Август Мейхью
Блумсберийская красавица
Глава V. Мистрисс Икль учит, как должно расходовать деньги
Что сделалось с нашей интересной парой после прибытия в Париж, – я никогда не мог достоверно узнать. Действительно, дела велись так секретно, что я думаю, должно было случиться что-нибудь серьёзное.
Новобрачные сознались только в тех бедствиях, которые, обыкновенно, постигают людей, посещающих чужие страны, не будучи в состоянии говорить на туземном языке. Эти маленькие мученьица Долли в значительной степени приписывал наклонности своей возлюбленной Анастасии слишком рьяно пускаться в разговоры с местными жителями, и никогда не позволять супругу подать мнение относительно значения сказанных слов.
– Она женщина чрезвычайно талантливая, – замечал Долли: – но как она знает по-французски не более шести слов, включая в то же число «да» и «нет», то я думаю, должна бы позволять мне заглядывать, по временам, в карманный лексикон.
Самое неприятное обстоятельство, одно из самых мучительных беспокойств, какие только могут постигнуть ленивого человека, – бывает тогда, когда вернувшись домой после трехмесячной сонливой, распущенной праздности – он находить у себя на столе до сотни писем, с надписью «спешное» или «нужное», – писем, требующих ответов в возможно скором времени.
Из привязанности к Долли, я в течение его медового месяца, часто посещал его комнаты, и приводил в порядок на столе его обширную корреспонденцию, так что, первый предмет, поразивший бедные глаза новобрачного, при входе в комнату, была огромная змея писем, извивавшаяся по его столу причудливыми изгибами.
– Что это за чертовщина? – вскричал Долли в ужасе, указывая на мою змею.
– Это письма к вам, любезный друг, – возразил я.
Долли широки раскрыл глаза.
– Ко мне? – вскричал он: – невозможно! Я не знаю ни одного человека, который бы мог писать ко мне!
Но пока он говорил это, послышался стуж почтальона, который принес еще два письма. Они превосходно закончили хвост змеи.
– Я сожгу их! – сказал Долли, злобно и искоса смотря на змею, точно она могла его понимать.
Многие любят читать чужие письма, даже больше, чем свои собственные, – по крайней мере, я люблю это, и потому, конечно, не хотел и слышать о подобном предложении.
– Что за пустяки! – возразил я: – чтение не займет и десяти минут. Начинайте, я вам помогу.
И мы принялись за работу.
Вот и говорите о прелестях супружеской жизни! Да! я знаю, что это великое дело – иметь женою любящее, кроткое создание, единственная мечта которого состоит в том, чтоб увеличить счастье и блогополучие своего преданного супруга, – которое жертвует собою, чтоб обеспечить себе вашу любовь и блогословляет вас за нее; вот подобную-то женщину я ищу, и если когда-нибудь встречу ее, то употреблю все усилия, чтоб надеть ясное золотое кольцо на её палец. Но таких женщин мало, и их скоро разбирают; право, если вы знаете хотя одну такую, то в обмен на локон её волос я готов дать вам прекрасные карманные часы с цепочкой и брелоками.
Но иногда женщины бывают похожи на мартовские орехи: сорок ни на что негодных приходится на один, стоющий хотя бы что-нибудь. Я холостяк, и себе на уме. Если б у меня было шесть дочерей, то, быть может, я стал бы проповедывать иную теорию и поклялся бы, что счастье жизни заключается в женитьбе. Я уверен, что есть мужья, которые предаются раскаянию и называют себя не лестными именами еще до истечения первого года супружеского счастье. Мне было бы понятно, если бы Долли, прочитав сто писем, пожалел о том, что прекрасная Анастасия не была дражайшей половиной кого-нибудь другого.
Прежде всего, мы раскрыли поздравительное письмо от некоего Уильяма Клингера, дяди жены, – письмо, полное сладких пожеланий будущаго блогополучие, заключавшееся просьбой об одолжении в займы 50 фунтов, которые будут уплачены при первой возможности.
Первый кузен, подписавшийся Джек Лик, просил только 20 фунтов, но присылкою их нельзя было медлить ни одного дня; второй кузен, Джон Мосс, был уверен, что не может обойтись менее, чем 30 фунтами, – «и, пожалуйста, билетами».
Кузина, по имени Мэри Совиер, писала патетическое заявление о своем затруднительном положении и, чтоб поправить его, прямо требовала четырехлетней пенсии.
Даже Боб Де-Кад, эта бездонная пропасть, находился в числе алчной толпы; но, разумеется, в его письме было и смягчающее обстоятельство: он с честью занимал место в этом стаде, возвысив свои нужды до суммы 300 фунтов, уплату которых он гарантировал «своею честью». Основательное знание такого человека, как Боб, делало ссуду, при этой гарантии, первоклассной спекуляцией.
Вскрывая каждое письмо, я из любопытства записывал просимую сумму, и, когда мы кончили всю змейку, я имел удовольствие – путем простого сложения, получить довольно круглую сумму, немного более 3,000 футов.
– Боже милостивый! да они, кажется, принимают меня за идиота! – вскричал Долли, дико смотря вокруг себя. (А это скверное чувство – сознавать, что на вас смотрят, как на дурака, многочисленные родственники, обитающие на всем расстоянии от Южного Девоншира до Эбердина!).
Эти родственники, очевидно, думали, что каждый, кто женится на прекрасной Анастасии, должен быть слабоумным, и, следовательно, легкой добычей. Что-то подобное уже вертелось в уме Долли, когда он сидел, запустив пальцы в волосы и угрюмо посвистывая.
– Вы, конечно, пошлете деньги, – сказал я, улыбаясь и принимая на себя шутливый вид, чтоб он не вообразил, что я говорю серьёзно. – В прекрасное дельце вы впутались, мой милейший.
Он сердито вскочил с места; его маленькие члены как бы распрямились от гнева, а миниатюрная физиономия приняла почти зверское выражение; он скомкал все письма, сказав: «я покончу с этим; Анастасия сама будет отвечать им, она будет отвечать, клянусь Юпитером».
Блумсберийская красавица обладала особым способом обращения с бедными родственниками: она предоставляла им выпутываться из своих затруднений, как они знают. Она была не такая женщина, которую можно поддеть на крючок. Мистер Икль составлял её собственность, и никто не должен был прикасаться к его деньгам, пока она могла их тратить.
Единственное письмо, которое она удостоила ответом, было письмо милого братца Боба: пинок, который она письменно отпустила этому достойному юноше, заставил его оставить привычку браться за перо на будущее время.
Другие послания пригодились развести огонь. Перед железной кассой камина, стояла прекрасная Анастасия, и мешая ее кочергой, говорила с негодованием: «что за бесстыдство!» Когда наконец бедная змея была обращена в тлеющую груду пепла, она прибавила: «подобной наглой попытки грабежа я никогда еще не видала! После этого они снимут с меня платье!»
Долли в эту минуту удивился, почему она исключительно говорит о своем платье и совершенно забиваете об его сюртуке.
– Мне пришло в голову, Долли, – прибавила она, поуспокоившись несколько от негодования: – что было бы лучше мне одной распоряжаться деньгами; помните, я говорила это еще в Париже. У вас нет достаточно мужества, мой друг, чтоб противиться этим гадким вымогательствам. Вы слишком простосердечны и податливы. Если так будет продолжаться, я останусь без приюта!
Эти постоянные опасения за собственное удобство и полнейшее равнодушие в тем лишением, какие могли постигнуть мужа, заставили Долли почувствовать себя очень незначительным и несчастным. Он начал думать, что его Анастасия склонна в эгоизму.
– Но пока что я еще буду сам заведывать своими делами, милочка, – отвечал он.
Частые попытки завладеть распоряжением его кошелька начинали его тревожить. Ему казалось, что если он выпустит из рук деньги, то со временем возлюбленная, быть может, и забудет о существовании на свете особы, именуемой Адольфусом Иклем, эсквайром.
Когда я его увидел в следующий раз, он сказал мне:
– Право, не постигаю, что сделалось с Анастасией! Вы знаете, что она всегда была так мила! Теперь она не оказывает мне ни малейшего уважения, точно я какая-нибудь пешка.
– Отчего ж не высказать этого ей самой вместо того, чтоб говорить мне? – заметил я, стараясь возбудить в нем мужество.
– Да, до этого и дойдет! – пробормотал он.
Но я видел, что самая мысль о сцене с величественной супругой заставляла трепетать его боязливое маленькое сердечко.
Легко понять, что леди, обладающую счастливою наружностью и прекрасным состоянием, какими обладала мистрисс Икль, должна была сердить и мучить самая мысль о житье в меблированных комнатах. Какое удовольствие женщина с такими возвышенными идеями могла найти, живя в первом этаже, когда она чувствовала, что должна была иметь изящно-меблированную квартиру с своей собственной ливрейной прислугой и лошадьми на конюшне?
Её ожидало видное положение в обществе, иначе для чего же она вышла замуж, любопытно знать?
– Я вовсе не намерена запереться в этих отвратительных конурах в угоду вам, мистер Икль, или кому бы ни было другому, – сообщила она своему супругу.
– Отвратительных конурах! – воскликнул Долли: – четыре гинеи в неделю, моя милая!
– Если бы оне стоили даже четыреста гиней в неделю, я и тогда не переменила бы своего мнение, сэр! – отвечала непоколебимая леди. – Если бы я вышла за какого-нибудь клерка в Сити, то и тогда не могла бы жить хуже!
В то же утро она отправилась в одному из лучших лондонских мебельщиков.
Анастасия была женщиной с большим природным вкусом и обладала зорким глазом в деле выбора. С беспримерным великодушием она попросила Долли не давать себе ни малейшего труда хлопотать относительно объяснений с торговцами или выбора мебели. Она взвалила весь этот труд на свои прекрасные плечи.
Все заботы мистера Икля ограничивались тем, чтобы по временам ездить в Сити и доставать деньги для уплаты по счетам; без сомнение, это была самая легкая часть всего дела, потому что никогда не отнимала у него более нескольких часов времени.
– Какой чудесный шкаф для платья я купила сегодня утром! вы никогда такого не видали, мой милый! – сказала мистрисс Икль, когда они сидели за обедом. – Все мои вещи в нем разместились превосходно.
– Я думаю, что и мне нужно бы что-нибудь в том же роде, – ответил Долли.
– Ах, я и забыла, – возразила она: – напомните мне утром, милый; вам нужен комод.
– Мне особенно нужно кресло, – сказал Долли.
– Ведь будет и так много кресел; зачем же входить в лишние издержки, Адольфус? – возразила экономная супруга. – Вы можете пользоваться теми, которые я заказала для себя.
– Но я хочу иметь для себя особое кресло, – продолжал Долли, с возрастающим раздражением: – обитое кожей, просторное кресло.
– Мистер Икль, – упрекнула жена: – позвольте вас спросить, какая будет польза из того, что я лезу из кожи, стараясь сберечь деньги, если вы будете мешать мне подобными нелепо-эксцентричными наклонностями? Я бы желала, чтоб вы были порассудительнее, мой милый.
Но Долли, в конце концов, все-таки добился кресла, и сообщил мне, что одержал первую победу, и намеревается продолжать в том же духе.
Глава VI. Первые радости семейной жизни
Вилла близ Твикенгема была, говоря умеренным языком, просто совершенство. Сады в ней были так великолепны, что три садовника жаловались на обременительность работы и говорили, что надо еще держать мальчика. Хотя плата была и высока, но по соображении с красотою местности (как выражалась надменная Анастасия) «даже при цене вдвое большей должно было считать наем чрезвычайно дешевым». Если было много слуг, то хозяйка дома замечала, что «она найдет довольно работы для всех». Такого рода аргумент, хотя и утешителен, но имеет свои темные стороны.
– Душа моя, ни вовсе не в состоянии жить таким образом, – жаловался Долли.
– Раз и навсегда, мистер Икль, – возразила Анастасия с подавляющим достоинством: – позвольте мне распоряжаться своим домом так, как я считаю лучше. Я всё обдумала, блогоразумно ограничив некоторые из наших лишних расходов; прежде всего, вы должны оставить свой клуб.
Это было тяжелым ударом для Долли, который любил посещать клуб – спасительный приют для женатых людей.
– Но, моя милая! – пробормотал он.
– Потом, у вас, я уверена, довольно будет платья лет на десять, так что счетов от портных получать более не предвидится…
– Однако ж, жизнь моя, – запротестовал супруг, который привык одеваться хорошо.
– A лучше всего в здешней сельской жизни то, Долли, – продолжала жена: – что вам некуда тратить денег, хотя бы даже вы и хотели этого; право, одного фунта вам будет довольно-предовольно на месяц.
– Клянусь честью, моя милая, – простонал маленький человечек, огорченный тем, что все жертвы приходится делать только ему.
Когда дом был устроен, как следует, в милой маменьке, в Блумсбери-сквер отправили письмо с просьбою провести несколько дней в Твикенгеме. Прелестное дитя весьма желало выставить перед родительскими глазами хорошую мебель, украшавшую её дом. Нежная родительница не замедлила с прибытием. Любопытство её было возбуждено до такой степени, что если бы приглашение вовремя не послали, то можно бы было ждать с её стороны насильственного визита. Она привезла с собой сундук, который предвещал что-то в роде целого месяца пребывание в Твикенгеме. Сказать правду, милая маменька несколько завидовала, гуляя по великолепным комнатам своей дочери. Она в восхищении складывала руки, осматривая резные кровати, и постукивая кулаком в упругие матрацы. Она ощупывала тонкое белье и малиновые шелковые обои. Она готова была присягнуть, что комнаты для слуг лучше, чем у нее самой. «Как! полотняные простыни, а брат твой Боб спит на коленкоре!» восклицала она в изумлении. Брюссельские ковры, куча бархату, турецкие, персидские коврики, всё это вызывало у неё громкие восклицание и затаенную зависть.
Достойная старушка завидовала до последней степени; самое худшее было то, что при виде всего этого она должна была принимать радостный и гордый вид. «Как бы я хотела иметь платье, такое, как занавеси в вашей гостиной!» Это было единственное замечание, которое она осмелилась сделать.
Посещение мамаши можно было легко объяснить тем, что мистрисс Икль еще мало знала толк в хозяйстве, и чувствовала себя столь же смущенною, сделавшись госпожой обширного здание в Тинкенгеме, как может быть смущена невинная молодая леди, привыкшая управлять тележкой, запряженной пони, когда увидит себя на козлах большой телеги с длинными вожжами в руках. После многих совещаний между матерью и дочерью, – заключения, к которым они пришли, были, для формы, сообщены мастеру Иклю, чтоб узнать, не имеет он против них каких-нибудь возражений.
– Мы с Анастасией уладили всё, – начала мистрисс де-Кад, смело решившаяся объяснить Долли всю деловую сторону своих заключений. – Вы представить себе не можете, Икль, как это милое дитя заботится, чтоб поддержать приличный вид, необходимый для света. – Но прежде всего, скажите мне, вы желаете иметь завтрак каждый день?
Посмотрев на нее несколько минут, пока собирался с мыслями, Долли отвечал, с некоторым недоумением, что он и без того привык завтракать каждый день.
– Не знаю, можно ли будет устроить завтрак, Икль, – сказала ему теща, покачивая головою.
– Как! нельзя устроить завтрака? – нельзя, в моем собственном доме? – вскричал Долли.
– Ваших шестисот фунтов в год не надолго станет для поддержки такого дома, – объяснила мамаша.
– Но ведь есть еще её шестьсот фунтов, – возразил супруг.
Кашлянув несколько раз, мистрисс де-Кад продолжала:
– Я думаю, что Анастасия решилась насколько возможно быть бережливой; она хочет копить свои доходы для деточек, если будет осчастливлена ими. Я сильно сомневаюсь, чтобы 8 фунтов в неделю было достаточно для поддержки такого дома, Икль.
Несчастный Долли был как в тумане. «Её доход! бережливой на сколько возможно!» Это было что-то новое и неожиданное. Не желая рассуждать об этом предмете с мистрисс де-Кад, он сказал:
– Если восьми фунтов недостаточно, возьмите десять.
– Но, Икль, будьте рассудительны, – воскликнула она – подумайте, хотя немного, прежде чем говорить такие вещи. Вспомните, что нужно уплачивать за наём помещения. Кроме того, – налоги, плата прислуге. Хотела бы я знать, откуда взять столько денег?
Это рассуждение ему показалось смешным.
– Откуда? – вскричал он. – Конечно, из дохода Анастасии! он ей выделен!
Спокойствие, с которым тёща посмотрела на Долли, было убийственно.
– Не думаю, мистер Икль, – заметила она: – чтоб мистер де-Кад, как опекун дочери, согласится под каким бы то ни было видом, трогать достояние Анастасии!
Мог ли Долли верить своим ушам? Он вскочил, как бешеный, и промчавшись самым невежливым образом мимо дорогой тёщи, которая стояла, как пораженная громом, – бросился вверх по лестнице, в спальню жены. Его бледное лицо и дрожащие губы сильно встревожили изящную Анастасию которая, сидя на свой «duchesse», занималась умащиванием своих прекрасных бровей.
– В чем дело, скажите на милость? – спросила она.
– Мистрисс Икль, – начал запыхавшийся Долли: – ваша мать позволила себе, я – я боюсь – с вашего одобрения, – произнести несколько таких слов, которые требуют объяснений и оправдания с вашей стороны немедленно, или…
– Или что, мистер Икль? – спокойно спросила супруга.
– Или все близкие отношение между нами должны кончиться, – сказал Долли.
Он хотел сказать: «или я оставлю этот дом», но хладнокровие жены его усмирило.
– Как вам угодно, мистер Икль, – возразила Анастасия, возвращаясь к своим бровям.
– Правда ли, сударыня, – провозгласил Долли, стараясь принять на себя величественный вид; – правда ли, что вы уполномочили мистрисс де-Кад так неприлично выразиться относительно вашего дохода?
– Я не вижу, какое отношение мой доход может иметь до вас, мой друг! – возразила мистрисс Икль, даже не смотря на мужа.
– Под влиением страсти, сударыня, – начал Долли, задетый за живое: – я великодушно разделил с вами мое состояние. Когда ваш отец сказал мне, что у вас нет ни пенни за душой, то вместо ропота, я уравнял вас в богатстве с собою. Я сделал это потому, что обожал вас, сударыня, и имел глупость думать, что и вы питаете ко мне нежность!
– Продолжайте, сэр, продолжайте! – вскричала Анастасия, наклоняясь над зеркалом, быть может, для того, чтобы скрыть выступивший на лице румянец.
– И теперь, теперь, – продолжал Долли, как настоящий храбрец: – теперь вы осмеливаетесь потрясать этим доходом перед моими глазами, и не позволяете мне взять ни одного пенни из ваших денег. Я краснею за вас! Это было предумышлено заранее, теперь я вижу это ясно – я был обманут!
Быть может, Анастасия была так занята своими бровями что не имела времени слушать своего рассердившегося маленького супруга. В самом деле, трудно расположить как следует густую бровь и в то же время поддерживать спор с должным уменьем. Снисходя, вероятно, к её мнению, Долли был так любезен, что повторил свое последнее замечание.
– Я говорю, сударыня, прокричал он: – я говорю, что был обманут!
Анастасия, грозно повернувшись, вскричала:
– Обманут! как вы смеете делать такие неприличные замечания? Кто вас обманывал, сэр?
– Сперва ваш отец, потом вы сами – словом, вся ваша семья, – гремел Долли. – Меня надули!
– Надули! Оставьте мою комнату, сэр, и не смейте показываться мне на глаза, пока не научитесь относиться с должным уважением к вашей жене и её семейству, – воскликнула мистрисс Икль с подавляющею торжественностью.
– Я не только оставлю эту комнату, сударыня, но оставлю этот дом навсегда, сударыня! – вскричал Долли.
Но, вместо того, чтобы сделать это, он тревожно ждать, какое действие произведет эта страшная угроза на его Анастасию.
Но она только насмешливо улыбнулась и ответила:
– Сделайте милость, сэр, прошу об этом:
– С этого времени мы больше не муж и жена, – прибавил он.
– Отчего же вы не подождали, пока пройдет первый год? – с насмешкой сказала Анастасия: – это было бы лучше, я думаю.
– Я вас презираю.
– Какой ужас! ха-ха!
– Вы мне жалки!
– Это очень милостиво с вашей стороны!
К удивлению Анастасии, он, в самом деле, оставить дом. Она слышала, как уличные двери со стуком захлопнулись за ним, и, выглянув в окно, увидела, что Долли нес дорожный мешок, и с величайшею поспешностью удалялся в направлении к Лондону.
– Моя милая Анастасия! – вскричала мистрис де-Кад, вбегая в комнату: – он ушел! что случилось?
Дочь, своим пикантным веселым стилем, передала матери разговор с супругом. Она смотрела на эту историю, как на шутку.
– Противный карлик! – заметила она. – Я его поучу за грубость и наглость. Глупый баран! поползает он предо мной на коленях!
– Но, моя милая, – уговаривала мамаша: – будьте блогоразумны! Что, если он вовсе уедет! Эти крошечные люди бывают упорны, когда придут в исступление. Зачем вы его не усмирили, душа моя? Ваши 600 фунтов в этом громадном доме – просто капля в море.
– Я введу его в долги, – вскричала яростная красавица. – Это будет стоить ему сотни фунтов и послужит ему хорошим уроком!
– Напишите ему письмо, – учила мамаша. – Я уверена, что он ждет где-нибудь поблизости. Ну же, будьте умной женщиной!
– Я задам бал и заставлю его мучиться ревностью! – решила раздраженная красавица.