Айре Вест
Один день короля Харууна
День. Часть 3
По причине хорошей погоды судебное заседание проводили не в помещении, а на открытом воздухе, там же, где до этого утром проходило принятие в ученики. Народу собралось ещё немного, но неутомимая Хана уже делала своё дело.
– Без пятнадцати минут три часа! – выкрикивала она, стуча своей колотушкой. – Почти три часа! Суд скоро начнётся! Суд!
– Эх, мы забыли и ничего не захватили! – сказал Харуун. Заседания длились долго. Зная это, жители тащили ящики, стулья, табуретки, лавки, кто что мог, теснились, задевали друг друга – и каждый стремился занять место поближе, оставив только небольшой проход по центру.
Тот стол, за которым утром сидели дети и который никуда не уносили, теперь занимал судья Маглор Трейвендес. В обычной жизни судья был плотником и изредка выполнял какие-то работы с камнем. Но раз в месяц, в последний его день, он по надобности превращался в скучнейшего человека, который, казалось, дышал только законами и формулярами.
С краю стола сидел Авель Прим, который запасся чистой бумагой. Его сопровождала Шуша, которая уже учтиво открыла и пододвинула ему чернильницу, очинила перья и теперь примостилась за его плечом, ведя себя так тихо и послушно, что Харууну становилось страшно. Шуша нашла его глазами и подмигнула, он помахал ей. Никто бы ничего не заподозрил, ведь он только приветствовал. Из здания школы вынесли скамью и поставили её отдельно, так, чтобы всем было хорошо видно, – то была скамья подсудимых.
Трейвендес уже разложил все бумаги и сидел, сцепив заскорузлые пальцы и уставившись на них. Он ни на кого больше не смотрел, ожидая только начала суда.
– Садись, Харуун, – сказала Офелия, грубовато ткнув короля в бок. Он обернулся, заметив её. Она занимала место в первом ряду. – Смотри, тут никого ещё нет.
Харуун взглянул – свободное место на лавке было только одно. И он уступил его Леа, а сам сел у её ног прямо на нагретую солнцем землю, вымощенную гладкими камнями. Леа чуть подобрала юбку, сложила руки на коленях, и, запрокинув голову, Харуун увидел на её лице выражение смущения.
– Прекрати, – тихо сказал он. – Всё хорошо.
Леа не ответила.
Харуун запахнул жилет на груди, приподнялся и осмотрел присутствующих. Опаздывающие садились или вставали в задних рядах, стражники блестели оружием и бронёй, люди переговаривались, толкались, между рядов промчался Йен, убегая от задирающей его Алисии, и уткнулся матери в колени.
Где-то позади всех загремела колотушка.
– Три! Часа! – прокаркала Хана. – Три! Часа!
Харуун удивлялся, как она так точно определяет время. Он знал, конечно, что этому учатся с малолетства, что хранитель времени постоянно в голове отсчитывает минуты и секунды и это не прекращается никогда. Разбуди хранителя ночью – и она скажет, который час, с точностью до секунд. Странно при этом, что их было двое. Он думал, что, наверное, к концу жизни все хранители сходят с ума.
Как только Хана замолкла, Трейвендес поднялся и встал, глядя прямо перед собой. От него волной понеслась тишина, и последними замолкли задние ряды. Стражники вытянулись в струнку, стукнули о булыжники концы копий. Харуун тоже поднялся, и Леа, и Офелия, и все, и так в полной тишине они простояли несколько секунд, выжидая положенное время.
– Именем города, – сказал Трейвендес, – мы начнём этот суд и будем судить по справедливости.
Он сел, и следом за ним все так же опустились на свои места, кроме стражников, которые стояли по периметру, охраняя порядок.
– Должностные лица, обязанные присутствовать при судопроизводстве, – скучно проговорил Трейвендес. – Присутствует ли его величество Харуун?
– Я здесь! – откликнулся тот и помахал рукой. Трейвендес не мог его не видеть, но все знали, что судья следует букве закона до последней запятой.
– Присутствует ли начальница стражи Джанин Ли?
Джанин присутствовала. Она сидела где-то левее, на одном из первых рядов. Плечом Харуун почувствовал напряжение Леа – он касался им её колена.
Трейвендес по очереди вызвал саму Леа, Анну как санитарного инспектора, Хану, Прима и наконец убедился, что все должностные лица находятся на суде, как им и положено.
– Рассматривается, – сказал он, – первое дело. Ответчик – Хуанито Эжемаль. Прошу пройти на место. Адвокат Эжемаля – Лоренс Юшш.
Хуанито вышел из толпы и с кислым лицом пересел на скамью подсудимых. Юшш, который обычно служил стражником, взял стул и сел рядом с ним.
– Истцом выступает город в лице санитарного инспектора и врача Анны Локвинес, – продолжил судья. – Предмет обвинения. Ответчик систематически в последние месяцы нарушал санитарные нормы, что и было установлено Анной Локвинес при стандартных визитах. Ею была подана соответствующая жалоба королю. По королевскому указу было начато судопроизводство.
Харуун поёрзал и устроился поудобнее.
– Это надолго! – прошептал он Леа. По традиции рассматривались сначала незначительные дела. Никто не сомневался, что Хуанито присудят максимум штраф или общественные работы. Все ждали другого, но сладкое было оставлено на десерт.
Как свидетеля обвинения вызвали Анну. Она вышла, встала у судейского стола, сжимая в руках листок бумаги.
– Вы проводили в доме Эжемаля стандартные осмотры? – спросил Трейвендес.
– Да, ваша честь, – ответила Анна. – Я проводила их в установленные сроки. Вот здесь у меня график осмотров – они проводятся каждые две недели.
– Что вы нашли в доме Эжемаля в первое посещение из тех, когда вы заподозрили неладное, и когда это было?
– Это было шесть недель назад, ваша честь, – сказала Анна. – Тогда в доме Эжемаля я заметила пыль по углам, в частности, это была кошачья шерсть. Также он замёл мусор под кровать, не выбрасывая его для сожжения.
– Какой это был мусор?
На задних рядах начали шептаться.
– Это были огрызки мочёных овощей, а также я нашла там нечто, напоминающее засохшую свиную кишку.
– Что вы сделали?
– Дала рекомендации – подмести пол, выбросить мусор, сделать влажную уборку.
– В ваше следующее посещение это было выполнено?
– Судя по всему, нет…
– Судя по всему?
– Боги, какой же он придирчивый! – прошептала Офелия, касаясь пальцами переносицы и качая головой.
– В доме был мусор, но не тот, что раньше. Вероятно, Эжемаль сделал уборку, но потом всё равно набросал нового мусора.
– Какой мусор это был на этот раз?
– В сковороде я нашла объедки, там были кости и жир с жареной курицы. На полу – пыль и шерсть, также немного опилок. И уличная грязь у порога.
– Вы дали такие же рекомендации?
– Да, и настояла на них.
– Что произошло в третье ваше посещение?
– Я увидела, что мои рекомендации совершенно точно не были выполнены. Отсутствовали объедки, но положение ухудшилось, Эжемаль не занимался больше никакой уборкой. Я сочла за лучшее написать жалобу и инициировать судебное разбирательство.
– Вашей жалобе был дан ход, – сказал Трейвендес и помахал листом бумаги. – Вот подпись его величества, вот распоряжение обследовать дом Эжемаля ещё раз, под протокол. Вот ваше заключение, оно приобщено к делу. Вы находите, что дом Эжемаля не соответствует санитарным нормам и может представлять опасность для города. Вы подтверждаете свои слова?
– Да, ваша честь, подтверждаю.
– Можете сесть, – разрешил Трейвендес. – В рамках судебного разбирательства…
– Мой выход, – прошептала Леа. Харуун посторонился, чтобы ей было удобнее встать и выйти перед всеми.
– В рамках судебного разбирательства был произведён осмотр жилища специалистом по имущественным и финансовым вопросам, – продолжал Трейвендес. – Леа Конмаэль, вы готовы дать показания?
Леа вышла на то же место, что до этого занимала Анна, и встала, заложив руки за спину.
– Да, ваша честь, – сказала она. – Я правдиво отвечу на все вопросы.
– Вы осмотрели дом Эжемаля после получения распоряжения?
– Да, ваша честь. Я также подготовила подробный отчёт о том, что я там увидела, он приобщён к делу.
– Что же вы там обследовали и что там увидели?
– Я пришла к выводу, что Эжемаль владеет слишком большим количеством вещей, ваша честь, – сказала Леа. – Так, у него имеется три сковороды. В шкафу я нашла двенадцать банок с припасами, в одной из которых, с мукой, завелись мошки. Также там была банка с орехами, часть из них покрылась плесенью. Я осмотрела одежду Эжемаля и нашла, что у него пять рубашек, две из которых он самостоятельно выкрасил в яркий цвет.
– Насколько яркий? – поинтересовался судья.
– Достаточно яркий для того, чтобы это уже подпадало под нарушение запрета о яркой одежде.
– Принесите вещественные доказательства, – распорядился Трейвендес.
Сбоку появилось шевеление, и стражник Констанций Селтон, который обычно выступал помощником судьи, вынес рубашку, высоко подняв её над головой.
– Ярковата, – хмыкнул Харуун себе под нос. Эжемаль действительно рисковал, впрочем, никто не видел, чтобы он носил такое на улице. Рубашку можно было бы назвать допустимой, если бы она была цвета охры, но Эжемаль что-то добавил в краситель, и ткань оказалась неровного рыжего цвета.
Рубашка была продемонстрирована всем собравшимся, за ней и вторая, хотя она и была более линялой и блёклой.
– Вам есть что сказать ещё? – уточнил судья.
– Нашлись ещё нарушения, но они мелкие, – ответила Леа. – Я отразила их в отчёте.
– Можете сесть.
Леа вернулась на место. Трейвендес стал читать по бумаге:
– На основании этих данных Хуанито Эжемаль обвиняется в следующем:
«а» – нарушение санитарных норм, степень тяжести средняя;
«б» – необоснованное владение непозволительно большим количеством съестных припасов, повлёкшее за собой их порчу;
«в» – необоснованное владение слишком большим количеством кухонной утвари;
«г» – необоснованное владение слишком большим количеством одежды;
«д» – нарушение запрета на окрашивание одежды в слишком яркие цвета. Предоставляется слово защите.
Юшш встал.
– Ваша честь! – сказал он. – Я представляю интересы моего подзащитного и в его защиту имею сказать следующее. По пункту «а» мой подзащитный частично признаёт свою вину, однако просит принять во внимание следующие обстоятельства: так как он служит сторожем на поле, а в последнее время фиксируется повышенная активность птиц, то он всё своё рабочее время и даже время после смен проводил, отгоняя их от посевов пшеницы. Таким образом, у него просто не хватало сил и времени на то, чтобы привести свой дом в порядок.
– Когда у Эжемаля выходной? – осведомился судья.
– Каждый седьмой день…
– Как вы использовали ваш выходной после того, как вам сделали замечания относительно состояния вашего жилища?
– Я спал, ел, ходил за водой, общался с горожанами, возвращался домой только вечером, – сказал Эжемаль. Голос у него был виноватым.
– Время, которое вы потратили на общение с другими горожанами, могли бы потратить на уборку, – постановил судья. – Обстоятельства не являются смягчающими. К тому же речь идёт о шести неделях с момента первого зафиксированного нарушения. В крайнем случае, вы могли бы попросить кого-то убраться в вашем доме в ваше отсутствие. Или вы боялись, что помощник обнаружит испорченную еду или раскрашенную одежду?
Эжемаль молчал пристыженно.
– Далее, – велел судья, снова давая слово Юшшу.
– Ваша честь, – снова заговорил тот. – По остальным пунктам мне тоже есть что сказать в защиту Хуанито. Я обращаю ваше внимание на то, что мой подзащитный может страдать некоторыми нарушениями психического характера.
– Поясните?
– Страсть к накопительству, ваша честь. Все знают, что накопительство запрещено законом. Но этот тот случай, когда порочная страсть сильнее доводов разума. Я прошу принять во внимание: мой подзащитный в некоторых случаях не контролирует себя.
– Обращался ли когда-нибудь ваш подзащитный за медицинской помощью по этому вопросу? – спросил Трейвендес. – Прошу ответить врача. Анна, встаньте и ответьте.
– Я свидетельствую, что Хуанито Эжемаль никогда не обращался ко мне по этому вопросу, – сказала Анна. Харуун не видел её, но был уверен, что она так же смущённо комкает свой платок.
– Отклонено, – сказал Трейвендес. – Далее.
Юшш смутился, уже два его довода были разбиты в прах. Что же, он не был квалифицированным юристом, просто вызвался защищать своего друга и свойственника.
– По пункту «в», – сказал он куда менее уверенно. – Мой подзащитный использует три сковороды. Одна досталась ему как подарок от матери, и он редко жарит на ней пищу, это больше память. Вторая сковорода служит для быстрой поджарки. Третья предназначена для готовки более внушительных порций. К тому же мой подзащитный не знал о том, что три сковороды запрещено иметь.
– Незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение, – возразил судья. – Если у Эжемаля возникли сомнения, он мог обратиться за разъяснением. Он этого не сделал. Отклонено. Запрещено иметь вещи, которые не используются. Их необходимо передать кому-то, кто нуждается в них больше. Что по пункту «г»?
Юшш обернулся на Эжемаля с тоской и пожал плечами.
– Мой подзащитный признаёт свою вину по этому пункту, – сказал он. – Вы всё равно скажете, что у него не такая работа, на которой за год изнашивается две дюжины рубашек. По пункту «д» – мой подзащитный окрасил рубашки для собственного развлечения и никогда не показывался на улице в таком виде.
Трейвендес постучал пальцами по столу.
– Вам понятно, что такое «категорический запрет»? – спросил он. – В законе написано, что категорически запрещено иметь окрашенную в яркие цвета одежду. Не «надевать», не «носить на улице». «Иметь». Или вы считаете богов идиотами? Считаете, что они не могут видеть сквозь стены и крыши?
Харуун вспомнил, что говорила Матушка про взгляд богов, и поёжился. Интересно, следили ли они за этим судебным процессом или не различали букашек, сливающихся с серым и бежевым фоном? Яркие рубашки уже от греха подальше унесли.
Юшш молчал, нервно озираясь.
– Нет, ваша честь, – сказал он. – Извините.
Харуун видел, что ему стоило большого труда не посмотреть на небо.
– Вам есть что ещё сказать?
– Нет.
Трейвендес обернулся к Харууну.
– Ваше величество?
Когда-то в заседаниях суда участвовал и государственный обвинитель, но постепенно традиции изменились, и его функции взяли на себя и сам судья, и король, который обязательно должен был сказать своё слово перед вынесением приговора. Это слово решающим не являлось, король мог лишь высказать свои пожелания относительно приговора, а судья уже решал, принимать их во внимание или нет.
Харуун стал подниматься, но его опередила Джанин.
– Прошу слова, ваша честь! – сказала она. – Простите, я сидя.
– Говорите, Джанин, – разрешил Трейвендес. Его голос потеплел.
– Мне кажется, вы упустили важную вещь, – заговорила Джанин. – У подсудимого пять рубашек, но откуда он их взял, если каждому горожанину позволено иметь только три? А пища? Вы выяснили её происхождение?
– Это хороший вопрос, – заметил Трейвендес. Харуун заметил, что в его голосе поубавилось решимости. – Подсудимый, отвечайте, откуда вы взяли остальные рубашки и пищу?
Эжемаль вытаращился на него, как будто впервые видел. Харууна кольнуло странным предчувствием. У него создалось ощущение, что что-то пошло не так. Эжемаль даже поднялся со скамьи. Его глаза бегали туда-сюда.
– Я нашёл их на свалке… – проговорил он.
– Еду – на свалке?! – ахнула Джанин, и не она одна. Такое кощунство было немыслимым. – Ложь!
Хуанито взял себя в руки.
– На свалке я нашёл рубашки, – пояснил он. – А пищу я накопил из того, что мне полагалось. На случай беды.
– То есть, ты голодал, чтобы копить еду? – выкрикнула Джанин. – А что ты всё-таки ел?
Трейвендес похлопал ладонью по столу.
– Вы нарушаете порядок, Джанин, – сказал он. – Если у вас есть подозрения, что пища и рубашки украдены или выменяны в обход официального разрешения, то вам стоит изложить их на бумаге, и мы откроем судопроизводство снова. Сейчас же мы рассматриваем другое дело. Ваше величество, вы можете говорить.
Харуун поднялся.
– Ваша честь, – сказал он. – Я прошу снисхождения для обвиняемого. Но учитывая общественную опасность его деяний, прошу установить над ним надзор.
– Принято, – ответил Трейвендес. Харуун сел. Слово было предоставлено Эжемалю. Он совсем поник, не то что сегодня утром. Наверное, надеялся, что Юшш сможет правильно построить защиту.
– Ваша честь, – сказал он, – ваше величество, горожане. Я прошу меня простить за то, что я сделал. Но единственное, чего не понимаю: почему вам помешали мои рубашки?!
Трейвендес враз перестал быть скучным, и где-то сквозь его облик проступил харизматичный работяга.
– Ваши рубашки – самое опасное деяние! – горячась, воскликнул он. – Мы можем исправить ваше накопительство, отобрать ваши вещи. Но если боги разгневаются, нам конец! Если они заметят это яркое пятно в нашем городе… Вы понимаете, что может произойти?!
– Откуда я знаю… – начал Эжемаль. На него зашикали.
– Ты сейчас договоришься! – прошипела Офелия. Было понятно, что своим невежеством Эжемаль уже начал злить судью. Он и сам это понял, замахал руками и сел.
Через минуту, когда всё успокоилось, Трейвендес, выпустив пар, начал оглашать приговор. Прижавшись виском к колену Леа и закрыв глаза, Харуун слушал его голос.
По решению суда у Эжемаля изымались две сковороды по его выбору, изымалась большая часть банок с припасами. Уцелевшую пищу должны были распределить во время обычной раздачи мер еды. Яркие рубашки необходимо было сжечь. Также Эжемаля обязывали каждые два дня предоставлять доступ в дом для санитарного инспектора.
– В дополнение, – проговорил Трейвендес, – так как обвиняемый показал своё невежество, он приговаривается к повторному изучению древней истории под руководством учителя Кимрита. Заседание по этому делу окончено.
– Наконец-то, – выдохнула Леа. Она уже ёрзала в нетерпении.
– Рано радуешься, – проговорил Харуун. – Ты же знаешь, что там ещё Олли и Стернс.
Ещё через минуту на скамье подсудимых оказались двое – Олли, низенькая курчавая женщина двадцати лет от роду и её девятнадцатилетний муж Стернс, высокий и широкоплечий парень. В летнее время они занимались огородами, осенью помогали заготавливать пищу, а зимой делали всё, что попросят – были разнорабочими.
Предмет обвинения всем был ясен. Собственно, ясен он был с тех самых пор, как у Олли не получилось в очередной раз в одиночестве помыться в публичной бане и Мельса Хорн заметила её живот, о чём доложила сначала Приму, а потом дело дошло и до Харууна. Всё время до суда по городу ползли слухи, а супруги вели себя тихо. Кто-то по-доброму подтрунивал над ними, кто-то осуждал, и только некоторой части горожан было понятно, чем это грозит и каковы могут быть последствия для всего города.
– Олли Банваде и Стернс Рури, вы обвиняетесь в том, что без разрешения завели второго ребёнка, – сказал судья. – Защищать себя вы решили сами. Приступим к разбирательству.
Дело было щекотливым, это оказался тот момент, когда личное выходило в публичную сферу и затрагивало интересы всех жителей города. Харуун сел поудобнее на затекающей пятой точке и приготовился слушать.
Сначала выступила Анна, которая засвидетельствовала, что Олли находится на пятом месяце беременности. Олли подтвердила, что это правда.
– Это значит, что вы пренебрегли законом, регулирующим супружескую жизнь. Для напоминания всем присутствующим и ввиду исключительной важности вопроса я прошу зачитать конкретное положение, – потребовал Трейвендес.
Авель Прим зачитал. Харуун испытал лёгкое смущение и нервозность. Закон о супружеской жизни был сложным и многоступенчатым актом, регулирующим интимную жизнь горожан вот уже сорок с чем-то лет. Его основу составлял категорический запрет на такое сношение между мужчиной и женщиной, при котором могло произойти непредвиденное зачатие. В этом был безусловный смысл: если каждая женщина начнёт рожать по ребёнку в год, то однажды кончатся все полезные ресурсы, даже если выживут не все дети. А если даже половина их выживет и вырастет, то они родят собственных детей, произойдёт демографический скачок во втором поколении, и долго ещё нехватка пищи и места будет аукаться городу. При том, что идти – некуда, а продовольствие под строгим учётом. Это было именно то, о чём тогда предупреждала горожан Леа, и вот теперь всё равно нашлись несознательные, кто собственное удовольствие поставил превыше интересов города.
В периоды же брака допускалось сношение только между мужем и женой, чтобы не было сомнений в отцовстве. Когда город разрешал супругам завести ребёнка, они должны были приложить все усилия для этого, а когда им ещё или уже не было это разрешено, то всеми силами этого избегать. До брака и между завершением старого и вступлением в новый брак соития запрещались, для женщин запрет был очень строгим, для мужчин – менее. В конце концов, женщины, которые постоянно или временно утратили способность к зачатию, могли принимать у себя мужчин по своему усмотрению, даже находясь в браке.
Строгость закона компенсировалась тем, что на любые сношения, не ведущие к рождению детей, смотрели благожелательно. И вот теперь, когда у супругов были все возможности для того, чтобы избежать злополучной беременности, они так провинились!
– Вызывать в качестве свидетеля Мельсу Хорн очевидно бессмысленно, – сказал судья. – Ваше положение и так более чем очевидно. В качестве свидетеля обвинения вызывается Авель Прим. Что вы можете сказать о брачном состоянии обвиняемых?
– Олли Банваде и Стернс Рури вступили в брак два года назад, – сказал Прим. – Я лично выдал им разрешение, просмотрев их родословную на пять поколений назад.
– Кем они приходятся друг другу?
– Братом и сестрой в четвёртом поколении. Им было разрешено завести одного ребёнка, что они и сделали. У них родился Кей Банваде, по записи в родословной – Банваде-Рури.
– Брак был расторгнут?
– Нет, не был, так как обвиняемые не заявляли о готовности вступить в следующий брак. Хотя я постановил, что следующего ребёнка Олли Банваде должна была родить от Иссе Нолы, а Стернс Рури мог на выбор вступить в брак с Мегрет Сутаф или Офелией Вереск.
– Как же, так я его и взяла после такого, – пробормотала Офелия.
– Вопросов больше нет, – сказал Трейвендес. – Обвиняемые, как вы можете пояснить мотивы своего проступка?
Олли и Стернс переглянулись, Олли при этом прикрыла живот. Стернс встал.
– Ваша честь, ваше величество, горожане, – сказал он. – Мы не хотели. Это вышло случайно. – Он растерянно оглянулся. – Мы правда не хотели. Простите нас.
Это было настолько жалко, что Харуун поморщился.
– Олли Банваде, вы это подтверждаете? – продолжал судья.
– Да, – с испугом сказала Олли.
– Не было ли со стороны Рури какого бы то ни было насилия по отношению к вам? Не вступал ли он в сношение с вами, применяя угрозы, подкуп, шантаж, физическую силу?
– Нет! – возмущённо воскликнула Олли. – Ничего такого не было!
– Хорошо, – сказал Трейвендес. – Вы признаёте Рури отцом ребёнка?
– Признаю.
– Значит, вы также несёте ответственность за произошедшее.
Олли побледнела и поникла.
– Продолжим, – сказал Трейвендес. – Вам больше нечего сказать в своё оправдание?
Супруги молчали.
– Вызывается свидетель обвинения Анна Локвинес.
Анна вышла на прежнее место.
– Я прошу вас ответить, были ли в случае Рури и Банваде способы избежать этого зачатия?
– Несомненно, были, ваша честь, – ответила Анна, не краснея. Она отвечала, как примерная ученица, хотя сама не имела практического понятия, о чём говорит: после гибели её наставника Анну берегли и никто не посмел бы даже намекнуть ей на замужество, понимая, что рождение ребёнка несёт в себе огромный риск.
– Поясните, какие именно, – потребовал судья.
– Если супругам не разрешено заводить ребёнка, они должны либо прекратить интимную связь, либо обходиться без… без проникновения, – заговорила Анна. – Так как это может иметь последствия.
– Как, по-вашему, эти последствия могла предотвратить Олли Банваде?
– Жена имеет полное право не допускать к себе мужа, если у неё есть опасения, что зачатие состоится. Также она может настаивать на определённых видах сношения, которые не приведут нему. В исключительных случаях она имеет право звать на помощь и сопротивляться. Судя по тому, что я знаю, Олли ничего из этого не сделала.
– Хорошо, а как зачатие мог предотвратить Стернс Рури?
– Муж обязан прислушиваться ко всем пожеланиям жены, – сказала Анна. – Также если зачатие под запретом, он обязан не допустить… не допустить его известным образом. Он также этого не сделал.
– Подсудимые, поясните, почему вы не предприняли никаких мер?
За двоих решил говорить Стернс.
– Я… Всё вышло случайно… И очень быстро. Я не успел. Я не думал, что так выйдет. Мы тогда увлеклись… Мы давно не были вместе, и я подумал, что успею… – заговорил Стернс, в конце срываясь на невнятное бормотание.
– Позорище, – себе под нос сказал Харуун. Всё было ясно, дело оставалось только за судьёй, но Харуун даже приблизительно не смог бы угадать, каков будет приговор, поэтому, когда ему предоставили слово, обошёлся дежурной фразой с просьбой проявить снисхождение. Спустя несколько минут Трейвендес вынес приговор.
– Учитывая тяжесть содеянного и учитывая некоторые известные нам демографические законы, а также наше текущее положение с некоторым перенаселением, я постановляю, что в случае, если родится девочка, город примет её, а если родится мальчик, то он будет немедленно удалён из города.
Пронёсся удивлённый вздох: жители ожидали обязательных работ или запрета на дальнейшее деторождение, но не этого. Олли зарыдала, хватаясь за живот, а Стернс понуро молчал. Пусть скажет спасибо, что его не приговорили к кастрации. Харуун слышал о таком случае, но не застал осуждённого в живых. Тот успел здорово подпортить городу жизнь, незаконно произведя на свет шестерых горожан, которые не могли вступить в брак между собой.
– Также, – продолжал Трейвендес, – оба супруга в назидание приговариваются к позорному бревну до конца дня, а Стернс Рури как наиболее виновный в преступлении – ещё и к десяти ударам кнута. Приговор привести в исполнение немедленно.
– Опять отсрочка! – досадливо вздохнула Леа. Толпа зашевелилась, предвкушая зрелище.
Стражники тем временем уже подняли супругов со скамьи и сейчас связывали им руки за спиной. Олли рыдала, у Стернса тряслись губы.
– Пойдёшь смотреть? – спросила Леа.
– Придётся, – ответил Харуун безо всякого энтузиазма. Мысль о Кайре глодала его куда больше, чем наказание для провинившихся Олли и Стернса. Это всё забудется, а вот происшествие с Кайрой…
Осуждённых повели по улице к месту, где находилось позорное бревно. Оба они низко опустили головы и еле плелись, отчего стражникам приходилось то и дело подталкивать их тупыми концами копий между лопаток. Харуун последовал за всеми, но так как первыми оказались те, кто сидел на задних рядах, то они с Леа отстали.
Когда Харуун, ведя за собой свою спутницу, протолкнулся к месту совершения экзекуции, уже всё было готово. Позорное бревно находилось в конце Второй улицы и представляло собой простое бревно, укреплённое между построенными из кирпичей козлами таким образом, чтобы на него можно было усадить человека. Стернса уже посадили на него верхом и для верности связали ноги. Элтар, вспомнивший свои обязанности, принёс кнут. Олли тихо скулила в руках стражников, которые держали её поодаль так, чтобы она всё видела.
– Сама виновата! – грубо обратилась к ней Мельса. – Кто тебе мешал его к себе не допустить?
– Тварь ты, вот ты кто, – сдавленно произнесла Олли, не глядя на неё. Её лицо распухло, и Харууну стало её жаль. Он ничего не мог сделать, тут решал судья, он и так просил о милосердии. В конце концов, речь шла об интересах города.
– Это ты тварь! – выкрикнула Селеста Винс, которая сама родила только два года назад. – Твоя дочь будет мою объедать! Да чтоб у тебя парень родился!
Олли затряслась и молча опустила голову.
– А ты тоже хорош! – обратилась Селеста к Стернсу, который сжался, ожидая, когда его начнут бить. – Если не можешь удержаться, что ты за мужик такой?
– Хватит! – прикрикнул Харуун, выступая вперёд и обвиняюще указывая пальцем то на Селесту, то на Мельсу. – Замолчите обе! Провинившихся и понесших наказание город принимает обратно! А ваши слова несут только ненависть и раздор!
Ослушаться его не посмели, обе замолчали, насупились.
– Приступайте, – распорядился Харуун.
Кнут свистнул в воздухе и опустился на плечи Стернса. Он заорал, и на его рубашке тут же показалась кровь. Олли вскрикнула, как будто этот удар пришелся и по ней. Харуун сделал Элтару знак пороть не так усердно, кузнец понял.
– Два! Три! Четыре! – громко считал он, посматривая на Харууна. Стернс кричал, Олли скулила, как побитая собачонка.
– Десять! – провозгласил Элтар и обернулся к горожанам с кнутом в руке, показывая, что эта часть наказания выполнена.
Стражники подтащили Олли к бревну и усадили её верхом спиной к мужу. Ногу она поднять не могла, пришлось ей помогать. Олли всхлипывала и озиралась, глядя вокруг из-за завесы волос. Когда она села верхом, её беременный живот стал ещё более очевиден, и Харуун задумался, кого же он до поры таит в себе, будущую горожанку или будущий труп.
Принесли ведро навоза, смешанного с водой, и Пелле, подняв его на плечо, щедро вылил его содержимое на головы осуждённым – сначала Стернсу, потом Олли. Коричневая жижа потекла по их волосам, по плечам, пачкая зелёного и серого цвета одежду. Оба застыли, сидя неподвижно, видимо, стараясь, чтобы не попало в глаза.
– Идём, – сказал Харуун Леа. Он хотел вернуться на суд раньше, чем туда повалят все. Он знал, что Олли и Стернс просидят так до вечера и только после захода солнца им позволят сойти с бревна и отмыться. Он полагал наказание несколько чрезмерным, но не смел спорить с судьёй.
Они с Леа устроились на прежнем месте. Судья не пошёл смотреть на исполнение приговора, а остался за столом и перебирал судебные документы. Стражники по его поручению уже вытащили на видное место перед публикой то устройство, которое послужило причиной следующего разбирательства, а на стол с краю положили второе, от которого Авель Прим старался держаться подальше.
Наконец все горожане пришли обратно от бревна позора и каждый кое-как устроился на своём месте. Некоторые продолжали обсуждать увиденное. Йен куксился, видимо, жалел Олли и Стернса. Офелия ласково гладила его по голове и шептала что-то на ухо, выражение лица у нее было озабоченным. Харуун успел удивиться, что ещё не привели подсудимую, как тут Трейвендес встал и хлопнул в ладоши. Шум немедленно затих.
– Пока вас не было, мы с Авелем немного посовещались, – сказал он. – И решили, что вынесем на голосование вопрос о деторождении. Пока что на детей нет квот, всё и так перекрыто, а ведь ещё должна родить многоуважаемая Джанин, а затем Лара.