Андрей Арсланович Мансуров
Запрещённая фантастика
Но будет это – только после обеда. Потому что с утра забота у всей Пекарни – одна. Приготовить еду на день на всю Колонию Лонгйяра.
И важней этой работы, и правда – нет!
Вечером Валд еле дотащил ноги до дома.
Всё-таки, что ни говори, а нервотрепка от боевой тревога не проходит бесследно…
Поднимаясь к себе на второй этаж двухэтажного утеплённого блока-барака, кусал губы. Нет, он, конечно, не видел, как поработала группа зачистки, но догадаться… Вот уж где он точно никогда служить не согласится. (Хотя – настанет срок службы, и – кто его будет спрашивать?!..)
Мать, уже забравшая Лизу из яслей, как раз заваривала чай – вернее, уже заварила, залив жалкие толчёные листочки заварки кипятком из общественного титана в коридоре, а сейчас мешала ложечкой: чтоб пахнущее смородиной, чабрецом, и, почему-то – клевером, варево хотя бы цвет приобрело. Про настоящую «заварку» они уже и думать забыли: хорошо хоть, травяной чай позволяет предохраниться от той же цинги. Да и пьёшь всё же не пустой кипяток.
Валд кивнул матери и Лизочке:
– Привет, ма, привет, Лиза!
– Привет, Валд. Как там в пекарне?
– Да, нормально. Еле успели к обеду – всё из-за этой тревоги…
Мать кивнула, но от Валда не укрылось, что и на её лицо набежала тень. Ма тоже не любила, когда выживших безжалостно добивали. Но при отце благоразумно помалкивала.
Забежал Александр:
– Привет, ма, привет, Лиза! Здорово, брателло!
– Привет. – Валд удивился, – Чего вдруг такой взбодрённый?
– Сегодня с сорняками справился на десять минут раньше Павла и Роя! Меня похвалила даже тётя Ингрид!
Ма не успела даже похвалить, и поправить чадо, что – «не тётя Ингрид, а сержант Вольден!», как за дверью раздались шаги.
Уж шаги отца невозможно перепутать ни с чьим – вот они затихли на секунду перед дверью, заставив всех остальных невольно замереть в ожидании, и он вошёл.
Как всегда, с его появлением комнатку наполнили запахи дыма настоящих дров и угля, железной окалины, горелого масла из бочек для закалки – отец работал в кузнице. Начальником!
Отца, совмещавшего должность Начальника кузницы с должностью Председателя Комитета по планированию семьи, Валд любил. Если смесь уважения, страха и трепета перед отцовской непреклонностью можно так назвать.
Продубленное соленым ветром и обгоревшее от открытого огня красное лицо, наполовину скрытое бородой, часто снилось ему по ночам. Особенно, когда Валд чувствовал вину за что-то, сделанное не совсем добросовестно и четко. Обычно отец во сне сердился как раз за такой проступок… Или голосом со стальными нотками разъяснял параграфы Закона.
Отец поздоровался коротко и чётко: точно по Уставу…
За ужином ма как всегда скрупулёзно и аккуратно разделила на всех круглый батон, который принёс отец, второй тщательно закутав в телогрейку – «на завтрак!». Затем открыла крышку армейского котелка, тоже принесённого из раздаточной.
Так называемый «суп» содержал соль, воду, немного муки, немного картошки, лука, и несколько кружочков моркови. Не красной, как было в раннем детстве Валда, а, скорее, тускло жёлтой: похоже, морковь-то у них вырождается. Или ей не хватает света даже от дуговых, старого образца – когда еще не знали разных «галогенных», или «светодиодных» – ламп теплицы…
Отец достал из кармана, развернул и положил рядом с котелком кулёк с нарезанными кусочками кудрявого зелёного салата. Болгарского перчика. И чеснока. По четыре. То есть – по штучке на члена семьи. А только недавно их было пятеро – Валд дергал щекой каждый раз, когда вспоминал Анжелу. Но смертность от неизвестных болезней после радиоактивных осадков велика даже у них, под надежными крышами. А что уж говорить о тех, кто ещё остался там, на континенте…
Перчик и чеснок каждый взял прямо пальцами. Затем взялись и за ложки.
Суп и хлеб съели быстро – буквально за пять минут.
Зато потом долго, и наслаждаясь даримым теплом, пили «чай». Первым традицию молчаливого «кайфа» нарушил Алекс:
– Па! Наши говорят, что чистильщики там сегодня на Ферму отправили ещё двоих?
– Да, верно. Выбрали двоих помоложе. Вот только те совсем жёлтые. Не знаю – то ли это какая-то новая народность, то ли бобары стали мутировать… Ну, перерождаться от того, что солнца нет.
– Па! А как получилось, что мы вообще решили принимать хоть кого-то? Раньше же, говорят, обходились сами?
– Ну, во-первых, никого мы «принимать» не решились. Не забыл, что рабы живут за пределами города, за Стеной? Хм-м… Да. А во-вторых, сам знаешь – работа на Ферме отвратительна. И вот пятнадцать лет назад полковник и подумал: почему мы должны заставлять наших граждан выполнять вредную и мерзкую работу, когда то же самое могут делать пленные бобары – и делать всего лишь за миску похлёбки и кусок хлеба?!
Для пробы мы тогда же и построили внешние бараки. Три. Правда, оказалось, что и одного барака на десять их мужчин вполне… Особенно – зимой. Они все там ютятся в одной комнатке, а трёхъярусные нары так и вообще – сколотили сами. Руководство Колонии посчитало, что раз им так удобней и теплей – ради Бога!..
– Па… А почему мы не берём в плен их женщин? Разве не проще, чтоб рабы размножались сами – ну, как куры там, в птичнике? Тогда не надо было бы отлавливать новых, когда кто-то из них уходит?
– Рядовой Александр. – как-то сразу ставший нейтральным тон, и обращение по Уставу сказали Валду, что «младшенький» наступил отцу на любимый мозоль, – Вы что, историю новейших времён ещё не проходили?
– Проходили… Ну, я, это… – то, как глазёнки младшенького затравленно забегали, в свете крохотной двадцатипятиваттной, да ещё и еле светящейся, голубоватой «экономичной» лампочки без абажура, стало особенно заметно – их блеск то исчезал, то появлялся. Алекс, похоже, понял свою ошибку. Но – поздно.
– Тогда ты должен был запомнить то, что объяснял сержант Роэст про тот же курятник: «достаточно запустить к курам одного петуха, и яйценоскость, то есть – рождаемость в популяции повышается в несколько раз». Знаешь, что такое «популяция»?
Александр, отлично знавший отца, уже в ответ только кивнул, отрапортовав:
– Так точно, господин младший лейтенант!
– Хорошо. – а ведь с отца, похоже, схлынуло! И ремня сегодня не будет. Во всяком случае, он взглянул на мать, и криво ухмыльнулся, – Вот. Видишь, мать. Дети упрямо не осознают того, что мы им вдалбливаем с пелёнок. Для нашего сына эти слова: «популяция», «вытеснение», «принципиальные непримиримые враги» – всего лишь – пустые определения. Слова. Не наполненные конкретным смыслом. А вот если бы его самого… – желваки на скулах отца снова заходили – он опять развернулся к младшему:
– Сын! Запомни! Достаточно один раз дать слабину, одну женщину из этих спасти – и – всё! Понеслось! «А почему бы тогда не оставлять в живых и приплывших детей?». «А почему не позволить им жить рядом с нами – внутри Крепости?». «А почему не разрешить перекрёстные браки – они же такие милые? Хорошие? И – тоже – люди?!».
Вот так поступили и те, кто пятьдесят лет назад разрешил беженцам из Сирии, Ирака, Мозамбика, и всех прочих, влезть на свои территории. Поселиться. Размножиться. И чем всё кончилось? А, ну да – для тебя мои слова – пустой звук. Ну так я тебе скажу: видал, что было в овчарне, когда туда забрался всего один медведь-мутант?!
Валда передёрнуло: от такого зрелища, когда ошмётки плоти приклеились даже к потолку, а от потоков крови земля пола буквально чавкала, замутит кого угодно! Его и сейчас подташнивает при одном воспоминании – а ведь случилось это уже два года назад.
Александр только кивнул, потупив взгляд. Одинокая слезинка скатилась по щеке – малец побоялся даже вытереть её. Но это запоздалое раскаяние ему не помогло.
– Нет, младший Трюгг, смотри мне в глаза! Ну так вот, я тебе доходчиво объясняю: то же самое случится и с нашей Колонией, если мы возьмём хоть одну их женщину. И позволим размножаться. Нас… Ну, не совсем, конечно, растерзают, а просто… вы-те-снят. Возьмут числом. Потому что на каждого нашего ребёнка появляется пять бобарят!
Валд сотни раз слышал все эти, такие, вроде, правильные и доходчивые слова и доводы. Но что-то глубоко внутри не давало всё же полностью успокоить уколы совести.
Ну вот – не по-людски это: убивать женщин. И особенно – детей!
Но он уже не настолько глуп, чтобы сказать об этом вслух. Пусть теперь Алекс набивает все те шишки, и наступает на все те грабли, что достались ему в своё время…
Н-да, ему-то ремня досталось побольше: отец был помоложе, и – в силе.
Нависшую вязкую тишину, наполненную гнетущим напряжением, нарушила ма:
– Ларс! Сегодня в мастерской закончились шкуры. Мы что – анораки теперь будем шить только из синтипона?
Ларс переключился на насущные нужды быстро:
– Не знаю. Нужно будет доложить полковнику. А что – ваша сержант сама не доложила?
– Пока нет. Она подумала, что запаса в сто тридцать готовых…
– Плевать на готовые! – отец дёрнул щекой, – Пусть завтра же доложит! Скажи, что я приказал! Такие вещи нужно сразу учитывать и записывать. Вдруг очередная экспедиция на материк уже ушла бы? И тогда они не знали бы, что нам ещё нужно!
– Хорошо, я скажу. Но… Ведь до ледостава ещё… Месяц?
– Думаю, меньше. Ладно, семья… Отбой ужина. Переходим к туалету и сну. Завтра вставать рано.
Сходив перед сном в общий туалет (бочку из которого тоже выносили поочерёдно все семьи барака), Валд долго ворочался на своей жёсткой постели.
Сон не шёл, хотя сегодня, вроде, устал даже больше, чем обычно.
Беспокоили его разные вопросы.
Первым шёл, конечно, вопрос о том, сможет ли действительно продержаться без «вливания» свежего «генетического материала» их крохотная Община. Нет, конечно, те, первые старожилы, кто её организовал, предвидели такую ситуацию. И озаботились набрать для команды фрегата и шахтеров – женщин. Носительниц «свежей крови». Молодых и здоровых. Из ближайшего монастыря на континенте. Пока туда ещё не добралась радиация…
«Моральные» проблемы, которые при этом возникли, решались просто: не хочешь помочь Общине, родив ей детей, и помогая их растить и воспитывать – пошла прочь!
Всегда найдётся другая женщина в «половозрелом» возрасте: готовая за сравнительно сытное и – главное! – защищённое существование «помочь» Общине, как угодно!!!
Потому что уже вовсю сновали по континенту банды мародёров, бандитов, да и просто – озверевших семей и одиночек. Ищущих еду. Ищущих женщин. Ищущих сообщников – чтобы нападать на такие, как у них, крупные, Общины. Что смогли сделать кое-какие запасы, и пытаются выжить. И жить так, как подобает цивилизованным людям…
Потому что некому стало навести в заражённой и перепуганной Европе Порядок и поддержать Закон: оба противостоящих суперблока истратили ядерные арсеналы только друг против друга, посчитав, что Европа-то им – не угроза.
Особенно – сотрясаемая внутренними «расистско-шовинистическими разборками», как их называл дядя Михаил, преподававший историю и Валду, и населенная теперь в-основном потомками тех самых бобаров, что плодятся, словно саранча…
Так что никого они теперь ни из Китая, ни из России, и уж тем более – из Соединенных Штатов Америки, никогда не увидят. Потому что пленные, которых допрашивали, рассказывали лишь о светящихся по ночам пустошах на месте их городов, мёртвых опустевших лесах, и почерневших полях. Даже без следов зверей и птиц…
Нет, конечно, в этом плане их Общине повезло: среди образовавших её Патриархов нашлись и дальновидные и решительные личности. Которые сразу решили, какой линии поведения нужно держаться. Чтобы выжить. Чтобы выжить в ядерную зиму. И не позволить поглотить себя пиратам, бандитам, и чужеродцам!..
Община образовалась из трёх основных групп: норвежцев – жителей города Лонгйяр. Шахтёров-россиян, работавших посезонно в шахте на Шпицбергене. И сотрудников Фонда Макариуса – того самого, где хранились генетические запасы Мирового зерна…
Ну, плюс ещё к ним потом добавился экипаж Фрегата. И, позже, монахини-норвежки.
Вхождение в Общину русских шахтёров было ещё и тем хорошо, что всю проходческую технику и запасы взрывчатых веществ, с помощью которых те добывали уголь, позже удалось задействовать на строительстве Крепости.
А в том, что её построить просто необходимо, сказали первые же два набега пиратов, и банд мародёров с континента.
Ну а спасло Колонию тогда только то, что Русское Правительство послало, после того, как всё началось, фрегат – для срочной эвакуации своих.
Однако командир фрегата оказался реалистом: после сброса бомб и потери связи со Штабом решил, что возвращаться на поражённую и заражённую территорию смысла нет… Да и хорошо, что он так решил.
Потому что только пушки этого самого корабля и позволили потопить буксиры и траулеры, на которых систематически плыли к ним пираты-бандиты. А затем эти же пушки установили и в фортах неправильного шестиугольника возведённой Крепости. На стороне, обращённой к морю. А вот со стороны суши остальные четыре башни-форта оснастили крупнокалиберными пулемётами.
И их оказалось вполне достаточно. Потому что, конечно, ни танков, ни бронированной техники у тех, кто пытался высаживать десанты вне пределов досягаемости их пушек, не имелось. Имелись лишь наглость, стрелковое оружие, да ручные гранатомёты. Которые крепостным стенам были нипочём.
Нет, пятиметровые крупноблоковые стены крепости отлично защищали их Общину. Но всё равно – Чрезвычайный Комитет, взявший руководство колонией на себя, признал, и принял резолюцию, что воинская дисциплина – единственный способ удержать ситуацию в Общине под контролем. Сохранить Общину так, чтоб не было внутренних склок и разногласий. И не позволить проводить – уже внешнюю, трусливую и гибельную, политику «толерантности». Довольно этого лицемерия, что «все люди равны!»
Не равны люди – и точка! Да это видно и всем: одни, как вот они здесь, пытаются дисциплинированно и кропотливо трудиться и обеспечивать себе и пищу, и одежду, и все остальное.
Другие – хотят просто прийти нахаляву на все готовое. Или еще круче: отвоевать с оружием то, что создали другие. Вот такие, как они.
Собственно, в утрированно-жесткой манере это утверждала и недоброй памяти проповедница сестра Кайса – Бог так захотел! Чтоб одни – работали и процветали! Другие – лентяи! – влачили жалкое существование! Бог и сделал поэтому всех разными: белыми, красными и черными! Умными и глупыми! Похотливыми и Праведниками!
Угодными Богу, и – неугодными.
И главное, что должны теперь делать они, будущие праведники Лонгйяра, чтобы быть угодными – больше молиться! И истреблять тех инакомыслящих и неверных, что не захотят приобщиться к Свету Истинной Веры!..
Вот за эти самые утверждения, да еще за призывы всем слушать только указания этого самого Бога, передаваемого, якобы, напрямую через ее «пророческие» уста, и всячески смирять плоть, и заниматься продолжением рода лишь тогда, когда это надо Общине, а не тогда, когда секса требует похотливое тело, Полковник наконец и велел излишне экзальтированную и брызжущую пеной изо рта старуху попросту… Расстрелять.
В назидание. И для того, чтоб у остальных членов Колонии твердо засело осознание: никакого раскола в веру идеологию Общины, её руководство вносить не позволит! Даже если идеология этого раскола базируется на призывах к аскетизму и строгому соблюдению религиозных Догматов.
Валд отлично запомнил слова, сказанные Полковником на Суде:
– «Никуда и никому мы «Свет истинной Веры» не понесем. Мы – не миссионеры, и не крестоносцы. И нам здесь фанатики, религиозные экстремисты, и уж тем более – «пророки» – без надобности!
Я, пока работаю на этом месте, не допущу ни раскола Общины на «верных и праведных» и остальных «заблудших», ни наглого искажения того, что написано в Библии. Не будет у нас повторения Варфоломеевской ночи! Нас и так слишком мало. И проблем у нас хватает. Мы все – Христиане – и точка!
И Святое Писание для нас теперь – одно.
Это – Устав Колонии! А он гласит, что любого, сеющего смуту, и стравливающего людей – на любой почве! – надлежит немедленно уничтожить. Как язву на теле Общины. Объявляю решение суда: расстрелять спятившую старуху!»
Устав… Да, Устав – сейчас он регламентирует все нормы поведения, и обстоятельства их жизни здесь, в Общине.
И Первым пунктом Устава закреплено навечно: никаких больше смешанных браков!!! Только – те, кто оказался рождён в Общине. И – только с теми, кто рождён в ней же.
Валд прислушался к храпу отца, посапыванию малышки-Лизы, и к чмоканью Алекса – похоже, он один не спит. А надо бы – завтра, и правда, дел невпроворот. Как, впрочем, и всегда. Но…
Заснуть не давала вторая мысль – об Анни.
Сегодня в утреннем полумраке он почему-то снова видел её. Когда выворачивал в приёмный лоток, ведущий к загружаемой дежурной секции отстойника Фермы, свой вонючий бак.
Анни, по-идее, на три года его старше. Значит, вроде, не должна вызывать в нём никаких эротических мечтаний – ему будет разрешено жениться лишь через два года! Именно этот возраст врачи Колонии признали уже не опасным для подростков, желающих начать «пополнение Общины». Да и отдадут девушку только тому, кто на пару-тройку лет старше её… Опять-таки, для получения «полноценного потомства».
Но почему-то он подсознательно, даже когда пялился на улицу через подвальные окошки их пекарни, всё надеялся отыскать взглядом именно её. А ведь знал – она тоже днём работает. Причём – даже в той же пошивочной мастерской, что и его мать. Но расспрашивать…
И вот сейчас его больше всего настораживало то, что она… Вроде бы смущалась, когда видела его. Но…
Но посматривала-то она – не на него!
А на раба Иброхима. Для чего, похоже, и слонялась столь рано вокруг Фермы.
Да, Валд мог себе честно признаться: он пока и ростом не вышел, и фигурой. И лицом.
А у Иброхима как раз всего этого-то… Вот только воняет от него!
Но, похоже, Анни это почему-то не смущает и не останавливает. Странно.
Рассказать о ней? Отцу? Полковнику? Или… Это будет подло?!
Или подлостью будет как раз то, что он, Валд, видя, как нарушается Устав, и уклад жизни его Общины, молчит?! Как сказал отец – они должны беспощадно изгонять тех, кто позволит себе «смешанные браки».
Браки-то – браки… Ну а как – насчёт Любви?!
Может ли Закон, воплощённый в Устав Колонии, запретить Любовь?..
Так и не найдя удовлетворительных ответов на эти мысли, он незаметно уснул.
Утром проснулся раньше обычного – даже до звонка будильника.
Но лежал.
Думал.
Поутру думается всегда лучше – нет усталости, и мешающих сосредоточиться эмоций. А уж этого добра у него вчера!..
Затем, когда по сигналу встали все, поднялся и он. Да, чёрт его задери, он сделает это – он должен точно убедиться!
К входу на Ферму Валд дошёл ещё в темноте. Тихо забрался по лестнице ближайшей башни до выхода на Стену. Порадовался, что там сейчас нет часовых – необходимость в них отпала после того, как отряд позапрошлогодней экспедиции снял терморадар с боевого самолёта. Там, на военной базе Слидстром. Теперь желтые или оранжевые на общем сером фоне силуэты людей отлично видно за три километра. Хоть в темноте, хоть днём.
Вдоль бойниц по проходу он крался так тихо, что ни один камешек не чиркнул…
Вот и вход на Ферму.
А кто это стоит там, в темноте, словно часовой на посту? Переминается с ноги на ногу – видать, уже мёрзнет на сентябрьском ветру…
Иброхим.
Так. Теперь посмотрим… Ага – вон она бежит: быстрая, как лань, и бесшумная, словно рысь. И красивая, зараза такая, как, как… Богиня! А сколько раз она уже снилась ему, грациозно извиваясь, загадочно улыбаясь, приподнимая игриво край юбки, и заставляя метаться, словно сумасшедшего попугайчика, жившего одно время в пошивочной мастерской в клетке, сердце!.. И стыдливо вытирать утром испачканные штаны.
Ах, вот так, значит…
Они без долгих объяснений сразу принялись обниматься и целоваться. Ну всё.
Он узнал, что хотел.
И это – вовсе не ревность клокочет в груди, подступая к горлу, словно рвота, а, а… Ощущение своей гражданской ответственности! Перед своей Общиной!
В дверь кабинета полковника Уле Толлефсена Валд стучал осторожно.
Не то, чтобы из соображений субординации, а…
А всё ещё сомневался – правильно ли он поступает?!
Действительно ли в таком деле, как Любовь возможно… Попустительство? Сочувствие? Компромиссы? Или…
Или с их Законами компромиссы – непозволительная пагубная роскошь?!
Однако когда изнутри послышался возглас: «Войдите!», Валд вошёл, прочистил горло, отдал честь.
И чётко, без хождения вокруг да около, доложил об увиденном.
То, что полковник грамотно руководит Общиной, Валд понял уже на следующий день: спрятавшаяся в засаде группа захвата поймала с поличным Анни и бобара на следующее же утро. Слухи об этом вопиющем факте разошлись еще до обеда…
Анни посадили в обычную камеру, бобара – в карцер.
Суд над Анни назначили на воскресенье, сразу после молебна.
И проходил он, разумеется, в том же зале, что и служба – другого подходящего, куда могли бы поместиться если не все желающие, то хотя бы большинство членов Общины, не строили. Да и правильно: всё равно такой зал большую часть времени пустовал бы. А зимой такой и без того трудно обогреть, хоть дров у них и полно…
Сегодня даже сестра Серафина, тайная почитательница и последовательница, как были уверены многие, покойной Кайсы, не падала в проходе на колени, и не билась лбом о пол в порыве показной истовости… Чуяла – людям не до ее показухи.
Дух ожидания, предвкушения «шоу», так и витал в воздухе.
– Внимание, граждане Лонгйяра! – голос полковника, взошедшего на Кафедру почти сразу после священника, заставил тут же улечься поднявшиеся было гул и шарканье ногами, – У нас сегодня экстренное заседание. Суда.
Вот уж не думал, что придётся проводить слушание по такому поводу, но… – полковник дёрнул раненным во время одного из первых набегов плечом. – Обвиняемая Анни Педерсен! Выйдите сюда!
Она вышла – маленькая и хрупкая. Однако головка гордо вскинута, словно она собирается не оправдываться, а наоборот – нападать на них. Обвинять. В том, что законы Общины – неправильны. И что есть законы – выше их законов! Человеческие…
Полковник дал всем посмотреть на Анни. Выдержал он для этого огромную паузу.
Своего, конечно, опытный и прожжённый руководитель добился: от горящих взглядов, и злобного шипения-осуждения девушке явно стало неловко. Она словно втянула голову глубже в плечи, а спина невольно ссутулилась. Валд отлично понимал, что чувствовал бы сейчас он сам, окажись на её месте!
Ведь получается – наверняка сейчас она это осознала! – что она предала.
Предала их всех – и мать, и отца, и всю Общину, и их идеалы и принципы… А родителей, что-то явно упустивших при воспитании – ещё и опозорила перед остальными! Так все и подумают, и уж молчать не будут: можно ли оставлять им на воспитание оставшихся троих детей?! Вдруг вырастят таких же… Нравственных уродов. Предателей!
– Обвиняемая Анни Педерсен. Признаёте ли вы, что тайно встречались с рабом Иброхимом, работником Фермы?
Голосок еле слышный, но она, похоже, не собирается ничего отрицать, или оправдываться:
– Да.
– Громче, пожалуйста – чтоб вас слышала вся Община!
– Да!
– Занимались ли вы… сексом с рабом Иброхимом?
– Нет.
Ого, она не покраснела! Значит точно – нет! Может, удастся как-то её… Спасти?
– Для чего же тогда вы встречались с ним, Анни Педерсен?
– Мы… Любим друг друга.
Кто-то фыркнул, кто-то покачал головой, кто-то откровенно заржал. Сержант Расмуссен хохотнул: «вот ещё – Джульетта недоделанная выискалась!»
– Я требую тишины в зале. Мы ещё не закончили допрос. – все заткнулись, как по мановению волшебной палочки. Уж этот грозный рык полковника знали все!
– Обвиняемая Анни Педерсен. Вы знали, что наш Устав и Закон запрещает такие связи и, тем более, браки. Вы знали, что поступая таким образом, навлекаете позор на себя и воспитавших вас родителей. На что же вы рассчитывали? Каким представляли своё будущее?
– Мы… Ну, он… Иброхим сказал, что мы можем убежать, и попытаться выжить где-нибудь там, на материке. Подальше от вашей Общины и от всех вас! – она обернулась, чтоб глянуть на всех, кто сейчас был в зале, и Валда поразили горящие фанатизмом глаза, – Мы только и ждали ледостава. И… – пыл вдруг угас, столь же быстро, как и возник. Девушка, похоже, трезво оценила своё положение, в голосе послышались с трудом сдерживаемые слезы, видно было, как она кусает губы, – Нет, о том, что вы сделаете с моими родителями, я не… думала. Я надеялась, что никто не узнает. – она сглотнула, – О нас.
На этот раз никто не пикнул.
Гнетущая тишина стояла ещё долгих полминуты.
Затем полковник откинулся назад, словно давая людям расслабиться, и поразмыслить – и точно: все словно почувствовали, будто и правда, можно взглянуть на такое и с позиции девушки.
Вот только тяжести преступления их сочувствие не уменьшает. Потому что ответственности общинников перед их будущими поколениями это никак не отменяет!
И от того, насколько точно они будут соблюдать свои же Уставы и Законы, оно как раз и зависит. Выживание этих самых поколений.
Страшный смысл слов Приговора подтверждал, что и полковник целиком понимает, что именно на нём всё бремя ответственности за правильное и законное решение:
– Обвиняемая Анни Педерсен. Вашу вину суд считает полностью доказанной. Подсудимая Анни, бывшая Педерсен! Наш Закон предусматривает за ваше преступление абсолютно адекватное наказание. Прошу всех встать – я оглашу Приговор!
Валд сглотнул, ощущая, как подгибаются и дрожат ноги, на которые ему пришлось подняться. Вокруг он видел только посуровевшие, серые от вечного отсутствия солнца лица, на которых читались презрение и неприязнь к наплевавшей на родных и близких, презревшей дочерний и гражданский долг ради ничтожного и никчёмного чужеземца, и предавшей свой народ ради пресловутой «любви», девушке.
Плохо. Потому что он, да и все они знают, что её ждёт.
– Властью, данной мне Народом Общины Лонгйяр, я объявляю твоё наказание, Анни, бывшая Педерсен.
Ты приговариваешься к высылке из города. Навечно. – все зашумели, задвигались. Похоже, подумали, что это – всё. Конец. Но полковник продолжил:
– Далее. Во избежание повторения подобного, и в назидание остальным девушкам Общины я постановляю: раба Иброхима, присутствующего здесь, – только теперь Валд заметил, что Иброхим в наручниках и правда присутствует: сидит сбоку от кафедры на табурете под охраной двух бойцов из отряда зачистки, – повесить завтра на площади, в полдень. Приказываю всем девушкам и женщинам присутствовать при казни! Мы должны соблюдать свои, и отцов, Законы и Принципы. Пусть знают все общинники и общинницы: любовь к рабу-чужеземцу, а тем более, к бобару, неотвратимо навлечёт на последнего мучительную смерть!
Вот теперь среди женщин раздались крики и ругательства: Анни проклинали и костерили на чём свет стоит! Сама она закрыла лицо руками, и, как казалось Валду, только чудом удержалась, чтоб не бухнуться на колени, чтобы умолять полковника пощадить любимого…
Но сдержалась.
Вместо этого только посмотрела на Иброхима.
Тот, как увидел Валд, кивнул, чуть пожав плечами – словно извинялся за то, что его убьют, и этим он доставит любимой океан тоски и боли…
– Внимание! – голос полковника быстро утихомирил и вернул на место собравшихся было покинуть зал мужчин, – есть ещё один момент. У нас в Законе записано – провинившуюся девушку, если она ещё не вступила в сожительство с чужаком, может спасти от изгнания только… Брак с мужчиной Общины.
И вот я спрашиваю вас, мужчины Общины Лонгйяр: найдётся ли кто-нибудь, желающий взять присутствующую здесь осуждённую Анни, бывшую Педерсен, в жёны?
Наступила такая тишина, что, кажется, было бы слышно, если б упало пёрышко бедняги давно почившего попугая.
Валд взглянул на Хольма: это тот частенько говаривал, что не прочь бы жениться на Анни, будь он сам хоть на год постарше…
Хольм, стыдливо потупив глаза, густо покраснел – почуял его взгляд. Да и без взглядов друзей старший Ульден, похоже, стыдился того, что раньше чуть ли не на всех перекрестках трубил!
Валд, почувствовав, что сейчас полковник скажет, что решение об изгнании вступает в силу, поднял руку. Сглотнув пересохшим горлом, вначале выдавил, но к концу фразы справился с собой, и произнёс громко и внятно:
– Я! Я, Валд Трюгг, хочу взять Анни бывшую Педерсен в жёны!
Гул не то – одобрения, не то – негодования, прошёл по залу. Валд кожей затылка почуял сотни недоумённых взглядов: как?! Это же… Почти бунт?!
Валд специально отвернулся от матери и отца: боялся смотреть им в глаза.
– Тихо! – голос полковника как всегда быстро успокоил всех, – Я правильно расслышал? Валд Трюгг?
– Да, господин полковник! Я – Валд Трюгг.
Полковник подался теперь вперёд:
– Насколько я знаю, Валд, тебе ещё нет пятнадцати?
– Так точно, господин полковник, нет.
– Хм-м… Пожалуй, мы создадим так опасный прецедент. Ведь ты ещё несовершеннолетний! И не можешь вступить в брак.
– Я… готов подождать два года, господин полковник!
– Нет. Дело не в том, готов ли ты подождать. Дело в том, что ты пока не являешься полноправным Гражданином. Ты – юноша под опекой родителей. Так что давай спросим у твоего отца: как твой опекун, согласен ли он на твой будущий… брак?
Валд теперь взглянул на отца. Он знал, что выглядит, наверное, как затравленная крыса: сопляк, отважившийся вмешаться в игру взрослых! Отец…
Наверняка сердится на него. Но, может быть, он?!..
Отец же?!
Отец говорил чётко и внятно: словно по Уставу:
– Я, как опекун моего пока несовершеннолетнего сына… Согласен на его будущий брак с Анни бывшей Педерсен. Потому что, как член Комитета по планированию семьи, считаю, что нам вовсе незачем терять ценный генный материал. А раз девушка осталась девушкой, подождать два года будет нетрудно. Спасибо, господин полковник, спасибо, господа общинники. – отец поклонился полковнику и всем остальным.
Полковник, чуть ухмыльнувшись, (похоже, он не сердился на Валда) сказал:
– Анни бывшая Педерсен. Согласна ли ты вступить в брак с Валдом Трюггом?
– Согласна! – бедняжка! Её благодарный и блестящий от слёз взгляд заставляет словно когтистую лапу сжимать его сердце! Ведь она ещё не знает, что это он её… Их… Впрочем – на полковника-то можно положиться! Он – никогда никому не расскажет!
– Внимание, Община! Властью, данной мне, объявляю состоявшейся свадьбу Анни Трюгг и Вадла Трюгг! Анни Трюгг! Отныне ты являешься законной женой Валда Трюгга.
Валд заметил, что и в этот момент она нашла взглядом лицо своего возлюбленного, всё ещё сидевшего у кафедры.
И – странное дело! – на лице того, когда он кивнул, была улыбка, и выражение…
Счастья?
Или, скорее – огромного облегчения!
