Антон Сорокко
APROSITUS. Ненайденный
Второй, и наиболее популярной теорией, стала версия о том, что гуанче вышли из северо-берберских племён, населявших современную территорию Туниса, Алжира и Марокко. У жителей севера Африки почти такой же, как у европейцев цвет кожи и внешне от последних они действительно практически неотличимы. Многие канарские названия созвучны словам из берберских наречий, а в Африке до сих пор встречаются жилища бедных берберов, идентичные строениям древних гуанче. По всей видимости, племена берберов, используя попутные течения, преодолели пролив, отделяющий материк от Фуэртевентуры и Лансароте и смогли на этих островах закрепиться, впоследствии рассредоточившись по соседним, более плодородным островам.
Что касается местных жителей, у них была собственная теория о происхождении гуанче, заимствованная у древнегреческого философа Платона. Канарцы, как только речь заходила об аборигенах, вспоминали о древнем материке с высокоразвитой цивилизацией, существовавшем десять-двенадцать тысяч лет назад в Атлантическом океане к западу от Гибралтара. Они вспоминали об «Атлантисе» – знаменитой Атлантиде, которая в результате какой-то экологической катастрофы буквально в одночасье ушла на дно океана. По мнению местных, семь канарских островов были ни чем иным, как самыми высокими горами затонувшего материка, а гуанче – потомками древних атлантов, которым удалось спастись и выжить. Опять же Платон описывал атлантов как высоких и светловолосых людей. «Однако, если эта теория верна, – думал тогда Герман, – то почему атланты, будучи потомками цивилизации с высокоразвитой наукой и культурой, вплоть до 15-го века жили в каменном веке?» В теорию с Атлантидой он верил мало. Так или иначе, до сегодняшнего дня загадок с гуанче было больше, чем разгадок.
Восточные Канары достались испанцам почти без боя: наивному народу обещали защиту и покровительство, обернувшиеся через короткое время разорением и рабством. Даже крещёных аборигенов испанцы увозили в Европу и продавали на рынке рабов в Севилье. Непокорённые туземцы либо погибали, либо уходили со своих земель в горы. Неминуемые бунты и восстания усложняли и затягивали конкисту. При всём при этом становились нормой смешанные браки, приводившие к ассимиляции аборигенов с европейцами.
Умелое сопротивление самых населённых и на тот момент ещё свободных островов привело к тому, что последний Канарский остров, Тенерифе, был покорён только в 1496 году – через девяносто четыре года после начала конкисты.
«Кто знает, – размышлял тогда Герман, – открой Колумб Америку лет на десять или на двадцать пораньше, возможно, последние острова так и остались бы за гуанче: слишком лакомым куском тогда стал только что открытый американский континент и слишком большие силы Испания бросила на самоутверждение в новом регионе. Португальцы следовали за кастильцами по пятам. Ведь проморгали же испанцы Бразилию, открытую португальцем Педру Кабралом: сейчас это единственная страна в Южной и Латинской Америке, которая не говорит по-испански.»
– Короче, хватит тут сидеть, пойдём, – неожиданно прервал ход мыслей Германа второй робинзон. И прежде, чем Герман успел что-то сказать или сделать, Андрей высунулся из-за веток, так, чтобы его было лучше видно от пещеры, и что было мочи крикнул: – Эй! Народ! Ола!
Человек с копьём, стоящий к ним спиной, резко обернулся и увидел направлявшуюся в их сторону плечистую фигуру Андрея. Схватив копьё двумя руками наперевес, согнув в коленях ноги и пригнувшись, он сразу оказался в боевой стойке, готовый отразить атаку или атаковать. Двое других выдернули из-за поясов ножи и в один прыжок оказались перед копьеносцем. Герман успел увидеть, что длинные лезвия их ножей сделаны из чёрного хорошо отточенного камня. «Обсидиановые…» – пронеслось у него в голове.
– Ола! – тем временем Андрей не спеша выходил из-за укрытия, примирительно махая руками над головой и улыбаясь. – Спокойно, спокойно, мы мирные.
– Гуахарэ! – крикнул в этот момент копьеносец, и двое его спутников ещё крепче сжали в руках свои кинжалы.
– Ола, ола! Мы русские! Мы с самолёта! – Андрей продолжал идти вперед, подняв руки к голове. – Нам нужно на Тенерифе!
На туземцев успокаивающие жесты и фразы Андрея производили обратный эффект. Им явно не нравилось, что Андрей так быстро к ним приближался. Все трое что-то громко кричали и вдруг один из них, самый молодой и худощавый на вид, оскалив зубы, бросился навстречу Андрею, выставляя перед собой свой острый обсидиановый нож. Андрей в нерешительности остановился, но затем понял, что рукопашной не избежать и приготовился встретить соперника. Он пригнулся к земле, по-борцовски выставив одну ногу чуть дальше другой, втянул голову в плечи и согнул руки в локтях.
Туземец бежал с невероятной скоростью. Когда он был уже совсем близко, Андрей сбил его с толку обманным движением вправо и, нырнув под налетавшую на него руку с ножом, ударил туземца снизу в солнечное сплетение. Дикарь, столкнувшись с его могучим кулаком, согнулся пополам и в следующий момент был послан в нокаут увесистым ударом левой, с разбега уткнувшись лицом во влажную от росы траву. Приём был проведен мастерски.
Оторопевшие на мгновение остальные туземцы, пришли в себя. Не давая Андрею опомниться и оглядеться, второй дикарь помчался на него слева. С удивившей Германа прытью, Андрей поднял с земли каменный нож, выпавший из рук поверженного противника, подбросил его кверху, умело перехватил за лезвие и метнул в сторону нападавшего. Расстояние между ними было уже небольшим, так что прицелиться и размахнуться у Андрея не получилось. Туземец ловко присел, пропустив нож над своим плечом, и в два больших прыжка оказался возле Андрея. Реакция у аборигена была отменная. Он врезался в Андрея снизу, повалив его на землю и вцепившись ему в горло. Всё это произошло за считанные секунды.
Увидев друга на земле и очнувшись от невероятного зрелища, Герман выскочил из укрытия и с криками помчался к месту поединка. Андрей тем временем сцепился с нападавшим и, пытаясь сбросить его с себя, катался по земле. Оба осыпали друг друга ударами, причем у туземца это получалось лучше: он находился сверху и был заметно мощнее Андрея. Слетевшая с его плеч шкура обнажила массивные грудные мышцы и напрягшиеся бицепсы.
Заметив Германа, мощный туземец тут же вскочил с Андрея, и отпрянул назад, выставив перед собой каменный нож. С длинного серого лезвия капнула алая кровь. Он что-то кричал копьеносцу.
– Андрей, ты ранен? – с расширенными от ужаса глазами закричал на бегу Герман и бросился к другу. Сама мысль о том, что вот сейчас, в этот момент он может потерять своего чудом обретенного товарища, с которым его уже так много связывало, привела Германа в ужас.
Боковым зрением он вдруг заметил мчащегося на него копьеносца. Пока мощный туземец отвлекал внимание Германа на себя, копьеносец оказался у русского прямо за спиной. Герман догадался о своей ошибке слишком поздно. Поворота головы хватило, чтобы увидеть копьеносца, который как заправский Брюс Ли перехватил копье, высвободив большую часть древка, моментально превратившегося в длинную дубинку. Древко описало круг и тупым концом со всей силы ударило Герману в висок. В глазах у него мгновенно потемнело, сознание отключилось, и он навзничь упал на каменистую землю.
Глава 16
После каждого наводнения у Ико всегда была уйма забот. В их племени каждый занимался своим делом, и Ико отвечала за большое стадо коз, которое каждое утро водила на плато в низину. Она просыпалась сразу после восхода солнца, шла на пастбище, к просторному загончику, где, блея и моргая влажными глазами, её нетерпеливо дожидались давно проснувшиеся козы, выводила их на сырую от ночной росы тропу и отпускала пастись. Вечером она пересчитывала козлят, вела стадо на водопой и возвращала его в загон, где другие женщины доили молоко и стригли с коз шерсть.
В это утро, лишь только спала вода, Ико по обыкновению набросила на плечи просторную шкуру, вышла из своей пещеры и умылась в ручье свежей, холодной с ночи водой. До пастбища девушка добиралась в мгновение ока. Дорогу пересекали несколько широких ям и оврагов, через которые Ико легко перепрыгивала, опираясь на свой длинный посох, высотой в два человеческих роста. Прыгать с посохом её научили старшие братья, часто уходившие на охоту в труднодоступные горы, где без длинного посоха было не обойтись. На конце посоха у Ико был прикреплен козий рог, в который она громко трубила, когда собирала стадо в загон.
В деревне в этот час почти все ещё спали: за многие годы люди привыкли к наводнениям и относились к бушующему под боком морю так же спокойно, как к палящему солнцу или к частому в их долине дождю.
Наводнения на острове были всегда. Сколько себя помнила Ико, сколько себя помнил её отец, менсей Аитор, сколько себя помнил старец Гуаньяменье. Каждые двадцать девять лун из моря поднималась вода, заливая нижние долины, фруктовые сады и пляжи и доходя почти до их плато. Продолжались такие наводнения одну ночь, затем море уходило назад, оставляя на берегу красивые раковины и странные, неведомые её соплеменникам предметы.
Ико была младшей дочерью Аитора, менсея их племени. У вождя было семеро детей – три дочери и четыре сына, которых родила ему Гуайярмина. Дети их давно уже были взрослыми: младшая, Ико, совсем недавно встретила свою восемнадцатую весну.
Племя Аитора жило на склоне горы Ичеде над живописным плато, плавно спускавшимся к берегу, окруженном со всех сторон лесом и изрезанным оврагами. Большую часть плато занимал луг со свежей зеленой травой, усыпанный цветами и ягодами.
С плато было видно всё побережье: просторную долину с фруктовыми деревьями и финиковыми пальмами, белые песчаные пляжи по обеим её сторонам, сосновые леса, рыжие скалы и бескрайнее синее море вокруг.
Их деревушка состояла из восьми десятков пещер, окружавших плато полумесяцем, и многочисленных хижин, разбросанных по всей долине, сложенных из разно размерных валунов и черных камней, стоявших где скопом, где по отдельности, с крышей из сосновых веток и входом, задёрнутым козьими шкурами. Перед каждой хижиной виднелся очаг и небольшая вязанка дров.
Их племя жило мирно, почти как все племена-соседи и старец Гуаньяменье не уставал возносить благодарные молитвы Богу за то, что Он берёг их племя от бед и разорений.
Вернувшись в деревню, Ико увидела странную картину. К колючему дереву, растущему у Сухого ущелья на входе в деревню, были привязаны два человека. Этих людей она не знала и никогда раньше не видела. У них были странные лица: округлые и розовые, словно у поросят, которых разводили племена на юге острова. Ещё более необычными были шкуры, в которые они были одеты. Это были даже не шкуры, а какие-то неудобные непрочные обвёртки, которые не согласился бы одеть ни один мужчина их племени, до того плотно они прилегали к телу и, наверное, стесняли движения. Вместо завязывающихся кожаных чуней на ногах у связанных были громоздкие странного вида наросты. Неужели в них было можно ходить?
Оба пленника были рослыми, почти такими же, как мужчины её племени, только один был худым и показался Ико слабым, а другой был очень толстым: такие большие круглые животы Ико в своём племени видела только у беременных женщин. Так она их для себя и назвала – Худой и Беременный.
Худой вертел головой по сторонам, пытаясь разглядеть, что происходило вокруг. Он был безбородым и коротковолосым: волосы не закрывали ему даже лба и ушей. У него были смышлёные глаза и тонкие улыбчивые губы. На его лице Ико не видела страха, а видела любопытство. Худой что-то постоянно говорил, то обращаясь к своему соседу, то к жителям деревни, сгрудившихся толпой вокруг незнакомцев. Он говорил на непонятном птичьем языке, от которого соплеменники Ико начинали переглядываться и хохотать. Жители её деревни очень редко встречали чужаков.
Толстяк был рыжим и вихрастым. У него было круглое лицо и зоркие глаза. Он сидел, опустив голову и тяжело дыша, изредка бросая по сторонам короткие взгляды. Его ладонь была прижата к плечу. Под ней Ико заметила красное пятно.
– Он ранен! – воскликнула Ико, с удивлением посмотрела на стоявших вокруг соплеменников. Неужели никто не додумался наложить ему повязку?! – У него течёт кровь!
Увидев озадаченные лица, Ико поняла, что никто и не пытался помочь раненому пленнику. Прежде чем кто-либо успел что-то сказать, она присела на корточки перед Беременным и посмотрела ему в лицо. Толстяк поднял на неё свои голубые, как небо, глаза и вопросительно её разглядывал. Чтобы успокоить пленника, Ико осторожно прикоснулась к его руке. Пленник ждал. Они отвела окровавленную кисть от плеча и осмотрела её. Убедившись, что она невредима, Ико оглядела плечо. Увидеть рану мешала намокшая от крови одежда. Одним движением руки она выхватила из-за пояса свой нож. Пленник вздрогнул и попытался защититься, но, будучи связанным, сделать ничего не мог. В его глазах мелькнуло удивление, но никак не страх. «Видимо, он тоже воин», – подумала Ико. Тем же неуловимым движением она срезала мешавшую ей одежду. Под слоем запёкшейся крови показался узкий неглубокий порез, оставленный гуанчским каменным ножом. «Его ранил кто-то из наших мужчин», – догадалась Ико.
– Принесите драконового сока! – крикнула она через плечо. За её спиной раздался топот ног: кто-то, повиновавшись воле дочери вождя, побежал в свою пещеру за целительным соком драконового дерева, который жители острова использовали для врачевания.
Драконовые деревья были растениями с толстым круглым стволом, с устремленными вверх ветвями, каждая из которых заканчивалась шапкой длинных узких мясистых листьев. В отличие от обычных деревьев, на дереве-драконе листья вдоль веток не росли. Драконовым дерево называли потому, что, подобно головам дракона, каждая ветка давала начало пяти новым, каждая из которых затем делилась ещё на пять веток, и так далее. Старые деревья вырастали очень большими, высотой в десять человек, стволы у них были широкие и шишковатые, а ветви сухие и скрюченные. Молодые деревца были невысокими, с гладкой серой корой – цвета серых туч в дождливые дни, когда тучи ещё только собираются, не успевая потемнеть, накапливают влагу и дают Ико время спокойно увести стадо с пастбища. Драконовые деревья были живыми: в их жилах тёк сок красного цвета. Каждый раз, когда кто-нибудь ранил кору, из открытой раны начинала течь тягучая красная кровь. Девушки в деревне собирали драконовый сок в прозрачные козьи пузыри или в большие витиеватые ракушки. Было замечено, что смазанные драконовой кровью раны заживали быстро и не оставляли следа.
Беременный пленник во все глаза следил за Ико. Когда она обмазала порез тягучей красной жидкостью, он попытался её понюхать. Нос его сморщился, но Ико взглядом успокоила его и стала заматывать руку куском принесенной вместе с соком кожи.
За своей спиной она услышала голос менсея Аитора:
– Ико, откуда тебе известно, нужно помогать этим чужеземцем или нужно их умертвить?
Она поднялась на ноги и обернулась. Их вождь был рослым бородачом, с длинными кудрявыми волосами, доходившими до могучих плеч, с властным низким голосом и синими, цвета безоблачного неба, глазами.
– Этот беременный мужчина ранен, отец. Я всего лишь остановила кровь.
– Беременный мужчина? – улыбнулся Аитор. Взгляд его тут же смягчился. – Название ему ты хорошее придумала.
Вокруг раздался облегчённый смех соплеменников. Без разрешения вождя помогать чужакам здесь бы никто не решился. Люди были рады, что менсей простил свою дочь.
– С ними хочет говорить Гуаньяменье. Я послал к нему гонца. Он уже спускается в деревню. А ты, как закончишь, иди и займись своими делами.
– Хорошо, отец.
– И спасибо, что помогла раненому.
В ответ Ико лишь улыбнулась. Она знала, что её отец никогда не осуждал помощь раненому, нуждающемуся или попавшему в беду. Ико выросла точно такой же, как её отец.
Она была рада, что с чужаками станет говорить сам Гуаньяменье. Святой Гуаньяменье был мудрецом и провидцем. Он предсказывал дождь, холода и мог читать по звёздам. Гуаньяменье знал все растения на острове и с их помощью готовил снадобья и врачевал хворь. Он служил обряды и приносил жертвы Богам.
В племени не было ни одного человека, который бы знал Гуаньяменье младенцем или даже ребёнком, для жителей их деревни он всегда был седым старцем. Ико была уверена, что Гуаньяменье родился вместе с островом. Гуаньяменье помнил имена всех менсеев, правивших этим островом со времен его сотворения Богом Ачаманом, он помнил, сколько при каждом вожде было наводнений, он мог говорить напрямую с их Богом, то прося о долгожданном дожде, то о рождении мальчиков, то об улове рыбы.
У Гуаньяменье был суровый нрав и тяжелая рука, но Ико его совсем не боялась. Когда она была маленькой, он рассказывал ей древние легенды о заморских странах, о похожих на птиц кораблях, плававших по морю, о чужеземцах, высаживавшихся на их берег, об Ачамане, их Боге, защищавшем их от непрошеных гостей. От Гуаньяменье Ико узнала о соседних землях, таких же больших как их остров, но очень на него непохожих. Он рассказал ей о том, как пали эти острова в сражениях с заморскими войнами, но как отважно сражались с чужаками её предки.
Гуаньяменье всегда жил один. У него не было детей. Он был слишком стар и, как говорили в деревне, уже давно пережил всех своих детей, внуков и правнуков. Все мужчины в их племени хотели иметь детей, и все имели детей. Для старца Гуаньяменье детьми и внуками стали дети менсея Аитора.
Глава 17
Полуденное солнце нещадно палило Герману прямо в лицо. Спрятаться от него было некуда. Руки у него, как и у Андрея, были крепко стянуты за спиной, затекли и саднили, чувствовать их Герман почти перестал. Прячась от солнца, он нагибал голову, но тогда начинало печь затылок.
Андрей был привязан рядом. Рана на его плече уже не кровоточила, и он с благодарностью поглядывал на стройную тёмную девушку, мелькавшую следи столпившихся вокруг них аборигенов, умело наложившему ему повязку и обработавшую рану какой-то неведомой красной жидкостью. Потерять сознание он уже не боялся.
– Как твоя голова? – спросил Андрей.
– Нормально, болит.
– Здорово тебя пригрел это абориген.
Обоим очень хотелось пить, но никто из туземцев и не догадывался предложить им воды. Сначала Герман просил воды на испанском, потом на похожих португальском и итальянском, на всех остальных европейских языках. Он вспомнил даже арабский и иврит. Ответом ему были лишь непонимающие взгляды и улыбки. Когда жажда стала невыносимой, Герман перешёл на мимику: жестикулировать не позволяли связанные за спиной руки. На эти попытки туземцы отзывались всеобщим дружным хохотом и звали соседей посмотреть на бесплатный цирк.
– Вот идиоты! – не выдержал Андрей. – Дикари – они и в Африке дикари!
– Это папино?
– Папино, – слабо улыбнулся он в ответ.
Друзья были привязаны к странному серого цвета дереву, из ствола которого наружу торчали острые шипы. Любая попытка двинуться или размять затёкшие мышцы заканчивалась тем, что длинные, с полпальца, шипы больно впивались в спину и руки. Листьев на дереве не было и предназначение этого растения, иначе как столба для пленников, объяснить было нечем.
– А ведь я видел такое дерево на Тенерифе, – скривившись от очередного впившегося в поясницу шипа, припомнил Андрей. – В Лоро парке, у входа в аквариум. Фотография дома есть. Даже помню, как оно называется – дерево-пьяница. Моя жена ещё тогда пошутила, что название странное – не иначе названо так потому, что только пьяному взбредёт в голову на него забраться. Я бы ему точно не позавидовал. И поди ж ты, сижу теперь к нему привязанный. Вот судьба шутки устраивает…
– А я знаешь сейчас о чём вспомнил? – отозвался Герман. – Ты помнишь такого капитана Кука?
– Которого аборигены съели? Конечно.
– Да я сейчас не об этом, – улыбнулся Герман. – Его, может, и за дело съели…
– Ага, за то, что растранжирил у дикарей кассу…
– В семнадцатом веке Кук открыл Новую Зеландию. В то время там жили племена маори, да и до сих пор, кстати, живут. Так вот во время войн с соседними племенами маори всегда съедали побеждённых. Считалось, что таким образом к ним переходит жизненная энергия и сила врагов.
– Вот теперь ты меня успокоил! – выпучил глаза Андрей. – Вот это я понимаю! Очень, очень занимательная история! И самое главное, очень своевременная.
– Да ладно тебе, будем надеяться на то, что Новая Зеландия отсюда далеко, на противоположном конце земли, и что досюда тамошние людоеды не доплыли, – засмеялся Герман.
– Да? Тур Хейердал вон на папирусной лодке через океан плавал. Твои маори могли точно также и досюда доплыть. Так что не зарекайся. Ты говоришь по-маорийски, если что?
Чувство юмора Андрей, похоже, не терял никогда.
Ближе к вечеру начинающее садиться за горизонт солнце заслонила чья-то тень. Подняв голову, пленники увидели возвышающуюся над ними необъятную фигуру. Их разглядывал гигантского роста старик. Он определённо был шире и выше любого из своих соплеменников, не говоря уже о Германе, хмур и неприветлив. Его лоб бороздили глубокие морщины, а колючие светлые глаза терялись под кустистыми седыми бровями. Резко очерченные губы, широкие крылья носа и тяжелый взгляд выдавали в нём человека властного и сурового. Белая длинная борода спускалась до груди, почти закрывая выдающиеся вперёд грудные мышцы и ожерелье из крупных завивающихся раковин и ракушек. Голову старика покрывал треугольный колпак из шкур, те же шкуры покрывали торс и бёдра, а ноги были обуты в некое подобие кожаных лаптей.
– Похоже, появился главный, – нарушил тишину Андрей.
Старик вопросительно на него посмотрел, оглядел глазами собравшуюся за его спиной толпу, одними пальцами махнул всем уйти, дождался, пока последний из его соплеменников исчез из вида, и заговорил.
Голос у него был не по годам громким, потому здешнее певучее наречие в его устах звучало как-то угрожающе. Как ни старался напрягать слух и память Герман, из сказанного он не понял ни единого слова. Пытаясь донести до старика-великана эту мысль, он показал кистью привязанной руки на себя и отрицательно покачал головой. Старец пристально смотрел ему в глаза и замолчал.
– Наbla Español? – спросил Герман по-испански. Несмелая надежда на то, что хотя бы кто-то из местных жителей мог говорить по-испански, Германа давно уже покинула. Он задал вопрос машинально.
– Si, – неожиданно ответил старик.
– Андрей, он говорит по-испански! – пытаясь говорить спокойно и не выдать нахлынувших радостных чувств, произнёс вслух Герман. Андрей, и без того об этом догадавшийся, тоже оживился.
– Меня зовут Гуаньяменье, – продолжал тем временем старец по-испански. – Кто такие вы?
– Что он говорит, Гера? – заволновался в своих путах Андрей, выворачивая из неудобного положения голову в сторону товарища. – Ты его понимаешь?
– Говорит, что имя его Гуаньяменье.
– Я Герман, – ответил он старику, – а его зовут Андрей.
– Гуаньяменье? – шептал озадаченный Андрей, едва выговаривая непривычное имя. Он всегда терялся, слыша иностранную речь и непонятные слова, сейчас же пристальный взгляд старика ни быстроты мысли, ни уюта обстановке не добавлял и подавно. – Ну и имечко, я тебе доложу. Гуаньяменье… Не нравится оно мне. Шаман он что ли какой? Вот он-то, поди, и жрёт тут всех. И имя его как «проголодавшийся людоед», наверное, переводится…
– Погоди, Андрей, чем больше ты лопочешь, тем меньше он говорит… – отмахнулся он него Герман.
Старец и вправду замер, внимательно прислушиваясь к тому, что Андрей говорил.
– Спроси, где мы? – не унимался Андрей.
Герман спросил. Старец перевёл взгляд на Германа, но не ответил. Вместо ответа спросил сам:
– Ты испанец?
– Нет, – Герман отрицательно потряс головой.
– Чего-чего? – снова заволновался Андрей.
– Спрашивает, испанцы ли мы, – пояснил Герман.
– Нет, скажи ему, что мы русские. Тенерифе ищем.
– Тенерифе? – переспросил старец, видимо, услышав знакомое название.
В ответ Герман закивал, перевёл на испанский всё, что ему сказал Андрей, и добавил:
– Мы пришли с миром. Мы – друзья. Всё, что мы хотим – это добраться до дома.
Реакции Гуаньяменье на всё сказанное было не разобрать. Он стоял и молчал, переводя взгляд с одного пленника на другого. Герман видел, что с одной стороны абориген хоть и просто, но достаточно внятно изъяснялся по-испански, но с другой стороны, заставлял думать, что, возможно, туземец понимает язык плохо, а может, и не понимает его вообще. Как лингвист, Герман был к этому готов, потому что не раз сталкивался с тем, что люди быстро утрачивали знание языка за ненадобностью: кто знает, когда старик последний раз говорил с испанцем?
– Тенерифе… – задумчиво повторил ещё раз старец и глаза его, наконец, остановились на Андрее.
Взгляд у старика был тяжелым, пронизывающим и внимательным. Хоть великан смотрел и не на него, Герман поежился и подумал, что от такого взгляда невозможно было скрыть ни одной, даже самой потаённой, мысли. Андрей, тем не менее, держался молодцом и своего взгляда не отводил.
– К нам заезжало много чужеземцев, – начал старик на абсолютно правильном испанском. – Но они всегда уходили. Они приплывали на своих кораблях, высаживались на наши берега, ели наши фрукты, пили нашу воду, спали на нашей земле. Мы наблюдали за ними со скал, из-за деревьев. Мы не подавали им знаков. И они всегда уходили. Они не знали о нас. Мы не выдавали себя. Мы были невидимы, как тени в безлунную ночь, мы были бесшумны, как шепот листьев в ненастье. Мы смотрели на них и ждали. И они всегда уходили. Если они не уходили сами, их заставляли уйти наши Боги. Наши Боги затягивали небо над их головами тёмными тучами, Они посылали на землю молнии своего гнева, Они обрушивали на землю дождь и вспенивали волны. Они поднимали море и заливали песок под их ногами бурлящей волной. И тогда чужеземцы в страхе убегали. Они уходили туда, откуда пришли. Они были здесь не нужны.
Германа явно недооценил испанский старика. Не пытаясь скрыть своего изумления, весь подавшись вперед, он, не отрываясь, следил за губами старца, привыкая к его необычной певучей интонации и манере выговаривать слова. По-испански великан говорил явно не как испанец, но кастильское наречие у него было безукоризненное. Разве что после каждой фразы он делал большую паузу и как будто обдумывал свои слова. Герман старался не пропустить ни единого слова и не обращал внимания на дергавшего его за рукав и требовавшего перевода Андрея.
– Наш остров оставался недоступным чужеземцам, – продолжал тем временем Гуаньяменье. – Боги не простили им несправедливостей, которые они творили на нашей земле. Боги не простили вероломства и обмана, не простили крови и унижений нашего народа. Боги поклялись оградить этот последний остров от жестоких чужеземцев, сокрыть его от их предательских глаз, изгоняя с него всех, кто на него приплывал. Так было всегда. Почему Они оставили здесь вас?
Гуаньяменье перевел взгляд с отчаявшегося от бесплодных попыток дождаться перевода Андрея на Германа и снова повторил:
– Почему?
– Потому что мы пришли с миром, Гуаньяменье, – облизнув пересохшие губы, ответил Герман. – Потому что мы хотим вернуться назад. Туда, откуда пришли. Но мы не знаем, как это сделать. Мы не знаем где мы!
– Те другие тоже всегда приходили с миром, – ответил старик.
«Всё-таки и понимает он меня хорошо», – успел подумать Герман.
– Наши предки предвещали их приход, – продолжал старец. – Оракул Йонье с Эль Йерро, пророки Тибиабин и Тамонанте с Фуэртевентуры, провидец Гуаньяменье с Тенерифе. Они предрекали, что чужеземцы принесут им мир, спокойствие и благополучие.
– Они ошиблись? – спросил Герман, но старец будто снова его не слышал.
– Перед смертью оракул Йонье призвал народ к своему смертному одру. Он решил открыть им будущее, и слова его разливались в воздухе медленно и неспешно, открывая людям неведомую тайну.
«Я уйду, – сказал Йонье, – и когда моё тело исчезнет и станет пеплом, как ствол дерева исчезает и становится пеплом в пылающем пламени, когда мои белые кости превратятся в серый прах, тогда по морю в своих белых домах приплывёт Бог Ераоранан со своими посланниками. Захотят посланники высадиться на нашей земле. Не препятствуйте им никоим образом. Не причиняйте им вреда. Потому что принесут они лишь благо на нашу землю». Так сказал провидец Йонье перед тем, как испустить последний вздох, перед тем, как обёрнутое в шкуры тело его не упокоилось под сводами погребальной пещеры в безмолвии.
Прошли многие дни и ночи. Однажды жители острова увидели на горизонте поднятые паруса и корабли, приближавшиеся к их пляжам. Они вспомнили предсказания своего прорицателя. Они поднялись высоко в горы к погребальной пещере. Выполняя его последнюю волю, они придали огню тело оракула и превратили его кости в пепел. Они решили, что пришел тот самый день, о котором говорил Йонье. И встретили они пришельцев как желанных гостей, как долгожданных богов, сошедших к ним с небес.
Но не замедлили новоявленные боги превратиться в жестоких и беспощадных врагов, в варваров, опустошивших и разграбивших остров, в захватчиков, превративших его жителей в рабов. Вот тогда народ отвернулся от Йонье. Вот тогда те, кому оракул предрекал благополучие, отказались хранить его останки. Вот тогда они смешали его прах с камнями, чтобы не осталось о нём и воспоминания…
– Йонье с острова Эль Йерро? – повторил Герман. – А на каком острове мы? Мы далеко от Эль Йерро?
– Нет, вы недалеко от Эль Йерро.
– Андрей, мы недалеко от Эль Йерро, – быстро перевёл Герман товарищу.
– Так, а где мы? – Андрей вопросительно уставился на старика-великана.
– Он спрашивает, на каком же тогда острове мы? – медленно и внятно произнёс по-испански Герман.
– Вы на острове Апрозитус.
– Апрозитус? – повторил Герман. – Никогда о таком не слышал. По-моему, это что-то по гречески.
– Португальцы называли его Нон Трабада или Энкубьерта.
– То есть Ненайденный или Сокрытый…
– Испанцы звали его Исла Пердида.
– Потерянный остров…
– У нашего острова много имён, – старец не отрываясь смотрел Герману в глаза. – Но последние пятьсот лет его всегда называют одинаково: Сан Борондон.
Но и это название впечатление на Германа не произвело. Все эти названия не говорили ему ровным счётом ничего.
– Он сказал Сан Борондон? – переспросил вдруг Андрей.
Увидев утвердительный кивок Германа, он ошарашено замолчал, не в силах произнести ни слова. И Герман, и великан-абориген читали в его остановившемся взгляде и смятение, и радость, и растерянность, и восторг. Складывалось ощущение, что Андрей не мог до конца поверить в то, что только что услышал.