Анна Зимина
Я, они и тьма
Глава 21
Император Дигона оскалил зубы в страшной ухмылке. Дигонец-лекарь, склоненный до земли перед императором, всеми силами пытался не трястись от ужаса.
Магия Шестнадцати наконец вышла из-за граней исключительно энергетического мира и коснулась мира реального. Из-за того, что творил император, она мутировала так сильно, что ее нити можно было рассмотреть на лице самого Пилия. Издалека узор на его лице можно было принять за рисунок вен, которые кто-то подчеркнул красной ручкой, но вблизи… Струпья, язвы бугрились по лицу Пилия, уходили ниже, под воротник.
Лекарь знал, что такие раны причиняют страшную боль, но императору больно не было – ему было смешно. Он скривил рот в очередной улыбке.
– Ты бесполезность, – просипел он. Нити магии тронули тленом и его голосовые связки.
– Нет… Нет! Я знаю одно чудное лекарство! Оно замечательное, оно… Мне надо в свою лавку, там все есть… – залепетал лекарь, но Пилию было, в общем-то, плевать на то, что там бормочет этот жалкий человечек.
– Мне сейчас же нужно к источнику! Вылечи мое лицо, или умрешь, – просто сказал он, и на его пальцы, повинуясь приказу, выползло с десяток пауков. Несчастные живые существа! Все они были исковерканы, искорежены, но все равно жили, существовали. Не ели, не дышали, не плели паутину – это была совершенно другая форма жизни. Жуткая, страшная. Сам того не ведая, император Дигона открыл двери страшному магическому искусству – некромантии. Если бы он только знал… Хотя зачем обманывать самих себя? Даже если бы Пилий знал, к каким последствиям могут привести грязные игры с древней и чистой магией, он бы не отказался от мести, и история остановилась именно на этом моменте – ключевом, важном моменте, от которого зависело очень многое.
..Четверть часа спустя из дворца скакал во весь опор император Пилий Дигоная в сопровождении всего пары человек. Лицо императора было закрыто платком по последней моде островных государств, но Пилий делал это не из кокетства и желания понравиться придворным дамам – с некоторых пор на эту сферу жизни императору было плевать.
Платок умело прикрывал почти все лицо, кроме глаз, и шею, на руках красовались тонкие перчатки. Язвы и нарывы от нитей магии выглядели слишком жутко, чтобы их можно было демонстрировать своим подданным.
Пилий не смог себя вылечить. Магия отказывалась подчиняться, как будто ее и не было никогда. А тот лекарь… Бесполезное создание, которое стало таким же бесполезным трупом. Вот и пришлось сломя голову нестись к своему донору.
У источника цвел миндаль, а под деревьями горками лежали лепестки. Орехи почему-то перестали вызревать, и деревья зациклились только на цветении. В воздухе пахло цветками миндаля, мятой и немного – влажной землей. И магией. Чистой, свежей магией, которая опять войдет в тело Пилия и сделает все, что он пожелает.
Поток искрящейся прохладной магии привычно вошел в тело императора. За ним еще один и еще. Одной порции магии было уже ничтожно мало для того, чтобы хоть что-то можно было сделать. После четвертого «вливания» упала с лица Пилия надоевшая тряпка, являя подданым идеально гладкое лицо. Ни язвочки, ни следа, ни нарыва! Не магия, а чудо!
Хмыкнув, император развернулся, чтобы седлать коня, но не заметил, как с руки соскользнул один из его питомцев-пауков. Упал на лист мяты, дернул подожженными лапками, съежился.
Он бы немедленно вернулся к хозяину, который не отдавал никаких иных приказов. Ведомый магией, привязанный ею к человеку, паучок бы привычно взобрался на жестокую ладонь, но…
Императорский конь был товарищем послушным, идеально объезженным, сильным и выносливым, привыкшим подчиняться своему седоку беспрекословно. Но ни одно животное на свете не способно потерпеть, если ему на бок села кусачая пчела, привлеченная ароматом цветущего миндаля. Жалобное ржание, взмах хвоста – и мятный листик отлетел прочь, прямо в сияющий источник. Вместе с ним в источник угодил и несчастный паучок. Шлейф исковерканной магии потянулся за ним следом и нырнул в прозрачную искрящуюся синь.
А Пилий, ничего не заметив, торопился вернуться обратно.
***
Дерек стоял у экранированного магией окна и смотрел, как темная садится в мобиль. Все. Обратного пути нет. Нужно подготовиться и поторопиться, чтобы все прошло легко и быстро. Нужно успеть так много, а времени очень мало.
То, что собрался сделать Ват Йет, можно было охарактеризовать его девизом: «Цель оправдывает средства». Он не знал, что в настоящем мире темной «цель оправдывала средства» в Хиросиме и Нагасаки, в гитлеровской Германии, в Перл Харбре… Да много еще где. Если бы он спросил у темной, что она об этом думает… Но он и не собирался спрашивать. Она была всего лишь средством.
Ват Йет тщетно прислушивался к себе и не находил в душе никакого сопротивления мыслям о том, что он хочет сделать. Да и души как таковой у него уже не было – она осталась там, за стеной, где рыдала бессознательная, мутировавшая, живущая одними инстинктами тьма.
Ват Йет отвернулся от окна. Нужно как можно скорее отыскать Савара и посветить его в план – без его помощи ничего не выйдет. А то эта помолвка… Как бы она не стала проблемой. С другой стороны, вряд ли – Савара на место главы ГУСа назначил сам Дерек Ват Йет, прекрасно зная, что у них много общего. В том числе, жизненный девиз – «цель оправдывает средства».
Ват Йет легким шагом шел по дворцовым коридорам – спокойный, собранный. Закатное солнце обливало его фигуру разноцветными бликами от ярких витражей. Его поседевшие за одну ночь пряди сверкали в лучах закатного солнца серебряными нитями.
***
Хорошо-то как! Вот бы так всегда…
Я сидела перед разожженным для меня камином с чашкой кофе и с тюрбаном из полотенца на мокрой голове. Сама я влезла в дерековский здоровенный халат. Он был черным, пушистым, теплым и длинным, а мой персональный – поросячье-розовым и колючим. Пфе.
Я пыталась расслабиться и понять, что мне делать дальше, как себя вести, как поступать, если тьма-богиня снова подкинет мне западла. Но в голову совершенно ничего не приходило.
Темнело. Я лениво смотрела на огонь и совершенно расслабилась. И очень, очень зря.
Потому что открылась дверь в поместье, и я услышала бодрые голоса Ват Йета и Савара. Что-то в прихожей упало и загремело. Раздался смех Савара, и меня передернуло. Судя по всему, они еще и пьяные. Совсем хорошо… Я тяжело вздохнула и поднялась с кресла в гостиной, чтобы быстро проскользнуть мимо них в свою комнату и притвориться спящей.
– Йола! – проорало на весь дом, и я вздохнула еще печальнее, осознав, что оба они жаждут моего общества. – Спустись в гостиную!
– Я тут, – ответила я, поплотнее закутываясь в халат и пряча оголенные коленки. Нечего им тут на меня пялиться. И так не самая приятная компания.
– О, привет, – сказал Сав, махнул мне рукой и улыбнулся. – Поговорим?
От него пахнуло алкоголем, и я невольно напряглась. Терпеть не могу пьяных мужиков.
Ват Йет же молча кивнул мне и уселся в кресло.
– Ну, поговорим, – осторожно сказала я.
– Мне тут Дерек сказал, что ты вообще не хочешь за меня замуж. Это так?
– Я же тебе уже говорила… – растерялась на секунду я.
– Йола, ты меня прости. Я самодовольный дурак, – вдруг раскаянно сказал он. – Я подумал, что ты не всерьёз. Ну там, перенервничала или еще чего… В общем, если не хочешь, то забудь, хорошо?
– А ожерелье?
– Если честно, там такая древняя магия, что я сам всех подробностей не знаю. Мне нужно посмотреть на плетение магии, оно на замочке. Если не получится сразу, обещаю, сниму при первой же возможности. Ну, к придворным артефакторам сходим на худой конец.
– Правда? – никак не могла поверить я. Я была убеждена, что Сав не из тех, кто станет выпускать из зубов аппетитный кусок мяса, а оно вот как…
– Правда-правда… Прости меня.
Я всмотрелась в его лицо, в его глаза. И поверила. Он просил прощения серьезно, искренно – настолько это вообще возможно. И он грустил. Совершенно точно был расстроен.
– Дашь посмотреть на замочек? Может, сразу с этим и разберемся и решим все наши проблемы? – спросил он, и голос его почему-то дрогнул. Но я не придала этому значения, радостно согласившись на его предложение. Булыжник с колючей цепочкой на шее меня порядком бесил.
Савар подошел ко мне сзади, коснулся кончиками пальцев ожерелья, а потом ласково погладил меня по голове. Растекся жар магии.
– Что ты делаешь? – резко дернулась я от него. Его прикосновений я не хотела, тем более его магии.
– Просто проверяю, как ты…
Раздался громкий стук, за ним – звон разбитого стекла.
А дальше… Дальше все в один миг вспыхнуло, пришло в движение, пронеслось перед глазами в бешеном кровавом калейдоскопе.
И никто не успел среагировать. Ни я, ни тьма.
В комнату влетело что-то быстрое, стремительное, а потом… Потом это быстрое и стремительное с размаху влетело прямо в голову Ват Йета, рядом с виском. Хлынула кровь. За моей спиной закричал Савар, но я не успела оглянуться – он завалился рядом со мной с разорванной ключицей.
– Пи-лий, – прохрипел он, – пере… переиграл…
А потом это же страшное, стремительное, красное от крови еще раз влетело в его тело. Попало в артерию. Хлынула кровь, попав на меня.
Но я не смотрела на него. И моя тьма на него не смотрела. Мы вместе с ней смотрели на тело Ват Йета в кресле. С его головы стекала багряная кровь и падала на ковер. На его ковер в его гостиной.
Все.
Сейчас и я…
«Бом-бом-бомм», – забилось сердце на адреналиновом шнуре.
Тьма рванулась из меня с такой силой, что я не устояла на ногах. Она отбила это быстрое, стремительное, смертоносно носящееся по комнате, все в крови Дерека и Сава, и на пол закапал ядовитый металл.
А потом закричала я. Сердце прошило холодом и сразу же такой болью, что я прокусила губу, чтобы новой болью хоть как-то заглушить ту, в груди.
«Бом-бом-бом-бом», – стучало сердце, и с каждым стуком я умирала. Я почти ощущала, как разрывается его мышца.
«Отомстить! Наказать!» – билось в моей голове, билось в сердце, горчило моей кровью на губах. Я говорила это вслух, но словами богини. Она развернулась во мне, как разворачивается в теле разрывная пуля.
У меня не было сил сопротивляться. Я не видела ничего, не понимала ничего, я была в самой настоящей предсмертной агонии. Тьма рвала сердце в клочья – она была в ярости, она хотела отомстить. Я была уверена, что он богини в ней сейчас не осталось ничего. Это был чистый гнев божества, растворенный в моей крови. И только я одна его сдерживала сейчас.
«Я обещала тебя удержать. Ты обещала сама себя сдерживать», – подумала я, обращаясь к богине, но она меня не слышала. Она рвалась мстить, и я держала ее в себе на одном только упрямстве.
«Бом-бом-бомм!»
Больно! Как же больно, господи!
Я застонала, вытянувшись на полу стрункой. Боль прошивала все тело, и я все сильнее теряла связь с реальностью. Если потеряю совсем, то умру. Тьма уничтожит Пилия и, может быть, весь Дигон, разорвет мне сердце, а потом расслоится снова на тысячи бессознательных теней, которые будут мучить и так настрадавшихся женщин. И сама богиня не найдет покоя. И никто из нас не найдет.
Я могу, я должна взять тьму под контроль.
Я сжала зубы, готовясь к новой боли, но тьма решила пойти другим путем.
Перед глазами быстро-быстро замелькали кадры, картинки прошлого – моего, Йолы и мертвой богини. Они тасовались, смешивались, а потом наконец превратились в единое полотно.
Я видела испуганные глаза мальчишки, ради которого Первая пожертвовала своей жизнью. Его рыжие вихры, тоненькие запястья. Невольно ощутила к нему прилив нежности – чувствами не своими, а богини. Мой милый добрый мальчик! Мое дитя, которое я причастила к своему миру, провела между миром людей и миром богов! Мое дитя, в котором осталась часть меня. Мое рыжее счастье…
А потом лицо мальчика начало меняться. Поплыли, но тут же стали четче, резче, по рыжим огненным волосам рассыпалась соль седины. И на его месте оказался другой. Его потомок. Сын с рыжими, как лисий хвост, волосами и с голубыми глазами матери. Мелькали лица – одно за другим. Они старели на моих глазах, и раз за разом я наблюдала за преемственностью. Менялись черты, менялись оттенки рыжего в волосах, но что-то неуловимое оставалось неизменным во всех этих людях. Кровь? Порода?
Сколько их, этих мальчиков с рыжими волосами, так похожих друг на друга?
Последний ребенок неуловимо мне кого-то напомнил. Кого? Вот исчезла детская припухлость с щек, вот четче проявились скулы, длиннее стали волосы, уйдя из медной рыжины в темный каштан. Блеснули яркой зеленью глаза. Дерек! Дерек Ват Йет! Он серьезно смотрел прямо на меня, был таким спокойным, собранным, таким сильным и смелым! Мой мальчик! В сердце опять заболело, но теперь от нежности, от любви к нему, к такому родному…
А потом картинка сменилась – мертвое лицо, по каштановым прядям стекает кровь, на белой коже – алые дорожки, которые бегут, бегут, впитываются в ковер все сильнее, все больше. Ощущение страшной потери на миг парализовало меня, и я испытала такое горе, что боль до этого была и не болью вовсе. В этот миг я поняла, что страдания божества – это не страдания человека. Мы всегда можем отвлечься от горя хотя бы на секунду, чтобы не сойти с ума. Наш разум может защитить сам себя забвением, может прервать страдание чем угодно, даже навязчивой мелодией. У богов такой привилегии нет. Они чувствуют по-другому, совсем не так, как люди. Они не могут отвлечься, не могут забыть, если их сознание цельно. Они всегда на пике.
Я понимала это и слушала свою тьму, которая молила меня ее отпустить. Она изо всех рвалась мстить, она не могла сдержаться, она не могла терпеть. И она не могла лечить, не могла исцелять сейчас – только убивать, только разрушать. От ее сознания не осталось ничего, кроме боли потери, она была рассеяна, потеряна, она не могла себя контролировать.
Зато могла я.
Контроль. Мне нужно загнать тьму под кожу, мне нужно контролировать себя. Дыхание. Так, дыхание и цифры.
Перед глазами возникли бухгалтерские выкладки, ровные столбцы в Excel, но очередная порция боли меня совершенно дезориентировала. Боль прокалывала от сердца все тело, даже кончики пальцев на ногах, даже десны. В глазах потемнело, и выкладки вместе с цифрами испарились.
Теперь мне приходилось прикладывать усилия для того, чтобы просто оставаться в сознании. Я, валяясь на полу в чужой крови, уже даже не плакала – это было слишком больно. На несколько мгновений я уже теряла сознание, но тут же приходила в себя. Но я уже ничего не понимала.
Дышать? Не спать? Почему? Так же хорошо, правильно, так нет боли… В какой-то момент я забыла и про тьму, и про Дерека, погружаясь в небытие. Разорвется сердце? Значит, так тому и быть.
…Громкие звуки извне снова прояснили мое сознание. Кто-то кричал в холле. Какий-то… очень знакомый голос. Мужской, но чуть истеричный, с тонкими нотками. Кто так говорит? Чей это голос? Недовольный, громкий, немного капризный.
Я зацепилась за этот голос сознанием отчаянно, как умирающий человек скрюченными от судорог руками и ногами рвется на поверхность воды, чтобы в последний раз глотнуть воздуха. В голове на мгновение прояснилось. Через несколько секунд я смогла разобрать слова.
– Дерек! Какого черта! Как отец?! Почему ты мне ни разу не ответил?! Я пишу тебе каждый день! Мы не так договаривались! И почему у тебя дверь открыта, а?
«Ты, что ли, темная? Обычная девка!» – всплыл в голове голос и наслоился на то, что я слышала сейчас.
Малек!
Сын императора! Он же умер! Похищен!
Отец… Не договаривались… Это значит, значит, что…
Больно!
Тьме надоело себя контролировать, и она рванула мое несчастное сердце снова.
– Перестань! Прекрати! – крикнула я из неизвестно откуда взявшихся ресурсов организма. Бешено, как машина, заработал мозг – видимо, на адреналине. Я сопоставляла, параллельно беря свои эмоции и эмоции тьмы под контроль.
Значит, это Дерек подговорил Малека исчезнуть, сделать вид, что его похитил Дигон. Зачем? Чтобы отец-император подписал указ о разрешении военных действий, конечно! Нет, ну какова сволочь!
Это была не та эмоция. Это была фатальная ошибка. Тьма, сплетясь с моей злостью, стала мне не по зубам, и, рванувшись в последний раз, освободилась, уносясь сквозь пространство туда, в Дигон, чтобы отомстить за смерть родного, близкого человека. Вырываясь, она в последний раз полоснула в груди болью, холодом, и я ничего не успела сделать.
Только тяжело перевернулась на бок, подтянула колени к груди в защитном жесте и закрыла глаза, пытаясь не обращать внимание на холод. Теперь мне точно осталось недолго. Как и Пилию, и Дигону, и, может быть, всему миру. Только тьма продолжить страдать еще многие века, и вместе с ней будут страдать другие.
Я не смогла ничего.
И теперь с этим чувством я должна умирать. Как стыдно…
Перед закрытыми глазами снова замелькали картинки – теперь только мои и, на удивление, Йолины. Ее память мне снова стала доступна – видимо, тьма, придя в собственное сознание, поспособствовала тому, чтобы я забыла хотя бы об одной личности в себе.
Менялись лица перед глазами – подруги Йолы в школе рабов и мои одногруппницы, мой бывший муж и бывший хозяин Йолы… Замелькали бумаги, цифры – мои родные и местные закорючки. Буквы, письма, указы.
Неожиданно все остановилось на одном единственном моменте. Вот рука Йолы старательно выводит приказ, за ним – еще один. Приказы тайные, и это должен был делать главный секретарь, но по обычному головотяпству перепись бумаг упала на Йолу. Рабыня – это же как рука или нога. Чего она там может думать? Собственность, которая не сможет предать и вообще открыть рот.
«Пять единиц взрывчатого вещества первого класса. Государственный заказ. Дерек Ват Йет», – выписывала Йола срочные бумажки. «Де ре к Ват Йет» – это имя Йола выписывала особенно тщательно, нежно глядя на любимое сочетание букв. Первая любовь – и кого? Рабыни к главному безопаснику? Смешно… Чувство Йолы было запрятано так глубоко, что никак не хотело являться мне раньше, проскакивая только изредка в реакциях ее тела. Любовь… Да это почти страсть, одержимость. Поэтому все заказы, все приказы от Дерека Ват Йета Йола запоминала дословно вместе с датами написания.
Первая взрывчатка. Заказана за несколько дней до взрыва в том магазинчике тканей. Снова заказанная взрывчатка, еще одно письмо. Потом письмо с приказом опробовать динамит. И опять взрывчатка.
Все.
Все сошлось.
Я даже задохнулась от нахлынувшей на меня гадливости. Ват Йет сам спровоцировал войну. Первым. Он сам взорвал магазин! Сам взорвал здание ГУСа! Чтобы Сав тоже был на его стороне! Он все сам!
Боже! Боже!
Озарение совпало с громким криком Малека – с предателем своего отца. Интересно, что ему пообещал Ват Йет? Место отца? Могущество? Хотя такого хлюпика несложно купить. Нужно только подобрать правильную мотивацию.
«Бом-бом-бом-бом-бом», – особо трепетно, слишком быстро забилось сердце, и я поняла, что мне осталось совсем чуть-чуть.
– Не смей орать! – раздался злющий знакомый голос Ват Йета, который вроде бы как только что истекал кровью, мертвый и тихий. – Запри двери, идиот!
Малек ойкнул. Затоптали ноги по ковру.
– Вот кретин… Все? – спросил Сав. – Получилось?
– Получилось, – шепнул Ват Йет, опускаясь рядом со мной на колени. Его пальцы беззастенчиво скользнули мне на шею, нащупывая пульс.
Я перевернулась на спину, с трудом открыла слезящиеся глаза.
– Ты жива, ты жива, – неожиданно радостно сказал Ват Йет, тут же вливая в меня свою горячую магию.
Только поздно.
«Бом», – стукнуло сердце в последний раз и остановилось.
Глава 22
Вырвавшаяся тьма поднялась в небо черным дымом. Она то расслаивалась на десятки кричащих теней, то соединялась вновь в один страдающий сгусток. Мысли расслаивались тоже, сконцентрироваться не удавалось, и жажда мести несла вперед. Тьма даже уже не понимала, за что мстит и кому – настоящей была только цель: восстановить справедливость. Сознание богини опять, как и много лет назад, разделилось на частицы. И это было так же больно, как и тогда, когда Шестнадцать богов ушли, а она осталась.
Осознав себя, собравшись почти полностью воедино в теле Йолы, богиня чаще всего дремала. Девушке и Ват Йету постоянно требовалась энергия, постоянно требовалась защита, и богиня, защищая, возрождая, вылечивая, тратила все свои силы, с которыми все никак не могла собраться. Ей бы несколько спокойных дней, и тогда она, собравшись воедино, смогла бы уйти. В этот раз она бы не стала размышлять.
Но все сложилось так, как сложилась. Полусумасшедший, слепой и ничего не понимающий от горя сгусток мрака мчался в Дигон. Для того, чтобы сначала убить того, кто виновен. А потом убивать на сколько хватит сил.
Тьма накрыла имперский дворец, окутала каждую комнатку, каждый зал. Растянулась над конюшнями, садами и мостами. Тонким слоем раскаталась по небу, выискивая того, кто убил ее рыжего солнечного мальчика.
Тьма прокатывалась по улицам, размазывалась по брусчатке, и все, чего она касалась, покрывалось тленом и разложением. Черная ядовитая плесень пробивалась через камни улиц. Деревья наливались гнилью и отравленным соком. Еще немного – и смерть доберется до домов, но людям Дигона в этот вечер очень повезло.
Тьма взметнулась вверх, направляясь к горам, на юг. Она наконец нашла того, кого хотела уничтожить в первую очередь.
***
Император Дигона сидел под миндальным деревом. Имперская порфира, пара перстней власти на левой руке, съехавшее назад, на спину, ожерелье с гербом – символ правления. Его лицо впервые за много дней разгладилось. Он выглядел спокойным, даже несмотря на многочисленные раны и нарывы. На мертвых глазах лежали миндальные розовые лепестки. Они же покрывали его плечи, ноги, соскальзывали с волос. Император умер красиво, спокойно – позже скажут: от усталости не выдержало сердце. А вот то, что творилось с телом Пилия в магическом плане, было куда как страшнее.
Мертвый паук, оживленный мутировавшей магией Шестнадцати и попавший в источник, не смог уничтожить магию и как-то серьезно навредить ей – он отравил только то, что лежало на поверхности, а после растворился в упругих нитях свежей чистой магии источника без остатка. Но та ядовитая магия, которая бурлила на самом верху источника богов, напоминала мерзкую бурую пену в кастрюле с плохим бульоном.
Именно ее и впустил в себя Пилий, приехав за новой порцией исцеляющей магии. Он же не видел, как вспухают нити багровым ядом, не видел, что с удовольствием принимает эту скверну в себя, открывается ей.
Несколькими минутами ранее Пилий, покачиваясь с пятки на носок и стараясь не расчесывать зудящую язву на щеке, впускал в себя магию. Он с предвкушением зажмурился, ожидая мягкой прохладной волны, когда магия Шестнадцати впитывается в кровь и кости, но увы. Вместо нее под его кожу вливалось что-то липкое, неприятное, гадкое.
Пилий передернул плечами, неверяще коснулся щеки. Язва не исчезла, а, кажется, даже стала больше.
– Нет-нет-нет-нет, – пробормотал Пилий, снова шагая к источнику и готовясь принять его дары, но внезапно закружилась голова. Нити магии взбесились, вспухали и лопались, а вместе с ними лопались сосуды в глазах, маленькие венки. Трескалась кожа, повреждались мышцы.
Это был конец.
Пилий не ощущал уже боли – некромантия не проходит даром для того, кто ею пользовался. Отбирая чью-то жизнь при помощи магии Шестнадцати, император, как бы это банально не звучало, все меньше становился человеком. А мутация магии и вовсе сделала из него почти что ходячего мертвеца. Но даже в таком состоянии он понимал, что это конец.
Он присел под миндалем, облокотился на него спиной. Оскалился, глядя, как нервно пляшут голубоватые искры света от источника. Движением пальца дернул за веревочку поясного мешочка, ослабляя его, выпуская на волю с несколько десятков насекомых.
Сознание меркло, а с ним вместе и понимание, кто он, зачем он тут, что ему нужно. Он не помнил ни о мести, ни о своих деяниях – все поглотила брызжущая красными пятнами тьма.
Последний вздох – и вдруг рука, в которой лежал мешочек с только начавшими выползать насекомыми, изо всех сил сжалась. Потом еще раз и еще.
Неизвестно, почему. Может, мелькнуло в сознании Пилия что-то сознательное за минуту до смерти, а может, это была простая судорога.
Этого уже не узнать.
***
Тьма соскользнула по веткам миндаля, растекаясь вокруг Пилия. Ее тревожили эти голубые искры, тревожили нити мертвой магии в теле мертвого императора, но это была тревога животного, которое безотчетно боится. Тьма не понимала, где она, она понимала только, что тот, кого она собралась уничтожить, уже мертв. Это ее озадачило, заставляло собирать воедино тени, которые мучительно расслаивались и стремились покинуть ее.
Тьма знала, что нельзя этого допускать, а почему, для чего… «Не помню, не помню», – мелькало где-то глубоко в подсознании, в этом мучительном забвении. Не за что зацепиться. Нечего вспомнить – все поглотила злоба, ярость. Они мешали, они требовали уничтожить хоть что-нибудь…
Ей, этой несчастной тьме, хоть немного бы контроля, хоть немного бы времени, чтобы вспомнить, но сил уже не было. Тени уже готовы были рассыпаться вороньими крыльями, чтобы снова «защищать» и «восстанавливать справедливость», поселяться в несчастных женщинах и мстить за них. Но не успели. Потому что в них с размаху вросла, впечаталась еще одна тень…
***
Дерек Ват Йет все еще касался кожи девушки. Под этой кожей только что бился пульс, а потом за одну секунду пропал. Исчез.
– Она что, умерла? – спросил Сав, но Дерек не услышал.
– Ясно, – грустно сказал Савар, отводя взгляд от тела Йолы. Ему было ее жаль. Он успел к ней привязаться.
Сав подцепил оторопевшего Малека за руку, увел на кухню. Там, оттирая со своего лица и рук кровь, он что-то втолковывал ему вполголоса.
Зашумела на кухне вода. С улицы донесся лай собаки. Каркнула наглая ворона. Стукнула в окно ветка старой яблони. Привычные, простые звуки. Жизнь идет дальше как ни в чем не бывало, а темная мертва. Из-за него мертва. Но цель же оправдывает средства, да? Правда же? Он же не сделал ничего плохого, верно?
Дерек почему-то никак не мог убрать пальцы с ее горла. Он не мог остановить свою магию, которая ухала в ее тело как в бездонную пропасть, не мог закрыть глаза, чтобы не видеть ее бледного спокойного лица. Это было бы так же мучительно, как прикоснуться в мороз языком к металлу, а потом резко попытаться освободиться. Он находился в ошеломлении, в стопоре. Он был как человек, упавший в воду с большой высоты – онемел, оглох. Он потерял счет времени.
Из ошеломления его вывел настойчивый голос Сава. Ничего не понимая, Ват Йет убрал руки с тела девушки и растерянно посмотрел на нее. Сав, продолжая что-то втолковывать, вдруг подхватил ее на руки, ласковым жестом убирая растрепавшиеся волосы с мертвого лица.
– Надо унести, похоронить, – донесся грустный голос Сава до сознания Ват Йета.
«Похоронить, похоронить… да, надо похоронить», – согласился Ват Йет. Русые, длинные волосы темной распустились, коснулись пола, но Сав ловким движением осторожно подхватил их, стянул в жгут, убрал, спрятал. Этот почти хозяйский жест вызвал в душе Ват Йета что-то непонятное, страшное.
– Я бы женился на ней, – глухо сказал Савар, глядя в мертвое лицо девушки. – Так жалко. Красивая девчонка, смелая. Была бы мне отличной парой. Жаль, что так оберну…
– Заткнись! Закрой рот!
Сав вздрогнул, недоуменно обернулся.
Ват Йет стоял позади, совершенно злой, покрасневший, со вспухшей, бешено бьющейся веной на виске.
– Заткнись и отдай ее мне. И пошел вон, – уже спокойнее сказал Дерек. Но не успел перехватить тело Йолы. Он вдруг, схватившись за грудь, посерел, покачнулся и упал на пол со всей высоты своего роста.
Мощная ментальная стена рухнула в одну секунду. То, что казалось сделанным из стали и камня, оказалось жалким размокшим картоном. Такие потрясения тьма Ват Йета не смогла стерпеть. Эмоции Ват Йета сделали свое дело.
Сав, держа девушку на руках, ругнулся и отошел в сторону. Потому что из-под кожи Ват Йета черным, уже знакомым дымом потекла густая тьма. Она накрыла тело мужчины, опутала его, ласково коснулась головы Йолы, а потом впервые за долгие годы рванулась изо всех сил, покидая свою тюрьму. Покидая своего человека, в крови и роду которого жила так много веков. Жила и страдала – контролируемая, сдерживаемая, бессознательная, сильная. Сильная как часть богини, жертвенная часть, которая скользнула в тело дальнего предка Ват Йета и так и осталась там. Служить. Страдать.
Но сейчас тьма вырвалась. И влекла ее не месть, не желание разрушать. Она чувствовала где-то свою вторую половину и стремилась к ней, чтобы воссоединиться.
Она еще раз прощально коснулась мертвой девушки, а потом, презирая все законы физики, устремилась вверх, сквозь потолок и крышу. Поднялась в небо.
Если бы кто-то смог увидеть в этот момент тьму, он бы принял ее за черную грозовую тучу, которая подозрительно быстро несется в сторону Дигона.
«Там, наверное, дождь будет», – подумал бы этот кто-то и тут же выкинул бы странную быструю тучу из головы.
***
Да, тени тьмы впервые с того самого часа, как уходили боги, воссоединились в одно целое. Взметнулись черные всполохи, как крылья огромной птицы. Взметнулись – и опали.
Под миндальным деревом, вглядываясь в источник, стояла девушка в дивном синем платье в тон ее глазам. Черные волосы держал тяжелый нарядный гребень, на тоненьких пальцах – колечки, простенькие медные ободки. Они поблескивали, отсвечивали искры источника. Но ярче сверкали глаза богини – как драгоценные камни изумительной чистоты.
Она смотрела на источник Шестнадцати богов, полыхающий голубоватыми искрами. И, помешкав немного, оглянувшись на тело императора Пилия и с тоской покачав головой, медленно пошла вперед.
Розовый опавший миндаль вихрем крутился за ее поступью, оседал на полы ее платья, падал с деревьев на черные пряди и оставался на них, как причудливое нежное украшение. Источник заискрил сильнее, чувствуя приближение кого-то родного. Разросся, засиял приветственно, ярко.
Девушка шла к нему медленно, торжественно, но потом не выдержала. Звонко засмеялась, подхватила края своего длинного платья и подбежала к источнику, закружилась рядом. Опустила руки в прохладу магии и прикрыла глаза. Одна-единственная слеза скользнула по скуле, не оставляя на ней и следа.
Счастье – вернуться домой.
Запахло мятой, почему-то теплым хлебом, молоком и земляникой. Распушился миндаль, а вслед за ним зацвела вся долина – и колючий терновник, и осенний боярышник, и дикие груши, и старые сухие лозы ароматного омельника. Даже травы налились соком и выбросили новые побеги, а первоцветы голубой россыпью раскинулись по долине от края до края.
