Анна Зимина
Я, они и тьма
Глава 13
Дерек Ват Йет понимал, что Йола держится из последних сил. Он видел, что она почти в предобморочном состоянии, но ничего не предпринимал – ждал. Но тьма не торопилась разрушать все, что попадется на ее пути. Складывалось впечатление, что и тьмы как таковой не было – девчонка как девчонка. Ват Йет даже пытался ее провоцировать, стараясь выбирать выражения покровожаднее, затронув темы рабства. Но – ноль реакции. Только испуганные глаза да излишне бледная кожа.
А потом ее взгляд остановился, остекленел, как у него самого. И она начала говорить сама с собой. Вот это Дерека Ват Йета напрягло, и он решил наконец поговорить с темной наедине и откровенно. Уже пора бы.
Ей с каждым шагом становилось все хуже. Она качнулась на ступеньках дворца, и если бы Дерек не придержал ее за плечи, то упала бы.
– Идти сможешь? – спросил он, хмурясь и всматриваясь в ее лицо, но она, казалось, его уже не слышала. Она будто бы прислушивалась к чему то очень чутко, внимательно, а потом ее тело рванулось вниз. Она потеряла сознание.
Ват Йет едва успел подхватить ее на руки.
Рассыпавшиеся по плечам русые волосы. Серые, почти черные тени под глазами от усталости. Нежная кожа закрытых век и тень ресниц на щеке. Маленькая родинка над изгибом брови и еще одна, на виске. Тонкие маленькие губы, искусанные – нервничала? Волновалась? С узкой стопы соскользнула туфелька, за ней – вторая. И Дерек Ват Йет замер, рассматривая изящную щиколотку, крошечные пальчики, белую кожу. Лодыжка в обхвате не толще запястья. Как вообще можно ходить на таких маленьких слабых ножках?
Он невольно, будто нехотя притянул женщину ближе к себе, вдыхая ее запах. Запах его горьковатого мыла от ее волос. Немного – запах мяты, пыли и бумажной гербовой краски. Пальцы бессильно повисшей руки испачканы в чернилах.
Тяжесть женского тела в руках, упругость и гладкость кожи, мягкость изгибов… Дерек Ват Йет со всех ног поспешил к подъехавшему мобилю.
Йолу он сгрузил на сидения, сам уселся рядом и попытался привести ее в чувство. Тщетно. Она была в глубоком обмороке и никак не хотела приходить в себя.
К тому моменту, как мобиль доехал до поместья, Ват Йет уже начал тревожиться. Под его пальцами, которые он приложил к ее шее, бешено бился пульс. Словно она не в обмороке находилась, а бежала много часов. И кожа… Температура ее тела сильно выросла.
Ват Йет снова подхватил ее на руки, занес в темный неприветливый дом, уложил ее на диван в гостиной. Коснулся ее лба. Не почудилось. Действительно – жар. Притом очень сильный. И сердце стучит как сумасшедшее. Да что с ней такое?!
Ват Йет ругнулся сквозь зубы и поспешил на кухню за мокрым полотенцем.
Пока он искал лед и лекарства, из гостиной послышался стон. Потом еще один, и еще. Дерек кинулся со всех ног обратно.
Темная лежала на спине, неестественно выгнувшись. Ее глаза закатились, напряглась шея, зубы были оскалены.
– И станут плоть… Станут плотью… И буд..ут целым, – прохрипела вдруг она, а потом запела. Дерек вздрогнул. Она пела на языке жрецов Шестнадцати. Все бы ничего, да только он сам знал об этом языке совсем немного: пара не очень правильных переводов – вот и все, что осталось. А она – пела, притом очень уверенно, да еще и со странным акцентом. И голос был… Вроде бы и ее, а вроде и какая-то другая нотка нет-нет, да и проскакивала в нем. Чужая нотка. Тьма? Но как это возможно? Все равно не узнать, пока она не очнется. А вот записать за ней, хотя бы на слух… Дерек Ват Йет покосился на стол с писчими принадлежностями, а потом на шею темной. Каждая мышца была напряжена. Все ее лицо было покрыто бисеринками пота, щеки покраснели, а виски, наоборот, были белее снега. Ей, наверное, больно…
Дерек Ват Йет вздохнул, отодвинул в сторону бумаги, развел лекарство от жара и влил в ее рот, от чего она прервалась на пару секунд и закашлялась, а после продолжила петь. Он взял ее запястье в свои руки и принялся вливать в нее свою магию так же, как и до этого поил ее лекарствами. Спокойно, девочка, спокойно… Вот так.
Пульс перестал биться с такой силой. Жар начал спадать. Хорошо… Еще через пару мгновений Йола замолчала. Расслабилась. Задышала спокойно, глубоко. Повернулась набок, во сне положила под голову интерьерную подушечку. Даже губами причмокнула и засопела спокойно, уютно.
А Дерек Ват Йет смотрел на нее. В его душе, куда давно не забредали никакие чувства, почему-то царапалось и больно кусалось новое, им самим не понимаемое.
Но – нельзя.
Дерек Ват Йет поднялся, отвернулся. Накинуть на нее одеяло? Или не надо?
«Не надо», – с опаской шепнул его внутренний голос. И Дерек с ним согласился. Ни к чему повторять старые ошибки.
И пока темная спит, ему тоже не помешало бы отдохнуть. Хотя бы пару часов.
Брызнула об пол вода, разгоняясь магией по трубам. Дерек Ват Йет смывал с себя усталость под горячей водой. Небольшая комнатка душевой наполнилась белым паром.
«Красивая она все-таки. Миленькая», – подумал Дерек Ват Йет, дав себе немного времени на недопустимые мысли.
Горячая вода билась о тело мужчины, расслабляя мышцы, даря легкость. Белый пар клубился в душевой. Ароматный, чистый. Тем удивительнее было обнаружить в этой чистоте и белизне темное щупальце, жадно, хищно рвущееся из спины Дерека Ват Йета. Щупальце, тщательно скрываемое и много лет не видевшее воли.
***
Я медленно и плавно плыла по темным узким лабиринтам. Это было похоже на полет в черном дыму без запаха, без света, и я растворилась в нем без остатка. Мое сознание перешло в режим наблюдателя, я не контролировала себя, не ощущала своего тела. Оно плыло, плыло… Это не было неприятно, это было даже как-то уютно. А потом – рраз! – и я облеклась в плоть, только не свою, не Йолы, а незнакомой мне девушки. В глазах расплылась тьма, а потом ушла, даря мне ясность. Тьма позволила мне ощущать за эту девушку, быть ею.
Я стояла на коленях, одетая в потрясающий бирюзовый наряд из очень нарядной ткани. Высокий жесткий воротник немного натирал мне шею, в грубая материя слегка царапала кожу. На пальцах, шее и в черных густых волосах не было украшений, и мне было от этого не по себе – мои пальцы привыкли к кольцам, я их любила. Ведь все эти драгоценные ободки – знаки любви людей ко мне. Как их можно не носить? Пусть Шестнадцатый и ругает меня, я все равно не стану прятать свою красоту в шкатулки! А колечки и заколки у меня чудные, жаль, что нельзя их надевать на ритуал. А зато вот это платье неудобное можно и нужно…
Пахло мятой. Мы все любим этот запах холода из родных наших мест, поэтому цветущая мята, наш первый дар людям, растет везде.
А люди научились делать из нее блестящие и сладкие конфетки. Если их высыпать в глиняную миску, они весело бьются о ее края с таким вкусным звуком… А если положить такую конфетку в рот, то она начнет ме-е-едленно таять, и становится так сладко-приятно, что слезы наворачиваются. И кто кому еще преподнес божий дар? Мы бы не додумались, так и пили бы горький мятный чай.
Ну скоро уже начнется этот ритуал? Мне очень хотелось встать, сорваться и побежать на улицу, но было нельзя. Мы должны спеть песню Шестнадцати, чтобы остаться тут еще на один полный цикл в год. Эта песня – дозволение, пропуск, и этот ритуал никак нельзя миновать, хоть он и жутко занудный.
Зато пока споем, уже пора будет запускать форелей в озера! То-то будет пир!
О, вот и мои братья и сестрички. Расселись, тоже торопятся. И в следующий миг… Ах!
Я вздрогнула и вскрикнула, вскочила на ноги, путаясь в полах традиционного платья. Пятый, подкравшись сзади, сунул мне за шиворот холодный гладкий листок. Стоит, смотрит на меня и не знает – то ли бояться, то ли смеяться.
А я его только вчера оттаскала за уши за то, что съел всю принесенную людьми сметану.
– К порядку! – сказал Шестнадцатый, укоризненно глядя на то, как я грожу Пятому кулаком.
Я смиренно опустилась на колени, Пятый – тоже. Мы уселись рядышком в один большой круг.
В центре – как всегда источник. Он искрил, как сверкающий на солнце водопад, но я на него даже и не смотрела – надоел! Мне хотелось туда, к рыбкам, к людям, к детям, к мятным конфеткам, да и Пятому не терпелось надрать уши.
Совсем скоро начали затекать ноги. Противный листок холодил спину, но тут, наконец, началось.
– Плоть от камня родится, и песком станет бог Шестнадцатый.
– Плоть от камня родится, и песком станет бог Пятнадцатый…
О-о… А я-то Первая. Долго еще. Так, вспоминай рыбок и конфетки. Сегодня форели, и будем варить на костре уху – я не знаю, что это такое, но люди говорят, что очень вкусно, и… Ой, а чего это Шестнадцатый так на меня смотрит? А-а-а, моя очередь…
– Плоть от камня родится, и песком станет бог Первый, – скороговоркой произнесла я тут же завершила:
– И боги станут плотью, и будут целым.
«Станут плотью, будут целым», «станут плотью, будут целым», – отозвалось отовсюду.
Источник зарябил, заискрил сильнее, и Шестнадцатый запел. Песня была жутко длинной, занудной. Люди слышали ее и пытались повторить, но у них заплетались языки. Это всегда так смешно!
Но неожиданно после первого куплета песня захватила меня. Она лилась, такая красивая, торжественная и вовсе даже не нудная. В ней мы просили разрешения остаться для того, чтобы дарить, отдавать, клялись не причинять зла, обещали быть хорошими хозяевами и соблюдать законы всех миров.
Песня завершалась, и холод нашей магии рассеялся от нас по нашему храму, разлетелся упруго за стены и дальше, дальше. Мир благословлял нас магией. Он отдавал нам ее щедро, а мы делились ею с людьми, выплёскивали, и она плыла дальше, дальше, помогая людям, исцеляя их, наделяя новорожденных дарами.
Здорово! А я за год и забыла, что ритуал не только долгий и нудный, но и очень приятный и красивый. По коже пробежали мурашки от холодной магии. Приятно как!
Я зажмурилась. Я знала, что глаза у меня бирюзовые, как мой наряд, а волосы черные, как плодородная земля. «Ты как черная гладкая галька на морском побережье», – сказал мне однажды старый рыбак, любуясь мной. Я вспомнила его лучистый взгляд и рассмеялась. Магия, откликаясь на мой смех, побежала через меня сплошным потоком – больше, чем от других. Волна, волна, еще одна… Я смеялась, а холодок волшебства не торопился таять – он нежно кутал мое сердце, кожу, даже кончики пальцев.
Как же приятно!
Толчок! Удар! Жар под кожей!
Я снова плыла по темным изгибам, силясь открыть глаза и подумать, поанализировать увиденное, но у меня ничего не получилось – я снова оказалась в чужом теле, где-то там, безумно далеко и так же безумно давно.
Теперь я лежала на чем-то горячем, мягком, но мне было холодно. Я подняла руку – тонкая, все жилки видны. И тяжело даже удерживать руку вот так, на весу. Я знала, как я выгляжу теперь. Черные мои волосы потускнели, глаза ввалились. Я болею, я сильно болею. Всего десять дней… Шестнадцатый говорит, что это потому, что я отдавала людям больше остальных богов. И что люди неблагодарные, что они убивают меня, что они кощунственно распоряжаются моими дарами. Он говорит с укоризной, порицает меня, людей, других богов – всех. Шестнадцатый – тот еще зануда. Наговорившись и наругавшись, Шестнадцатый наконец целует меня в лоб на прощание и хмурится. Я горячая, да.
Я знаю, что боги собираются, готовятся в поход к Изначальному источнику перехода, чтобы вернуть меня в истинный дом.
Но я не хочу. Я хочу остаться здесь, с детьми. Я обязательно поправлюсь.
У меня во рту вкус мятных леденцов, у постели – чай с засушенными ягодами. Рядом с чашкой – мои дорогие колечки. Их пришлось снять – за эти дни пальцы так похудели, что мои сокровища соскакивали на постель.
– Эй, Петра! Петра! Ты тут?
Шепот мальчишки Дита. И как он вообще сюда проскользнул.
– Ш! Тебе тут нельзя! – хриплю я.
– Да я вот… Посмотреть, как ты. Тут тебе ребята передавали…
Только сейчас я замечаю, что у него в руках куча всяких гостинцев. Запахло свежесобранной земляникой, молоком, теплым хлебом.
– Ты кушай, пожалуйста. Землянику я собирал, молоко сам доил. Представляешь, Дурька меня хвостом – и по мордасам! Ну, я утерся, домой пришел. А там мамка в смех. Весь, говорит, в навозе.
Дит обиженно шмыгнул веснушчатым носом.
Я сдерживаюсь, чтобы не хихикнуть. Дитка – славный мальчик, не хочется его обижать.
– А это Маритка сделала.
В ручонках Дита сверкнуло медью.
Браслетик – тоненький, с черными камушками. Красивый.
Я протягиваю запястье – с него, наверное, не соскользнет. Прохладный металл обхватывает руку, и мне еще холоднее, но все же это очень приятно.
– Спасибо, – шепчу ему, но он машет рукой, просит, чтобы молчала.
– Ты выздоравливай только, Петра, слышишь? Нам тут без тебя очень плохо будет.
Мальчишка погладил пальчиками простыню, опустил голову.
– Ладно, – шепчу я.
Я устала. И Дит понимает, машет рукой и уходит, оставив ароматные дары на моем столике.
Пахнет ягодами, молоком, хлебом. Я тянусь к кувшину, но тут…
Шум с улицы. Вскрик. Неужели опять дикий бык вырвался? Я с огромным трудом встаю на ноги, с еще большим трудом доношу свое ослабевшее тело к окну.
Вокруг снуют люди, кричат. Бык в пыли, уже лежит, связанный магией, окровавленный. Красный глаз с ненавистью косит вбок, на маленькую кучку тряпок. Тряпок… Я вглядываюсь. В тряпках – знакомое маленькое лицо. Струйка крови от виска, закрытые глаза, открытый в последнем крике рот. Пламенеющая прядка рыжих волос.
Вокруг сердца сгущается жар магии. Волна, вторая, третья… Она течет, льется так, как не лилась никогда. Быстрее, пожалуйста, быстрее, прошу! Жарко. С меня катится пот. Наша магия холодна, но сейчас от меня полыхает жаром. Он течет туда, куда надо. Лечит раны. Вдыхает жизнь.
Дит садится, недоуменно моргает глазами. Трогает лоб, размазывая по лицу красное. То навоз, то кровь… Не везет мальчонке.
Достаточно. С Дитом все хорошо.
Я пытаюсь остановить поток магии, но неожиданно у меня ничего не выходит. Сердце уже горит от силы, оно не успевает биться и отбивать волны жара.
Я стекаю на пол, ложусь на него, подтянув колени к груди. Пытаюсь сдержать.
Больно… Так дышать больно! Магии становится все больше, еще больше. Это не волны. Это лавины.
Жар нестерпим. И он сворачивается чернеет, превращаясь в дым.
Я слышу крики, чей-то плач, чувствую прикосновения. А потом меня накрывает тьма. И сама становлюсь ею.
Последнее, что я вижу – медный блеск браслета на запястье.
А потом – покой.
***
И снова сон. И в этом сне я смотрю на лицо Дерека Ват Йета, и кажется оно мне таким родным, таким знакомым, что дергает что-то внутри. Мне тепло на него вот так смотреть, и я протягиваю руку, почти материнским жестом глажу его по лицу. Ну что же он так плохо смотрит? Он должен смотреть по-другому! Он не чужой мне! Он родной мне!
Я обиженно хмурюсь, пытаюсь подняться, чтобы все же коснуться его, погладить, потрепать по идеально уложенным каштановым волосам, но он не дается мне, отодвигается дальше.
Я встаю, опираюсь на руку, вскрикиваю – отлежала, затекла кисть. Больно… И тут только я прихожу в себя.
Ват Йет недоуменно смотрит на меня, а я тяну к нему ручонку. Это как это так? Я вообще кто? Вера? Йола? Петра?
Все еще находясь в непонятном отуплении, я продложаю тянуться к нему и замечаю то, что не раз видела раньше, но замечаю другим взглядом, не своим. Я вижу россыпь маленьких родинок на шее, уходящих под ворот рубашки. Вижу родные тени скул, чуть островатый подбородок, неожиданно длинные ресницы, влажные каштановые волосы в полумраке комнаты кажутся черными. Сильная шея, красивое тело, светлая до белизны кожа, руки тоже красивые.Чувствую запах – очень знакомый, притом знакомый мне намного раньше. И я чувствую… Его власть, силу, решительность, я восхищаюсь им. Да я же люблю его! Осознав это, я прихожу в себя окончательно, видимо, от шока.
Опускаю руку, снова смотрю на него – стоит рядом со мной, красивый, как подарочная обертка, смотрит своими пуговичными глазами, и никаких чувств во мне не вызывает. Настоящая я его вообще не очень воспринимала как человека. Ходит такое красивое нечто в идеально сидящем костюме, отдает приказы, смотрит на все равнодушно и спокойно…
Шизофрения набирает обороты. Что происходит? Я сейчас испытала чувства Петры? Йолы? Здорово! Нет, ну просто прекрасно! Мне же мало проблем!
– Извини, – буркнула я, пытаясь реабилитироваться, – мне кошмары снились.
Молчание. Прикосновение его пальцев к моему лбу.
– Жара нет. Подожди. Замри.
Я почти физически ощутила, как в меня скользнула его горячая магия.
– Ты истощена. Умственно тоже, ты не полностью функционируешь. Надо поесть как можно быстрее, выпить лекарства и выспаться. Хватайся.
Дерек Ват Йет нагнулся надо мной.
– Хватайся, ну же!
– За что хвататься? – спросила я. И как-то неожиданно для себя самой легко, мягко провела ладонью по его предплечью. Пальцы ощутили рисунок вспухших вен, гладкость кожи. Это прикосновение растревожило меня (или не меня?), заставило внутренне напрячься.
Я подняла лицо, заглядывая в его глаза. Зеленые, ни капельки не пустые. Удивленные, живые, мерцающие.
Уголок рта опущен, маленький шрам прямо у губ. Красиво. Очень волнующе. И я почему-то подалась вперед, перебарывая головокружение, прижалась губами к его скуле.
Прикосновение было мимолетным, и я успела понять только правильность и какую-то естественность происходящего. Ощущение меня ошеломило, и я даже не сразу сообразила, что Дерек Ват Йет резко отпрянул.
– Я понял. Поешь потом, – сказал этот равнодушный мужчина, к которому я как-то вдруг, совершенно внезапно ощутила прилив нежности. Ват Йет быстро коснулся моего лба, погружая в сон – на этот раз нормальный, полноценный сон без тьмы. То есть, без воспоминаний богини.
***
Дерек Ват Йет закрыл лицо ладонями, а потом растер до красноты щеки.
– Вот дура, – вслух протянул он, глядя на сладко спящую темную. И вместе с тем ему мучительно захотелось рядом с этой дурой прилечь. Укрыться одним пледом. Уткнуться в шею сзади, ощутить тяжесть русых гладких волос в руке.
Черное щупальце тьмы вырвалось из его спины быстрым радостным толчком.
Дерек Ват Йет ощутил это давно позабытое чувство, словно острый укол тонкой длинной иглой. Он замер в страхе, почти в ужасе, не желая верить. Ведь столько лет, столько десятилетий он положил на то, чтобы этого больше никогда не происходило! И все, все впустую! И это темная виновата!
Горячая эмоция заставила биться сердце быстрее. Вместе с ним все больше отвратительных черных щупалец вырывалось из-по кожи мужчины. Эта тьма была иной. Она не была похожа на тьму Йолы, о нет. Разница была колоссальна.
А вот в чем она заключалась…
Глава 14
Человек, рождаясь, берет от родителей форму глаз, ушей, вкусовые пристрастия, склонность или несклонность к наукам, черты характера. «Вся в мать», «весь в отца», – говорят мимопробегающие, оценивая быстрым взглядом фамильные сходства. Частенько случается и так, что гены спят, передаваясь через поколение. Например, на нежном светлом личике, похожем как две капли воды на мамино, темнеют южные глаза давнего предка. «Весь в деда», «вылитый прадед!» «ты один в один твоя прабабушка», – говорят в подобных случаях.
Род рыжеволосых Ват Йетов еще со времен Шестнадцати отличался грандиозной магической силой. Их называли благословенными, и они всегда были рядом с властителями, дабы защищать и оберегать или же просто быть полезными своими многочисленными магическими дарами. Их магия, в отличие от магии остальных родовитых семейств, не вырождалась со временем, перетекая в том же объеме от отца к сыну. Правда, к одному ребенку, всегда к мальчику, через поколение перетекало еще кое-что.
Дереку не повезло.
Дерек Ват Йет был в деда. Говорили, что дед, Эрт Ват Йет, был очень красивым мужчиной, правда, рано умер – сердце. А вот почему здоровый, сильный мужчина умер от разрыва сердца… Это маленький Дерек узнал уже в шесть лет. Ведь он легко мог умереть от того же «разрыва сердца», которым род Ват Йетов расплачивался испокон веков. Сердечные болезни преследовали самого сильного и магически одаренного Ват Йета, и никому не удавалось протянуть и до шестидесяти, что для магов было практически юностью. В этот раз плохая карта выпала Дереку. «Сердечная болезнь» передалась по наследству ему. И это была тьма, которая уютно в нем устроилась с самого рождения.
К сожалению, тьма мужчин рода Ват Йетов отличалась от «женского» классического варианта. Она была словно бы мутировавшей, жуткой, очень, очень сильной, и любое желание своего носителя принималось ей как закон. Она не понимала полутонов, стремилась сделать так, чтобы все желания ее носителя были исполнены несмотря ни на что. Если «женская» тьма была завязана на негативных эмоциях, стремлении к мести, к справедливости, то тьме Ват Йетов было на это, мягко скажем, плевать. Всплеск радости? Тьма тоже радостно рвалась вперед, творя невесть что. Например, если мать ласково гладила ребенка с тьмой перед сном, то приятная эмоция малыша воспринималась тьмой как необходимость сделать все, чтобы эти ощущения повторялись. Вплоть до того, что мать не могла сделать ни шагу или поднять руку. Так и стояла всю ночь над кроваткой, и щупальца тьмы насильно держали ее руку над детским лбом.
Про грусть, тоску, печаль и говорить было нечего. Если обладателю такой тьмы захотелось бы страстно напиться воды в жаркий день, то происходило одно из двух: либо разверзалось небо, либо земля. Потоп или поднявшиеся грунтовые воды – на выбор. Правда, и плюсы тоже были. Тьма Ват Йетов поначалу была маленькой, слабой – ее было ровно столько, сколько могло уместиться в теле. А много ли ее поместится в теле младенца? Конечно, с каждым годом она росла. Но с ней вместе рос и контроль. Это была своеобразная гонка – кто успеет первым.
Ват Йеты обычно успевали.
С младенчества у мальчика появились лучшие учителя магии, которые учили его контролю. Это было сложно и мучительно, это было тайно и страшно, но с самого раннего детства Дерек Ват Йет был очень, очень рассудительным ребенком. Это его и спасло. Он рано узнал, что такое тьма и как с ней совладать. Как выжить и даже жить с целью, ради чего-то, а не просто коротать свой век в горах, где-нибудь подальше от людей, эмоций, искушений и соблазнов.
Уже в восемь лет маленький Дерек ничем не отличался от других мальчишек – щупальца тьмы покорялись ему абсолютно, и его самоконтроль был невероятным. Цена этому была высока.
Ват Йет не был развит эмоционально. Совсем. Никак. Он привык жестоко контролировать свои эмоции, подавлять свои желания и настроения, привык слушать только голос разума. В его мире все было строго отмерено, определено, вытянуто по идеальным линиями, все было подчинено правилам, за пределы которых Ват Йет не выходил.
Он даже с родителями общался по распорядку, не проявляя чувств и эмоций и не стремясь к близости.
По утрам, в одно и то же время, он входил в столовую. С идеально зачесанными каштановыми волосами, в синем костюмчике и беленькой рубашке, серьезный, строгий. Маленький восьмилетний мужчина, на слабеньких пока еще плечах которого висела тяжким грузом жуткая ответственность. Он садился на свой стульчик рядом с братом и сестрами, брал в руки приборы. Поднимал взгляд на мать, красивую, темноволосую и зеленоглазую женщину, и тут же переводил его в тарелку с горячей кашей. Позже приходил отец. Высокий, сильный, рыжий, как пламя. Его сестры тоже были рыжими, да и младший брат застенчиво пламенел веснушками. Только вот маленький Дерек почти не знал своих близких. Он не общался с ними. Ему этого не дозволялось, а если и было позволено в рамках приличий, то очень, очень недолго.
Дерек Ват Йет неизменно радовал своей успеваемостью, контролем, тем, что его тьмы не видел никто. Его уже начинали знакомить с аристократией, вводить в курс политического устройства страны. На него многое ставили.
Почему мальчишку с тьмой вообще допустили до людей, до дворца? А все было очень просто. Во-первых, никто о его «даре» никогда не распространялся – все учителя, слуги и прочие задействованные в воспитании не могли преступить обязательств и клятв. Во-вторых, колоссальная магическая сила и умение ей играючи управлять с раннего детства все же решали многое. Скажем так, «аналоговых» магов в империи и близ нее просто не существовало.
Дерек Ват Йет мог многое, был холодным, всегда спокойным, очень умным и неизменно вежливым. Никто даже и представить не мог, что он может стать несдержанным. Даже о его тьме как-то забывалось.
Но она на себе напомнила вскоре после того, как Дереку исполнилось тринадцать.
***
Ох уж этот пубертат! В эти два-три года, которые иногда, в самых запущенных случаях могут затягиваться и на десятки лет, личность совершенно меняется. Из ласкового, нежного, заботливого ребенка получается наглое чудовище. Из маленького аккуратиста, который собирал игрушки без напоминаний и сам числил зубки – самый настоящий свин.
Дерека, увы, гормональная перестройка не минула. Серьезного, безэмоционального, спокойного мальчика мучительно меняло.
В одно далеко не прекрасное утро Дерек Ват Йет наблюдал из окна своей строгой комнаты за своими сестрами и братом. Подросшие девушки сбежали от гувернанток и теперь хихикали, болтая ногами в белых чулочках. Брат же, рыжий и веснушчатый, как и сестрички, дурачился, пародируя старую няньку Гретку. Он стонал, горбился, грозил им пальцем и шамкал ртом. Слуги, глядя на эту картину, тоже посмеивались.
Все вокруг было залито полуденным светом, и свежая зелень подстриженных газонов на лужайке била цветом в глаза наотмашь. Цвели яблони. Сестры в светлых газовых платьях тоже были похожи на яблоневые цветы – такие же свежие, нежные. Счастливые.
Эта сцена, как болезненный ожог, въелась в разум юного Дерека, и он, с ненавистью глядя на очередной талмуд, отшвырнул его. Вся его суть потянулась туда, в это светлое, нежное, беззаботное, со смехом и счастьем, но одновременно он понимал, что это невозможно.
Тьма рванулась из него с сумасшедшей силой, но Дерек в последнюю секунду остановил ее, заставил подчиниться.
Он поднялся, закрылся в комнате, магией наложил печать тишины на окна и двери и расплакался. Он плакал горько-горько, чуть ли не впервые осознавая, чего он лишен по прихоти судьбы. Не было в этот миг человека несчастнее его – тринадцатилетнего мальчишки, которому уготовано вечное одиночество и отсутствие человеческого тепла. И самое во всем этом удивительное: Дерек одновременно держал беснующуюся тьму под контролем. Он рыдал, но вместе с этим еще и испытывал колоссальное напряжение разума. И у него получалось.
Наверное, это и стало спусковым механизмом. Дерек решил, что он может контролировать свою тьму в любом состоянии.
Ее звали Элия. Она была дочерью главной экономки и любимицей всего штата прислуги. Миленькая, с вечно растрепанной челкой, с круглыми щеками и вечной улыбкой. Загоревший на солнце озорной чертенок. Она носилась по дому и саду ураганом, лезла во все, во что могла технически залезть и порой шкодила, что для воспитанного, чопорного, как старичок, Дерека было немыслимым. Раньше он смотрел на нее исключительно как на нарушительницу спокойствия, но не сейчас, не в тринадцать лет.
Они встретились на лестнице. Дерек поднимался и увидел, как она, воровато оглядываясь и не высмотрев взрослых, садится на перила и скатывается с них. У нее в этот момент было совершенно счастливое лицо. Челка разметалась, передничек съехал набок, губы растянулись в довольной улыбке.
Она проезжала мимо Дерека и, не удержавшись, показала ему язык. Элия всегда считала его напыщенным зазнайкой. В двенадцать лет дети обычно еще не понимают всего.
Он же в ответ тоже показал ей язык, да еще и скорчил рожицу, от чего девчонка едва не свалилась с лестницы. Дерек ее удержал.
С тех пор завязалась тайная дружба – крепкая, первая для Дерека и от этого самая ценная. Элии, конечно, не позволялось дружить с Дереком, а Дереку не рекомендовалось сближаться вообще ни с кем. Но кто бы мог знать?
Девчонка на удивление была не болтливой и никому не собиралась рассказывать о Дереке. Да и дружба с аристократом ей льстила. Она понимала, что очень, очень важна для него, наверное, как и всякая женщина с малых лет понимает подобное. И что Дерек сделает для нее все, что она попросит. И она не боялась его тьмы.
А Дерек же спустя пару месяцев тайных вылазок влюбился. Первое юношеское чувство заполнило его с головой. Для Элии он и правда был готов сделать все, что угодно.
И он делал. Раз за разом. То доставал темным щупальцем ветку с цветком с макушки дерева, чтобы Элия расхохоталась, то вытаскивал при помощи тьмы сома из воды, то дразнил старого садовника, незаметно щекоча его тьмой. Он уступал себе раз за разом.
Он пользовался тьмой как своей собственной рукой, считая, что полностью ее контролирует. Он даже начинал думать, что любовь и внутренний покой позволили ему полностью подчинить страшный дар. И чем больше времени проходило, тем уверенней он себя чувствовал.
В тот вечер он едва смог выгадать несколько минут для встречи с Элией. Его в последние дни начали усиленно нагружать новыми предметами, и времени вырваться не было.
Она стояла перед ним в их тайной комнате – небольшой кладовой для ненужных или испорченных книг. Блеклая старая лампа освещала только ее лицо, а над ее головой плыла большая черная тень – освещение в кладовке надо было давно обновить. Элия не смеялась, не придумывала новых забав. Говорила что-то о новых цветах, которые заказали из Корива, но говорила без интереса, тускло. Она не поднимала на Дерека взгляда, нервно рвала пальцами листки почти истлевшей книги на кусочки. А потом и вовсе замолчала, быстро, порывисто поцеловала Дерека в щеку и выбежала из комнаты вон.
Сердце Дерека забилось вдвое быстрее. Она его тоже любит. Любит! Она сама его поцеловала! А что убежала – это от смущения.
Только взаимно влюбленный человек сможет понять чувства Дерека. Он не спал всю ночь, ворочался, а потом и вовсе представлял их дальнейшую жизнь. Они вырастут, а потом уедут туда, где будут счастливы, где их никто не знает. Они будут вместе.
Утром Дерек был нервным, разгоряченным. С его лица не сходил румянец. После завтрака он и вовсе нагрубил учителю, который настаивал на том, чтобы начать заниматься прямо сейчас. Дереку нужно было увидеть Элию, прикоснуться к ней. Ему требовалось это.
Ее, конечно, уже нигде не было.
Садовник, который увидел их вдвоем несколько дней назад, доложил экономке. Та, перепугавшись за дочь, сказала обо всем родителям Дерека. Уже ночью ни экономки, ни Элии не было – они во весь опор двигались прочь от дома Ват Йетов. Как можно дальше. Элия плакала, но не смела ослушаться матери. Они ведь пока всего лишь дети. Что они могут?
