Андрей Арсланович Мансуров
Запрещённая фантастика
Однако он ощутил, что хотя бы тепла щенку должно хватать: калорифер в будке давал поток нагретого воздуха, часть которого пробивалась наружу из-под занавеса из воздушной подушки. Да и слава Богу – потому что ни о каких «греющих жировых отложениях» под грубой, сморщившейся складками шкурой, речи явно не шло.
Бастер смог подняться на трясущиеся плавники лишь с третьей попытки. Он словно не верил в своё счастье: посмотрел несколько раз то на кучку еды, то на Вовку. У Вовки словно волосатой когтистой лапой сжало сердце, когда несчастный щенок стал жадно, давясь, буквально заглатывать пищу – словно его и правда, не кормили добрый месяц!
Впрочем, акулы быстро переваривают…
Однако смотреть на это унизительное зрелище оказалось выше Вовкиных сил – он быстро вернулся к дому, и залез к себе, на второй этаж. Чёрные бусины, скрывающиеся за белёсыми перегородками, когда Бастер глотал, всё ещё стояли перед глазами.
Какая всё-таки сволочь эта совесть – так и не давала Вовке спать все эти три часа, когда он ворочался в удобной и мягкой постели, вспоминая, кусая губы, что там, на морозе, сидит голодный и тощий щенок… Может, теперь удастся уснуть?
Уснуть удалось.
Утром он встал, когда за окном уже рассвело. Отец и мать мирно почивали на огромной гостевой кровати у себя в комнате, куда он только глянул, чуть приоткрыв резную дверь – Вовка понял, что и дядя Саня с тётей Аней, скорее всего, тоже ещё не встали. Ну и хорошо.
Он оделся, сошёл вниз по внутренней, шикарно-помпезной, в чугунном каслинском литье, лестнице. Тишина. Даже ящик отключился – умный, всё делает сам.
Ага, отлично. Со стола убрано, но вся немытая после вчерашнего посуда ещё в мойке…
Прислушиваясь, он подошёл, и стал аккуратно выбирать с тарелок недоеденные куски покрупней – брал всё: и кости, и картошку, и остатки салата…
Бастер уже выглядел повеселей. Даже повилял остатками заднего плавника. И, хотя теперь уж Вовка помнил о том, что его могли покусать, подошёл и высыпал из своего пакета пищу так же смело, как ночью – как, наверное, делал и дядя Саня.
Бастер стал есть. На него взглянул так же как вчера – раза три.
Отвернувшись и вытерев глаз – что-то попало! – Вовка ушёл в дом.
Застолье продолжилось только после двенадцати – к этому времени кое-как продрав глаза, проснулись, оделись и почистили зубы все домашние. Тётя Аня и мама снова накрыли на стол, дядя Саня принёс из кладовой ещё запасов Зубровки и «домашнего Скотча» – самогона. Его он предпочитал всему, когда не нужно было пускать пыль в глаза дорогими этикетками.
Разговор за столом долго не клеился. Потом кое-как двинулся вперёд – стоило завести речь о дороговизне и новых Налогах на Предпринимательскую деятельность. Правда, Вовка быстро потерял нить – потому что не слушал ни мужчин, ни женщин, предававшимся воспоминаниям об одноклассницах – кто сколько родил, в какие Лондоны-Бостоны пристроил детей на учёбу, и чей муж освободился, или сколько зарабатывает.
Поев, он вперился в телевизор, показывавший шоу-программу с песнями и танцами. Отвлечься его заставило окончание фразы дяди Сани:
– … укусил, понимаешь, гад такой прямо за голенище! Прокусил, конечно. Ну – мы сразу к машине, Анька довезла до районного госпиталя… Наложили одиннадцать швов… А кровищи – полный сапог!… Нет, теперь подхожу только в спецобуви – она из кевлара. Не прокусишь. А? Нет, отдать в Питомник не хочу – там же нужно оплачивать проживание и кормёжку два месяца, пока не пристроят… Ага. Варнаковы? Да, до сих пор завидуют, гады. Ну, я же не рассказываю про сапог…
Дальше речь пошла снова о делах – новой машине-внедорожнике, которую можно взять, если сдать в фирменном Центре старый, похожий по мнению Вовки на настоящий сухопутный линкор, «Тойота-лэндкруизер»…
Вот теперь Вовка понял, почему Бастер зачастую сидит голодный, и особой любовью у дяди и тёти не пользуется.
С другой стороны, чего ещё ждать от породы, специально выведенной для охраны тюрем, и бойцовских поединков?.. Которые теперь запрещены Законом.
Поскольку уехали домой только назавтра к вечеру, он исхитрился ещё разок отнести Бастеру пакет с едой – никто так ничего, к счастью, и не заметил. Да и тётя Аня вынесла щенку огромную чашку всяких объедков-очисток.
Так что уезжал Вовка, оглядываясь на сияющий наружными светодиодными гирляндами и светом панорамных окон дом, и неприметную будку рядом уже не с тоской, а лишь с огромным сожалением.
Пятнадцатого января Вовку разбудили странные звуки.
Кто-то бил и водил чем-то мягким по входной двери. Поскольку в глазок оказалось ничего не видно, он прошёл к спальне родителей. Постучал:
– Ма! Па! Там у нас с дверью… Что-то происходит!
Через пару минут, поскольку звуки не прекратились, па-таки встал, и, прихватив завсегда пристроенный у стальной двери (так, на всякий случай!) ледоруб, отпер замки и щеколду. Дверь медленно открылась.
Это Бастер толкался и тёрся об неё – тощим и ободранным боком.
Но – о Господи! – в каком он был виде!
Выдранное с корнем из хряща плавника кольцо оставило огромную и ещё кровоточащую рваную рану. На тощих рёбрах проступали следы от ударов – похоже, били чем-то твёрдым, вроде прутка арматуры – остались глубоко впечатанные в кожу следы «ёлочек» нарезки. Один глаз закрыт, и опух, и Вовка уж было решил, что он вытек. Но к счастью, там оказался просто огромный синяк – глаз поэтому и не открывался.
Вовка с отцом какое-то время просто ошарашено глядели на щенка.
Тот входить, или делать что-то ещё тоже не спешил – потупив длинную морду, словно обессилено, прилёг – прямо на кафель коридора. Здоровым глазом, однако, продолжал смотреть на них. И было в этом глазе что-то такое…
Вовка, зарыдав в голос, уткнулся в живот подошедшей матери, охватив её спину так, словно это его спасательный круг в бушующем океане. Затем задрал лицо:
– По… Пожалуйста, ну пожалуйста, ма! Можно, мы возьмём его?! Ну ма?!
Ма сглотнула. Отец, за всё это время не проронивший ни слова, и только обессиленно опустивший руку с ледорубом к полу, сказал:
– Решим позже. А пока пусть хотя бы войдёт. Всё-таки протопал двадцать три кэмэ. Не держать же нам дверь открытой всё утро. Да и соседи сейчас пойдут на работу.
Ма решилась:
– Да, пусть уж… Раз пришёл сюда. Аньке я позже позвоню.
Вовка едва успев выдохнуть: «Спасибо!», поспешил к щенку. Но как же его?.. Всё-таки, весит добрых двадцать кило!
Однако проблема решилась просто: оказалось достаточно позвать акулёнка:
– Бастер! Сюда! Ко мне! – существо кое-как поднялось и заковыляло за Вовкой, инстинктивно поведшего его на кухню.
Когда они со щенком скрылись за косяком двери, родители остались в коридоре. Вовка услышал приглушённые голоса:
– Я не могу позволить оставить его здесь!
– Я это прекрасно понимаю, дорогая. Да и не подходит бойцовская акула для содержания в трёхкомнатной. Завтра… Нет, сегодня вечером я отвезу его в Питомник. Если только ты… Не надумаешь сдать его обратно. «Дяде Сане». Для продолжения «Курса воспитания».
В голосе ма прозвучала горечь и досада:
– Ты… Но я всё равно должна сказать сестре!
– А она скажет мужу. Он заедет, заберёт. И всё продолжится. Пожалей Вовку – он и так всю дорогу оттуда грыз ногти и оглядывался.
– Я… Нет. Ну… Ладно, пока не буду звонить. Но если этот… Эта штука покусает ребёнка – ты за всё ответишь!
– Согласен.
Ел Бастер с трудом.
При осторожном изучении его немаленькой пасти оказалось, что чуть ли не треть зубов выбита. (Благо, они у акул отрастают быстро!) Отец приоткрыл пошире пасть акулёнка, развернув зияющими в челюстях ранами и торчащими там осколками зубов к ма. (Бастер и не подумал сопротивляться, или кусать обидчика, хоть и было видно, что ему очень больно.):
– Тебе хорошо видно?
Ма отвернулась. Взгляд опустился к полу, руки метнулись к груди. Потом Вовка услышал её сдавленный голос:
– Я не… буду звонить сестре. И если сама позвонит – тоже ничего не скажу. Но! – она снова подняла подозрительно блестящие глаза, – Отвези его в Питомник сегодня же!
– Хорошо. Отвезу. Однако если дядя Саня узнает…
– Я не скажу. Никогда. Но – только если и вы никогда…
– Я не заикнусь о том, что мы только что видали, ещё лет пятьсот!
Вовка, почуяв, что на него смотрят две пары глаз самых дорогих и близких ему людей, утёр слёзы рукавом, кинулся снова к матери, обнял:
– Я тоже… Никогда! Никому! Клянусь! Ма-а-а… – он задрал заплаканное лицо, – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Только не надо его снова – к дяде Сане!..
Ма почему-то зарыдала, и прижала Вовку к себе ещё даже сильнее, чем он сам только что…
Отец, подойдя, обнял их вздрагивающие плечи:
– Ну, всё-всё… Успокойтесь. Днём позвоню, договорюсь. Вечером отвезу.
Бастер вёл себя на удивление тихо.
Не доставил им вообще никаких хлопот.
Когда Вовка вернулся после обеда из школы, он мирно спал в углу за холодильником, куда ма перетащила коврик из прихожей. Вовка спросил шёпотом:
– Как он тут? – ответ получил тоже шёпотом:
– Спит! Удивительно, но как вы ушли, даже не просыпался. Даже на двор не просился! – и, уже спокойней, – Ну, иди, мой руки. Будем обедать.
Всё время, пока обедали, и потом, пока Вовка делал уроки, а ма что-то набирала на компе, акуленыш спал. А к вечеру, когда вернулся с работы Па, проснулся.
Но продолжал лежать, словно удивлённо кося единственным пока рабочим глазом.
Па сказал:
– Поехали, я даже мотор не глушил.
Однако вот подняться на плавники у Бастера не получилось. Даже когда его позвал Вовка, он лишь приподнял тело с половичка, но так и не смог встать, только виновато пошевеливая стержнем заднего плавника.
– По-моему, придётся ему подлатать ласты-то… Похоже, переломы. – отец, сопя, поддел руки под полутораметровую тушу, и вынес моргающего Бастера за дверь. Вовка, снова рыдая в голос, кинулся одеваться.
В питомнике сделали рентген.
Дежурный хирург, молодой парень-практикант, кусал губы:
– Гипс я, конечно, наложу… Однако я должен подать Рапорт по инстанциям. Предупреждаю сразу: вы получите повестку в суд! За издевательства над животными есть статья!
Отец переглянулся с Вовкой. Вовка вдруг выпалил:
– Но это же – не наш щенок! Мы его… Нашли на дороге! За что же нас-то – в суд?!
– Хорошо, я проверю… – практикант, глянув ещё раз на татуировку на спинном ласте, прошёл за компьютер. Вовка и отец расположились у стены, на лежаке, обитом кожей и накрытом простынёй.
– Ага, есть. Регистрационный номер 317А – 67854. Продан такого-то… Зарегистрирован Колесниченко Александром Михайловичем, как сторожевой. Кличка – Бастер. Хм…
Уж не хотите ли вы сказать, что это его хозяин так?..
Отец полез во внутренний карман пиджака. Остановился. Посмотрел на Вовку:
– Владимир. Будь добр, подожди меня в коридоре.
Вовка посмотрел в глаза хирургу. Тот, не выдержав, отвёл взгляд. Вовка вышел.
В коридоре Вовка слонялся из конца в конец, рассматривая плакат, призывавший вовремя делать щенкам прививку от бешенства. Однако, прочтя, наверное, в десятый раз первую фразу, понял, что от неё в памяти так ничего и не отложилось.
Он прекратил читать, и сел на жёсткую скамью, грызя ноготь.
Отец появился только через минут пятнадцать. Вовке показал большой палец.
У Вовки прямо камень с души свалился. Хорошо, что его отец может убедить почти кого угодно почти в чём угодно…
Недаром же он известный адвокат.
В следующий раз Вовка увидел Бастера через месяц.
Леонид Петрович, к дежурству которого они специально и подъехали, быстро провёл их к стандартному вольеру в длинном ряду таких же:
– Вот. Гипс, швы и бинты мы уже сняли. Очень, кстати, терпеливый щенок. Даже не заскулил!.. Шутка. Ну, во всяком случае, не кусался, хотя это довольно больно – снимать швы и гипс.
Вовка, вцепившись в титановую сетку, сказал:
– Бастер!
Щенок (всё же правильней уже называть его акулой – два метра, и тридцать килограмм!) и так уже стоял у сетки – не иначе, учуял их от входа! Оба глаза только моргали, не давая вычислить, что же на самом деле происходит в душе щенка… Ну вот нет в них выражения того, что можно прочесть в глазах тех же собак! Но всё же…
Что-то там точно было! Такое, от чего щемило сердце, и руки сами тянулись – погладить, почесать выровнявшийся бочок с шершавой кожей!
– Можете войти. – сказал практикант, – Более терпеливого и спокойного пациента у меня ещё не было. А вас он, по-моему, помнит. Не обидит.
Через месяц Бастера забрал для постоянной работы Завод по разделке бройлерной птицы.
Отец, съездив туда через полгодика, вернулся, хитро ухмыляясь.
– Начальник охраны говорит, что более добросовестного поисковика у них ещё не было: за последний квартал число «несунов» снизилось на шестьдесят процентов!.. И пытаются что-то пронести только новички – ветераны уже в Бастера «поверили»!
Сам не зная от чего, но весь следующий день Вовка ходил, словно павлин – гордый и расфуфыренный.
А вот к дяде Сане «на шашлыки» он теперь не ездил под любым предлогом.
А мать и не особо настаивала.
Никаких компромиссов!
Рассказ.
Все имена, названия и события вымышлены. Любые совпадения являются случайными.
Гул набата застал Валда на обратном пути от Фермы.
Хорошо, что так! Потому что вокруг уже гораздо светлее: вязкая чернота неба, как всегда затянутого непроницаемой пеленой из туч и облаков, сменилась предрассветной серостью. Его привыкшие к сумраку глаза отлично все вокруг видели.
Так что откатив тележку с баком к стене ближайшего дома, он изо всех сил припустил к своей «позиции» на морской Стене – звонил большой набат, басовитый. Значит, кто-то нападает снова со стороны моря.
Бежать на эту точку стрельбы недалеко: он почти добрался до своей пекарни. Но дело, похоже, опять нешуточное – иначе набат не звенел бы столь частыми тревожными ударами, заставляя сердце биться так, словно оно собралось выскочить из груди, а тело опять затопила жаркая волна адреналина: больше всего, он чувствовал, горят уши!
И дело вовсе не в том, что он боялся!
Он в свои тринадцать лет уже ничего не боялся, поскольку пять раз участвовал в отражении набегов бобаров, и ещё два – джухамедов.
Дело – в том, что сейчас снова нужно будет отстреливаться.
Валд, как и все, стрелял, конечно, отлично: что из АК, что из лука. Даже ранил трёх из нападавших в предпоследнем набеге, когда атака шла со стороны суши.
А добила раненных уже группа Зачистки.
Начальник Гарнизона крепости, полковник Уле Толлефсен, прекрасно понимал, что столь жестокую и жёсткую работу лучше не доверять юношам. Потому что их ещё восприимчивые к чужим страданиям сердца пока не зачерствели до нужной степени, закалённые непрерывной и бескомпромиссной борьбой Общины за выживание. И суровая необходимость стискивать зубы, и приканчивать врагов-чужеземцев, пока не вошла в кровь, не стала привычкой.
Нет, Валд не боялся. Умом, рассудком, он всё понимал. Но…
Сердце всё равно стучало: Валд осознавал, что, несмотря на все вдолблённые с младенчества уроки и правила, ему всё равно не нравится «стрелять на поражение».
Убивать людей. Потому что как ни крути, нападающие – тоже люди. Хоть и враги.
Позади он слышал стук хлопающих дверей, топот по дощатому настилу улиц тяжелых сапог, изредка – отрывистые выкрики и команды. Но он не оглядывался – незачем. Все скоро будут на местах. Гарнизон крепости отлично знал, кому и что надо делать!
Но вот он и на месте. Ему удалось прибежать в оружейную комнату своей Башни даже раньше Хольма и Сондре Ульденов, его сослуживцев по пекарне, и соседей по позиции: те, видать, замешкались, пока отмывали руки от дрожжевой массы.
Аварийная лампочка уже горела. Валд выхватил из гнезда стойки свой АК, пробежал чуть дальше, схватил лук с колчаном. Порядок! Теперь – на Стену!
Деревянную лестницу в Башне форта удалось одолеть за десять секунд – он чуть задохнулся, но не позволил себе ни останавливаться, ни оглядываться, пока не добежал по парапету до восемьдесят первой бойницы: своей стрелковой «точки». И только когда сбросил у ног колчан и прислонил к шершавой каменной стене лук, позволил себе осторожно высунуться наружу, судорожно вцепившись в направленный в море автомат, и слушая, как остальные гулко топают и переругиваются, пробегая по стене, и занимая позиции справа и слева от него.
Так. Вон оно как. Опять эсминец.
Это говорило сразу о трёх вещах: во-первых, большой локатор Лонгйяра засёк судно пришельцев ещё ночью. И только когда корабль приблизился, явно направляясь к порту, командование выслало катер с группой переговорщиков.
Во-вторых, предупреждение, сделанное с катера – вон он, улепётывает от корабля пришельцев на всех трёх моторах под защиту мола! – экипажу эсминца, не вразумило незваных гостей. Кем бы они ни были. А в-третьих, сейчас начнёт стрелять первое орудие.
«Бан-н-нг-з-з-з-ш!..»
Траектории полёта снаряда, выпущенного из восьмидесятивосьмимиллиметровой зенитной пушки он не видел. (А ещё бы! Скорость стального многокилограммового бронебойного в три раза превышает звуковую!) Зато видел, какую отличную дыру снаряд проделал в носу эсминца точно на уровне ватерлинии.
Молодец Йонас Холес! Не зря столько тренировался на болванках…
Капитана врагов прямое попадание не вразумило: он только развернул свою посудину так, чтобы оказаться в самой выгодной позиции к пушке первого Форта – носом.
Ну и дурак.
Потому что тут же выстрелило орудие второго Форта – там стоит настоящая полевая гаубица-стодвадцатьпятка: уж дыра от фугасного, выпущенного матёрым канониром Стефеном Сьодбергом, превышает площадью добрый квадратный метр. И вода внутрь, наверное, хлещет фонтаном!
Только теперь, когда кто-то, наверное, доложил о полученной пробоине, капитан эсминца поспешил выкинуть белый флаг, и дать задний ход – разворачиваться бортом к крепости точно побоялся. Потому что делегация катера наверняка предупредила как всегда: «подойдёте ближе – будете пущены на дно!»
Отвечать на их выстрелы орудия корабля точно не собирались – даже не видно суеты расчёта вокруг них. Похоже, экипаж эсминца уже встречался с пиратами, и снаряды, наверное, закончились. А стрелять по их крепости из пулеметов – бессмысленно.
Валд втянул поглубже в лёгкие ветер с моря: пахло солью, тиной, и… осенью.
Он сплюнул вниз: понял, что сегодня стрелять, похоже, опять не придётся. Отодвинулся от бойницы, на которую, сам не заметил, как навалился всей грудью. Отряхнул куртку. Посмотрел направо: «Привет, Хольм!». Налево: «Привет, Сондре!»
Услышал разочарованное: «Привет Валд!»: он знал, что пятнадцатилетнего Хольма хлебом не корми, только дай пострелять во что-нибудь – будь то киты, котики… или люди. А Сондре, ровесник Валда, не хочет ни в чём отставать от старшего брата.
Сволочи.
Если Валд в самом начале стрелял, стараясь целиться в ноги, то братья Ульдены стреляли сразу в грудь. Только позже Валд понял, что не убивая врагов сразу, он только обрекает тех на ненужные страдания от боли: раненных бойцы группы зачистки всё равно добьют! У жителей города-крепости просто нет ни медикаментов, ни возможностей…
А главное – желания.
Лечить врагов.
Так что он дал себе обещание в следующий раз – сразу убивать.
Но, похоже, «следующего раза» он дождётся нескоро: за последние три года нападения случаются всё реже. Это – первое за два месяца. Да и лето кончилось: скоро океан снова скуют льды, регулярно перекрывающие пролив между Шпицбергеном и континентом. А желающих напасть зимой он что-то не упомнит.
Да и кому охота высовывать нос из тёплого жилья в сорокаградусный мороз…
Эсминец, ощутимо накренившийся на правый борт, попытался снова двинуться вперёд – похоже, капитан, поняв, что заделать пробоину, или остановить затопление не удастся, решил попробовать выброситься на скалы! Чтобы те, кто находился на корабле, имели хоть какие-то шансы спастись.
Ну, такая глупость в планы Командования гарнизона Крепости точно не входила!
Валд буквально кожей затылка ощущал, и автоматически додумывал то, что попросту невозможно было разобрать из слов – отрывистые и злые команды полковника.
Оба орудия морских Фортов открыли методичный огонь фугасными, делая всё больше дыр в бортовой обшивке корабля. Тот снова попытался развернуться носом, а затем дать самый полный ход. Куда там!
Вода, устремившаяся при этом в три огромные пробоины в носу, только ускорила уход судна под воду.
Однако когда эсминец затонул до половины, нос, похоже, уткнулся в скалы дна бухты: затопление затормозилось, корма с торчащими и нелепо вращающимися винтами встала под углом сорок пять градусов, и наружу из люков стали вылезать те, кто до этого оставался под защитой надстроек и кают.
И среди них, разумеется, оказались и женщины и дети.
Женщины поголовно были закутаны в чёрные хеджабы, так, что даже не видно голов и тел, а просто – непонятные чёрные силуэты. Траурные, как невольно подумалось Валду. Потому что судьбу что их, что остальных идиотов-экстремистов из бобаров, Валд, да и все остальные, способные носить оружие мужчины Колонии, представляли отлично.
Того, кто не утонет и не замёрзнет через какие-то минуты в обжигающе ледяной воде Северного Ледовитого Океана, группа зачистки просто пристрелит. Прямо в воде. Правда, у молодых и здоровых на вид мужчин есть шанс… Что вначале их выловят.
Допросят, а потом… Или тоже – пристрелят, и – в Котёл! Или…
Рабы на Ферму всегда нужны.
С тягучим, словно с фундаментов сорвались тысячи домов, грохотом, из недр корабля вырвались клубы чёрного дыма – взорвались двигатели. После этого затопление кормы эсминца заняло всего несколько секунд.
Ушла на дно никому не нужная металлическая рухлядь времён третьей Мировой, десятками таких же корпусов устилавшая теперь дно их бухты. На равнодушно переваливающихся серых волнах остались жалкие обломки от когда-то гордого корабля. Да ещё – головы тех, кто пытался спастись вплавь, или хотя бы… Спасти детей!
Валд знал, что матери, словно раненные львицы, будут умолять бойцов бота: плакать, рыдать, визжать, биться в истерике… И ещё он знал, что не поможет им это.
Принцип Колонии Лонгйяра: «Никаких компромиссов!»
Иначе… И им грозит «растворение», а затем – и «вытеснение…»
А достаточно нагляднейшего примера! Когда ещё до войны коренных жителей соседних Финляндии, Дании и Швеции почти поработили расплодившиеся, словно саранча, эмигранты из этих самых бобарских стран. По наивности впущенные Правительствами, охочими до «дешёвой рабочей силы», и проповедовавшими «всеобщее равенство». И толерантность к «несчастным беженцам» из стран, охваченных кровопролитной войной.
А «рабочая сила» и «беженцы» уж так просились, так просились!.. Только что на коленях не умоляли: «У нас дома работы нет вообще никакой!.. И – стреляют в живых людей!..» (Ну правильно: какой смысл стрелять в трупы!)
Правительства соседей развернули кампанию по «гуманному отношению». Ратовали за неприятие расизма и «общечеловеческие ценности». И ведь сыграли-таки, гады, на «толерантности» Общества с вековыми традициями демократии, антирасизма, и «человечности» Законов!
Никак, оказывается, не защищавших коренное население от борзых «понаехавших». Ну так – «все же равны!», мать их…
И вот понаехавшие «работать», и так ни дня и не работавшие, или – «убежавшие», и тоже, кстати, работать не собиравшиеся, и жившие на добренькие социальные пособия, расплодились, хуже тараканов: на каждого ребёнка-коренного жителя приходилось десять эмигрантских! Да ещё ни в грош не ставивших, и не водивших дружбу с детьми коренных народов. И презиравших эти самые Закон и Порядок приютивших их стран. Потому что дома их приучили к тому, что Закон бывает только один: грубая физическая сила!..
И, конечно, не желавших учить – ни Государственный местный язык, на котором эти самые Законы и были писаны, ни сами Законы, всё равно чуждые их менталитету.
Когда-то, ещё ребёнком, и пока у них в классе преподавал ещё дядя Михаил, Валд слыхал, как тот рассказывал, что почти так же происходит и в мире животных: например, в страны Средней Азии из Индии и Афганистана залетели так называемые афганские скворцы – майны.
А поскольку они и вели себя наглей, и дрались с местными птицами – дружной стаей, твёрдо держась принципа «один за всех, и все – за одного!», то вскоре и вытеснили, отобрали, отвоевали «пищевые ресурсы», или попросту перебили «эндемичные» (Валд почему-то хорошо запомнил это слово) виды птиц…
И Валд умом-то понимал, конечно, доводы взрослых, о том, что если они дадут слабину… Или сделают хотя бы одно исключение – сами окажутся поглощены, или «вытеснены»… Но – опять-таки – но!..
От этого на душе не становилось легче, поскольку бот с группой зачистки уже заревел моторами, выехав «на охоту».
Из правой башни Форта вышел командир их отряда – капитан Рашид Салихов.
Зычно крикнул:
– Внимание, бойцы! Отбой тревоги. Всем вернуться к своим прямым обязанностям.
С гулом, шуточками, и шарканьем тридцать человек их взвода группками по два-три человека двинулись по узкому, в пару шагов, проходу у кромки Стены к выходу в ближайшей башне. Вяло сожалея, что не дали досмотреть до конца, или радуясь тому, что погодка уже почти установилась, как до войны: вон – сентябрь, а море ещё не замёрзло, и не надо пока нацеплять на Стену унты и анораки, как было ещё пять лет назад!..
Ну, вот и отбит, значит, и этот… Набег.
Тележку с баком Валд нашёл там, где и оставил: в ста метрах от двери пекарни. Вокруг уже совсем посветлело, и даже солнце пыталось, хоть и как всегда безуспешно, пробиться сквозь монолит сизо-серых туч, обозначая своё местоположение на небе чуть более светлым пятном.
Дома, словно хмурые стражи, высившиеся по обе стороны узкой улицы, чернели надстройками из шлакоблоков: очень немногие дома, сохранившиеся внутри крепости от первоначальной застройки города, остались не переделанными. Большинство были превращены в двухэтажные, а между ними возвели функциональные коробки мастерских и складов. И теперь их стены, как и надстроенные вторые этажи, выделялись тёмными бельмами нештукатуреных цементных прямоугольников, которые штукатурить, а уж тем более – красить в жизнерадостные тона, как было до войны, никто, разумеется, не собирался: не до красоты.
Негласный лозунг Общины – плевать, как выглядит вещь. Лишь бы исправно служила.
Он с невольным вздохом натянул скинутые впопыхах перчатки, перехватил ручку, и покатил тележку с баком по дощатому настилу вперёд – туда, где ему предстояло провести ближайшие десять часов. В обществе «горячо любимых» Сондре и Хольма. Да ещё главного пекаря Аристарха Саввиных, и его одноглазого помощника Василия Петровича.
Выпечка хлебозаменителя из дрожжевой массы, конечно, считалась делом архиважным и почётным, и Валд даже гордился вначале, что его поставили учеником в этот Цех…
Пока не стало ясно, что девяносто девять процентов времени уходит на тяжёлый физический труд при замесе, а один оставшийся – на внимательное слежение за тем, чтобы изделия пропеклись именно так, как надо. А не превратились в сухарики. Или чавкающее внутри, недодержанное и бесформенное, пахнущее кислятиной «нечто».
Хорошо хоть, для роста дрожжей не нужен свет, и растут они в продолблённых ещё при деде Валда подземельях. И питаются любыми опилками (благо, вот леса на Шпицбергене – сколько угодно!)… Так что большая часть электричества, которое даёт ветрогенератор, уходит на освещение теплицы. Овощи из которой только и стоят между крохотной Колонией и её величеством Цингой.
Вот уж где буквально от каждой картофелины, и морковки с её каротином, зависит жизнь!.. Жаль, не растут у них бананы и кокосы. Эта «витаминизированная» экзотика теперь осталась лишь на картинках в учебниках, да в памяти компов. Несколько из которых уже сдохли, и восстановлению не подлежат… Ну и ладно: зато у них растут томаты и баклажаны, и красный душистый перчик, и фасоль, и…
И именно поэтому в теплице и народу трудится куда больше. И работа у них… Да – тяжелей. Это Валд видел сам, и уже не роптал, когда приходилось ворочать деревянными лопатками и руками тёмно-вонючую дрожжевую массу в огромных чанах из нержавейки.
Вот именно этим ему и пришлось заняться, как только пристроил опорожнённый бак из-под нечистот на место: под туалет. Завтра с утра можно будет поспать подольше. Потому что завтра – очередь Сондре вывозить двадцать литров нечистот на Ферму, где рабы-бобары разольют этот, и остальные баки из всех домов, или предприятий, в очередной отсек бетонированного многосекционного крытого и утепленного бассейна.
А из готовой секции, с перегнившим, и обработанным калифорнийскими дождевыми червями компостом, толпа юных помощников-учеников Главного Агронома повезёт этот компост в Теплицу – уже на десятках тележек.
Во время работы у Валда не было ни желания, ни возможности общаться с братьями, занимавшимися тем же, чем и он – месившими и вываливавшими готовую массу на разделочный стол. Где в формы её запихивали уже Аристарх и Василий.
Василий, помнящий ещё те времена, когда у Общины ещё оставались запасы зерна, как всегда сопел изуродованной ноздрёй. Аристарх близоруко щурился. Весами для дозировки они не пользовались почти никогда – разве что дрожжевая масса из подземелий приходила другой консистенции, ещё не испытанной. Однако упрекнуть их в нарушении Правил Валд не мог: не было случая, чтоб при оценке веса порции буханки кто-то из ветеранов ошибся!
Ближе к обеду, когда они закончили с утренней партией, и Валд очищал испачканные по локоть присохшей почти намертво коркой руки, и мыл их под скупыми струями воды из резервуаров, Хольм позволил себе, цикнув зубом, всё же прокомментировать события утра:
– Проклятье! Так и не постреляли.
Валд покосился на скривившуюся физиономию Сондре, но всё равно сказал:
– А я рад, что не постреляли. Хорошо, что они не добрались до берега – всё-таки экономия патронов! А то мало ли сколько лет нам ещё отбиваться…
– Молодец! Мыслишь стратегически! – это подошёл, вытирая уже вымытые руки о белый фартук, Аристарх, похлопавший Валда по плечу, – Вот! Учитесь трезвому подходу, братаны! Чем с меньшими усилиями и затратами мы справимся с врагами, тем больше шансов у Общины на выживание. А то неизвестно, когда ещё полковник решит снарядить новую экспедицию на континент за патронами. Да и снарядов, если честно, осталось лишь лет на семь-восемь… Ну, это – при нынешних темпах стрельбы. Так что ясно, насколько мы зависим от точности канониров?
– Так точно, господин лейтенант!
– Да, господин лейтенант!
– Ясно, господин главный Пекарь! – по тому, как кто из помощников-учеников отвечал, начальник Пекарни наверняка мог составить мнение об их характерах точнее, чем даже по поведению. И Валд знал, что такое мнение у Аристарха уже есть. Недаром же он поручает каждому – разную работу.
