Анна Зимина
Я, они и тьма
Глава 16
«Никогда и ни в чем не признавайся. Строй дуру, лей слезы, ной, но не признавайся. Раскаявшиеся не получают преимуществ, только пинки и тычки», – всплыли в голове чьи-то уверенные слова. То ли Танюшки, то ли какой-то другой подруги.
Я опустила глаза, старательно выдавливая слезы – правда, и стараться особо не пришлось. Все вот тут, на поверхности. Нам, женщинам, поплакать обычно несложно. Вопрос в том, для кого и для чего обычно концерт.
Мужчины, по моим наблюдениям, делятся на две категории. Есть те, кто не может терпеть женские слезы. Они ведут себя бестолково, теряются, начинают неловко утешать, топчутся на месте и не знают, куда бежать и что делать, чтобы это прекратилось. И есть те, кто считает, что слезы для женщины – как весенний дождик. Эдакая обязательная особенность женского организма. Поплакала и перестала. Можно немножко поутешать, но это необязательно.
Дерек Ват Йет был вне классификации. Ему действительно было плевать – теряться он не собирался, снисходительно жалеть – тоже, но мне надо показать, что я слабая женщина, которая просто боится. И я, заливаясь покорно хлынувшими слезами и всхлипывая, раздумывала о том, как мне удачнее соврать. Не сказать, что я об этом не думала раньше, но узел как-то уж очень быстро развязался. А так как нет лжи лучше, чем та, которая смешана с правдой, я принялась творить.
– Я… я не п.помню. Ничего ппочти не ппомню, – наконец выдохнула я, поднимая глаза на Ват Йета и стараясь отследить его реакцию. Ни че го. Пустота. Как смотрел, так и смотрит. Мда, по реакциям я фиг чего предугадаю. И мне пришлось продолжать.
– Я… ну. Помню, что плакала в ванной после того, как хозяин… как он меня…
Я покорно позволила остаткам воспоминаний выползти на свет божий, и теперь рассказывала это снова. Но сколько я еще должна буду это вспоминать? Чужое дыхание, тяжесть ненавистного тела – это не ушло с памятью Йолы, а спаялось с моей. Тяжко…
– А потом я начала забывать. Уже на следующий день я не помнила большую часть своей жизни. Я постепенно забыла даже как писать. Я не помню, как надо к вам обращаться, не знаю правил поведения, я не помню ничего… Я не помню прошлого, не помню, что училась в школе рабов. Я даже людей не помню, которые меня окружали, с которыми дружила, кого любила. Вы говорите, что я была рабыней, но я не знаю, что это такое. Это, наверное, тьма. Это она заставляет меня все зыбыть.
Молчание.
Я осторожно подняла глаза на Ват Йета. Он смотрел на меня очень внимательно, касался взглядом моего лица, губ. Он меня изучал. Мою мимику, которая единственная оставалась подвижной – правду ли я сказала или соврала?
– То, что ты многого не помнишь, я понял давно, – наконец сказал он, – но это не объясняет другого. У тебя есть знания, которые ты не можешь иметь. Ты не говоришь мне всего. Прости, но будет больно.
Ага! Еще чего!
– Неизвестно же, как отреагирует моя тьма! Она может тебя убить или меня убить, или всех убить! Думай, что делаешь! Это как с подожженным динамитом играть! – затараторила я, пытаясь отстраниться. – Не лучшая идея лезть мне в голову!
– Динамит? Впрочем, не рассказывай, откуда ты знаешь о последних военных разработках. Я хороший маг. Если что, успею спасти и себя, и тебя, и всех.
Я прикусила язык. Опять ляпнула не туда!
Дерек Ват Йет же поднял руку, закатывая рубашку. От его ладони рвануло жаром магии. Но это был не согревающий приятный жар, который я чувствовала до этого. Этот жар уже на расстоянии жалил, покалывал, как стекловата. В детстве мне довелось по глупости на такой поваляться, и сейчас уже давно забытые чудные ощущения воскресли снова. Он протянул руку ко мне, к моему лбу. Ментальная магия! Он меня прочитает, и тогда что? Конец Бобику? Что тут делают с иномирянами? Боже, страшно! Дернуться? Бежать? Куда там… Я по-прежнему не могла двигаться.
Магия колола лоб остро, больно, почти нестерпимо. Безопасная магия? Ха! Вот сейчас эта жуткая колкая боль проникнет в мою голову, взорвется тысячей острейших осколков. Мою память переворошат, вытащат все наружу из кровавого месива агонизирующего от боли мозга. Как на это отреагирует тьма? Остатки личности Йолы, которые по-прежнему, судя по всему, остались в ее мышцах, нервах, импульсах? Как? Да я просто сойду с ума в лучшем случае! Во мне же не одна личность!
Испуганная, дрожащая от страха и боли, я готовилась к боли еще более жуткой. За что, Дерек? Пощади… Пощади!
И я, зажмурившись, выдохнула:
– Не надо, пожалуйста… Пожалуйста…
То ли вздох, то ли стон. Сердце громыхало где-то в горле вразнобой, не попадая в такт.
И боль исчезла вместе с жаром.
Я облегченно выдохнула, чтобы в следующий момент заорать, срывая голос и выгибаясь, разрывая обездвиживающую магию. Острый жар впился в голову – так, как я себе и представляла.
Не пощадил.
«Предатель… Предатель», – горько шепнула во мне тьма, сворачиваясь у сердца холодком. Ей было больно, обидно, горько.
Мне тоже. Потому что я снова была мертва.
***
Да сколько можно-то! Я опять, как и в тот момент, когда тьма впервые заползала в тело Йолы на моих глазах, стала призраком, духом, бог знает чем еще.
Я видела со стороны все: как падает тело на пол, как разливается по лицу бледность, стремительно синеют губы. Не мое тело! Это не я! Я – Вера! Я жива! Сознание раздваивалось, события наслаивались друг на друга, а потом паника внезапно ушла. Я смотрела на тело Йолы – оно было мертво несколько секунд, но для меня они растянулись, как старая резинка. Я видела, как Ват Йет растерянно смотрит на мертвое тело, как будто бы в замедленной съемке тянет руку к телу Йолы.
Не прикоснулся – не успел. Из груди несчастной девчонки, в чьем теле я обитала, в разные стороны рванулись черные жгуты. Они угрожающе качались в воздухе, как кобры, нацелившись на растерянного Дерека Ват Йета. Тот стоял, смотрел в замешательстве и явно не понимал, что происходит.
«Прочь! Иди прочь! Убийца! Ты все испортил, испортил», – горько зашептала тьма, не собираясь, однако, его жалить, атаковать, уничтожать.
И Дерек Ват Йет, замешкавшись, вдруг протянул ей руку. Как старой знакомой – доверительный внезапный жест – так протягивают руку злой забитой собаке, с опаской, но вместе с тем зная, что она может подставить лобастую голову под ласку. И щупальце съежилось, втянулось, отступило. Вот это да!
Кто же ты такой, Дерек Ват Йет? Полубог? Получерт? Что в тебе такого, что даже богиня испытывает к тебе почти любовь?
Тьма медленно вползала под кожу Йолы, а потом на полпути развернулось ко мне, будто что-то забыло. И я в сгустках тьмы я увидела лицо богини – почерневшее, с дырами глазниц, с мертвым оскалом. Я дрогнула и медленно отступила, осознав, что я носила в себе это. Мне стало страшно. Захотелось развернуться и убежать, куда угодно. И я знала, что я могу – меня тянуло куда-то, уволакивало. Может быть, на тот свет. Но тут черный оскал снова дрогнул в сгустке тьмы, и бирюзовые глаза богини на миг мелькнули в мертвых глазницах – живые, просящие, несчастные глаза. И такое в них было отчаяние…
Уйти? Оставить ее тут на сотни лет мук, заставить ее гнить дальше там, где она быть не должна? Или хотя бы попытаться помочь?
Наверное, я буду очень жалеть.
С этой не до конца оформившейся мыслью я сделала легкий шаг вперед, к тьме, чтобы добровольно вернуться в тело бывшей рабыни.
Тьма поприветствовала меня тепло. Уютно устроилась под сердцем, которое снова забилось, разгоняя по венам кровь.
А я открыла глаза. Примерно зная, что сейчас произойдет.
Дерек Ват Йет очень, очень пожалеет, что залез мне в голову и фактически убил меня. Очень.
***
Тьма восстановила меня полностью, только сердце ныло сильнее прежнего. Болело, кололось, но вроде для того, кто был мертв, я вроде бы была ничего. Чужие мозги есть не хочется, ну, если только фигурально. Кожа не синяя, нога болит немного, локоть поцарапала, когда падала. Живая.
А раз живая, пора открывать глазки.
Конечно, первым, что я увидела, было лицо Дерека Ват Йета, черти бы его побрали. Внимательное, даже немного сочувствующее лицо. Второе, что бросилось мне в глаза – тяжелая чернильница. Тут в основном писали карандашами, чуть более плотными и жирными, чем наши, а чернильницы были скорее так, предметом интерьера стола богатеньких полудурков, таких, например, как Ват Йет.
Я была быстрее молнии – вскочила на ноги, переживая быструю тошноту и легкое головокружение, схватила чернильницу и запулила ее прямо в голову Ват Йету. Он увернулся каким-то чудом, воистину. Так обычно уворачивается от хлопушки быстрая, полная сил летняя муха.
Чернильница раскололась, заливая дорогой (надеюсь, очень дорогой) ковер черной пакостью. Мы оба посмотрели на пятно.
А потом я превратилась в мегеру.
Дерек Ват Йет ничего не делал, только прикрывал голову, чтобы в нее не прилетело книгой, кружкой, кочергой или поленом. Я была в такой ярости, что мне кажется, даже магия бы меня не взяла. Это был почти боевой транс.
– Ты сволочь! – орала я, швыряя в Ват Йета что попало. – «Память прочитать» он собрался! …! … свою прочитай! Придурок! … и …! Мало тебе рассказала? Так теперь вообще ничего не узнаешь! Если еще раз залезешь ко мне в голову, я тебя …, … и …! И в … засуну!
Меня уже трясло.
– «Я холёсий мяг, я спясу и тебя, и себя и всехь», – ядовито исковеркала я его слова. – … свою спасай, спасатель хренов!
И снова предметы мебели, летящие в его голову. И странный звук от Дерека Ват Йета – то ли стон, то ли еще что…
Я недоуменно опустила книгу, которую собиралась кинуть прямо в его шевелюру. Присмотрелась к его лицу. Он закрывал лицо ладонями, и на них еще и свесились растрепавшиеся прядки каштановых волос. Ничего не видно.
Звук повторился. Его плечи дрогнули.
И только тогда я поняла, что Ват Йет банально ржет. Я была готова его убить, а он – стоит и ржет. Ну не дурак ли?
Книга, которую я держала в руках, выскользнула из моих пальцев. Порыв ярости испарился. Я устало села на пол и посмотрела на вздрагивающие плечи Ват Йета.
Чтоб его! Мазохист проклятый! Ржет тогда, когда его матом кроют. Недоумок. Хотя… Ну хоть что-то человеческое я в нем увидела.
Недоумок же тем временем успокоился, убрал руки от лица и посмотрел на меня. В его звездных, теплых, как прогретая июньская трава, таяли смешинки. У глаз собрались морщинки-лучики, приподнялась правая бровь, придавая его лицу такое живое выражение…
– Мне теперь всегда тебя крыть последними словами, чтобы ты стал на человека похож? Я без проблем, обращайся, – пробормотала я, отводя взгляд. Мне стало неловко, как будто я увидела то, что для меня не предназначалось.
– Ты очень смешно меня передразнила. Я не удержался. Больше так не делай. И прости меня. Я был неправ. Не стоило лезть тебе в голову.
Мужик, который умеет признавать свои ошибки… Потрясающе. Если бы он меня не убил пятью минутами ранее, я бы за него замуж вышла. Ну, слава богу, не судьба.
***
Он не ожидал такого. Его магия должна была впечатать в его мозг все события из жизни Йолы, а вместо этого – пара неясных картин. Его дар раньше не давал осечек, но тут, наверное, тьма наложилась на тьму? Такая реакция нежелательна. Может, получится с другим типом вмешательства? Не с таким интенсивным? Парализующая магия ведь сработала как надо. Интересно… И горько.
Привкус горечи разлился во рту Ват Йета в тот момент, когда девчонка молила ее пощадить скривившимися от страха губами. Когда смотрела на него отчаянно, с мокрыми глазами, с распухшим носом. Миленькая, как несправедливо обиженный котенок. А он ее убил. Да, он прекрасно понял, что убил ее в тот миг, когда погрузил в ее голову свою острую, жаркую, как угли, злую магию.
Мерзко.
Дерек Ват Йет чуть ли не впервые за свою зрелую жизнь чувствовал себя мерзко, глядя на то, как синеют губы несчастной девчонки, которая так много вынесла и которой предстоит вынести еще больше.
А потом из нее рванулась тьма. Но она была какой-то… иной. Она не стремилась причинить ему вред, не собиралась атаковать. В ней ощущался какой-то надлом, уж насколько Дерек мог это чувствовать. И он по наитию коснулся ее. И чудо – она исчезла. Втянулась обратно в грудь девушки, которая не дышала. Секунда. Другая. Белое, как снег, лицо Йолы, осунувшееся, мертвое, снова налилось краской. И его тьма взревела в голове, просясь наружу. Пищей для нее стала щемящая, неожиданно острая жалость, которую Ват Йет испытал к девушке. И жалость смешивалась в нем с попытками взять себя и свою тьму под контроль. Получилось. С большим трудом, но он взял себя в руки. Успокоился.
До тех пор, пока девчонка не пришла в себя. Она открыла глаза и сразу же, без перерыва, атаковала.
Дерек, конечно, не ожидал. Маленькая, растрепанная, она кричала на него, уперев руки в бока. А эти ее выражения… Дерек даже заинтересовался, когда она предложила ему засунуть … в … . Для него подобные обороты были в новинку.
И уж совсем неожиданно ему стало смешно. Он даже не понял сначала, что с ним происходит – смех родился как-то сам собой, очень внезапно. А уж когда она его передразнила… И откуда это в ней?
Если она говорит, что потеряла память, то все объяснимо. Необъяснимо другое – она ведет себя с ним как с равным, кричит, хамит, притом весьма изощренно, с выдумкой. Смешная. Странная. Темная, которую он собирается использовать. И откуда она такая взялась? Хотя – откуда – вопрос понятный.
Дерек усилием воли взял себя в руки – тьма не дремала, снова собираясь в нем, как грозовые тучи.
И извинился перед растерянной темной, которая держала в руках книгу – видимо, собиралась запустить в него, но не успела.
Извиниться вышло неожиданно легко, что удивительно – Дерек почти никогда и ни перед кем не извинялся. И она успокоилась. Посмотрела на него искоса, как дикая неприрученная лань, и заметно расслабилась.
– Я действительно прошу прощения. Мне не стоило этого делать. Надеюсь, мы оставим этот эпизод в прошлом.
Девушку заметно перекосило, но она кивнула и осторожно положила книгу на стол.
– Я не могу быстро писать и читать. Это я тоже забыла, – заявила она. – Может, выплатишь мне моральную компенсацию и отпустишь на все четыре стороны? А я тебя тогда прощу.
Ват Йет едва не поперхнулся, однако быстро взял себя в руки.
– Если ты знаешь, что такое «моральная компенсация», значит, и остальное вспомнишь. Надо многое сделать. У нас большие неприятности. Император Дигона уже вовсю пользуется источником богов, и никому неизвестно, что произойдет со дня на день. Ты хоть помнишь, кто такой император? Или Дигон?
Она кивнула, тут же нахмурившись.
– Тогда свари нам кофе. Дел у нас много.
Не говоря больше ничего, темная отправилась на кухню. Варить кофе.
Ват Йет задумчиво посмотрел ей вслед. Она переплетала на ходу растрепавшиеся русые волосы. Ее худенькая узкая спина была ровной – почти идеальная осанка. Мда… Пожалуй, сваренный ею кофе лучше не пить. Вдруг вместо сахара она по незнанию добавит пару ложек яда?
Дерек вздохнул, отворачиваясь и снова беря в руки карандаш. Грифель заскользил по белому гербовому листу, оставляя после себя цепочку букв. Приказы, приказы… Они писались почти машинально. Он думал о Йоле. И все-таки откуда она знает о динамите? Хотя… Может, она не все забыла? Она была «золотой» рабыней при королевском писаре, мало ли какие бумаги ей приходилось читать? Вполне возможно, она и его приказы переписывала или приказы военных. И о динамите узнала оттуда, а теперь всплыло? Да, наверное, так оно и было. Другого объяснения нет.
Успокоившись, Дерек Ват Йет сосредоточился на тактиках и стратегиях. Через четверть часа железные птицы разлетятся по управлениям, по нужным людям, и сегодня же начнется атака на Дигон. Только бы успеть… Эти дикари быстро поняли, как пользоваться силой богов, и это может привести к страшным, непоправимым бедам. Если бы Дерек Ват Йет знал пословицы мира Веры, он бы применил известное: «Заставь дурака богу молиться, он себе весь лоб расшибет» или: «Сила есть – ума не надо». Еще про обезьяну с гранатой тоже неплохо бы подошло. Дигонцы и император Пилий в частности были настоящей иллюстрацией к этим мудрым народным словам.
И пострадать от их дурости мог весь мир. И особенно Тирой – к нему у Пилия были свои счеты, и Дерек на его счет не заблуждался. Дурак на троне – смерть, голод, разорение.
***
Кофе ему, …! Я недовольно пыхтела, сопела, но ароматный напиток сварила. На удивление мне было спокойно – выплеск эмоций был полезен. Тьма ощущалась у сердца, как прохладный комок, но не мешала. Тело Йолы тоже не скручивало от желания к Ват Йету. Ну и слава богу!
Да и то, что сказал Дерек, заставило меня собраться. Война идет. И я почти в эпицентре.
Я задумчиво накладывала в чашку неровные кусочки колотого сахара – привычного нам сахарного песка тут почему-то не было. Один, второй, третий… Я остановилась на шестом. Надеюсь, Ват Йет любит послаще.
Вдохновленная своей маленькой пакостью, я вернулась с кофе в гостиную. Ват Йет стоял у открытого окна, выпуская одну за одной железных птиц. Они уносились в светлеющее небо.
– Сегодня начнется война, – сказал он, не оборачиваясь ко мне, и я вздрогнула. Сегодня… Уже сегодня. В груди отозвалась тревожным холодком тьма.
Глава 17
В имперской мастерской беспрерывно стучало, грохотало, звенело. Сухие мускулы нескольких дюжин мастеров перекатывались под кожей, и мышцы уже сводило от постоянного напряжения. В раскаленные докрасна печи падали капли пота, шипя и добавляя новых ноток во всеобщую какофонию звуков. Артефакторы сидели за сложной, скрупулезной работой, не разгибая спины.
Под медной крышкой слышался непрекращающийся гул. Он то становился тише, то снова набирал обороты. Об крышку изнутри что-то иногда раздраженно стучало, билось.
Император Пилий Дигоная коснулся медного бока горшка, сосредоточился, пропуская в него горячую магию – она перестала быть мятной, прохладной, божественной после того, как полностью слилась с человеком.
Гул в горшке на мгновение стих совсем, а потом снова набрал силу.
Два десятка железных мух – столько получилось сделать самым лучшим умельцам Дигона. Мухи получились не очень-то изящными – полое тельце с устройством вроде миниатюрного шприца, несложный механизм подъема, крылья. Ничего лишнего. Все остальное наполнила магия Шестнадцати, послушная воле своего хозяина. Эта магия была истинным чудом. Сырая, толком не оформившаяся, она обладала чудовищной силой и была очень управляемой, даже, наверное, какой-то доверчивой. И сейчас она послушно выполнила то, что в нее вкладывал нынешний ее хозяин. Очень зря.
Она раздраженно, даже разъяренно полыхнула жаром так, что медная крышка стала мягкой, словно была сделана из сливочного масла, а не крепкого металла. Правда, мух она не испортила, всего лишь отравила их тела, наполнила злой волей – все так, как и хотел император.
Если бы кто-то смог увидеть потоки магии в этот момент, то он бы с ужасом и брезгливостью отошел бы подальше. Светлые, гладкие, как струи воды, искрящиеся потоки магии, столкнувшись с человеческим механизмом, потемнели, искривились, разрослись, как отвратительные наросты, воспалились, впились в медь. Это выглядело неправильно, противоестественно, но увы – люди не могли видеть этого.
Они видели только результат, и им хватало.
Жалкий раб, не поднимая головы, поднял крышку, когда император благоразумно спрятался за прочной стеклянной перегородкой мастерской.
Разозленные железные шарики, вылетев из горшка, сгрудились вместе, рядом. Они были нацелены на одного-единственного человека и не собирались нападать без нужды. Им предстояло лететь в Тирой, чтобы выполнить свое предназначение. Там, в Тирое, кое-кто встретит свою смерть от тысяч укусов. Собаке собачья смерть.
Император Дигона дернул щекой. О, как бы ему хотелось посмотреть, как сдохнет Дерек Ват Йет, ужаленный ядовитыми тварями! За своего отца! Такая месть казалась ему достойной. Жалко, что не выйдет посмотреть – у императора много дел.
Довольно хмыкнув, он приказал распахнуть окна. Рой ядовитых мух, сердито гудя, вылетел, взяв четкий курс на Тирой.
И Пилий Дигоная очень надеялся на то, что они долетят.
А пока нужно показать всем, что Дигон – отныне сила, с которой нельзя не считаться. А потом настанет пора завоевывать мир.
Император Дигона посмотрел на раба, который распластался у медного, уже опустевшего горшка, и хмыкнул. Отныне весь мир – его рабы. Помиловать? Казнить? Пытать? Это будет решать только он.
***
Первая атака была очень быстрой, но, увы, недостаточно. Если бы император Тироя прислушался к Ват Йету на день раньше, если бы… Не прислушался. Не понял серьезности ситуации. Не отреагировал так, как должен был – паническая мысль о недопущении войны не давала ему соображать здраво.
Да, все, вроде бы, было продумано. И перекрытие торговых путей, и взрывчатка в почтовых птицах, и войско из рабов, помимо основных военных сил… Стратегии выведены до идеала, в них был рецепт победы. И если бы Пилий не получил от источника силу, равной которой мир не знал уже очень давно, то история Дигона бы закончилась в этой войне.
Но Пилий получил.
Первая атака закончилась и правда очень быстро.
Хорошо обученный отряд воинов затаился в кустах близ реки по границе Дигона. Командир Иший был человеком очень решительным, с хитрецой, правильной мужской закваски. Он знал немного больше об отношениях Тироя и Дигона, чем рядовые служаки, и помалкивал, потому что первая задача командира – не допустить паники. Вторая – держать на уровне командный дух. Третья – обеспечить каждого сухой обувью и пайком. Порой первая и третья задачи менялись местами по значимости, по крайней мере, для Ишия.
Сейчас его бойцы, каждый из которых стоил десятка новобранцев, притаились у воды, собираясь пройти на территорию Дигона. У берега колыхалась мягкая мясистая трава. Она пахла тиной, болотом. В ней, такой густой и приятной, было очень удобно пробираться на территорию врага.
Бойцы тихо-тихо, незаметно ступали на земли Дигона, чтобы отвоевать себе стратегически важный кусок судоходной реки. Они рассредоточились, чтобы атаковать. Десяток охранников-лучников из Дигона, которых они срисовали еще в самом начале партизанского наступления, вызывал у бойцов Ишия усмешку – это разве воины? Это разве защита? Так, поразвлечься. На один зуб.
Стемнело.
Пора перебираться на другой берег и атаковать. Лучники Дигона вообще запалили костерок на берегу. Дураки… Бойцы ухмылялись, а вот Иший, наоборот, напрягся. Как-то подозрительно все, особенно в свете того, что он знает. Как бы не подстава… Интуиция зажглась тревожным огоньком.
Но все было тихо. Лучники и не смотрели в сторону реки. Они уже вовсю горланили песни, отхлебывая из большого кувшина. По берегу потек аппетитный запах ухи.
«И что это я, – думал Иший, – тяну время, а мои ребята уже устали. Выбраться на берег, перебить лучников и дело с концом».
И он махнул рукой, отдавая приказ и отгоняя от себя недоброе предчувствие.
Безмятежная тишина нарушилась тихими всплесками. Бойцы нырнули в прохладную реку.
Лучники замолкли мгновенно, словно бы и не они только что пели непотребные народные песни про Алашку и ее кружевные панталоны.
В черную воду полетели стрелы.
Иший закричал, отдавая приказы, но лучники, единожды обстреляв его воинов, сразу же скрылись. Зашипел погашенный ими в спешке костер.
– За подмогой убежали, бисовы дети! Вперед, быстрее! На берег и в оборону! – крикнул Иший, увидев, что все его бойцы на месте – лучники не убили ни одного.
Только ранили одного в руку, а другого – в плечо.
В черную воду реки потекла кровь тиройцев. И того, что произошло дальше, никто не мог предугадать.
Чавкнула вода. В одном месте, в другом. Чавкнула нехорошо, жадно, явив на поверхность острые грани капканов.
Миг – и прибрежные территории огласили крики и стоны боли. Острые резцы, похожие на самостоятельно живущие челюсти, которые выползли из воды, как растревоженные раки, многих лишили возможности передвигаться. Они вцеплялись в конечности, травили их впрыснутым в них ядом, разгрызали кости железными жвалами.
Иший закричал, чувствуя, как в его плечо впивается железный острый клык. От него жаром пробежал смертоносный яд.
Император Пилий не зря почти не покидал мастерских. Ядовитые мухи – последняя разработка, а до этого экспериментов было хоть отбавляй.
Те же капканы, которые активизируются с кровью. Это было сложно, но мастера и его магия справились. Отличная получилась игрушка. Капканы закапывались в ил возле берега, как сомы, и лежали там, накачанные ядом и магией, ожидая своего часа.
Они были как пираньи, ощущающие кровь – лучникам оставалось только ранить тех тиройцев, которые рискнут заползти в реку. А капканы сделают все сами.
Две сотни острых капканов, всего две сотни – и река со стороны всей границы была защищена. Оставалось только на равном удалении друг от друга рассадить по пятерке лучников, можно даже не самых метких. И ранить тех, кто рискнет ступить в воду. И еще, на всякий случай, порезать руку над водой, чтобы проснулся хотя бы один капкан. А потом – по цепочке.
Через четверть часа все было кончено.
Командир Иший и весь его отряд пал. На поверхности черной холодной воды покачивались мертвые тела.
Лучники Дигона спешили отчитаться об отлично проделанной работе. Они сами были очень впечатлены тем, свидетелями чего стали. Рейтинг императора Пилия Дигоная рос со стремительной скоростью.
И – то ли еще будет?
***
Дерек Ват Йет был собран и серьезен, как собачка, выкапывающая себе ямку. Ладно-ладно, сейчас не время для шуток, и я это понимала. Это было нервное.
Все утро, пока ленивое солнце не выползло полностью, я писала, переписывала, варила кофе – в общем, была классической такой секретаршей. Заодно вникала в дерековские тактики и стратегии, насколько могла – спать очень уж хотелось. Тактики и стратегии впечатляли.
Заход лучников с гор – плененные деревни, обеспечение фуража, заход птиц с воздуха – взрывы императорского дворца, атака столицы. Два захода со стороны реки – ближе к источнику, быстрый бой профессиональных вояк. Первый заход, кстати, случился вчера ночью. Несколько полноценных отрядов, которые со всех открытых сторон подступали к границам Дигона – часть рабов, часть воинов. Одновременное партизанское перекрытие всех трактов и торговых путей, даже лесных тропинок. Обесточивание и обескровливание страны, которая жила за счет торговли металлами и мехами, но почти не имела своего зерна – этим мы как раз с Дереком занимались, вымучивая письма правителям, участвовавшим в Дигойском мирном договоре. В общем, в вежливо-ультимативной форме мы просили правителей сопредельных стран наподдать Дигону сообща или хотя бы не мешать погружать страну в голод и разорение.
Письма, письма… На моей правой руке уже давно появились мозоли от неудобного карандаша.
– И почему мы этим занимаемся? Что, писарей больше не осталось? – простонала я, разминая затекшую руку.
– Чем меньше людей знает, тем лучше, – ответил Ват Йет, не отрывая грифеля от бумаги. Его вензеля получались куда лучше моих загогулин.
– Ясненько. То есть, мне ты доверяешь теперь? А зачем было в голову лезть и рисковать моей жизнью? – спросила я, снова начиная заводиться.
– Было много непонятного.
Он даже взгляда на меня не поднял! Как писал, так и продолжил. Мне мучительно захотелось запустить в него карандашом, но я сдержалась. Эдак и в истерички записаться легко, а потом оттуда, из истеричек, фиг вылезешь. Поэтому я сцепила зубы и продолжила калякать, периодически мысленно издеваясь над местными именами и фамилиями. «Соклюй Рабиноя Гарстон, император Рабии». Я представила, как маленький Соклюйчик, еще будущий император какой-то там Рабии, бегает по дворцовому саду без штанов, и нервно хихикнула. Соклюй… Ну это ж надо же. Хоть какое-то развлечение.
К полудню мы дописали второй блок писем и снова отправили птиц. Красивые они, эти железные птицы. Есть в них что-то такое… Удивительное, но вместе с тем – страшное. Как безоговорочная победа человека над природой. Только толку от этой победы…
– Мне нужно поспать один час. А тебе? – спросил Дерек, потягиваясь в кресле. Под его рубашкой послушно перекатились красивые мышцы.
Я задумалась, глядя на четко прорисованный под тканью бицепс. Поспать? А толку-то от часа? Насплю себе головную боль. Да и разгуляться я уже успела.
Я мотнула головой.
– Тогда, если прилетят почтовые птицы, прими их. Можешь прочитать послания. И буди меня, если там будет что-то серьезное. Полагаюсь на тебя.
Кивнув мне, Ват Йет поднялся, устало потер виски и вышел из гостиной. Полагается он. Ага. Как же. Сначала залезть в голову и тем самым прикончить, а потом «я на тебя полагаюсь». У-у, злит неимоверно!
Сердце обдала успокаивающим холодком тьма. «Не злись», – шепнуло у меня в голове на грани восприятия и снова примолкло.
«Не злись»… Ладно. Вот только чем бы заняться? Почитать? Можно. А можно попробовать еще разок помедитировать и пообщаться с тьмой. Со своей внутренней богиней, ха!
Взвесив все за и против и решив, что «внутренней богини» на сегодня достаточно, я потянулась за книгой, которая первая лежала на столе Ват Йета. Но открыть я ее толком не успела.
Первая птица прилетела ровно через тридцать секунд после того, как Ват Йет слинял спать. Она стукнула в окно, влетела и уселась на стол, взметнув тонкими медными крылышками всякие бумаги.
– Ну и как ты открываешься? – спросила я у птички, которая притихла и смотрела на меня стеклянным мертвым глазом. Брр. Жуть.
Присмотревшись, увидела тонко вырезанный квадрат на грудки птицы. Коснулась его, ведя пальцами по контуру. Механизм сработал быстро – мягкая пружинка открыла мне птичью грудку. Белая плотная бумажка, свернутая особым образом несколько раз. Я уже знала, что даже загнутый на миллиметр уголок листка что-то значит. Сложенная пополам бумажка – очень срочно. Загнут правый край – секретно. Загнут левый край – государственная бумага. Свернуто наподобие японских канзаши, сложно и мудрено – документ от какого-нибудь правителя. И так далее. Я даже не особо вникала – Дерек крутил бумажки сам.
Это письмо было свернуто надвое, с подкрученным левым краем. Развернула шуршащий листок, вчитываясь в буквы. Ничего не понятно. Зерно, соль какая-то, травы… Поставки? Ну, это, наверное, не срочно.
Только я потянулась к книге снова, очередная птица забилась в стекло. И еще. И еще.
Мда… Почитаю я, как бы не так. И как мне вообще тут решить, что срочно и что – нет?
Полчаса спустя я уже не вдумываясь читала все подряд. Пока в окно, которое я распахнула уже настежь, не влетела почти сломанная птица. Ее, видимо, собирали из того, что попалось под руку – она сильно отличалась от других – сияющих, быстрых. Потертая, с разными крыльями, скрипящая, как старое седло. Листок в ее груди был свернут небрежно.
