чтобы они не скучали. Но Марти здесь сейчас не было.
– Это я Харуун, – сказал король. Он выпрямился и подошёл. – Доброй воды, Бенни.
– Доброй воды, – откликнулся тот. – Не поможешь раскидать?
Немного раздосадованный задержкой, Харуун принял у него тяжёлое блюдо и разом высыпал его на землю. Урча, кошки набросились на еду, и от их пёстрых спин зарябило в глазах.
– Экий ты резвый, – проворчал Бенни.
– Да я только мимо проходил, – извиняясь, ответил Харуун. – И как их не погладить?
Кошек он в самом деле любил больше, чем собак, и они были поприятнее, чем свиньи или чем безмозглые куры.
– И правда! – просиял Бенни и, с трудом наклонившись, поднял на руки пёструю пушистую красавицу.
– Это Мила, – безошибочно определил он. – Посмотри, какая у неё блестящая шёрстка.
Харуун согласился и погладил кошку. Бенни не спрашивал у него, что была за тревога и шум утром, он вообще мало чем интересовался, помимо кошек.
– Придёшь на суд? Или на принятие в ученики? – спросил Харуун.
– Даже не знаю… – задумался Бенни. – Альфреда вот-вот окотится, на Марти разве можно положиться?
– Нет, конечно, – поддакнул Харуун. – Можно я через дом сокращу?
– Конечно, проходи.
– Спасибо! Доброй воды! – воскликнул Харуун и взбежал на крыльцо. Он попал в просторный дом, весь состоящий из одной комнаты. Наверх вела крепкая лестница. Внизу везде были дощечки для точки когтей, лежанки, домики, полки и гамаки – настоящий кошачий рай. Харуун вышел в противоположную дверь, не потревожив двух кошек, которые в обнимку спали на одной из лежанок, и отправился дальше. Он отворил заднюю калитку и попал под большую покосившуюся яблоню.
Он преодолел пространство, любовно засаженное лекарственными травами, и попал на задний двор больницы. Поглядывая по сторонам, Харуун прокрался вдоль её стены, достиг окна и заглянул в него. Окно было открыто, и ему не составило труда сразу увидеть Туркаса, который лежал на хорошо устроенной постели возле жаровни. Было очевидно, что даже в тёплый день его бил озноб. Его вымыли и, наверное, накормили, и сейчас, хоть и исхудалый, он был больше всего похож на того Туркаса, какого знал весь город.
Рядом с Туркасом прямо на полу сидела Анна и толкла лекарства в ступке. Уходить она никуда не собиралась, таким образом, поговорить с больным наедине никак не вышло бы, не вызвав при этом подозрений.