Анна Радклиф
Удольфские тайны
– Но разве всегда бывают такие мирные обитатели в этих башнях? – полюбопытствовала Бланш.
– Не всегда, – отвечал граф, – иной раз они служат убежищем для французских и испанских контрабандистов, которые перевозят через горную цепь контрабандные товары из своих стран; особенно много испанцев занимаются этим ремеслом; против них посылают сильные отряды королевских войск. Эти авантюристы, зная, что если они попадутся, то принуждены будут искупить нарушение закона жесточайшей казнью, совершают свои экспедиции большими шайками и хорошо вооружены; их отчаянность часто устрашает солдат. Впрочем, контрабандисты ищут только чтобы их оставили в покое, и никогда не вступают в бой, когда могут этого избегнуть; войска тоже, сознавая, что в этих стычках им угрожает опасность, а слава почти недостижима, дерутся неохотно; поэтому редко дело доходит до столкновения, но уж если оно случается, то всегда оканчивается отчаянным, кровопролитным боем. Но ты меня не слушаешь, Бланш, – прибавил граф, – прости, что я надоел тебе такой скучной материей; но посмотри, вон там стоит озаренное луною здание, куда мы стремились. Слава Богу, нам посчастливилось достигнуть его раньше, чем разразилась буря.
Бланш, подняв глаза, увидела, что они действительно находятся у подошвы утеса, на вершине которого стояло здание; но света там не было видно; лай собаки также пока прекратился, и у проводников уже явилось сомнение, туда ли они направлялись. На расстоянии, да еще при тучах, то и дело застилавших луну, здание казалось обширнее, чем обыкновенно бывают эти одинокие сторожевые вышки; главная трудность состояла в том – как взобраться на утес: на обрывистом склоне его не видно было ничего похожего на тропинку.
Проводники пошли вперед с факелом, чтобы поближе осмотреть утес, а граф с Бланш и молодым Сент-Фуа остались у подошвы его, под тенью деревьев; граф опять пробовал скоротать время в разговорах, но душою Бланш овладела мучительная тревога. Тогда граф потихоньку стал советоваться с Сент-Фуа о том – желательно ли, если найдут доступную тропинку, забираться в здание, которое, быть может, служит притоном для бандитов. Оба сообразили, что их отряд довольно многочислен, причем некоторые из людей хорошо вооружены; и если принять во внимание опасности, сопряженные с ночевкой под открытым небом в пустынной местности, да еще в грозу и бурю, то пожалуй и выйдет, что следует рискнуть искать убежища в этой башне кто бы ни были ее обитатели; но отсутствие огня и мертвое безмолвие, царившее вокруг здания, по-видимому, опровергали предположение, что оно обитаемо.
В эту минуту крик проводников привлек их внимание; через некоторое время вернулся один из слуг графа с известием, что найдена тропинка. Все бросились тотчас же вслед за проводниками и стали карабкаться по узкой, извилистой дорожке, высеченной в скале между карликовыми деревьями; после многих усилий и некоторой опасности путники достигли вершины утеса, где оказалось несколько полуразрушенных башен, окруженных массивной стеною и частью освещенных луной. Пространство вокруг здания было пустынно и, по-видимому, заброшено; но граф был осторожен.
– Пробирайтесь беззвучно, – промолвил он тихим голосом, – пока мы осмотрим здание.
Пройдя молча несколько шагов, они остановились перед воротами, казавшимися грозными даже в их разрушенном состоянии, и после минутного колебания прошли во двор; но тут опять остановились у входа на террасу, которая тянулась по краю обрыва. Над нею возвышался главный корпус здания, которое вблизи оказалось вовсе не сторожевой вышкой, а одною из тех старинных крепостей, которые от ветхости и небрежения превратились в руины. Некоторые части ее, однако, уцелели; она была сооружена из серого камня, в тяжелом саксонско-готическом стиле, с огромными круглыми башнями и устоями соответственных размеров; арка больших ворот, как будто сообщавшаяся с сенями здания, была круглая, как и окно над нею. Величавый вид, вероятно, отличавший это сооружение во дни его былого могущества, теперь усугублялся его поломанными зубцами, полуразрушенными стенами и громадной массой камней, наваленных на обширном дворе, теперь безлюдном и заросшем травой. В этом же дворе виднелись останки исполинского дуба: очевидно, он процветал и пришел в разрушение вместе со зданием, которое он как будто хмуро охранял своими немногими уцелевшими ветвями, лишенными листьев и покрытыми мхом; по громадным размерам этих ветвей можно было судить о том, каким гигантским было дерево в былые века. Крепость эта, несомненно, была когда-то чрезвычайно могущественной, и по своему положению на утесе, нависшем над глубокой лощиной, обладала огромной силой обороны и способностью держать неприятеля в страхе: глядя на нее, граф удивлялся, как допустили, чтобы она пришла в разрушение, и ее теперешнее запустелое, заброшенное состояние возбудило в нем какое-то тоскливое чувство. В то время, как он отдавался этим впечатлениям, ему показалось, что внутри здания доносится звук отдаленных голосов, нарушая мертвую тишину, и он опять окинул пытливым взором фасад здания, но огня нигде не было видно. Тогда он решил обойти кругом форта, чтобы пробраться в ту отдаленную часть его, откуда, по-видимому, неслись голоса, и посмотреть, не видно ли там огонька, прежде чем отважиться постучаться в ворота; для этой цели он вошел на террасу, где в толстых стенах еще виднелись остатки пушек, но не успел он сделать несколько шагов, как его остановил громкий лай собаки изнутри, как ему показалось, тот же самый лай, который направил путешественников в эту сторону. Теперь уже нельзя было сомневаться, что здание обитаемо; граф вернулся, чтобы посоветоваться с молодым Сент-Фуа, следует ли им домогаться, чтобы их впустили внутрь, так как одичалый вид здания немного поколебал его прежнюю решимость; но после вторичного совещания он решил все-таки подчиниться первоначальным соображениям. Он отрядил одного из своих слуг постучаться в ворота; тот отправился исполнять это распоряжение, как вдруг в бойнице одной из башен показался свет, и граф громко позвал; не получив ответа, он сам пошел к воротам и ударил в них окованным железом шестом, помогавшим ему карабкаться по круче. Когда замерло эхо, пробужденное этим стуком, возобновившийся лай (теперь уже лаяла не одна собака, а несколько) был единственным звуком, послышавшимся в ответ. Граф отступил на несколько шагов, чтобы взглянуть, есть ли еще свет в башне; заметив, что света нет, он опять вернулся к порталу, и уже поднял шест, чтобы ударить еще раз, как вдруг ему показалось, что слышится шум голосов внутри здания, и он остановился прислушаться. Догадка его подтвердилась, но голоса были чересчур отдалены, и доносился только смутный гул; тогда граф всей тяжестью ударил шестом об ворота, затем наступила глубокая тишина. Очевидно, обитатели здания услышали шум, и осторожность их относительно впуска незнакомцев произвела благоприятное впечатление на графа.
– Наверное, это охотники, или пастухи, – сказал он себе, – как и мы, они, должно быть, заблудились и приютились здесь на ночлег, а теперь боятся впустить чужих, предполагая, что это разбойники. Постойте, я постараюсь успокоить их.
С этими словами он громко крикнул:
– Мы люди смирные, просим приюта на ночь!
Через несколько минут внутри послышались шаги – и чей-то голос спросил:
– Кто там зовет?
– Друзья, – отвечал граф, – отоприте ворота и узнаете все.
Слышно было, как отодвигались тяжелые засовы; вслед затем показался человек, вооруженный охотничьим копьем.
– Что вам нужно в такой поздний час? – осведомился он. Граф поманил к себе своих слуг, потом ответил, что он желал бы узнать дорогу к ближайшей избушке.
– Разве вы так мало знакомы со здешней местностью, что не знаете, что никакой избушки нет на расстоянии нескольких миль? Я не могу указать вам дорогу; ищите сами, вот и луна взошла.
Сказав это, он собрался захлопнуть ворота, и граф уже поворачивал назад, не то разочарованный, не то испуганный, как вдруг раздался другой голос над ним; взглянув кверху, граф увидал огонь и чье-то лицо за решеткой окна.
– Стой, друг, ты сбился, что ли, с дороги? – спросил незнакомец. – Похоже, вы такие же охотники, как и мы? Погодите, я сейчас выйду к вам.
Голос замолк, свет исчез. Бланш была испугана видом человека, отпиравшего ворота, и стала просить отца уйти отсюда, не долго думая; но граф заметил охотничье копье в руках незнакомца, а слова, произнесенные из башни, побуждали его выждать, что будет дальше. Ворота скоро отворились: появилось несколько человек в охотничьей одежде; выслушав объяснение графа, они сказали, что приглашают его отдохнуть и провести ночь в их жилище. С необыкновенной учтивостью они попросили его войти и принять участие в их ужине, за который они как раз собираются садиться. Граф, все время внимательно наблюдавший этих людей, пока они говорили, держался с опаской и довольно недоверчиво. Но, с другой стороны, он очень устал, боялся надвигающейся грозы, и ему не хотелось блуждать в горах в глухую полночь; кроме того, доверяя силе и численности своих слуг, он после некоторого раздумья решил принять приглашение. С этим намерением он созвал своих слуг, и те, обойдя башню, позади которой они молча слушали эти переговоры, последовали за своим господином, Бланш и Сент-Фуа внутрь крепости. Незнакомцы ввели их в большую, мрачную залу, которую только отчасти можно было рассмотреть при свете очага, пылавшего в дальнем конце ее; вокруг очага сидели четверо людей в охотничьих костюмах, а у ног их, растянувшись, спали несколько собак. В середине залы стоял большой стол, а над очагом жарилось жаркое, часть какого-то крупного зверя. Когда подошел граф, люди встали; собаки, приподнявшись, свирепо покосились на пришельцев, но, услыхав голоса своих хозяев, успокоились и остались в прежних позах у очага.
Бланш оглядела огромную, мрачную залу, потом бросила взгляд на людей и на отца; тот, весело улыбаясь ей, обратился к охотникам:
– Какой гостеприимный очаг, – молвил он, – пламя так живительно действует на человека после долгой ходьбы по здешним суровым пустыням. Ваши собаки измучены. Удачна ли была охота?
– Как обыкновенно, – отвечал один из людей, сидевших раньше у огня, – мы бьем дичь почти наверняка.
– Вот тоже товарищи-охотники, – заговорил один из тех, которые привели в залу графа с его свитой, – они заблудились в горах, и мы сказали им, что здесь, в крепости, хватит места на всех.
– Правда, правда! – подхватил один из его товарищей, – а вам как повезло на охоте, братцы? Вот мы так убили двух серн; ведь недурно, а?
– Вы ошибаетесь, друг мой, – отвечал граф, – мы вовсе не охотники, а просто путешественники; но если вы позволите нам принять участие в охотничьем ужине, то мы будем очень рады и отблагодарим вас за ваше угощение.
– Так садитесь же, брат мой, – пригласил один из хозяев. – Жак, подбрось-ка топлива в очаг, скоро козленок наш поспеет. Принеси стул для барышни. Мадемуазель, не угодно ли отведать нашей водки? Настоящая барцелонская и светлая, как слеза.
Бланш робко улыбалась и хотела было отказаться, но отец перебил ее, взяв с добродушным видом предложенный ей стакан; а мосье Сент-Фуа, сидевший с нею рядом, пожал ее руку и бросил на нее подбодряющий взгляд; вдруг внимание Бланш привлек какой-то человек, молча сидевший у огня и наблюдавший Сент-Фуа серьезным, пристальным взором.
– Вам здесь весело живется! – заметил граф. – Жизнь охотника – приятная, здоровая жизнь; отдых сладок после такого труда.
– Да, – согласился один из хозяев, – жизнь наша довольно приятная. Но мы проводим здесь только летние и осенние месяцы; зимой тут жить скучно, а вздувшиеся потоки делают охоту невозможной.
– Это жизнь свободная, раздольная, что и говорить! – сказал граф, – право, мне очень хотелось бы провести месяц-другой по-вашему.
– Здесь лафа и нашим ружьям, – вставил один из людей, стоявших позади графа, – здесь водится множество превкусной пернатой дичи, питающейся диким тмином и травами, растущими в долинах. А кстати, там, в каменной галерее, висит связка дичи; ступай-ка, принеси ее сюда, Жак, мы ее зажарим.
Граф стал расспрашивать о способах преследования дичи среди скал и пропастей в этой романтической местности и с интересом слушал какой-то любопытный охотничий рассказ, как вдруг у ворот раздался звук рога. Бланш пугливо оглянулась на отца; тот продолжал разговаривать об охоте, хотя на лице его отразилось некоторое беспокойство, и он беспрестанно обращал взор в ту часть залы, которая была ближе к воротам. Опять прозвучал рог, и вслед затем раздались громкие крики.
– Это наши товарищи вернулись с дневной работы, – проговорил один из людей, лениво подымаясь с места и идя к воротам. Через несколько минут появилось еще двое людей с ружьями через плечо и с пистолетами, заткнутыми за пояс.
– Ну, что у вас тут нового, ребята, что нового? – говорили они подходя.
– А вам, братцы, повезло ли? – отозвались их товарищи. – Принесли с собою ужин? Если нет, то ничего и не получите.
– Ха, а вы кого это привели сюда? – заговорили новоприбывшие на ломаном испанском языке, заметив графа и его свиту. – Откуда они – из Франции или из Испании? Где это вы их, черти, подцепили?
– Они повстречались с нами, – отвечал громко один из их товарищей на чистом французском языке. – Вот этот барин со своей свитой заблудились в горах и просили ночлега у нас в крепости.
Новоприбывшие ничего не ответили, но сбросили с плеч котомки и вытащили оттуда несколько связок дичи. Мешок грузно шлепнулся об пол и внутри его сверкнуло что-то яркое, металлическое; граф это заметил и с еще большим вниманием начал рассматривать человека, державшего котомку. Это был дюжий, рослый парень, с суровым лицом и короткими, вьющимися черными волосами. Вместо охотничьего платья на нем был надет поношенный военный мундир; на толстых ногах его в коротких штанах были зашнурованы сандалии. На голове торчала кожаная шапка, несколько похожая формой на старинный римский шлем, но насупленные под ним брови скорее напоминали варваров, покоривших Рим, чем самих римских солдат. Граф, наконец, отвернулся от него, и некоторое время сидел молча, задумавшись; потом, снова подняв глаза, он заметил какую-то фигуру, стоявшую в отдаленном углу залы и пристально уставившуюся на Сент-Фуа, который в это время разговаривал с Бланш и не замечал этого пристального взора. Вскоре граф увидел, что этот самый человек через плечо другого, одетого в солдатский мундир, также пристально воззрился на него самого. Он отвел взор, встретившийся с глазами графа, и тот почувствовал, что им вдруг овладело подозрение, но боялся, чтобы его лицо не выдавало тревоги: он заставил себя через силу улыбнуться и обратился к Бланш с каким-то незначительным замечанием. Оглянувшись опять, он убедился, что солдата и его товарища уже нет в зале.
Тот, кого звали Жаком, вернулся из каменной галереи.
– Мы там развели огонь и птицы жарятся, – объявил он, – стол уже накрыт, пойдем туда, там потеплее будет, чем здесь.
Товарищи одобрили это перемещение и пригласили гостей пройти в галерею. Но Бланш молча, с беспокойством озиралась, а Сент-Фуа переглянулся с графом. Тот заявил, что предпочитает остаться здесь: он так уютно расположился у очага. Охотники же настаивали на переселении в галерею с такой видимой приветливостью, что граф, хотя и сомневался в душе, но боялся выдать свою тревогу и, наконец, согласился пойти за ними. Длинные, полуразвалившиеся ходы, по которым они направились, несколько пугали графа, но на дворе страшно грохотал гром и было бы опасно покидать это крытое убежище; поэтому он не стал раздражать своих хозяев, показывая, что не доверяет им. Охотники шли впереди с фонарем; граф и Сент-Фуа, из любезности, взялись разделить их труд и несли каждый по табурету, а Бланш шла сзади колеблющимися шагами. По пути она зацепила платьем за гвоздь, вбитый в стене, остановилась и стала кропотливо освобождать свое платье; между тем граф, разговаривая с Сент-Фуа и не заметив, что она отстала, повернули со своим проводником за угол коридора, и Бланш осталась одна в потемках. Раскаты грома заглушали ее зов; отцепив платье, она побежала за ними следом, по крайней мере, так ей показалось. Огонь, мелькавший в отдалении, подтверждал ее предположение. И вот Бланш, сбившись с пути, направилась к какой-то отворенной двери, откуда лился свет, думая, что эта комната и есть каменная галерея, о которой упоминал один из охотников. Оттуда слышались голоса; Бланш остановилась в нескольких шагах от двери, чтобы удостовериться, туда ли она идет. При свете лампы, висевшей с потолка, она увидела четырех каких-то людей, сидевших вокруг стола и, очевидно, державших совет. В одном из них она узнала того самого, который с таким пристальным вниманием разглядывал Сент-Фуа: он говорил убежденным, хотя сдержанным тоном; другой горячо возражал ему. Вдруг все четверо загалдели разом, резкими грубыми голосами. Бланш страшно испугалась, увидев, что тут нет ни отца ее, ни жениха; ее встревожили мрачные лица и дикие жесты этих людей; она хотела торопливо повернуть назад, чтобы разыскать наконец галерею, но вдруг услышала, как один из незнакомцев сказал:
– Полно спорить! Ну, какая тут опасность? Последуйте моему совету и опасности ровно никакой не будет – схватите этих главных, а с остальными расправа легкая…
Бланш, пораженная этими словами, остановилась, как вкопанная, чтобы слушать дальше.
– С остальных и взять-то нечего, – заметил один из людей. – Я никогда не стою за то, чтобы проливать кровь, если можно этого избегнуть – покончим-ка с теми двумя и готово дело: остальные пусть убираются.
– Ишь, как хорошо ты рассудил! – возразил первый бандит со страшным проклятием. – Славно! Чтобы они пошли, да разболтали, как мы расправились с их господином; ведь на нас пошлют королевские войска, а те потащат нас к колесу! Ты всегда был умником, парень. Небось, забыл канун Фомина дня в прошлом году?
У Бланш сжалось сердце от ужаса. Первым ее побуждением было поскорее отойти от двери; но ее дрожащие ноги отказывались повиноваться; спотыкаясь, сделала она несколько шагов в более темный угол коридора, но волей-неволей принуждена была слушать дальше страшные совещания головорезов; что они действительно бандиты – в этом она теперь уже не могла сомневаться. Через минуту до нее долетели такие слова:
– Так неужели ты хочешь, чтобы укокошили всю компанию?
– Так что ж – их жизни стоят наших! – возразил ему товарищ. – Если мы не убьем их, то они подведут нас, и мы будем повешены. Уж лучше же им умереть, чем нам попасть на виселицу…
– Лучше, лучше! – закричали товарищи.
– Совершить убийство – ненадежный путь, чтобы избегнуть виселицы! – сказал первый злодей, – не один честный малый попадал в петлю таким манером!
Настало молчание; очевидно, все задумались и соображали.
– Черт побери наших молодцов, – нетерпеливо воскликнул один из разбойников, – давно уже им следовало бы вернуться; будь они тут, наше дело было бы совсем просто. Уж я вижу, что сегодня нам никак не справиться – нас меньше числом, чем противников; утром они захотят уйти, а как их удержишь иначе, как силком?
– Я уже обдумал один план: он пригодится, – заявил один из душегубов, – если бы можно было спровадить обоих кавалеров втихомолку, то с остальными легко было бы распорядиться.
– Славный план, ей-Богу! – заметил другой с презрительной улыбкой: – все равно, что сказать – если бы я мог прогрызть стену тюрьмы, то был бы на воле! Ну, как же прикажешь покончить с ними втихомолку?
– Очень просто: – отравить их! – подсказали товарищи.
– Прекрасно сказано! – одобрил второй злодей. – Смерть будет медлительная и это удовлетворит мою месть. Пусть остерегаются эти бароны дразнить нас!
– Сына-то я узнал сразу, – проговорил тот человек, которого Бланш видела наблюдающим молодого Сент-Фуа, – меня он не знает, а вот отца я запамятовал.
– Ну, говори что хочешь, – сказал третий злодей, – только не верю я, чтобы это был барон, а ведь мне он должен быть также известен, как и вам; ведь я был в числе наших храбрецов, которые производили нападение на него, а потом пострадали.
– А я-то разве там не был? – вмешался первый злодей. – Говорят вам, это и есть сам барон; да и не все ли равно, барон это, или другой кто… нельзя же выпускать из рук такой добычи… не часто нам выпадает такое счастье! Ведь и так мы постоянно подвергаемся опасности колесования за то, что провезем несколько фунтов табаку в ущерб королевской фабрике, или опасности сломать себе шею, гоняясь за дичью… Изредка лишь приходится ограбить какого-нибудь брата-контрабандиста или странствующего богомольца; так неужто же упускать такой приз? При них столько добра, что нам на весь наш век хватит.
– Ну, это для меня не самое главное… – возразил третий разбойник. – Только, если это в самом деле барон, то мне хотелось бы хорошенько потешиться над ним и отомстить за наших храбрых товарищей, которых по его милости вздернули на виселицу…
– Ладно, ладно, толкуй, – сказал первый, – говорят тебе, барон повыше будет ростом.
– К черту твою проклятую болтовню! – крикнул второй негодяй. – Выпустим мы его, что ли, из рук, или не выпустим? Если мы еще долго будем мямлить, то они раскусят, в чем дело, и удерут, не спросивши у нас позволения. Кто бы они там ни были, они люди богатые. Гляди-ка, сколько слуг! А видал ты, какой перстень на пальце у того, которого ты называешь бароном? Ведь алмаз чистейшей воды; но теперь его уже не видать: он заметил, что я смотрю на его палец, и снял перстень.
– Да, да! а видал ты картинку на шее у барышни? Та до сих пор не сняла ее, – заметил первый злодей, – эта штучка все болтается у нее на шее; кабы она не блестела так сильно, я бы и не приметил: она ее наполовину скрыла в складках платья; кругом все алмазы насажены… и страсть как их много…
– Но вот вопрос, как бы нам все это ловчее обделать? – вмешался второй разбойник. – Потолкуем-ка об этом ладком; нечего бояться, что будет мало добычи, но вот как бы захватить ее?
– Твоя правда, надо это обсудить хорошенько и помни, нельзя терять ни минуты.
– Я стою за яд, – заметил третий, – но подумай, как их много – человек девять-десять вооруженных верзил: когда я увидал, что их такая уйма стоит у ворот, я было и впускать их не хотел, право! да ведь и ты, небось, тоже…
– Я подумал, что они все-таки наши враги, – сказал второй, – поэтому я не очень-то смотрел на то, сколько их.
– Зато теперь тебе придется-таки смотреть, иначе худо будет. Нас шестеро – не больше, как же нам справиться с десятью открытой силой? Говорят вам, надо некоторым из них всыпать хорошую порцию зелья, а потом с остальными уж можно будет справиться.
– А я скажу тебе еще лучший способ, – нетерпеливо вставил другой. – Подойдика сюда поближе.
Бланш, слушавшая весь этот разговор в неописуемом страхе, уже не могла разобрать, что они говорили дальше: злодеи понизили голоса; но надежда на то, что она еще может спасти своих близких от погибели, вдруг оживила ее мужество и придала ей силу; она решила отправиться отыскивать галерею. Однако ее ужас и окружающая темнота помешали исполнению этого намерения. Она прошла несколько шагов почти в полном мраке; нога ее споткнулась о ступеньку поперек коридора, и она упала.
Шум падения встревожил бандитов; они сразу замолчали, потом все выскочили в коридор посмотреть, кто подслушивал их беседу. Бланш видела, что они приближаются, успела заметить их зверские, разгоряченные лица, но прежде чем она могла подняться, они увидели ее и схватили… затем поволокли в ту же комнату, где только что совещались; на крики ее они отвечали страшными ругательствами и угрозами.
Войдя в комнату, они опять стали совещаться между собою, что делать с захваченной девицей.
– Сперва надо разузнать, что она слышала? – сказал главный разбойник.
– Долго ли вы простояли в коридоре, барышня, и зачем сюда забрались?
– Сперва давайте-ка сюда вашу картинку, – сказал другой его товарищ, подходя к дрожащей Бланш.
– Прелестная дама, с вашего разрешения – давайте вашу картинку, не то мы сами возьмем.
Бланш, умоляя о пощаде, тотчас же отдала миниатюру, между тем как другой негодяй расспрашивал ее относительно того, что она слышала из их разговора; ее смущение и испуг слишком ясно выражали то, что язык ее не решался высказать; злодеи многозначительно переглянулись между собой, и двое из них отошли в дальний угол, как бы для совещания.
– Ей-ей это настоящие, неподдельные бриллианты, – клянусь святым Петром! – воскликнул разбойник, рассматривая миниатюру, – да и картинка прехорошенькая! Пригожий молодой кавалер – ваш супруг, я полагаю, барыня… ведь это тот самый франт, что вертелся около вас сию минуту…
Бланш, изнемогая от ужаса, умоляла пощадить ее и, отдавая свой кошелек, обещала ничего не говорить о случившемся, лишь бы только ей позволили вернуться к своим.
Разбойник иронически усмехнулся и собирался отвечать, как вдруг внимание его было отвлечено каким-то отдаленным шумом; прислушиваясь, он крепко схватил руку Бланш, точно боялся, что она убежит, а она снова закричала о помощи.
Приближающийся шум вызвал других злодеев из противоположного конца комнаты.
– Нас выдали, – сказали они, – но сначала послушаем: может быть, это вернулись наши товарищи из своей экспедиции в горах; в таком случае, наше дело верное – послушайте-ка!
Отдаленный выстрел в первую минуту подтвердил это предположение; но вслед затем прежние звуки стали приближаться и из коридора послышался лязг мечей, злобные восклицания, тяжкие стоны… Злодеи начали готовить оружие; в ту же минуту они услышали, что их зовут товарищи откуда-то издали, затем раздался пронзительный звук рога вне крепости, по-видимому, какой-то сигнал, который все понимали; из них трое, оставив Бланш на попечении четвертого, мгновенно бросились вон из комнаты.
Пока Бланш, вся трепещущая и близкая к обмороку, молила выпустить ее, она различила среди приближающейся суматохи голос Сент-Фуа; не успела она еще раз крикнуть, как дверь комнаты распахнулась настежь, и он вбежал, с лицом, залитым кровью, а за ним гналось несколько злодеев. Бланш больше ничего не видела и не слышала; голова у нее закружилась, в глазах потемнело, и она лишилась чувств на руках державшего ее разбойника.
Когда она очнулась, она увидала при тусклом, мерцающем свете, что находится в той же комнате; но ни граф, ни Сент-Фуа, ни кто-либо другой не показывались; некоторое время она лежала неподвижно, в каком-то столбняке. Но вот опять вернулись к ней страшные картины пережитого; она попробовала подняться, чтобы разыскать своих близких; вдруг жалкий стон в недалеком расстоянии напомнил ей о Сент-Фуа и в каком положении он находился, когда вбежал сюда; тогда, с усилием поднявшись с пола, она подошла к тому месту, откуда доносился стон, и увидала тело, распростертое на полу; при тусклом мерцании лампы она разглядела бледное, искаженное лицо Сент-Фуа… Легко представить себе ее ужас в эту минуту… Несчастный не мог говорить; глаза его были полузакрыты, а рука, которую она схватила в припадке отчаяния, была покрыта холодным потом. Она тщетно повторяла его имя, тщетно звала на помощь… Вдруг послышались шаги, в комнату вошел какой-то человек, но не отец ее, как она вскоре убедилась. Каково же было ее удивление, когда она, обратившись к нему с просьбой оказать помощь несчастному Сент-Фуа, узнала в вошедшем Людовико! Не говоря ни слова, он немедленно занялся перевязкой ран у шевалье Сент-Фуа; убедившись, что он лишился чувств, вероятно, от потери крови, Людовико побежал за водой; только что успел он выйти, как Бланш снова услышала звук приближающихся шагов; она почти обезумела от страха, ей казалось, что это опять идут разбойники, – вдруг на стенах отразилось пламя факелов, и перед нею предстал граф де Вильфор; с перепуганным лицом и задыхаясь от волнения, он звал свою дочь… При звуке его голоса Бланш вскочила, бросилась ему на шею, а он, выронив из рук окровавленный меч, прижимал ее к своей груди в припадке восторга и благодарности; затем он сейчас же осведомился о Сент-Фуа, который в эту минуту уже начал проявлять признаки жизни.
Вскоре вернулся Людовико с водой и водкой; воду поднесли к губам раненого, а водкой намочили ему виски и руки, и вот, наконец, Бланш увидала, что он открывает глаза, и услышала его голос: он осведомлялся о ней. Но радость, испытанная ею в эту торжественную минуту, была тотчас же омрачена новой тревогой: Людовико объявил, что раненого необходимо немедленно удалить отсюда, прибавив:
– Тех разбойников, которые были в отсутствии, ожидают домой с минуты на минуту; они непременно застанут нас здесь, если мы замешкаемся. Они знают, что такой пронзительный звук рога издается только в самых критических случаях; он разносится в горах очень далеко, на несколько миль в окружности. Бывало, что они являлись на этот звук домой даже от подошвы «Пеликановой ноги». Поставлен у вас кто-нибудь сторожить ворота, ваше сиятельство?
– Кажется никто, – отвечал граф, – остальные мои слуги разбежались Бог весть куда. Ступай, Людовико, собери их поскорее и сам прислушивайся, не услышишь ли топота мулов.
Людовико поспешно удалился, а граф задумался над тем, каким способом везти Сент-Фуа: он не вынес бы тряски езды на муле, даже если бы был в силах держаться в седле…
Пока граф рассказывал дочери, что бандиты, которых они нашли в крепости, все заперты в крепостном каземате, Бланш заметила, что он сам ранен и левая рука его повисла, как безжизненная; но он улыбался ее беспокойству, уверяя, что это пустяки.
Слуги графа, кроме двоих, стороживших у ворот, вскоре появились все, следом за Людовико.
– Кажется, слышен топот мулов в долине, ваше сиятельство, – сказал тот, – но рев потока мешает слышать отчетливо. Вот я принес одно приспособление, которое пригодится молодому барину, – прибавил Людовико, показывая на медвежью шкуру, привязанную к двум длинным шестам; – эта штука уже служила бандитам, которым случалось быть ранеными в стычках.
Людовико, разостлав шкуру на полу и наложив сверху еще несколько козьих кож, устроил род постели; на нее осторожно подняли шевалье, теперь уже очнувшегося и значительно оправившегося; шесты положили на плечи проводникам, более надежным, чем другие, так как они привыкли ходить по кручам, и раненого понесли мерным шагом. Некоторые из графских слуг также были ранены, но не опасно; им перевязали раны, и все направились к большим воротам. Когда они проходили по зале, издали несся страшный шум и возня. Бланш опять пришла в ужас.