Антонина Шнайдер-Стремякова
Жизнь – что простокваша
Светлой памяти погибших Родственников
Огромная благодарность Курту Гайну за подготовленный эскиз обложки.
© А. Шнайдер-Стремякова, 2011
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2011
Предисловие
Мемуарный роман «Жизнь – что простокваша», состоящий из рассказов-былей, – это тревожно-трогательное повествование о жизни российской семьи из немцев Поволжья на протяжении первой половины XX века.
Начинается книга с краткой истории собственного рода и связанными с нею сценами из периода гражданской войны и голода в Поволжье. Вступление плавно переходит в картины детства, отрочества и юности автора, жизнь которой была сопряжена с непрерывными лишениями и тяжким трудом. Личные переживания автора нераздельно связаны с событиями в стране. Репрессии, слежки, доносительства, война, день Победы, смерть вождя-диктатора, целина, испытание атомной бомбы – события реальной жизни; арест ни в чём неповинного дедушки и гибель отца в трудармии – события более чем реальные.
Судьба российских немцев тесно переплетается со ссыльными русскими, украинцами, сосланными армянами, которые также зажаты судьбой. У каждого характер. Некоторые местные, чуть что, бьют в самое «темечко» – «немец»! Но уничижительный ярлык не ожесточил, не согнул героиню: у неё друзья как среди своих, так и среди местных и собственное непререкаемое мнение (в тех-то условиях!); и всё потому, что в ней, как в личности, человеческое начало было сильнее всего.
События и действующие лица в романе вылеплены ярко, окрашены меткими наблюдениями. Чего стоит, например, фраза: «Тут, дид, бумага прыйшла, затны ухи и читай!» Обороты авторской речи придают повествованию зримость и свидетельствуют о том, что автор знает и глубоко чувствует культуру и богатство русского языка. Удачно выбрана композиция: все главы, каждая из которых воспринимается самостоятельно, связаны стержневой фигурой и раскрывают эволюцию главной героини. Ощущение такое, что смотришь художественный фильм, где не только слышишь, о чём говорят, но и видишь реальные картины, лирические отступления и документально-эпическое повествование удачно дополняют друг друга. Светлая тональность, несмотря на тяжелый и серый быт, греет душу Надеждой, поэтому книга читается с интересом и любопытством: а что же дальше? А дальше – её продолжение. Будем надеяться, что оно окажется не менее интересным.
Антонина Шнайдер-Стремякова – прямой потомок Антона Шнайдера (1798–1867), известного публициста и просветителя, сделавшего много для сохранения и развития национальной культуры немцев Поволжья, и в лице его прапраправнучки, мы, судя по всему, имеем достойную преемницу известного прародителя.
Александр Майснер,
доктор философии, публицист
От автора
У меня, простой учительницы советской и постсоветской школы, этнической немки, потомка далёких предков, эмигрировавших в Россию в екатерининские времена из земель, которые много позже назовут Германией, накопилось в памяти столько ярких воспоминаний, что на склоне лет решила часть из них выплеснуть на бумагу.
В этих воспоминаниях – история моя, частично – моей семьи; в них прослеживается дух эпохи, жизненные судьбы России XX века и судьбы российских немцев-спецпереселенцев. Это репортаж о жизни семьи на протяжении столетия.
На склоне лет часто задаюсь вопросом: «Кто я? Русская? Немка?» – и не нахожу ответа. В моей жизни отразилась типичная судьба российских немцев, мне дороги и те, и другие; и я не приемлю негативизма в адрес ни той, ни другой нации.
Так сложилась судьба, что не удалось сохранить чистоту этноса, и в жилах моих детей течёт и немецкая, и русская кровь… Кто они, мои потомки? Они горят желанием изучить и познать жизнь Германии, стержневой страны по линии матери, но мне очень хотелось бы, чтобы они сохранили и любовь к России, к своим славянским корням, чтобы сберегли простоту и щедрость души, любовь к напевным песням, к богатому в своей выразительности русскому языку.
Чистота этноса… Не разумнее ли превыше всего ценить добро, любовь, честь, справедливость и другие высоконравственные понятия? Не эти ли понятия формируют простое человеческое счастье?
Серьёзно писать начала я в возрасте, когда люди покидают земную жизнь – боялась не успеть. По мере того, как рукопись распухала, вырисовывалась краткая история семьи моих родителей, когда мужеством было одно только простое выживание. Выживали и дети, но они этого не понимали – другой жизни не знали.
Жизнь медленно, но всё же менялась. Подрастала поросль, в ней прорезался голос. Это молодое поколение начинало карабкаться, цепляться за воображаемые высоты – материальные, духовные, любовные.
Исповедаться в истории этого «карабкания» и «цепляния» было легче всего на примере собственной жизни, и я «оголилась»… Утвердила это желание книжка моего далёкого предка из XIX столетия. Грех, в самом деле, закапывать жизнь, которая поможет будущему поколению лучше представить себе эпоху, в которой жили, любили, страдали и выживали рядовые люди: немцы, украинцы, русские. И хотя это история немецкой семьи в России, я рассказываю о тебе, читатель.
Чувствую вину перед памятью родителей и другими близкими: изображение их жизни получилось пунктирным.
Исповедь усложнялась желанием передать факты честно, доступно и по возможности интересно. Не мне судить, что получилось. Обидно, если читатель усомнится.
И хотя в истории этой ничего не придумано, это всё же не документ.
Книга первая
Краткая справка моего рода
XVIII век… Век, определивший две страны, которые станут моей родиной: Германию – исторической, Россию – по рождению и прожитой в ней жизни.
Манифест российской императрицы Екатерины II 1763 года предусматривал льготные условия переселения, и из немецких земель на просторные земли России потянулся обездоленный из-за бесконечных войн люд. Летом 1765 года из католической Лотарингии рискнул с семьёй на переселение и Шнайдер Каспар, подёнщик деревни Виллервальден из-под красивого города Метц (территория современной Франции), но, не выдержав тяжёлого пути, он умер по дороге в Россию, оставив сына Лоренца, чьим потомком являюсь, и дочь Марию Екатерину.
В 50-е годы XIX века внук Лоренца, Антон Шнайдер (1798–1867), стал известным в Поволжье просветителем, гуманистом и публицистом. Его обширное литературное наследие, свидетельствующее о становлении и развитии немецких поселений, хранится в Энгельсском филиале государственного архива Саратовской области. Бесценен его вклад для сохранения и распространения католической веры, культуры, обычаев и традиций народа, а составленные им сельскохозяйственные календари помогали осваивать земельную науку тех мест не одному поколению. Трудами А. Шнайдера пользовались многие историки Поволжья: Г. Бауэр, Г. Бератц, Я. Дитц, Д. Шмидт и др.
Переселение моих далёких предков, финансировавшееся монаршей казной, началось с Дуная и закончилось в 1766 году на левом берегу Большого Карамана, притоке великой русской реки Волги. Взору переселенцев предстала многоводная река, чудесное многоцветье полей и лугов, необозримые поля и дикие леса. Красота девственного пейзажа вселяла надежды, бескрайняя ширь опьяняла… Переселенцы надеялись, что земля не только прокормит их сегодня, но и положит начало счастливому, богатому и свободному будущему.
Чтобы выжить в первую зиму, спешно рыли землянки, но весенние воды затопили их. Полуголодные и полураздетые люди спасались на возвышенных местах. Выжившие надеялись на лето, но оно принесло новую беду – лихорадку. По истечении первых двух тяжелейших лет получили деревянные дома в вымершей от холеры деревушке Тонкошуровке, которую переименовали на Рфанненштиель – в честь первого старосты из немцев, но указ Канцелярии опекунства иностранных гласил, чтобы названия, связанные с фамилиями, заменялись на другие, и колонию переименовали в Мариенталь (долина Марии), ибо находилась она на луговой стороне, в долине. С благозвучным этим названием, что ласкало слух немцев, оно дожило до войны (1941 г.) – сейчас это село Советское.
Немцы получили из царской казны на семью по сто пятьдесят рублей и принялись осваивать целинные земли, однако становившиеся на ноги поселения сильно пострадали, а местами полностью были уничтожены опустошительными набегами «киргизов» – азиатскими кочевыми народностями.
Разбои, насилия, разрушения, пленения, рабство… Никого не щадили: ни плачущих грудных детей, которых отрывали от матерей, давили копытами и закалывали копьями, ни женщин, дико при этом завывавших, ни беспомощных стариков. Со свистом, гиканьем и криком забирали разбойники скот, имущество и людей, разоряя зарождавшиеся колонии.
Казалось, набегам не будет конца. Людьми овладел ужас – Бог был не с ними. Разбегались – на земли Отцов и Дедов… Многие исчезали бесследно.
Приостановить разбойничьи нападения удалось при поддержке правительства. Возвращаться на Родину не разрешали, и уцелевшие немцы принялись осваивать пустовавшие девственные земли. Заботясь о сохранении обычаев, нравов, религии и культуры, строили церкви, дома, школы – учились мирно сосуществовать с людьми других национальностей: русскими, украинцами, уральскими казаками, калмыками, казахами…
Но наступил 1782 год – год, оставшийся в памяти колонистов более чёрным, нежели нашествие «киргизов». Боясь новой пугачёвщины, правительство уравняло немцев с «подлыми рабами-холопами» – бесправными крестьянами. Указ был бы правомочным, если бы не существовавшее крепостное право, а пока – у «подлых» крестьян земли оказалось больше, чем у колонистов, выплачивать долги родителей-прародителей немцы были не в состоянии.
Как укорачивается цепь от выемки звена, так от физических и нравственных унижений вымирали колонии с остававшимися в них людьми, и начался массовый исход немцев в Канаду, Америку, Бразилию. Кто знает, сохранились бы они в России, если бы в 1797 г. по указу императора Павла вновь не была учреждена «Саратовская Контора опекунства иностранных».
Новое столетие открыло новые возможности рассчитаться с долгами и вернуть Короне деньги, потраченные на переселение. Мариенталь превратилось в уездный центр – зажиточное и красивое село.
16 июля 1868 года в семье Иоаннеса и Барбары Шнайдер (урождённой Шёнбергер) родился сын. Имя, которое ему дали, было привычно для немецкого и для русского слуха – Пётр, Пётр Иванович.
Неподалёку жила семья Обгольц. Двадцать пятого января 1870 года у них родилась девочка, которую назвали в честь императрицы Екатериной.
Учиться в уважаемом роду Шнайдеров любили, закончил школу и Пётр. Образование девочек сводилось к подготовке к замужней жизни – Катя исключением не была.
На молодёжных посиделках, характерной особенности тех лет, пели и играли в нехитрые деревенские игры. В играх на таких посиделках Пётр всё чаще выбирал Катю, добровольно подставлял под безжалостные удары ремня руку, терпел боль, но девушку, что держал на коленях, другому игроку не отдавал. Любовь молодых была очевидной, и в 1890 году их поженили в возрасте двадцати и двадцати двух лет. На родительский пай построили они дом, что казался дворцом. Счастливые любовью и достатком, Пётр и Катя устраивались на века.
Романтичная немногословная Катрин оказалась покладистой, доброй и трудолюбивой. Хваткий, деятельный Пётр был ей под стать – надеялись, что и себе, и потомкам построят красивую и в достатке жизнь. У Кати и Петра росла голубиная семья – сыновья чередовались с дочерьми: Пётр и Марта, Алоизиус и Клара, Адольф (мой отец) и Роза.
Счастье семьи было прервано сплошной коллективизацией страны.
В 1929 году мой дед по отцу, Шнайдер Пётр Иванович, не пожелавший добровольно отдать в колхоз нажитое, разделил участь всех несговорчивых единоличников – раскулачивание. Изъяли не только скот, зерно, сельхозинвентарь, но и всю неказистую одежду из овечьей шерсти: чулки, носки, варежки, юбки, кофты, шали, свитера.
Из детей с родителями оставались Адольф и Роза, остальные жили своими уже семьями. Восемнадцатилетний Адольф, неизменный победитель на всевозможных математических олимпиадах, учился в Саратове на бухгалтера, четырнадцатилетняя Роза – на учительницу в Энгельсе. Приехала поздней осенью за валенками к родителям – их нет, окна дома забиты. Плача, металась она по селу, не зная, что делать и как быть. Ноги мёрзли. Кто-то подсказал:
– Иди в сельсовет и попроси вернуть валенки.
Сельсоветчики провели её к амбарам, где стояли сундуки с конфискованным добром, поочерёдно открывали крышки:
– Ищи свою обувку!
Дошли до сундука с валенками, и один из активистов щедро выбросил пару:
– Бери – новые!
– Это не мои – мои подшиты! – запротестовала она.
Порылась – нашла на дне свои, родные. Сняла ботики (не отобрали, слава Богу!), засунула ноги в валенки и зарделась.
Печальную весть об аресте родителей Адольф узнал от Розы. Он бросил учёбу и целую неделю добивался в Энгельсе свидания, которое разрешили лишь с сотрудником НКВД.
– Хочешь быть грамотным – отрекись от родителей, – неожиданно огорошил он.
– Никогда! – запротестовал отец. – Лучше поеду с ними!
Старики взмолились:
– Ради Бога, отрекись! Мы-то знаем, ведь не на деле – на бумаге только. Не бросай учёбу, пиши – бумага стерпит! Помоги себе сам, мы не можем теперь. Не мы – учёба твоё будущее!
Долго упорствовал Адольф, но просьбы и уговоры родителей перевесили. Их увезли, а он продолжал подавать прошения в разные инстанции, доказывая, что Шнайдер Пётр Иванович никогда не пользовался наёмным трудом и, следовательно, несправедливо признан кулаком. Сложно сказать, что сыграло роль, но через год старикам Шнайдер было разрешено вернуться в Мариенталь. Дом, однако, не вернули – под контору заняли. Жить было негде.
Дедушка Сандр, отец моей матери, пустил их в маленькую времянку, но вскоре они оттуда съехали – жили где-то в небольшом домике на краю деревни. Условия были тяжелейшие, и бабушка, урождённая Обгольц Екатерина Яковлевна, в 1934 году скоропостижно умерла – дифтерия задушила.
В 1934 году поженились мои родители. На свадьбу из тракторной бригады ждали старшего брата жениха Алоизиуса – Андрея Петровича.
Семья дедушки Петра Шнайдера
Дедушка по отцу Пётр Иванович Шнайдер (1868–1939) (von Johannes und Barbara Schonberger). Бабушка Екатерина Яковлевна Обгольц-Шнайдер (1870–1934). Село Мариенталь. 1927
Сын Пётр – фото не сохранилось
Дочь Марта Петровна Шнайдер-Германн (1903–1998). Село Степной Кучук. Алтай
Сын Шнайдер Алоизиус Петрович (1907–1942). Мариенталь
Сын Адольф Петрович Шнайдер (1910–1943), мой отец. Мариенталь, 1935
Дочери Клара Петровна Шнайдер-Гаас (1912–2009) и Роза Петровна Шнайдер-Экгардт (1914–2007). Мариенталь, 1935
Чтобы перевыполнить дневную норму пахоты, Алоизиус дал лошадям немного семенного овса. Управился и поспешил на свадебную вечеринку, но не дошёл – в дороге задержали… И сгинул в никуда, пропал навсегда «враг народа»…
Официально узнала семья об этом лишь через годы. Четыре дочери выросли с негласным клеймом и остались безграмотными. Внуки и правнуки выучились – уже в Германии.
Второго сына, Петра, арестовали в 1939 году, и тоже, как «врага народа». Его следы затерялись на строительстве Беломоро-Балтийского канала.
Трудолюбивая семья Шнайдер стала эталоном для невестки, нашей матери, в девичестве Эллы Германн. При случае она всегда ставила их в пример:
– Выкраивалась у женщин минутка – садились за прялку или вязание. Это считалось у них отдыхом. Одевались, как правило, в вещи ручной вязки – овец держали много.
История деда по матери, – Александра Ивановича Германна, (дедушки Сандра) и его жены, бабушки Зины, (по одним документам Ефросиньи, по другим – Ойпрусины), – началась также в селе Мариенталь.
У Германна Ивана и Доротеи (урождённой Боос) 28 ноября 1886 года родился Александр. В семье Poop Петра Мартыновича и Анны-Марии девятого февраля того же года родилась Зина.
Материнская любовь, так необходимая любому существу, обошла стороной неугомонную певунью и плясунью Зину. Ей было два года, когда умерла мать. Едва девочке исполнилось восемь, умерла мачеха, так что в самостоятельную жизнь выпускала девушку уже вторая мачеха.
Судьба Александра, у которого тоже рано умерла мать, мало чем отличалась от судьбы Зины. Воспитывала его мачеха Маргарита, умная и властная женщина, по настоянию которой он закончил церковно-приходскую школу.
В девятнадцатилетнем возрасте на молодёжных игрищах сироты потянулись друг к другу, и в 1905 году их обвенчали. Свадьба случилась музыкальной: все Рооры играли на духовых инструментах – свадьбы и похороны без них не проводились.
Семья прадеда Ивана Германа
Прадедушка по матери – Иван Петрович Германн со второй женой Маргаритой. Мариенталь. Поволжье
Сыновья слева направо: Александр – дедушка Сандр (1886–1943), Пётр (1908–1973), Альфонс (1910–1943). «Враги народа». Посмертно реабилитированы
Дочь Вера Ивановна Германн-Зальцман (1906–1988), тётя Вера. Степной Кучук. Алтай
Анна Ивановна Герман-Роор-Гроос (1891–1965), тётя Нюра. Фото 1925 г. Её сын Александр Мартынович Poop (1910–1945), поэт, журналист, философ, дважды осуждён, как «враг народа». Погиб во время взрыва на одной из шахт г. Воркуты. Посмертно реабилитирован
Эмма Ивановна Германн (1903–1971). Фото 1938 г. Пережила блокаду Ленинграда, после войны была выслана. Умерла в Вологде. Сын Владимир (1924–1942) от первого брака и второй муж Ломакин погибли в ополчении, защищая Ленинград
В каждой семье оставалось ещё много детей, родных и приёмных, так что родительский пай, выделенный сиротам, был невелик. Молодые построили небольшой домик из двух маленьких комнат и крошечной кухни. Дети рождались у Зины каждый год, но в живых осталось только четверо: Клементий – 1914 г. р., Мария – 1910 г. р., Элла (моя мать) – 1911 г. р. и Лида – 1929 г. р. Клементий умер в 1936 году, в возрасте двадцати двух лет.
Во время Мировой войны 1914–1918 гг. началась истерия ненависти к немцам и погромы. Мариенталь погромы не коснулись, но в сознании родителей, тогда ещё маленьких детей, это отложилось: русские и калмыцкие дети начали вдруг беспричинно дразниться и драться.
Моя мать, Германн Элла Александровна, не отличалась многословием и любила уединение. Её старшая сестра Мария целыми днями бегала и прыгала, в то время как Элла часами прихорашивала кукол и фантазировала над их нарядами.
Прадед по матери Пётр Мартынович Poop. Умер в 1929 г. Отец бабушки Зины (Ефросиньи Петровны Роор-Германн). Мариенталь, АССР Немцев Поволжья
Их отец (дедушка Сандр, или Александр) подумывал об образовании дочерей, но бури неспокойного времени – революция и гражданская война – перечеркнули эти мечты.
Его дочь Роор-Герман Ефросинья Петровна (1886–1953). Бабушка Зина, наша Альтмама. Степной Кучук, Алтай, 1951
Власть в Мариентале, по воспоминаниям очевидцев, менялась не менее семи раз, но всякий раз держалась недолго, переходя то к белым, то к красным. И те и другие требовали лошадей и харч, который крестьяне умудрялись припрятывать, чтобы не умереть с голода.
Женщин с детьми беспокоили не очень, но, если в семье оказывался мужчина, его подвергали жестокому допросу, поэтому, как только за деревней показывалась конница с красными или белыми флагами, мужчины прятались по погребам, подвалам и чердакам, а женщины с детьми оставались в комнатах, выбирая более или менее безопасное место.
Едва стрельба заканчивалась, выходили на улицу – за новостями. В рейдах по селу победители выискивали своих врагов и продукты.
– Где мужчины? – грозно допытывались они.
Женщины пожимали плечами:
– Воюют…
– На чьей стороне?
– Не знаем… Воюют…
– Если не за нас, всю семью ликвидируем, – пугали они и уходили, а мужчины выбирались из своих укрытий.
Как-то младшая сестра дедушки Сандра, тётя Эмма, что училась в Московском университете, приехала на каникулы к родителям и заглянула к брату в гости. Стрельба застала всех врасплох – пришлось лечь на пол. Едва закончилась перестрелка, в дом ворвался буденовец и приказал дедушке следовать за ним.
Высунувшись из окошка, тётя Эмма в отчаянии наблюдала, как на лужайке выстраивали для расстрела мужчин. К цепочке лихо подъехал командир. Присмотрелась тётя Эмма и – узнала бывшего сокурсника.
– Литке! Литке! Genosse[1] Litke! – кричала она, ухватившись за ставни.
Литке был поражён: знакомый голос в незнакомом селе – откуда? Тётя Эмма настойчиво звала:
– Литке, Литке! Я здесь, в окошке! Пожалуйста, подойдите!
Наконец, Литке обнаружил знакомую и обрадовался: «Вы? Почему здесь?»
– Я здесь живу. Отпустите моего брата – он ни в чём не виноват!
– Кто он, ваш брат?
– Вон тот высокий мужчина!
Литке подъехал к шеренге и велел отпустить дедушку Сандра, а вечером зашёл в гости. За чаепитием дедушка жаловался:
– Не могу понять, кто и против кого воюет. Как в этом кавардаке сохранить жизнь семьи и свою собственную?
– Чтобы занять правильную позицию в политической борьбе, надо читать газеты. Читайте работы товарища Ленина!
Так в домике дедушки Сандра появился сборник статей вождя пролетариата.
…Борьба становилась всё ожесточённее, она требовала выбора. Люди хочешь-не хочешь были вынуждены определяться в политических пристрастиях, и при появлении той или иной армии либо прятались, либо, напротив, смелели.
Белые в этот раз владели деревней чуть больше месяца. Коммунистов и их сторонников расстреливали и с высокого берега реки Караман бросали в воду. Жестокость толкала людей в лагерь красных, но случай с односельчанином Фуксом окончательно запутал политический выбор сельчан.
Сочувствовавший красным сильный и здоровый 35-летний кузнец Фукс стоял перед низкорослым и худеньким белым солдатом, что собирался направить на него ствол винтовки. Фукс опередил его – набросился ястребом, повалил и начал душить. Рядом стоявший офицер не растерялся – вынул из ножен шашку и полоснул ею по горлу смельчака. Кровь брызнула, Фукс обмяк, и его бросили в кровавое месиво реки, к мёртвым.
Утром сельчане вылавливали из воды тела – предать погибших земле. Село стонало и плакало: многие семьи лишились кормильцев. Фукса среди мёртвых не оказалось – решили, что его снесло водой.
А он, тяжело раненный, но живой, очнулся в воде и почувствовал потребность в глотке свежего воздуха. Шея плохо держала голову. Поддерживая её, Фукс притаился. Как только белые ушли, зажал рану и поплёлся домой. Жена, выйдя на слабый стук, прислушалась – царапаться не переставали. Осторожно открыла дверь, увидела окровавленную фигуру и рухнула наземь. Придя в себя, с ужасом признала в истекавшем кровью человеке пропавшего мужа. Сообразив, в чём дело, с трудом затащила его в сарай. Всю ночь колдовала над ним, и к утру никаких следов крови уже нигде не было заметно. Двум маленьким детям запретила заходить в сарай – пугала нечистой силой.
К концу месяца рана Фукса чуть-чуть затянулась, он окреп и, когда деревню заняли красные, пошёл к сельсовету заявить о себе. Все остолбенели, увидев живого Фукса. Красные, однако, ему не поверили: «Ты один уцелел. Здесь что-то не так – не мог ты уйти!» – и обвинили несчастного в предательстве. Едва сельчане успели прослышать о воскрешении Фукса, как трибунал уже приговорил его к расстрелу.
Людей охватил ужас, и они затаились: свои расстреляли своего!.. Чья же тогда правда и чью позицию занимать? Говорить боялись… Фукса жалели, но – чужая беда не своя, и его вскоре забыли.
Власть более не менялась, и те, кто сочувствовал белым, начали приспосабливаться к новой жизни. А малограмотное большинство, далёкое от политической борьбы, довольствовалось наметившейся стабильностью.
1920 год. На Волге неурожай. Небольшие запасы были уничтожены длительной гражданской войной. Два эти фактора явились причиной невиданного в истории Поволжья двухлетнего голода. 1921-22 годы – время, когда вымирали семьями и живые замертво падали на безлюдных улицах. Во избежание эпидемии утрами и вечерами разъезжали на подводе от сельсовета, подбирали мёртвых и сваливали их в длинную траншею на окраине села.
На семейном совете прадеда Германа Ивана было решено собрать все украшения и вещи, что имели хоть какую-то ценность. С ними дедушка Сандр отправился с двумя односельчанами до Кулунды.
Пока их не было, все кожаные сумки, ремни, сапоги и ботинки тщательно вымачивались, вываривались и съедались.
Возвращение дедушки Сандра оказалось своевременным: его отец, наш прадед Иван, напоминал ходячий скелет. Продукты: пшеницу, картошку, подсолнечные семечки, чечевицу, фасоль, бобы и топлёное масло – надо было растянуть на год. Женщины варили жиденькую похлёбку, негустую мучную, пшеничную или чечевичную кашу, иногда – картошку в мундире. Когда к вечеру чувство голода усиливалось, лузгали порцию семечек, пили воду и ложились спать.
Семья дедушки не голодала, но и вдоволь не наедалась. Чтобы запах еды не привлекал чужих, занимались варевом при закрытых окнах и дверях. Чугунок завёртывали, прятали в постель, и пища долго оставалась тёплой. Чтобы никто не вошёл, задвигали щеколду.
Однажды дверь запереть забыли, однако. Ужин в этот раз состоял из картошки в мундирах и маленьких кусочков от лепёшки. Мужчины получали по две большие картофелины, женщины – две поменьше, дети – по одной.
Вдруг на пороге возник живой скелет. 25-летняя женщина, что с трёхлетней белокурой девочкой жила по соседству, в безумии оглядывала стол. Ни слова не говоря, она выбросила руку.
Прабабушка Маргарита наседкой прикрыла руками стол, прадед Иван и дедушка Сандр растерянно переглянулись. В мужчинах боролось два чувства: инстинкт самосохранения и чувство жалости. Дать – лишить себя скудной порции, не дать – обречь на голодную смерть женщину и ребёнка. Тогда прадед Иван в полной тишине медленно поднялся, взял одну из своих картофелин и протянул её женщине:
– Возьми, больше дать не могу.
Женщина быстро откусила и, казалось, не жуя, проглотила. Неотрывно глядя на прадеда, решительно откусила во второй раз, но проглотила, заметно смакуя. Вдруг из глаз её покатились слёзы-горошины. Женщина глазами ласково измеряла картофелину, и, словно поглаживая, медленно откусила и начала жевать. Оставила треть, чуть заметно улыбнулась и прошептала: «Это дочери».
Прадед Иван вынул из ведра сырую (все уже были пересчитаны) и сунул ей в руку. Едва она вышла, он тут же накинул крючок на петлю. Через какое-то время пронёсся слух, что у женщины пропала дочь. Её искали, но не находили. Мать хохотала и говорила, что девочка убежала.
– Куда?
– В рай… рай, конечно, в рай, – смеялась она.
Стали замечать, что женщина округляется. Установили слежку. Её поймали, когда она из скирды старой соломы доставала уже протухшие останки. Состоялся суд. Полубезумной, ей дали десять лет. На тюремной баланде несчастная пришла в себя и, по рассказам очевидцев, всё плакала и звала дочь. Когда объяснили, что срок ей дали за убийство дочери, сделала попытку удушиться. Из заключения её освободили условно-досрочно за «примерное поведение и доблестный труд», удачно вышла будто бы замуж, родила троих детей и стала, по слухам, хорошей матерью.
Весной 1922 года голодающее и вымирающее Поволжье частично спасла заграница, частично – эшелоны с хлебом из Сибири.
Выжившие приходили в себя. Жизнь медленно набирала обороты, деревня оживала и возрождалась. Для подросших и уцелевших от голода детей возобновились занятия в школах.
Дедушку Сандра не покидала мысль дать подросшим дочерям образование, но к его желанию они отнеслись по-разному.
Мария училась шутя, не любила уделять занятиям много времени, жила настоящим и к далёкому будущему оставалась равнодушной. Элла же, напротив, отличалась необычайной усидчивостью, и школьные задания выполняла аккуратно и основательно.
В четвёртом классе сообразительная и способная Мария потеряла окончательный интерес к учёбе, и, 18-летнюю, её выдали замуж за местного парня Цвингера Александра.
Элла продолжила обучение и после пятого класса уехала в Киев учиться на мастера по моделированию и шитью женской одежды, в Мариенталь вернулась она портнихой-закройщицей.
Школы, больницы, клубы и всевозможные детские студии начинали жить полной жизнью, в магазины завозили много «хороших и разных» товаров, и в швейной мастерскрй сельской Промартели началась её трудовая биография.
Она обшивала родных и знакомых, одевалась по последнему слову моды и вскоре превратилась в одну из первых девушек села. Богатые урожаи, следовавшие год за годом, способствовали разрастанию личных подворий – люди радовались и были счастливы, но… наступил 1929 год. Он ознаменовал Поволжье сплошной коллективизацией страны – раскулачивали тех, кто обеспечивал достаток семьи, её сытое и счастливое будущее.
Эти годы свели в могилу прадеда Ивана, отца дедушки Сандра. Середняк, он добровольно сдал в колхоз всё своё большое хозяйство.
Семья дедушки Сандра
Александр Иванович Германн (1886–1943), дедушка Сандр по матери, альтпапа. Посмертно реабилитирован
Ефросинья Петровна Роор-Германн (1886–1953), Альтмама. Бабушка Зина
Элла Александровна Германн-Шнайдер-Кельблер (1911–2004, мама). Фото 1928 г.
Мария Александровна Германн-Цвингер (1910–1961). Тётя Маруся. Фото 1927 г.
Лидия Александровна Герман-Евтухова (1929). Фото 1950 г.
– Я всё отдам: лошадей, коров, свиней, овец, бороны, сеялки, косилки, только оставьте в отчем доме, – просил он.
Просьбу удовлетворили, однако пустой двор, в который забегали изредка, отбившись от колхозного стада, его коровы и лошади, наводил тоску. Будучи в преклонном возрасте, он впал в депрессию и вскоре от тоски и переживаний умер.
Его афоризм «Жизнь – что простокваша, в ней больше кислого, сладкого мало…» часто повторяли в семье – каждый на свой лад.
Семья Цвингер
Мария Александровна Германн (1910–1961), тётя Маруся, с мужем Цвингер Александром Матвеевичем (1910–1987?)
Их дети
Цвингер-Хранилова Мария Александровна (1932 г. р.). Село Степной Кучук. Алтай
Лилия Александровна Цвингер-Смирнова (1934 г. р.). Село Степной Кучук. Алтай
Александр Александрович Цвингер (1938 г. р.). Село Степной Кучук. Алтай
Виктор Александрович Цвингер (1942 г.). Село Степной Кучук. Алтай
За насильственно опустошённые амбары и людские страдания разгневалось небо, и на Поволжье вновь обрушилась засуха. Урожай выгорал на корню, и последовал голод, вошедший в историю, как голод 1931–1932 гг. Он унёс тысячи жизней. Только мор двадцатых воспринимался наказанием за войны, мор же тридцатых – наказанием за коллективизацию и раскулачивание. Умерших, как и в 1921–1922 годах, сваливали в большой и длинный ров – общую могилу.
Последовавший 1933 год дал удивительно богатый урожай, и увядшая было жизнь начала оживать. Выжившая молодёжь вспомнила о своей молодости.
