Айре Вест
Один день короля Харууна
Харуун знал, что Джанин разрешили забеременеть зимой, она и сама этого хотела, рассчитывала родить, пока ещё молода. Но, к несчастью, зимой никто не умер, и вот теперь – превышение количества жителей… И ещё Лара…
Сама Джанин, которая, понятное дело, никуда не ходила, при упоминании своего имени вяло помахала рукой и похлопала себя по безразмерному животу.
– Мы полагаем, что зимой умрут по меньшей мере пять человек, – продолжал судья, – и квоты появятся. Но пока мы находимся в довольно опасном положении и не можем предсказать, насколько хорош будет нынешний урожай. Посему я предлагаю вернуться к практике удаления из города нежелательного ребёнка и распространить её и на последующие подобные случаи.
Леа рядом с Харууном испуганно ахнула.
– Как?! – воскликнула она.
– Очень просто, – пояснил судья, – плод несанкционированной беременности должен быть удалён из города, и в последующих случаях не будет делаться исключения для девочек. Разумеется, если до появления ребёнка на свет количество жителей уменьшится, то будет проявлено снисхождение.
Пронёсся шёпот. Харуун поднялся.
– Я полагаю, что мы вынесем предмет на голосование не раньше следующей недели! – громко заявил он. – Пока же обдумайте то, что вам предложено. Я поддерживаю уважаемый суд и предлагаю перейти к рассмотрению следующего дела.
– Дело! Дело! Следующее! Ведите мерзавку! – послышалось со всех сторон.
И наконец привели Кайру. Худая, как палка, но с горящими глазами, она шла между двух стражников, высоко держа голову. С достоинством она опустилась на скамью подсудимых, расправила платье и застыла.
Как по мановению руки затихли все шепотки и разговоры, и над местом суда повисла напряжённая тишина. Многие с ужасом смотрели на устройства, которые находились рядом со столом судьи, осторожно показывали пальцами.
– Рассматривается третье дело, – произнёс Трейвендес. Он говорил негромко и вроде бы даже ещё тише, чем раньше, однако Харуун не сомневался, что его прекрасно слышно и на задних рядах. – Обвиняется Кайра Рисари, швея.
Трейвендес замолчал. Он должен был объяснить, в чём обвиняют Кайру, либо сразу вызвать свидетелей и начать допрос, но сейчас судье просто отказывала сила духа. И он отклонился от процедуры вовсе.
– Уважаемые сограждане, – сказал Трейвендес, теряя свой официальный вид на глазах. – Прежде чем мы приступим к рассмотрению этого дела, я должен сообщить вам о его исключительности. Сведения, которые мне известны, я нахожу ужасающими. Прошу не воспринимать его как обыденное и не судить так, как мы судили бы другое преступление.
– Прошу прощения, – вмешался Харуун. – Уважаемый суд, вы же не намекаете, что судить станете не по закону?
Трейвендес, казалось, только на секунду был обескуражен его вопросом.
– Разумеется, нет, ваше величество, – сказал он, и Харуун по одному голосу понял, что его сейчас публично умоют. – Однако я, изучив все имеющиеся у нас материалы более ранних судебных дел, не нашёл преступления, по тяжести сравнимого с этим. Но мы здесь собрались не для того, чтобы выслушивать мои предположения, а для того, чтобы установить истину и определить, так ли опасны деяния этой горожанки.
Харуун досадливо поморщился – до уровня демагогии Трейвендеса ему было далеко, он бы не смог так, как судья, парой фраз настроить горожан на исход дела. Над подругой детства уже завис камень, а король ничего не мог поделать.
– Итак, приступим, – продолжил Трейвендес. – Предмет обвинения. Установлено, что подсудимая Кайра Рисари систематически на протяжении последнего года, как она сама призналась, занималась… – судья сделал паузу. – Изобретениями.
По рядам прошёлся новый вздох: слово было пугающим.
– Изобретениями оружия, – повторил Трейвендес. Это произвело ещё более сильный эффект. – На основании этого вы, горожанка Рисари, обвиняетесь в нарушении закона, установленного самими богами. Вам есть что сказать?
Харуун наклонился вперёд и увидел, что Кайра презрительно усмехается, скрестив руки на груди, и молчит.
– Мы выслушаем показания свидетелей, – сказал судья, поняв, что ответа не будет.
Харуун слушал вполуха, он и так был знаком с материалами этого ужасного по городским меркам дела. Сначала выступил Кэранд, стражник. Это он стал свидетелем того, как Кайра ночью тащит домой доску, чтобы затем распилить.
– Вроде бы и правда доска была, – сообщил стражник. Он стоял перед всеми, опираясь на копьё. – Я только удивился, что она тащит доску поздно вечером. Почему не взять её днём? Потом я понял, что тогда пришлось бы объяснять, зачем ей доска, это бы проверили и она бы сразу попалась. Ну, я на всякий случай сходил к Леа, спросил, что это Кайра собралась чинить. Так всё и выяснилось.
– Когда это было? – спросил судья.
– Месяца три назад, – ответил Кэранд. – Или четыре. Было ещё холодно.
Прикрыв глаза, Харуун слушал заново всю историю, которая разворачивалась перед ними. Кайра потеряла осторожность, обезумев от власти, которую ей давало осознание, что она нарушает законы и приближается к большим людям. Она сумела соорудить одно устройство и прятала его у себя в постели, чтобы не нашла Анна, когда придёт с санитарной инспекцией. Но безумие гнало её дальше – и однажды Кайру застали в сарае на Дальней улице за сооружением нового приспособления. При появлении стражников она попыталась прикрыть его сеном, но это было бесполезно – за ней уже какое-то время следили, ведь так тесно живущие люди не могли не заметить странного в её поведении. Стражники откинули сено, и всё стало очевидно. В тот же день Кайра отправилась под арест. Допрашивала её сама Джанин, которая никак не могла сидеть спокойно, даже будучи уже беременной. Ещё какое-то время шло разбирательство, и вот теперь настал день, которого с трепетом ждал весь город.
Опросив свидетелей, которые давали показания о странном поведении Кайры, опросив стражников, которые арестовывали её, Трейвендес обратился к самой Кайре.
– Горожанка Рисари, – сказал он, – улики очевидны – это изобретения и ваши записи о них. Показания свидетелей также говорят не в вашу пользу. Вы отказались от адвоката. Что вы можете сказать в свою защиту? Вы вообще собираетесь говорить?
Кайра поднялась. Её надменный вид вызвал у Харууна смутное чувство тревоги: что-то подсказывало ему, что сейчас всё опять пойдёт не так. Очевидно, что Кайра собиралась сделать только хуже.
– Ничего, – произнесла она.
– Так ты решила устроить из суда посмешище… – тихо проговорил Харуун. Его голос потонул в гуле голосов. Леа молчала, сидя как каменная.
Трейвендесу пришлось похлопать рукой по столу.
– Тихо! – сказал он. – Поясните свои слова, горожанка Рисари.
– Если защита заключается в том, что я, по вашему мнению, должна отпираться и говорить, что эти вещи сделала не я, что мне их подбросили или что я их нашла на дороге, то вы ошибаетесь, – сказала Кайра. С её лица не сходила презрительная усмешка. – Эти вещи придуманы и сделаны мной собственноручно с полным осознанием того, что я делаю.
Харуун почувствовал, что начинает беситься от одного вида на её лицо. Как можно так себя закапывать?! Сказала бы, что не знала, что делает, что её обуяла гордыня, попросила бы прощения!
Трейвендес развёл руками, обращаясь к собравшимся. Его брови скакнули вверх в фальшивом изумлении. Как будто он плохо знал Кайру.
– Я полагаю, что эти слова означают полное признание горожанкой Рисари своей вины.
– Я этого не сказала, – прервала его Кайра. – Я сказала, что сделала эти вещи, но я не считаю свой поступок преступлением.
– Вы можете считать его чем хотите! – рассердился Трейвендес. – Но то, что вы говорите, свидетельствует о вашем неуважении к суду и к закону! О том, что вы не почитаете богов! Или вам неизвестно, почему введены те правила, которым мы неукоснительно следуем?
Этот вопрос был риторическим, о правилах знали все. Королева Шарлотта, которая вывезла на себе всё в первые годы ужасов и разрушений, сгорела за несколько дней, подхватив простуду или случайно выпив отравленной воды – это не было достоверно известно. Кто-то говорил, что королева была отравлена приближёнными. После неё остался малолетний король Георг и рассыпающееся на глазах государство, которое она только-только успела восстановить в границах намного больших, чем можно было сейчас увидеть с крепостной стены.
Тут же сами собой возникли различные группировки, и на развалинах прошлого мира развязалась бойня за ресурсы, которая продолжалась несколько лет. Вот тогда и появились те четверо, которым было явлено божественное откровение. Все, кроме одной из них, родились ещё в старые времена и бродили по руинам, пытаясь устроить свою жизнь и помочь другим людям. Красс Юртон был начальником отряда, защищавшего то, что успела сохранить королева. Он отбивал у разбойников награбленное и возвращал его людям, которые пытались заниматься земледелием на отравленной земле. Он преследовал и казнил бандитов, которые не подчинялись властям. А Мелек Оджибин был из тех, кому противостоял Юртон. Он тогда странствовал в поисках лучшего места, вооружённый до зубов, и брался за любую работу, если только она была связана с насилием. Его жена Лейсан всюду путешествовала с ним и помогала ему в делах. Эта пара по законам, которым следовал Юртон, не один раз заслужила казнь. И была ещё последняя, младшая из четверых, Идгерд Висес – несчастная девушка, которой пришлось скитаться без крыши над головой, обменивая доступ к своему телу на крохи еды.
Никто из них не был праведником, ни жестокий Юртон, ни бедная Висес, ни, тем более, чета Оджибин. Но однажды они случайно встретились у одного костра, и эта ночь вошла в легенды. Ничто не предвещало удивительного, но именно этим четверым было явлено божественное откровение – единственный за всю новую историю случай, когда боги обратились к людям напрямую. Боги установили законы и сообщили их этим четверым, причём сделали это так, что все слова навечно остались словно выжжены в их памяти. Некоторые законы лишь утверждали то, что люди делали до сих пор, например, очищали воду, прежде чем коснуться её. Но другие законы были совершенно новыми.
Кайра нарушила два из них. Один гласил, что ни в коем случае нельзя совершенствовать устройства и приспособления, которыми уже обладают люди. Ведь в прошлом боги разгневались именно на это – на то, что с помощью устройств люди пытались достичь такого же совершенства, как и они. Второй закон говорил об оружии. Чтобы боги не решили, будто люди хотят снова на них напасть, категорически запрещалось оружие, кроме копий, мечей, ножей и луков. Были оговорены и условия – ничто не может лететь быстрее и дальше, чем выпущенная из лука стрела или брошенное копьё.
Таким образом получилось, что Кайра, нарушая эти законы, совершила чудовищное преступление, которое грозило городу разрушениями, если бы боги заметили, что она пытается использовать новые приспособления.
Кайра помолчала, наверное, не найдясь с ответом на гневную отповедь судьи. Харуун тоже молчал, гадая, как из его товарки по играм выросло такое чудовище. В какой момент всё пошло не так?
Трейвендес, видимо, решил, что Кайра признаёт поражение.
– Я полагаю, – сказал он, – что для окончательного установления вины нам только следует понять, каково действие этих приспособлений.
– Необязательно! Не надо! – воскликнул кто-то. Наверное, люди испугались, что изобретения будут применены прямо сейчас. – Нет, нет!
Трейвендес привстал.
– Никто не будет их испытывать! – сказал он, повысив голос. – Подсудимая, я требую от вас объяснений, для чего вы создали эти вещи?
Кайра снова встала.
– Для чего? – переспросила она. – Вот это – усовершенствованный лук.
Она показала на тот предмет, который лежал у судьи на столе.
Харуун и сам догадался, что это такое. Он видел и тетиву, и изогнутую дугу лука, но только к ней зачем-то была присобачена доска и какие-то пружины.
– Чтобы стрелять из него, не нужно откидывать руку изо всех сил, достаточно завести тетиву за крючок и потом отпустить его, – пояснила Кайра.
– В этом нет никакого смысла, – сказала Джанин со своего места. – Ты бы хоть посоветовалась с кем, дура.
– Тихо! – прикрикнул судья. – Мы не оскорбляем друг друга!
Джанин беспомощно развела руками. Весь её вид говорил: «Ну разве вы не понимаете, что я права?».
– В этом есть смысл, – возразила Кайра. – Пружина сильнее человеческих рук.
– Неправда! – закричал Ойген, самый умелый лучник из стражников. – Лжёшь! Клевещешь и на меня, и на других лучников! Зря мы, что ли, учились?
– Тихо! – снова велел судья. – Что вы можете сказать о другой машине?
– Это для того, чтобы поднимать камни на большую высоту при строительстве, – объяснила Кайра. – Вот здесь ворот, как тот, который у колодца. Тут опоры. Я не успела доделать.
– Ты хочешь сказать, что захотела не руками кирпичи таскать? – выкрикнул кто-то.
– Всегда руками таскали, – сказала Офелия негромко. – Ишь, выискалась, белоручка.
Слово взял Ватракс – неожиданно для всех.
– Видя, для чего эти изобретения, – сказал он, – я выражаю благодарность стражникам, которые выследили мерзавку и предотвратили преступление. Кто знает, что бы она наизобретала потом? Прошу поощрить их дополнительной мерой еды, если уважаемая Леа скажет, что это возможно.
– Без оскорблений, заместитель начальницы стражи, – снова велел Трейвендес, но уже вяло. – С поощрением разберитесь после заседания, это в мою компетенцию не входит. Кто может ещё что-то сказать?
Поднялась Хана, которая сидела где-то позади всех.
– Я! – сказала она. – Из-за таких, как Кайра, близится конец времени! А уж я-то как хранитель точно это знаю! Сначала она не хочет таскать камни так, как делали всегда, а потом она захочет пить неочищенную воду! Из-за таких поступков, как её, случается невесть что, осуждённые возвращаются, когда должны были умереть, и несут всякий бред!
Харуун навострил уши. Нэм и Энни стали болтать, несмотря на запрет? Или Туркас бредил при Анне, а она рассказала кому-то по простоте душевной? Откуда иначе сведения про бред? Публично Туркас ни в чём не признавался.
– Я пила неочищенную воду! – громко заявила Кайра.
Все взгляды обратились к ней.
– Неправда! – воскликнул кто-то. – Врушка!
– Могу выпить хоть сейчас! – выкрикнула та. – Клянусь памятью своих родителей!
– Этого не может быть, – заявил Трейвендес. – Ты бы уже давно умерла, ведь вода отравлена, пока её не очистить фильтром.
– Она была отравлена раньше, но сейчас природа сама её очистила, – возразила Кайра. – Ведь прошло столько лет! Когда четверо придумывали божественное откровение, конечно, воду нельзя было пить просто так… Что, хотите сказать, никто в детстве на спор не пробовал? Вот ты, Харуун?
У Харууна вспыхнули уши. Он с ужасом вспомнил, как его застали за тем, что он на спор пил остатки отравленной воды в ковшике, которым её черпали из ведра. Как его драли за эти несчастные уши – страшно было вспомнить. К счастью, всё обошлось. Он думал, что тогда просто не успел выпить достаточно яда, чтобы умереть, но Кайра почему-то считала, что вода изначально не была опасной.
Он не стал отвечать, помня, что, кажется, свидетелем того происшествия была не только одна Кайра. Ему послышалось, что смешок где-то позади него принадлежит Пелле.
– Среди нас нет самоубийц, чтобы пытаться опровергнуть или подтвердить твои слова, – сказал судья.
Кайра едва не подпрыгнула на месте.
– Дайте мне неочищенной воды! – потребовала она. – Я покажу вам, что пить её не опасно!
Трейвендес замялся, и Харуун решил, что пора брать дело в свои руки.
– Да дайте ей воды! – сказал он. – Пусть распластается прямо тут, если так хочет!
Но судья снова стукнул по столу.
– Это серьёзное заявление, – сказал он, обращаясь к Кайре, – но я запрещаю тебе это делать. Если ты выпьешь нечистую воду и умрёшь, то твоя смерть будет на всех нас, а мы не убийцы. Если ты выпьешь и не умрёшь сразу, нам нужно будет ждать, пока это произойдёт, а ведь мы должны вынести тебе приговор до заката.
Кайре велели сесть на место, и она повиновалась. Харуун ответил ей эмоциональным взглядом и понадеялся, что она поняла его послание: мол, дура ты набитая, даже мои усилия не ценишь, а я ведь пытаюсь тебя спасти.
– Прошу слова! – внезапно сказал Мелле, который был одним из стражей, охранявших Кайру. Ему позволили говорить.
– Никто из вас не заметил, что она сказала, будто божественное откровение было придумано? – спросил он, осматривая всех. – Мне же не могло послышаться?
– Я тоже слышал! – раздались голоса. – И я! И я!
– Подсудимая, вы действительно так сказали? – уточнил Трейвендес.
– Да, я так сказала, – подтвердила Кайра, не удивившись.
– В таком случае, я добавляю к вашему обвинению ещё и богохульство, – сказал тот с очевидным удовольствием. – Невзирая на то, что раньше это обвинение вам не предъявлялось!
Четверо, конечно, не были богами, но боги пожелали говорить с ними, и сомневаться в этом значило сомневаться в богах. Немудрено, что жители так возмутились.
– Добавляйте, – великодушно разрешила Кайра. Харууна так и покоробило от её хамства.
– Мне останется только вынести приговор, – подытожил судья. – Подсудимая, вы хотите сказать последнее слово?
– Хочу, – с охотой согласилась Кайра. Она снова поднялась, и ей это позволили.
– Горожане! – сказала она таким тоном, будто собиралась произнести не последнее слово, а праздничную речь. – Я прожила среди вас долгих двадцать лет. Вы воспитали меня – и воспитали так, что я стала задумываться о том, как устроена наша жизнь и то, что нас окружает. И, открыв в себе тягу делать что-то, выходящее за рамки позволенного, я приняла это в себе.
Её слушали, затаив дыхание. Если бы по площадке пробежала кошка – её услышали бы.
– И между законом и собой я выбрала себя, – продолжала Кайра. – Потому что выбрать закон – значит подчиняться правилам, которые уже не нужны. Правилам, которые не работают. Правилам, которые придуманы нарочно, чтобы ограничить нас. Когда-то они спасали нас, но сейчас законы четверых – клетка, клетка с открытой дверцей, надо только увидеть её!
– Богохульство! – прошептала Офелия. Трейвендес приподнялся.
– Подсудимая, это богохульство! – сказал он, вторя всеобщим мыслям. – Намеренное! Наглое! Демонстративное!
– Вы все слепы! – продолжала Кайра, не обращая на него внимания. – Но за мной придут и другие! Дети города, я обращаюсь к вам! Вы должны изменить эти законы! Четверо случайно встретились у костра, разговорились, и кто-то из них придумал гениальную идею, чтобы объединить нас. Но она выполнила своё предназначение и больше не работает! Мои изобретения…
– Замолчи! – велел Трейвендес, вскакивая. Кайра оттолкнула Мелле, прыгнула на скамью подсудимых, встала в полный рост.
– Никаких богов нет! – прокричала она. – Нет, слышите! И делайте со мной что хотите!
– Заставьте её замолчать! – приказал Ватракс не своим голосом. – Пока на нас не упал камень!
Мелле и Лиам после короткой борьбы стащили Кайру со скамьи, и Лиам заткнул ей рот, ловко вставив верёвку между зубов. Кайру силой усадили на место, и Лиам встал позади неё, натягивая верёвку. Мелле держал её за руки, быстро связывая, и не зря, Кайра вырывалась, пытаясь что-то ещё сказать, но верёвка мешала ей.
– Слово короля, – поспешно проговорил Трейвендес.
Харуун встал.
– Я прошу суд о милосердии, – сказал он. – Я прошу, чтобы Кайру признали безумной и определили в больницу на лечение. Я прошу, чтобы затем её отправили в храм замаливать грехи. Ведь очевидно, что в здравом уме человек не может на такое решиться. Она не в себе, пусть ей и кажется иначе. Поэтому я прошу за неё.
Это всё, что он мог сделать, всё, что он был должен сделать, но при мысли о том, что Кайра с её речами и изобретениями останется в городе, у него самого кровь стыла в жилах.
– Суд выслушал ваше прошение, – сказал Трейвендес, ни секунды не думая, – и он отклоняет его. Кайра Рисари, принимая во внимание вашу исключительную опасность для города, вы исторгаетесь из нашего общества и больше не являетесь его полноправным членом. После заката вы будете удалены за стены. Ваши так называемые изобретения и записи о них будут уничтожены в огне в вашем присутствии. Немедленно!
Харуун медленно выдохнул. Что же, Кайра была виновата сама. Вместо того, чтобы смиренно признать вину и отправиться на перевоспитание к Матушке, она наговорила такого, что в глазах горожан окончательно превратилась в чудовище. Ещё и пыталась совратить детей с их пути. Вот этого ей точно никто бы не простил – если бы из-за неё дети ударились в ересь.
Зачем Харуун искренне пытался вступиться за Кайру? Он не знал, но ему было по-настоящему жаль её, обезумевшую и отчаявшуюся. Видимо, Трейвендесу было тоже её жаль. Иначе как объяснить, что он оставил её в городе до темноты? Вместо того, чтобы в ужасе метаться по лесу при свете дня, она найдёт ещё более быструю смерть в зубах хищников, которые бодрствуют по ночам и в поисках пищи подходят к самым воротам.
Толпа раздалась, освобождая место для костра. Кто-то побежал за сеном и дровами. Тем временем Лиам схватил Кайру, по-прежнему удерживая её за верёвку, растягивающую ей губы, и заставил подняться. Ничего не требовалось объявлять, все и так знали, что делать.
– Я отрекаюсь от тебя! – первым сказал Мелле. Он стоял ближе всех. Затем к Кайре подошла Алексис.
– Я отрекаюсь от тебя! – повторила она. Вслед за ней потянулись остальные. Кайра бешено вращала глазами, что-то мычала и то и дело дёргала связанными руками.
– Пойдём, – сказал Харуун Леа, и она поднялась, как будто не понимая, куда её зовут, оцепеневшая, с остановившимся взглядом.
Харуун подождал своей очереди и остановился перед Кайрой. Её лицо было искажено злостью, но глаза смотрели с тоской. Из растянутого верёвкой рта текли слюни.
– Как ты могла? – тихо спросил Харуун. И громко добавил: – Я отрекаюсь от тебя!
Разожгли костёр. Леа встала рядом с Харууном, чтобы тоже смотреть. Он понял, что не помнит, произнесла ли Леа слова отречения вместе с остальными, но сейчас это было неважно. Огонь охватил сначала приспособление для поднятия грузов. Когда оно разгорелось как следует, Алексис опустила в костер приспособление для запуска стрел. Последними в огонь полетели разрозненные листы – записи Кайры, её расчёты и рисунки. Спохватившись, принесли и цветные рубашки.
Харуун думал, что преступница будет кричать и извиваться во время уничтожения её вещей, но Кайра стояла неподвижно и не отрывала взгляда от огня.
Когда дерево прогорело настолько, что изобретения потеряли возможность быть использованными, Кайру тихо увели стражники. Должно быть, до вечера её запрут в башне.
Зрелище закончилось. Некоторые ещё смотрели, как догорают вещи Кайры, но это было менее интересно. Леа отвечала толпящимся вокруг неё жителям, когда будет разделено имущество осуждённой и положена ли стражникам награда, и то и дело забывала слова. Синие сережки в её ушах мелко тряслись.
Харуун вышел из толпы и какое-то время бродил по городу туда-сюда, гадая, внесли ли слова Кайры сомнения в души горожан. Но как было это понять? Навстречу ему попались Алексис и Летти, обе с копьями на плече, как и положено стражникам на службе. Они как будто патрулировали улицу, но при том ни на кого не смотрели и только изредка мрачно переглядывались.
Ещё ничего не улеглось. Кто смог и успел, тот пообедал, кто оторвался от работы, тот пытался к ней вернуться, но в городе царило возбуждение, а голоса звучали громче обычного.
Проголодавшийся Харуун пошёл к дому мясника. Во дворе кипел котёл, супом распоряжался новоиспечённый ученик, Аслан. Он разливал его для желающих и отмечал в специальной тетради, кто сколько взял. От него так и несло гордостью за себя и за отца.
Харуун взял себе миску супа и, присев на какой-то ящик, съел его, не поняв даже, какое в нём было мясо – куриное, свиное или крысиное. Суд вымотал его; злобное лицо Кайры так и стояло перед глазами. Впервые за всё время своего правления Харуун почувствовал, как несуществующий трон скрипит под ним, грозя рухнуть. Королей не выбирают, но что если… Эти мысли пугали его. Он был одним из горожан, он не задирал нос и не чурался работы, но почему у него такое чувство, что всё рушится, разъезжается в стороны, как плохо сколоченные леса, с каких год назад свалился Ами Уэст?
Что может быть плохого? Горожане поскандалят и займутся своими делами, Кайру сожрут в лесу этой ночью, и всё устаканится. Потом будет осень, День обмена вещей, потом зима, к которой нужно готовиться как следует… Кто будет устраивать бунт зимой? Кто зимой уйдёт из города, если только не выгонят?
Почему у короля есть только совещательный голос? Кто на самом деле правит городом? Кто направляет чужие мысли? Нет, убери Трейвендеса – всё останется по-прежнему, потому что закон есть закон. Убери Джанин – и ничего не изменится, на её место станет Ватракс, а там и Мелле дорастёт до заместителя, чтобы потом самому стать начальником стражи. А закон останется законом.
Голова шла кругом. Харуун знал, что в старое время королей свергали, но маленькие люди не безумцы, кто будет свергать лидера? Ведь король должен быть, это, чтобы ему провалиться, закон!
Он вымыл миску в специально предназначавшемся для этого ведре и вернул её хозяину.
Куда пойти сейчас? Делать уже ничего не хочется, все планы порушены… Мимо него по улице промчалась Викки, которая с уверенностью куда-то спешила. Он задела Харууна плечом, но даже не обернулась. Белая коса так и плясала у неё за спиной. Король осмотрелся и последовал в ту же сторону, что и девочка.
Викки спряталась у дома Маргериты Вульф, и её макушка едва виднелась за обвивавшим забор диким виноградом. Харуун подошёл поближе и притворился, что рассматривает треугольные листочки.
– Что тебе? – тихо спросил он.
– Джанин просит прийти, – прошептала Викки. – Не сейчас, ближе к вечеру, часу в девятом.
– Понял.
Девчонка шмыгнула носом.
– На новоселье к Шуше пойдёшь? – спросила она.
– А уже пора?
– Пора. Она вот-вот переедет. Пошли вместе?
– Только домой забегу.
В первый раз за день Харуун взбежал по лестнице, отворил дверь дома и заметался по комнате. Что же подарить девочке, которая так ему помогла сегодня? Он осмотрел чайник – нет, не подойдет, самому пригодится. Рванул ящик стола. Точно!
И Харуун сбежал вниз, прижимая к груди стопку бумаги.
– Это? – удивилась Викки, которая ждала его внизу.
– Что же ещё подарить ученице летописца?
Викки неряшливо держала в охапке кусок некрашеной ткани, стараясь, чтобы край не сполз на землю.
– А это мне мама подарила, – похвасталась она. – Добыла за излишек муки.
Она осеклась, закашлялась, посмотрела в сторону с нарочитым интересом. Харуун мысленно отметил себе спросить у Леа, откуда у матери Викки излишек муки, кто из ткачей его принял и имел ли на то право.
– Угу, – сказал Харуун, притворяясь, что ничего не заметил.
Не торопясь, но и не медля они добрались до нового жилища Шуши и поднялись на второй этаж. Открылась дверь, и навстречу им стал спускаться Тензиф Исте, который что-то бормотал. Викки и Харуун пропустили его и вошли сами.
Шуша, конечно, ещё не обустроилась. Сейчас, едва не лопаясь от гордости, она как раз разворачивала мешок, который принесла с собой. В мешке были кучей свалены штаны, рубашки, пара мисок, ложка, одеяло. Удивительно, как она это всё дотащила.
– Доброй воды! – сказала она и радостно ощерилась. – Ещё ничего не приготовила, уж не обессудьте.
– Ничего и не надо, – отказался Харуун. – Это мы к тебе с подарками.
Шуша выпрямилась и встала, заложив руки за спину. Это был её день, и она была намерена насладиться им сполна. Харуун подтолкнул Викки в спину, показывая, чтобы она говорила первой.
– Дорогая Шуша! – сказала Викки, протягивая Шуше кусок ткани. – Поздравляю тебя с новосельем и со становлением полноправной горожанкой!
Сама Викки съехала от матери немногим раньше, и ей Харуун тогда подарил пряжку на пояс, которая и сейчас была на ней.
С благодарностью Шуша приняла отрез ткани и обняла Викки.
– Спасибо, спасибо, спасибо! – сказала она, махом развернула ткань, накинула на плечи, край упал на пол, и Шуша повертелась вокруг своей оси, любуясь. – Какая красота!
– И от меня прими подарок, – сказал Харуун. – Вот тебе для дальнейшей учёбы и работы.
Шуша взвизгнула от радости и схватила пачку бумаги так, будто никогда её не видела.
– У меня будет своя бумага! – закричала она. – Моя собственная! Целых… десять… двадцать? Двадцать пять листов?! Да тут же целую летопись написать можно!
Она смотрела на него, запрокинув покрасневшее лицо, и Харуун невольно улыбнулся в ответ.
– Пользуйся на здоровье, – сказал он. – По осени будут готовить новую бумагу, тебе теперь перепадёт ещё, и на законных основаниях.
Шуша осмотрела их, сияя, и стало понятно, что ситуацию надо как-то двинуть дальше.
– Кхм, – сказал Харуун. – Викки, не могла бы ты нас оставить? Мне кажется, я должен дать новоиспечённой гражданке кое-какие наставления.
– Мне ты их не давал, – подозрительно нахмурилась Викки.
– Конечно, нет. Ты и так всё знаешь. А Шуша… – Харуун перевёл на девочку задумчивый взгляд. – А Шуша – это Шуша!
Викки не стала спорить и откланялась. Харуун проверил, что она действительно ушла, а не подслушивает под дверью.
– Спасибо, что помогла, – сказал он Шуше.
– Не за что, – откликнулась та. – Проще простого, как будто не я лучше всех лазаю по крышам? А что за дела такие были?
Харуун предупреждающе поднял вверх указательный палец.
– Это дела города, и если я тебя не посвящаю, значит, так и надо.
Шуша сощурилась.
– У тебя тёрки с Джанин, да? – спросила она.
– Держи язык за зубами, – предупредил Харуун. – Это дела города на самом верху.
– Это как-то связано с Туркасом? Ага! Я вижу! Значит, связано?
Харуун не успел ответить – по лестнице застучали шаги.
– Никому ни слова! – шёпотом предупредил он.
– Ох, как тяжело к тебе добираться! – простонал Авель Прим, открывая дверь. – Ну, покажи своё жилье! О, и Харуун здесь!
– Учитель! – радостно воскликнула Шуша и захлопотала, подставляя Приму стул. – Смотрите, чего мне надарили!
– Хорошо, хорошо, – проговорил Прим, рассматривая дары. – И чайник есть? Как прекрасно. Из ткани рубашку шить будешь или штаны? А это что? Бумага! От кого же?
– От меня, – сказал Харуун. – Ладно, я поздравил уже, пойду.
– Подожди меня там, ладно? – попросил Прим. И этот хотел что-то ему сказать!
Харуун некоторое время поболтался внизу, пиная камешки и стараясь перебросить их через улицу так, чтобы попали на грядку. О чём ни думай – об урожае, о новых горожанах, о том, что надо зайти и взять в курятнике несколько яиц, – всё равно мысли сворачивали на Кайру.