Айре Вест
Один день короля Харууна
Убедившись всё же, что его приказ исполнен в точности, Харуун отправился дальше и, попетляв огородами и проходами между домами, вышел к дому Энни. Если за ним, по его распоряжению, и приходили, то у Леа не застали, и он решил сам проверить, что с охотниками. Нэм жил на втором этаже, к нему не так просто было добраться по лестнице, которую было хорошо видно с улицы, потому Харуун отбросил мысль пробраться тихонько к нему на Дальнюю, но вот Энни жила ближе и занимала первый этаж.
Харуун добрался до её окна. Он поднялся на цыпочки и постучал. Ему никто не откликнулся, и он постучал ещё. Наконец в доме раздался шорох, и ставни отворились. Выглянула заспанная Энни, уже умытая, но встрёпанная. Она была одета в одну только рубашку, тем самым нарушая правило спать в одежде, чтобы не остаться беззащитной, если нагрянет беда.
– Что тебе? – грубо сказала она.
– Прости, что разбудил, – повинился Харуун. – В двух словах: что сказал вам Туркас?
– Он сказал, что дошёл до моря, – буркнула Энни. Она тёрла глаза и зевала, и Харууну стало стыдно, что он беспокоит её.
– Что есть море, мы все и так знаем, – сказал он, – это в летописях записано и в отчётах. А что он видел в море?
– Не в море, а за морем. Погода была ясная, он видел другую землю, и на той земле двигались огни, – сказала Энни. – Мы сразу сказали, что у него были галлюцинации от голода и одиночества, но он клялся, что это правда.
– Но в море – насколько видно – нет другой земли, – быстро сказал Харуун. – Мы бы знали.
– Или боги её придвинули, пока не стало видно, – сказала Энни. – У тебя всё? Пусть Туркас сам рассказывает.
– Молчи об этом, – велел Харуун. – Это приказ, поняла?
– Поняла, – ответила Энни со вздохом и закрыла ставни с той стороны.
Некоторое время Харуун ещё постоял под окном, отказываясь себе признаваться в том, что боится.
Никто из тех, кто когда-то добирался до моря, не видел никакой земли. Путешествовать по воде никто не мог – как коснуться воды, когда она в любой момент может стать ядом? Моря яда с их испарениями – довольно сильный аргумент в пользу того, чтобы даже не думать об этом.
Это могли быть просто какие-то блуждающие огни. Или неведомые искры. Или отражение звёзд. Или галлюцинации. Или боги в самом деле легким толчком придвинули землю откуда-то из-за горизонта. И тогда могло так оказаться, что на ней тоже живут какие-то люди.
При этой мысли Харууна пробрало морозом. Он занёс было руку, чтобы постучать и спросить Энни, в какое время суток Туркас видел огни, но остановился. Туркас сам всё расскажет, когда придёт время.
День. Часть 1
У него ещё оставалось около получаса, и он провёл его в медленном пути до школы, где уже начал собираться народ. Харуун взял у Альсы крысиную лапку, внёс своё имя в тетрадь учёта и обглодал мясо, присев у стены дома напротив школы. Народ собирался, из класса вынесли длинный стол, расставили стулья. Наконец людей стало столько, что Харуун уже не видел, что происходит на другой стороне перекрёстка. Стало понятно, что пришли все, кто хотел, и многие оглядывались в поисках своего короля.
– Одиннадцать! Часов! Одиннадцать! Часов! – прокричала Хана, пробираясь через толпу со своей колотушкой и верным хвостиком – Кристиной. Перед ней расступались, уважая хранительницу времени.
– Одиннадцать! Часов!
Голос у Ханы был хриплым от постоянного крика, удивительно, как она делала его настолько громким, чтобы слышали все.
Харуун поднялся, вытер сальные пальцы о штаны и пошел в открывшееся пространство вслед за ней. Ещё только одиннадцать часов, а уже столько всего случилось, что у него голова шла кругом и он едва не забыл заранее придуманную речь.
Принятие в ученики ещё называлось открытым уроком, открытым – потому что проходил он на открытом воздухе и туда мог прийти любой желающий. Уроком же это мероприятие было оттого, что это был последний урок детей, на котором они уже перед всем городом рассказывали, чему научились, и слушали напутствия, которые готовили им люди, управляющие городом. К счастью, длилось всё не больше часа. Всего час требовался учителю Кимриту, чтобы показать, что он завершил обучение старшего класса и готов выпустить птенцов из гнезда.
Харуун вышел впереди всех и снова увидел стол. За ним уже сидели старшеклассники, три мальчика и три девочки, а остальным школьникам пришлось стоять позади них. Харуун нашёл глазами Кимрита, который не отходил от стола далеко, и кивнул ему ободряюще. Сам Харуун тоже учился у этого невзрачного на вид человека, который, тем не менее, всегда держался с неуловимой статью, сознавая своё высокое положение. Это Кимрит за два отведённых для этого года научил его читать, писать, считать, рисовать графики, дал те знания о мире, которыми все пользовались и сейчас. Он преподавал также историю, и под его присмотром Харуун переворачивал дряхлые страницы летописей, которые день за днем – таковы были правила – отмечали происшествия. Анита родила. Матти упал со стены и разбился насмерть. Из-под земли выскочила стая крыс и напала на двоих детей. Боги снова бросили с неба камень, но не попали в город. Урожай хорош. Урожай плох. Разведка не вернулась. Уллейв заставили скинуть лишнего ребёнка. Свадьба. Похороны. Рождение. Закопали незаконную дочь Лиссы Кай, а саму её били кнутом. Свадьба, похороны, похороны. Нечего есть. Похороны, похороны. Новый урожай. Петре убил свою жену. Достроена башня.
Он помнил, как его потрясли записи о жизни людей, которых уже не было на свете. Крысы больше не нападали на людей, строения нуждались только в ремонте, количество людей почти не угрожало запасам еды, разведка всегда возвращалась, но он представлял, как бы он жил во времена своего прапрапрадеда, и неизменно холодел. Прошлое виделось ему временами, когда даже люди скалили зубы, не то что сейчас, в мире, когда все пришли к порядку и сотрудничеству, когда настали дни настоящего смирения, когда никто больше не посягал на власть богов и все только смиренно молились им в храме, не называя по именам.
Он взял этот город в мире и должен был оставить его ещё более процветающим в рамках того, что было позволено богами.
Харуун окинул взглядом собравшихся. Открытый урок был традицией города, которая проводилась раз в год. Для этого люди отрывались от работы и шли сюда, к школе, стояли на улице и слушали, что говорят их дети. И теперь все ждали только его, Харууна, слова.
Король вышел вперёд и обернулся лицом к горожанам и спиной к детям.
– Я приветствую вас, горожане! – громко сказал он и выдержал паузу. – Снова наши дети покидают школу, готовые выбрать себе учителя. Кто-то из них уже поселился в собственном доме, оставив дом матери, кто-то только готовится сделать это и начать жить самостоятельно.
С этими словами он взглянул на Шушу, которая так и лучилась радостью и готова была лопнуть от гордости: все знали, что она вступит во взрослую жизнь уже сегодня. Нужно ей что-то подарить на новоселье, может быть, чайник?
– По традиции, – продолжал Харуун, – мы собрались здесь, чтобы выслушать наших детей, которые расскажут нам, чему успели научиться за два года.
Ученики, которые проучились только один год, с волнением теснились у дверей школы, глядя во все глаза на мальчиков и девочек на год старше – девяти и десяти лет. Волновались и те, и другие, даже непонятно, кто больше.
– Я желаю вам, чтобы вы выбрали дело себе по душе. Желаю, чтобы вы стали достойными горожанами, – говорил Харуун, обернувшись к детям. – Уважайте старших, слушайтесь закона и почитайте богов – вот что поможет вам на вашем жизненном пути. Трудитесь с радостью – помните, что вы делаете это для всех нас.
Он нарочно не сказал ничего о себе, не хотел заострять внимание на собственной фигуре, напоминать, что в городе есть и король, хотя только вчера собирался.
– Теперь я лучше предоставлю слово учителю Кимриту, – проговорил Харуун. Он не любил праздники, потому что приходилось произносить речи, а сейчас из-за всей этой беготни и вовсе потерял желание размусоливать то, что можно было сказать в двух словах. Другое дело – праздники вроде Дня обмена вещами. Они проводились дважды в год, знаменуя переход зимы в лето и лета в зиму. Тогда не нужно было пафосно стоять перед всеми, а можно было просто ходить по домам и предлагать то, чем давно не пользовался, смеяться, ободрять, делиться своей мерой еды. Не сравнить с сегодняшним мероприятием под ясным небом, когда все взгляды устремлены на шестерых нервничающих детей в ожидании, что они сейчас расскажут, как сильно они любят свой город и как они смиренны, как они приняли свою участь маленьких людей и как надеются городу послужить.
Харуун отступил в первый ряд, сливаясь с собравшимися, и впереди всех вышел Кимрит. Он то и дело вытирал слёзы, впрочем, и когда Харуун покидал школу, он так же расчувствовался, а было это тринадцать лет назад.
– Я рад приветствовать вас здесь, дорогие сограждане, – сказал Кимрит, широко расставив руки, как будто пытаясь обнять всех собравшихся или, наоборот, желая защитить от них своих учеников. – Я хочу, чтобы вы выслушали детей со всем положенным вниманием и чтобы вы протянули им руку на пороге школы, когда они покидают её. Им предстоит стать полноправными членами общества и приносить пользу нам всем. Кто знает, с чем вам будет помогать Шуша или Викки? С чем вы придёте к Остену? Сейчас они сами пусть расскажут, чему научились у меня и куда направятся дальше.
Он хотел сказать что-то ещё, но голос подвёл его, и он тоже отступил. Повисло такое молчание, что было слышно, как в небе шуршат перья пролетающего над городом голошеего ворона. Наконец произошло шевеление, и из-за стола поднялся Остен, тонкий мальчик с бездонными глазами насыщенного синего цвета, словно небо в сумерках.
– Уважаемые сограждане! – сказал он голосом, таким же тонким, как и он сам. – На протяжении двух лет достопочтенный учитель Кимрит день за днём передавал нам свою мудрость. Он рассказывал нам о том, как жили люди раньше, делился с нами скудными сведениями об их жизни до Гнева богов, о том, как они жили потом. Он рассказывал нам, как читать летописи, учил нас писать и считать, учил составлять планы, читать графики и схемы, показывал нам, как именитые мастера нашего города трудятся день ото дня. Он не скрывал от нас ничего, что знал сам, и подталкивал нас к тому, чтобы мы узнавали новое сами. Мы передадим эту мудрость нашим потомкам. От лица всех учеников я выражаю учителю Кимриту глубочайшее почтение и обещаю никогда не оставить его в беде.
Прошёл вздох – речь Остена всем понравилась. Непохоже было, что он воспользовался чьими-то подсказанными словами, скорее, просто много читал и смог сочинить её сам. Харуун не сомневался, что мальчик сейчас скажет, что намеревается пойти в ученики к самому Кимриту. А что – хорошо подвешенный язык, умение удержать аудиторию, ну а уж начитался он так, что будь здоров.
Наступал самый ответственный момент – выбор учеником учителя.
– Поведай нам, Остен, кем ты хочешь стать и какую пользу будешь приносить городу? – хрипло произнёс Кимрит. Он стоял, опираясь о стол, и не сводил глаз со своего лучшего ученика. Как правило, о своём выборе не объявляли заранее, можно было только посоветоваться с учителем и с будущим мастером, а порой обходились и без этого. Неужели и Остен ничего Кимриту не сказал? Харуун поймал себя на том, что напрягся.
Конечно, в городе существовали и квоты. Никто не позволил бы десяти ребятам одновременно пойти в ученики к гончару, когда три ткача остались бы без учеников. Дети знали свои возможности, а варианты всегда были обсуждаемы.
Остен осмотрел всех, худой, хрупкий, голова на цыплячьей шее. Нет, не стражник, такой силу не применит. Не строитель, не охотник на крыс, да и у Нэма уже есть ученица…
– Я тщательно изучил историю нашего города, – заговорил Остен, и мгновенно воцарилась тишина.– Здесь многие воевали, уходили на охоту, строили и разрушали. Здесь были и голод, и болезни, и многие другие напасти. И всегда находились люди, которые помогали другим справиться с последствиями… – Он потерял голос от волнения, закашлялся и закончил: – С последствиями этого.
Только не это, подумал Харуун. Мальчишка убежит в ученики к летописцу через две недели. Хрупкий, что выдает нервную и впечатлительную натуру… Тебе ли встречаться с грязью, болью и ужасом? Тебе ли налегать на плечи бредящих, уговаривая снова лечь в постель, тебе ли поднимать лежачих, зашивать раны, ободрять родильниц? Твой ли путь – только кровь и боль?
– Я хочу стать врачом, – продолжил Остен. – И я обращаюсь к Анне Локвинес с просьбой взять меня в ученики.
– Анна, Анна! Где Анна? – зашумел город, толпа зашевелилась, раздалась в стороны, и Харуун, привстав на цыпочки, увидел, как вперёд пробирается Анна, прижимая рукой к груди концы шали, растерянная, сама недавно вышедшая из учениц и быстро потерявшая наставника. Оставшаяся наедине со всем, что падало на врача в городе, где не обходилось без болезней и ран. Так вот в чём дело!
Анну пропустили вперёд, и она замерла, глядя на Остена, – растерянная юная девушка.
– Анна, ты возьмёшь меня в ученики? – серьёзно спросил Остен.
Анна осмотрелась, робко, почти затравленно. Она имела полное право ответить отказом, но Харуун знал, что она скажет «да». Она не посмеет отказать, надеясь на более подходящего кандидата. Их может и не быть. Её самой может не стать уже завтра – и на кого останется город, на десятилетнего мальчика, единственного, кто пожелал лечить других?
– Я беру тебя в ученики, Остен Кир, – сказала Анна. – Я научу тебя всему, что знаю, чему меня научил мой наставник.
Остен вышел из-за стола, и стало заметно, что он дрожит от волнения. Теперь он должен был произнести ритуальные слова и окончательно стать частью города.
– Я маленький человек, – сказал Остен, – и я смотрю на небо без гордыни. Я принадлежу земле и клянусь не делать того, за что боги могут покарать меня.
Пронёсся шёпот одобрения. Шуметь, кричать и хлопать было запрещено, поэтому жители только радостно приговаривали что-то ободряющее себе под нос, каждый своё. Харуун почувствовал, как напряжение оставляет его. Пусть будет этот тощий мальчишка, неважно, мальчишки ещё вырастают, ещё как вырастают, потом будет не узнать. Если не сбежит от первых же родов, у города будет два врача. А это лучше, чем один или ни одного.
Люди улыбались друг другу, возбуждённо переглядывались, видно, не одного Харууна посетили эти мысли.
Следующей была Шуша. Она поднялась, опередив Энди, который ещё только собирался открыть рот, и он разочарованно сел на место.
– Я за эти два бесполезных – извините, я сказала «бесполезных»? – года в школе научилась всему, что знала и до этого! – пропищала она. Горожане дружно засмеялись. О характере Шуши все и так знали, поэтому никто не удивился, от неё ждали чего-то примерно такого. Харуун засмеялся от души: одна Шуша умела развлекать так, что некоторые сползали по стене от смеха.
– Однако я благодарна учителю Кимриту за то, что два года он безо всякого толку попытался вложить в мою голову хоть немного науки. И вот я с радостью выхожу из этого убогого – простите, божественного заведения – и пинком открываю дверь в новую жизнь!
Харуун гадал: выйдет ли сменщица для Джанин? Пойдёт ли Шуша работать на строительстве? Что она достойный член общества, несмотря на всю свою странность и неуправляемость, было понятно. Кропотливая работа, требующая усидчивости – это не для неё. Курьер? Возможно…
Харуун жестоко ошибся.
– Я много думала, – продолжала Шуша. – Как же мне послужить этому славному городу, кроме которого нет ничего на целом свете? Вы наверное, решили, что я побегу разносить посылки или приказы? Или что я стану сидеть целый день на стене и пялиться вдаль? Или что я пойду в разведку и мне там откусят мои драгоценные ноженьки злые волчищи? Нет, как бы не так!
Вместе со своим народом Харуун затаил дыхание.
– Я прошу мастера Авеля Прима взять меня в ученицы, – произнесла Шуша и тут же скорчила рожу: что, не ждали?
Харуун попытался представить непоседливую и временами противную девчонку за летописями – и у него не получилось. Видимо, ни у кого не получилось. Нельзя было не обращать внимания на всеобщее замешательство. Из толпы вышел и сам Прим, уже готовый спорить, но наткнулся на непреклонный взгляд Шуши. Он мог и отказать, но все же один ученик лучше, чем никакого.
– Я беру тебя, Даннесте Ивемарк по прозвищу Шуша, – произнёс он. – Но единственная шалость – и ты пойдёшь грести навоз.
– Сволочь! – внезапно выкрикнул Энди, вскакивая. – Ты отобрала у меня учителя!
Видимо, он до последнего надеялся, что ей откажут. Сейчас он надвинулся на Шушу и стоял, сопя и сжимая кулаки. Его лицо пошло пятнами.
– Стоп! – вмешался Харуун, выходя вперёд. Он почуял скандал и решил сразу его предотвратить. – У нас не объявляют свои намерения пойти кому-то в ученики, а обдумывают их наедине с собой. Чего ты хотел от своей будущей профессии?
– Науки о прошлом! Я хотел много читать, узнать ещё больше! – со слезами воскликнул мальчишка. – Я хотел переписывать старые летописи! Научиться делать бумагу и сшивать её в тетради! Остен правильно сказал, что наше прошлое важно! Я хотел быть уважаемым человеком и горожанином!
– Стоп! – рявкнул Харуун, оглянувшись на собравшихся. Кажется, всё, что может сегодня пойти не так, пойдёт не так. Теперь все смотрят, как он унимает мальчишку, покусившегося на порядок. – Каждый из нас – уважаемый горожанин по праву своего рождения. Ты глубоко заблуждаешься, Энди Гарт, если считаешь, что мы любим друг друга только за поступки, а не за то, что мы есть на этом свете. И не стоит оскорблять Шушу, она ничего у тебя не отнимала.
– Прости, – буркнул Энди, опуская голову. – Простите все.
– Ты повёл себя некрасиво, оскорбил учителя Кимрита, Шушу, нас всех, – продолжил Харуун. – За это я лишаю тебя права выбора учителя и назначу его тебе сам. Город, справедливо ли это?
– Справедливо! Справедливо! – раздались голоса. Сквозь шум Харуун услышал, как плачет Ванесса Гарт, не в силах сдержаться. Такой позор!
– Ступай к матери и утешь её, – распорядился Харуун. – Ты пока ещё не стал полноправным гражданином, но город наказал тебя и город прощает тебя.
Не поднимая глаз, Энди обогнул стол и прошёл вперёд. Перед ним расступались, но никто не злобствовал, наоборот, мальчика трогали за плечи, за волосы, утешая. Это не было концом, Харуун знал это, как знал и то, с кем тихо поговорит, чтобы не вынуждать соглашаться при всех. Пусть Энди и кажется сейчас, что его жизнь кончена.
Дойдя до матери, Энди обнял её, уткнулся лицом ей в живот и застыл. Его плечи не дрожали, но Харуун знал, как жёстко можно давить в себе слёзы, и жалел мальчишку за его амбициозность и несдержанность.
– Я прошу у города прощения за своего ученика, – произнёс Кимрит. Ему поднесли табуретку, и он тяжело опустился на неё. – Пусть следующей выступит Викки.
Поднялась Викки, дочь Малики и Маркуса, племянница Туркаса, крепкая, хотя и изящная девочка с совершенно белыми волосами, пёстрой кожей и фиалковыми глазами.
– Горожане! – произнесла она, волнуясь и не зная, куда деть руки. – Вы должны знать, что я благодарна вам за поддержку, которую вы оказывали мне, моей матери, а также моему брату и его матери, когда наш отец Маркус был подло убит. Я полностью сознаю себя маленьким человеком и знаю, что мои чувства – это смирение, смирение и ещё раз смирение перед волей всемогущих богов. Но сегодня боги ясно изъявили свою волю. И я говорю вам, что не пойду в ученицы к ткачихе Янне, как собиралась. Я прошу у уважаемой начальницы стражи Джанин взять меня и научить всему, что она знает сама.
Харуун оглянулся, ища Джанин в толпе. То, что Викки так резко переменила своё решение, можно было понять: на её детские плечи тяжким грузом легло осознание того, что боги могут пощадить убийцу – значит, преступников надо карать самой. Это было ясно, как день. Нужно будет попросить Матушку с ней поговорить. Харуун не умел смягчать ожесточившиеся сердца, только мог понять, что сердце ожесточилось. Потому он, не глядя на Викки, которая ждала, пока откликнется её будущая наставница, стоял, тоже выискивая среди собравшихся Джанин.
Но её на площади не оказалось, что можно было понять: глубоко беременная женщина вряд ли захотела бы толкаться в толпе. Она просто не думала, что кто-то из детей выберет её, и не пришла.
– Ничего страшного, – сказал Кимрит, когда стало понятно, что Джанин нет. – Мы все знаем её положение. Тебе стоит сходить к ней домой и попросить у неё ученичество наедине. В этом не будет ничего плохого.
Викки всё равно принесла клятву городу, чтобы у этого было множество свидетелей, и села на место.
Оставались ещё двое, Аслан и Джинни. Аслан, не мудрствуя лукаво, попросился в ученики к собственному отцу, мяснику Марику, сказав, что ему всегда нравилась эта работа. Никто не препятствовал ему, так как идти в ученики к кому-то из родственников ни в коем случае не возбранялось. Зато Джинни как раз тоже переменила решение и изъявила желание стать ткачихой и была принята Янной, единственным мастером среди ткачей, у кого ещё не было ученика.
На этом церемония закончилась, и те дети, кто сегодня стал полноправным гражданином, пошли в храм, чтобы пожертвовать на алтарь богам что-то из своего припасённого имущества. Их сопровождали родители и новые учителя, церемония была по большей части непубличной, и потому остальные люди возвращались к своим делам.
Помня про свои обязанности, Харуун протиснулся через расходящуюся толпу.
– Энди! Ванесса! – крикнул он и наконец достиг матери и сына, понурых и усталых. Ванесса пыталась увести Энди, а он и не препятствовал, обессилевший от досады.
– Стойте, – проговорил Харуун. – Доброй воды вам обоим. Не держите на меня зла.
– И ты нас прости, – сказала Ванесса. – О боги, за что мне такой позор!
– Нет никакого позора, – заверил её Харуун. – Энди всё уже понял. Энди, – обратился он к мальчику, который не поднимал на него глаз. – Ты понял, за что был наказан?
– За оскорбление, – буркнул тот. – За непочтение.
– Правильно, – подтвердил Харуун. – Мы не оскорбляем друг друга, это низко. Оскорбление, словесное или иное, ведёт к тому, что мы начинаем ненавидеть друг друга. Ты же не хочешь навлечь на нас гнев богов?
– Слушай, что говорит король, – сердито сказала Ванесса, подталкивая сына в спину. Подошёл Кимрит, поняв, что происходит что-то важное.
– Я не обвиняю тебя, Энди, – проговорил Харуун. – Ты не сдержался, не подумал. Но никто больше на тебя не сердится.
– Кто теперь возьмёт меня в ученики? – спросил Энди, и Харуун видел, как у него трясётся нижняя губа.
– Ты хотел книги, прошлое и чтобы со временем стать важным и уважаемым, – сказал он. – Не стоит считать себя лучше других, мы маленькие люди, мы все – пылинки на сандалиях богов. Но учителя я тебе найду. Раз я сказал, значит, я это сделаю, ты веришь слову короля?
– Верю, – проговорил Энди и поднял на него заплаканные глаза. Харуун протянул ему руку для пожатия, и когда мальчишка робко вложил свою ладонь в его, сгрёб его целиком и крепко обнял.
– Мы все тебя любим, Энди, – проговорил он. – Никто из нас тебе не враг. Не держи зла, хорошо?
– Не буду, – хлюпнул носом незадачливый ученик.
Харуун поднял глаза и увидел, что у угла школы стоит Леа, крепко сжимая в руках свою неизменную тетрадь с кусочком уголька, привязанным к ней на верёвочке, и осуждающе смотрит на всю сцену. Харуун выпустил Энди и поднялся.
– Леа, подойди, – сказал он негромко, но девушка услышала и приблизилась. Энди непонимающе смотрел на неё, пока озарение не коснулось его лица.
– Что скажешь, Леа? – улыбнулся Харуун. – Строптив – как ты. Имеет своё мнение – как ты. Амбициозен – совсем не как ты, но незачем быть полностью похожими, правда?
– Ты меня доконаешь, – вздохнула Леа, сурово глядя на него, но к мальчику обратилась уже с искренней улыбкой. – Должна тебя предупредить, Энди. Люди могут солгать, а цифры – нет. Если ты готов к правде, то будь моим учеником!
Харуун порадовался, видя, как просияли и Энди, и Ванесса.
– Я буду! – воскликнул Энди. – Буду! Обещаю слушаться, и…
– Принеси клятву! – подсказала Ванесса.
Энди поклялся быть маленьким человеком, стоя посередине площадки перед школой в присутствии матери, короля, бывшего учителя и нынешнего.
– Теперь иди, – сказал Харуун. – Догоняй остальных, принеси жертву, какую приготовил.
– Учитель Леа, вы пойдёте со мной? – спросил Энди.
– Пойдём скорее! – сказала та, взяла его за руку и быстрым шагом направилась к храму. Могла бы побежать, но почему-то не побежала, только подобрала юбку.
– Я так переживала за него, – сказала Ванесса, снова вытирая слёзы. – А он вот что устроил.
– Не плачь, – строго сказал король. – Город не бросает своих никогда, не толкает оступившихся в спину. У твоего сына вся жизнь впереди, Ванесса.
Ванесса ушла работать, и на перекрёстке остались только Харуун и Кимрит.
– Каждый новый выпуск и всё по-разному, – сказал старый учитель, глядя на улицу. – Вон оно как вышло. Кем-то они станут…
– За Энди не бойся, – сказал Харуун. – За Шушу. За Остена тоже не надо бояться, он знает, что делает. А вот с Викки могут быть проблемы.
– Она – девочка в себе, – проговорил Кимрит. – Особенно после смерти отца. Слыхано ли дело, убийство… потом суд. Помнишь, она не плакала на суде? И вот Туркас вернулся. У неё наверняка земля из-под ног ушла… Что делать будем, король? Ученица стражницы – это не просто так. Я думал, она пойдёт в ткачихи…
– Я попрошу Матушку с ней поговорить, – сказал Харуун. – За ней надо присмотреть, особенно сначала. Мало ли – вздумает мстить.
– Вели присмотреть за матерями и братом тоже, – подсказал Кимрит. – Сам знаешь, как говорили древние: насилие порождает насилие. Только мы все это не сразу поняли. А когда стали жить по-другому, стали друг друга уважать – тут и боги прекратили бросать камни…
Харуун знал, что последний камень боги сбросили ещё когда был жив его дед, и тогда они едва не попали в город. Он слышал, что жители неделю молились в храме, сменяя друг друга, и приняли решение жить иначе. Что если Викки, которая знала об этом только по рассказам старших, будет плевать на то, что решил город? Что если месть уже ослепила её?
Харууну снова стало страшно. Леа говорила, что они катятся под гору, но нет, они никуда не катились, они балансировали над пропастью. Один неверный шаг – и они могут умереть. Неправильно поставленный светильник – вряд ли, а вот одно убийство, которое потащит за собой новые…
Туркас. Всё дело было в Туркасе. Если бы он как все нормальные преступники сгинул в лесу, но нет! Обязательно нужно было выжить и заразить город своим горячечным бредом. И это ещё никто не знает, что именно он видел. Когда узнают… Придётся посылать разведку, чтобы опровергнуть его слова.
Или подтвердить.
Что он будет делать как правитель, если окажется, что на горизонте есть земля, Харуун не знал. Готовиться к тому, что один кусок земли наедет на другой и случится великое землетрясение? А если огни, которые Туркас видел, были не огнями той неведомой земли, а огнями на кораблях? Кто те люди, которые осмеливаются путешествовать по воде? А если эти огни принадлежат новым неведомым тварям наподобие тех, что бродили и до сих пор иногда бродят по лесам, как доносит разведка? Что если они выберутся на сушу и начнут пожирать людей?
Мы маленькие люди, напомнил себе Харуун. Никто из нас не смотрит на небеса с вожделением. Богам не за что нас карать, а тех, кто осмеливается их спровоцировать, мы покараем сами.
Мысль навела его на нечто новое, время на раздумья у него ещё было, и чем больше он думал, тем больнее ему становилось, как будто раззуживал болячку. В конце концов Харуун обнаружил, что стоит у входа в сторожевую башню, не зная, что сказать стражникам.
– Ты чего? – спросил один из них, глядя на него с удивлением.
– Я пришёл… – сказал Харуун и запнулся. – Я пришёл повидать её перед судом.
Его пропустили без разговоров, и Харуун беспрепятственно стал подниматься по узкой лестнице, на каждой площадке бросая взгляд на всё уменьшающиеся крыши города.
Башня была построена на основе старой стены, которую ставили ещё большие люди. Они возводили здания иначе, и при перестройке было видно, что из земли и стен торчат железные столбы, которые никто больше не умел делать. Угол башни составлял угол древнего дома, две стены. Оставшиеся две пристраивали уже позже. Но никто не смог сравняться с величиной, которую это здание составляло раньше. Всего три больших этажа – самое высокое здание в городе.
Харуун остановился на площадке третьего. Перед ним не оказалось двери, только забранный решёткой угол. В камере было светло от дневного солнца, которое пробивалось в зарешёченное окно. На полу было разбросано сено, имелось одеяло, ночная ваза – и больше ничего.
Кайра зашевелилась, поднимаясь ему навстречу. Выглядела она хуже, чем во время ареста, когда Харуун видел её в последний раз. Сколько она уже провела здесь? Кажется, три с лишним недели. Делопроизводство шло долго – опрашивали свидетелей, собирали вещественные доказательства преступления, изучали их, а судья знакомился с материалами. Исход дела Харуун не мог бы предсказать, на его памяти такого ещё не было. Это во времена его матери один человек позволил себе совершить нечто подобное, однако он и сейчас жил и здравствовал в городе, встав на путь исправления. Этим человеком была Матушка, которая день и ночь присматривала за храмом. Изменения были кардинальны: больше она и не помышляла о прежнем, искренне раскаявшись. Харуун полагал, что, скорее всего, Кайру приговорят к уничтожению её творений и к прислуживанию в храме под началом Матушки. Были все основания предполагать именно это, несмотря на строгость судьи Трейвендеса.
Кайра была бледна, её тёмные волосы спутались в беспорядке, под глазами залегли синяки, давно не стираное платье замызгалось на коленях. Она поднялась и не слишком твёрдой поступью подошла к решётке.
– Явился поглумиться? – спросила она хрипло.
– Нет, – ответил Харуун, помня, что Кайра резка на язык и вряд ли растеряла это свое качество за месяц заключения. – Я пришёл приободрить тебя перед судом.
– Так суд сегодня? – уточнила Кайра, хотя в её голосе не было оживления. Странно, она же должна была радоваться, что скоро выйдет отсюда и снова станет частью города…
– Да, – сказал Харуун. – Тебя не обижают здесь?
Он напрасно спрашивал это, и так было понятно, что никому не позволено обижать человека, даже если он временно удалён из города как подследственный.