bannerbannerbanner
полная версияЗапрещённая фантастика

Андрей Арсланович Мансуров
Запрещённая фантастика

Полная версия

Вот, правда, сил кричать уже не было.

Дополучив остальное, он с содроганием ждал, что же означает – «Малый Круг»?

А именно то и означало, чего он больше всего боялся: его уволокли в барак Свиты, и привязали к каким-то козлам. После чего вся Свита отымела его… А особо ретивые – и по два раза. Заодно выяснилось, что дармоедов-опричников у Пахана не менее двадцати. И все – под два метра, и здоровенные, как качки…

Митяй не стонал уже только потому, что горло и язык его не слушались. В конце этого омерзительного унижения он снова потерял сознание.

Но на этот раз его вернули к жизни с помощью ведра холодной воды.

Жбан, отвязав его, буркнул:

– Убирайся к себе! Уборку барака можешь сегодня не делать – передай Быку, что Пахан разрешил. Всё – вали, пока ребята ещё чего не придумали…

Ноги плохо слушались Митяя. Пока добрёл, буквально на четвереньках, до своего барака, почти стемнело. Однако выполнить приказ Жбана, и сообщить Быку Приказ, он не забыл.

Для себя же старался! Может, удастся отлежаться…

Жить… очень хотелось.

Мыча, он вытянулся на животе. «Коллеги» по бараку смотрели на него на удивление равнодушно. А большинство даже и не смотрели.

Пресытились, видать.

Малец-сосед буркнул, убедившись, что никто не слышит, ему на ухо:

– Не вздумай завтра опоздать на Развод! Накажут!

Митяй только и мог, что благодарно кивнуть.

Но отключиться на всю ночь не удалось – спал урывками, вскидываясь, и подвывая – от боли и унижения… Но – не громко. Знал, что будить Старших нельзя.

Утром бег до плаца отнял последние силы. Место соединения ног невыносимо горело. Стоял навытяжку, из всех сил сдерживая слёзы и стоны – за ночь, казалось всё тело стало болеть ещё сильней.

Однако, выдержал. Пахан, задержавший взгляд на нём, даже приподнял бровь.

До места очередной вырубки добрался на автопилоте. Но когда начали пилить, почувствовал вроде даже облегчение – тело постепенно расходилось. Хотя на три дерева ушло куда больше времени, и закончили они с Мамсиком позже всех: Бык даже подошёл посмотреть на их усердие. Ещё спасибо Мамсику – он сегодня тягал пилу не за двоих, но хотя бы за полторых…

Возвращение в барак Митяй помнил плохо – вроде, его уже поддерживали под руки Мамсик и малец-сосед.

Малец всё время шептал:

– Держись! Иначе – сгинешь! Ты ещё получил по-божески!.. Могло быть и куда хуже.

– А куда – хуже-то?.. – промямлил Митяй, еле ворочая языком.

– Он ещё спрашивает! – полушёпотом возмутился тот. – Большой Круг! И – двести плетей!..

Митяй заткнулся, поняв, что и правда – дёшево отделался…

Видать, на койке всё же потерял сознание – его еле успели растолкать на обед.

Сегодня на обед был разваренный рис – Митяй мужественно сожрал, сколько влезло: знал, что организму нужно питание, чтобы залечить… Чай оказался с голубикой. Митяй узнал запах – такой же заваривала и бабка.

После обеда убирать-заливать-подтирать всё равно пришлось. Зато ночью выспался хорошо. Только вот утром снова проснулся от привычного уже пинка. И понеслась…

Только на третий день Митяй стал осознавать себя, и удивился – он выжил! И даже пилил. Хотя спина совершенно отказывалась служить. Но жить хотелось еще сильней!..

Поэтому – пилил.

На четвёртый день он даже проследил взглядом за вертолётом – на этот раз тот сгрузил какие-то тюки. Мамсик просветил:

– А-а… Опять газеты и туалетная бумага. Ну, бумагу-то – Свите, а нам…

На пятый день утром Пахан, дав указания, сообщил:

– Сегодня подошёл срок нашего друга, Жирдяя.

Вперёд выдвинулся из шеренги Свиты действительно очень толстый мужичок. Странно. Лицо его покрывали морщины, а выражение – словно у затравленного пса. Митяй смотрел, не догоняя.

– Прощание как обычно, в пять минут пятого. Жирдяй – говори.

Прошло не меньше минуты, прежде чем тот совладал с голосом и мимикой, и выдавил:

– Прощайте, братцы… Простите, если кого отметелил не… по делу. Я… Прощайте!

Убедившись, что больше из Жирдяя не выжать, Пахан скомандовал:

– Развод закончен! По местам.

На вопрос Митяя Мамсик, как всегда опасливо озираясь, сказал только, что «лучше тебе, малой, всё увидеть самому!» Митяй, всё ещё страдавший от боли, заткнулся, и продолжил пилить.

Радовало только то, что старые мозоли полопались, а новые уже загрубели. Не больно.

Церемония отличалась от Митяйской только тем, что теперь в центре плаца стоял Жирдяй.

Он явно сдерживался из последних сил, но отблески слёз, текущих по щекам в свете косо стоявшего солнца, выдавали его состояние. Все молча ждали.

Примерно через пять минут Жирдяя словно ударили под коленки – он грузно шлёпнулся прямо на плац бесформенной кучей, задрав лицо к пасмурно-серому небу. Пахан сделал шаг вперёд:

– Мы прощаемся с тобой, Жирдяй. Кто-нибудь хочет сказать?.. – таковых не нашлось.

– Я уверен, что наш Закон ты приемлешь с пониманием и радостью… – это слишком напоминало заклинание.

А то, что последовало дальше, напоминало уже Жертвоприношение!..

Пахан подошёл к распростёртому на спине Жирдяю, и не поколебавшись ни секунды, вонзил тому в сердце здоровенную заточку. Раздался всеобщий выдох.

Выпрямившись, Пахан громко сказал, пройдя глазами по всему строю:

– Я уверен: когда придёт и мой час, Старшой, которого изберёте, сделает то же и для меня!

Уже в темноте Митяй, до которого всё ещё не дошёл смысл произошедшего, подобрался к Мамсику. Шёпотом позвав: «Мамсик!», он убедился, что тот тоже не спит – голова повернулась.

– Мамсик! Пожалуйста! Объясни, что произошло? Почему Жирдяй упал?! Зачем Пахан его…

Когда Мамсик ответил, Митяй с огромным удивлением понял, что тот тоже плачет. Но вскоре Мамсик взял себя в руки, и отвечал коротко и ясно:

– Это всё новые Законы. Дополнения к УК. Для тех, кто «При особо отягчающих…»

И вот эта штука. – он притронулся к голове Митяя. – Ну, тебе же тоже вшили… Всем вшивают. Без этого сюда не попадают. Та дрянь, что у тебя под черепушкой!..

Видя, что уточняющих вопросов не последует, Мамсик сам пояснил:

– Смертная казнь запрещена. А Лагерь – для малолеток: пока тебе не исполнилось шестнадцать. И поэтому эти гады, там, наверху, просто отключают двигательный аппарат. Ну, весь позвоночник. Человек остаётся жив… То есть, формально… Но парализован. Короче, если найдётся желающий кормить его с ложечки, поить, убирать его дерьмо – он сможет жить. Но…

Согласился бы ты так жить?! И кто захочет ухаживать за тобой, «пупом земли»?! Вот именно.

Поэтому мы все здесь приняли Закон: после «отключения» нас сразу приканчивают – чтоб не мучиться и не сходить с ума…

Кстати – та хрень, что в твоей голове, не даёт и сбежать отсюда. Помнишь, когда тебя везли сюда, останавливались? Так вот – это давали ракетницей сигнал, что едет новенький, и вылезали, чтобы отключить дистанционно ближайшие два тампера. А потом, когда тебя ввезли, уезжая, их снова включили. Мы не можем пройти за излучатели – боль такая, что можно и умереть…

Митяй, собственно, и подозревал что-то такое. Просто так их здесь без всякой охраны не оставили бы…

Но неужели… Он поторопился спросить.

– Да нет, конечно! Ни подойти к нему, ни отключить отсюда тампер невозможно. А их натыкано через каждые двести метров вокруг всей территории. Кстати, та хрень, в голове, ещё и позволяет отслеживать любого из нас прямо со спутника. Не скроешься…

– А вынимать… Неужели не пробовали?!

– Пробовали, ясен пень!.. Взломали черепушки нескольких повесившихся, парочке убитых в Схватках, одного «Добровольца»… Эта дрянь сама – как капсула. Но – с плёнкой. Плёнка стелется по коре мозга, и питает всю эту… электронику биотоками. А когда хочешь её вынуть, разрушает сам мозг! Ребята бились пять лет, но в чём секрет, так и не догнали… Нельзя вынуть её, не убив!

– Ну а если кому-то всё же когда-нибудь… повезёт?

– Ну и что?! Вокруг – на двести километров тайга! И ни одного человека! Да и отслеживают они всё время со спутников, что тут да как. Не раскрою секрет, если скажу что это – и как жучок действует. То есть, они видят всё твоими глазами, и слышат твоими ушами!.. Неужели думаешь, что не заметят операции по удалению?!

Митяй надолго застыл. Потом, пробормотав «Спасибо. Я – спать!», убрался к себе на койку.

Теперь ему было над чем поразмыслить.

Он понимал, конечно, что идиотским поведением сам напросился на Ответ со стороны Общества, глупым вызовом плюнув в лицо Устоям… Но ведь он мог бы потом… когда-нибудь… Исправиться? Стать примерным семьянином. Законопослушным налогоплательщиком. Отцом.

Чёрт. А если бы он стал Отцом, хорошо ли ему было, если б какой-нибудь отвязный безбашенный подросток пытал, и убил его сына?!..

Именно это ему и кричала на суде мать убитого, еле удерживаемая родственниками…

И почему до него всё это, и многое другое, дошло так поздно?!

Дошло, что всё это не игра, а изуверство, и может аукнуться ему в тысячекратном размере?!

Сжимая в темноте кулаки, и не утирая жгучих слёз, он долго не мог заснуть.

Утро, уборку, развод и пиление он прошёл на автомате.

Мамсик, глядя на его лицо, воздержался от разговоров и комментариев.

А на обед была каша с мясным фаршем. Он понял, чьим. Митяя подташнивало, но он съел.

После обеда, закончив дела по бараку, Митяй двинулся по дороге к тому месту, где его высадили. Первые пять километров всё было в порядке.

Потом появилось…

Чуть подальше просеки, где вездеход развернулся, начала болеть голова. Он продолжал идти.

Головная боль стала нестерпимой. Его вырвало под какой-то сосной.

И стало ещё хуже. Все нервные узлы словно поливали кипятком. Голова буквально разламывалась! Словно с каждым крохотным шажком боль возрастала в два раза!.. Нет, он должен… Должен…

Рыча, и из последних сил стараясь не потерять сознания, он заметил на земле, впереди, словно черту… Но не дойдя до неё пары шагов, упал. Теперь он видел только хвою у лица, и сил встать, или отползти, не было… Голова…

 

Теперь он понимал, что такое настоящая боль.

Как в тумане он заметил странную палку со стальным крюком на конце.

Зацепив его за воротник, она потянула назад – туда, где, как сразу понял Митяй, боль становилась меньше… Слабее… И вот уже почти хорошо – только лёгкая тошнота и головокружение.

Не пролежал он и минуты, блаженно приходя в себя, как получил солидный пинок в живот:

– Хорош дурака валять! Вставай и топай!

Только сейчас Митяй поднял взгляд на спасителя. Это оказался, как ни странно, обладатель его ботинок и одежды – юный прихвостень Пахана, по кличке, как теперь знал Митяй, Крыс.

Не без труда Митяй встал на четвереньки, а затем и на ноги.

Крыс, что было уж вовсе удивительно, поддержал его, и помог идти. Митяй выдавил запоздалую благодарность:

– С-спасибо. Но… Почему ты спас меня?

– Почему-почему… Потому. А ты, кстати, молодец. Почти перекрыл рекорд – видел, там, на дороге, черту? Это – Святого. Его так звать было… Там он и упал. И умер сразу – уже не откачали.

Ну а вытащил тебя… Во-первых, приказ Пахана. Многие новички балуются этим. Идиоты – сдуваются на первых же шагах! А ты… – в тоне слышалось подлинное уважение.

– Так далеко забираются только сильные. Нет, пойми правильно – реально сильные. Воины. Я вообще-то поклонник индусов. У них – чёткое деление на касты: этот – бухгалтер там, этот – воин… Этот – монах. Мы с тобой могли бы стать идеальными Солдатами. Страшным и Умным Оружием… Если бы те, дебилы-чиновники, не решили по-другому… Не решили за нас. Что «Общество» должно быть «ограждено…»

Ну а вообще-то, я, или ещё кто из назначенных самых молодых, помогаем таким придуркам-самоубийцам, как ты – у нас порог чувствительности ниже. И мы можем подбираться к тамперам ближе.

Ну, первый-то раз многие дурят, но – вовремя возвращаются. Сами. А ты – молодец, я уж сказал… Но имей в виду: тех, кто надумал во второй раз – мы не спасаем. Принципиально.

Понял?

Митяй кивнул.

В этот же день, к вечеру, над Лагерем расцвела красная звезда ракетницы.

Новенького распределили к волочильщикам – их бригада с трудом выдавала Норму.

На разводе Митяй уже почти равнодушно, хором с остальными отсчитал двести ударов очередному малолетнему насильнику-убийце девочки семи лет, и отметил, что сам совсем не рвётся присоединиться к Большому Кругу, хотя козлы и вынесли прямо на плац…

Тринадцатилетний новенький оказался глуп и с гонором, поэтому последующих репрессий не пережил. Так что через три дня в каше из гречихи снова было мясо – Митяю попался палец.

Подумав, он съел его – когда до смерти четыре года, надо использовать любое питание себе на пользу. Пилить он научился, экономя силы. Так что теперь мог ходить и в спортзал: качаться.

Про спортзал он узнал от Крыса. Тот объяснил, что Свита качается вся – с утра и до обеда. Им надо быть в форме, если кто из салаг решится бросить Вызов. Не ответить на вызов было нельзя – позор и деклассация… А ответить – бой до смерти. А охочих на тёплое место прихвостня-дармоеда в год набиралось десять-пятнадцать. Естественный, так сказать, отбор.

Обнаружил Митяй и огромную бытовку с обувью и высящимися по грудь грудами одежды – разумеется, использованной. Оставшейся от бывших хозяев…

Здесь он сменил полуразвалившиеся ботинки Крыса на чуть более целые и большего размера. И нашёл даже робу Жирдяя – она висела отдельно и сохла: безобразное тёмное пятно на груди ещё отблёскивало глянцем… Митяй выбрал себе и одежду в размер.

Того, что в его сознании произошёл некий мировоззренческий перелом, он вначале даже и не понял. Только обратил внимание, что и все вокруг ведут себя куда как сдержанно. Больше молчат. В свободное время или спят, или читают прошлогодние газеты. Или качаются и учатся драться…

Заодно Митяй узнал, для чего они всё лето и часть осени до снега, будут пилить.

Чтобы семь месяцев зимы отапливаться, и готовить пищу!

Газовая труба к Лагерю подходила, и летом действовала. Но зимой напрочь замерзала. И вот тогда запасённые дрова уходили почти все… А когда все – пилить начинали ещё по снегу. Однако Пахановской обязанностью было не допускать таких ситуаций. И вообще – присматривать за контингентом: чтобы не было уж слишком жёстким завинчивание гаек. Частых самоубийств в Лагере старались не допускать – иначе там, наверху, урезали объём доставляемых вертолётом продуктов…

Так что чёрной дедовщины, как в пересылке, в Лагере не было.

Узнал Митяй и то, что каждую весну вертолёт подвозит огромную партию саженцев, и уже весь Лагерь копает, сажает и поливает на вырубках новый лес – взамен использованного. А он-то удивлялся: откуда эти молодые, ещё тонкие и свежезеленые, словно высаженные по линейке, сосны и ели!.. Вот тебе – и как по линейке. Не «как», а именно что – по…

Из своего барака он теперь знал почти всех: как по кличкам, так и – за что их…

Очкарика – за то, что треснул по голове битой, а потом добил сорока ударами ножа учителя, отца троих девочек, выведшему ему «неуд». Сороку – за то, что придушил маленькую девочку-соседку, которая вечно кричала за стеной – мешала спать!.. Рогатку – за то, что застрелил из самопала родного деда – тот не давал денег на пиво…

Митяй поражался, за какую дурь попали сюда многие… Но большинство, всё же, как он – за дело.

А ещё Митяй понял, что здесь нет любителей «пустого» трёпа. Все как-то больше молчат. И думают, думают… И глаза почти у всех – пустые и… печальные. А кое у кого – просто злые.

Ближе к осени, когда открыли склады с телогрейками и валенками, Митяй уже неплохо освоился с порядками, регулярно качался, и постигал под руководством Мистера Айронмэна (тощего жилистого корейца, кстати, буддиста!) в зале с татами искусство рукопашного боя… Заодно и восьмиугольный Ринг, обнесённый мощной сеткой, где проходили все бои, внимательно изучил.

Синяки, ссадины и мозоли его уже почти не волновали. Что-то в его мировоззрении окончательно сдвинулось, и теперь он смотрел на всё с позиций рационалиста – последователя Дарвина.

Выживает везде сильнейший. И хитрейший. Пусть он не пробьётся в Свиту – ребята там уж больно наглые и здоровые – но в своём-то бараке он место возле тёплой печки займёт.

А вообще-то ему предстоит тут, похоже, ещё много чего постичь и понять…

Жаль только, что главное он понял поздновато. Когда пути назад уже отрезаны.

Для таких как он, Родина – вовсе не всепрощающая и терпеливая заботливая Мать.

А жестокая Мачеха.

Но виноват в этом только он сам.

Насыщенная личная жизнь мистера Йоханссена.

Рассказ.

Осенний ветер нагло бросал прямо в лицо скрюченные листья зеленого, медового и кирпично-красного цвета. Когда он нетерпеливо отмахивался, рукой или головой, они улетали, падая на землю и печально шелестя. Но запах…

Запах увядания, и нависшего в воздухе, но ещё не зарядившего нудно моросящего дождя, не спутать ни с каким другим.

Мистер Йоханссен, досадливо морщась, упрямо двигался к намеченной цели – вся эта красота и осенняя ностальгия сейчас только раздражала. Тоже мне – «осень жизни», чтоб ей!

… вам всем! Он достаточно молод… Душой. И ещё чего-то от этой жизни хочет!

Когда он поднимался по ступенькам парадного, ветер угомонился. Вернее – его отбрасывало от Дома поле стасиса.

Уже взявшись за ручку двери, мистер Йоханссен невольно оглянулся.

Серая улица в тусклом освещении предзакатного, да ещё и скрытого свинцовыми, набухшими дождём, тучами, солнца, забитая припаркованными, и словно побитые собачки, тоскливо ожидающими хозяина, автомобилями, к особой радости и оптимизму не располагала.

Может, ну его на … , и не ходить сегодня?

Впрочем – нет. Лучше – ходить! Он ощущал, как скопившаяся за неделю злость и неудовлетворённое желание, комом стоящие где-то внизу живота, ближе к пупку, заставляют упрямо сжиматься челюсти, и ожесточаться сердце!.. Отвернувшись от царившей на улице мрачной картины увядания природы, он потянул ручку на себя.

Вот что ему всегда нравилось – так это атмосфера вежливой компетентности и целеустремленной собранности, царящая внутри. Ничего не скажешь – персонал подобран… Профессионально!

Главный менеджер оказался свободен, и едва завидев неторопливо приближающегося мистера Йоханссона, расцвёл в улыбке:

– О! Добрый вечер, мистер Йоханссен! Как здоровье, как Бизнес? Не правда ли – снаружи такая тоска? – и уже деловито, – Вам – как всегда?

Йоханссен, почему-то каждый раз ощущавший некое смущение, пересекая казавшийся бесконечным гигантский холл, выдержанный в помпезно-напыщенном викторианском стиле, улыбнулся в ответ: чуть приподнял кончики губ. Веселья и особой радости от предстоящего он не чувствовал. Только злобное желание наконец поквитаться за…

– Да, мистер Картер. Прошу вас.

– Тогда, как всегда – пятьдесят. Может, все же пожелаете какие-нибудь опции?

Мистер Йоханссен отрицательно покачал головой, и протянул кредитку.

А молодец мистер Картер. Знает его нрав и привычки. Не стал пытаться навязать «расширенный пакет услуг».

Пока с кредитки снимали деньги, он рассеянно огляделся.

Нет, никого из пяти других мужчин, оформлявшихся у других стоек, или уже идущих к лифту, он не знал. Да оно и к лучшему – его и так преследовало слегка гадливое чувство каждый раз, когда он сюда являлся. Не хватало ещё раскланиваться со знакомыми перед тем, что он собирается сделать. Достаточно и этих напыщенных идиотских пальм в кадках, и колонн с вычурным ионическим ордером: ретро-чванливый стиль архитектуры перед всем этим обычно его немного раздражал, напоминая не то о музеях, не то о пятизвёздочных отелях, которых они в своё время посетили… Да – вот именно – они!..

А сейчас – он сам по себе, а она…

– Пожалуйста, мистер Йоханссен. – менеджер протянул кредитку и ключ, успев уже набрать на компьютере всё, что было необходимо, – Как всегда, номер восемьдесят семь – двадцать три.

Подъём до восемьдесят седьмого этажа занял не более минуты. Из зеркала в лифте на него смотрело бледное и деланно-спокойное лицо: вытянутые в ниточку губы, маленькие, чуть сощуренные глаза, дряблые щёки. Хорошо хоть, черная шляпа скрывала седину, которую он принципиально не трогал. Плюс к этому уже немного отвисающее брюшко.

А вот его уже не скроешь дорогим костюмом… Н-да, не красавец.

Однако он почти не изменился за последние двадцать лет: в тридцать, когда они поженились, брюшко, конечно, имелось, но он тогда стыдливо затягивал его в корсет.

Губы и глаза… Вроде, почти те же. Только складки возле губ стали резче. Да и морщины на лбу… Брови начали как бы куститься – словно у… старика. Тоже поседели.

Ну и шут с ними. Не краситься же ему, в самом деле, как старина Витек: коллеги за спиной начнут смеяться и шушукаться. А ему ещё восемь лет до пенсии. Нужно продержаться без лишних осложнений. Значит – нужно лекарство. Для успокоения и приведения в порядок нервной системы. Для этого он, чёрт подери, и здесь!..

Отперев дверь своим ключом, он услышал привычные звуки: скандалили две героини любимого жениного сериала: «Кружок вышивания» – о полной интриг и сплетен увлекательнейшей жизни домохозяек крошечного провинциального городка! Р-р-р!..

Захлопнув за собой дверь, он подошёл к моргающему экрану в полстены, и просто выдернул шнур чертова ящика из розетки.

«Дорогая» немедленно возникла в приоткрытой двери кухни. Ненасытный рот как всегда что-то жрал, роняя крошки: точно, кусок бисквита! А уж её визгливым голосом только ржавчину счищать с днища автомобиля:

– Ханс! Кто тебя просил! Я же слушаю! Ты же знаешь – я обожаю этот сериал!

Сегодня на ней оказался прозрачный пеньюарчик отвратительного бордового цвета и прозрачный халатик – он не закрывал ни по-поросячьи бесформенных ног, ни… остального безобразия.

Выглядела «дорогая» в нём…

Словно свёкла: очищенная от кожуры, вываренная до бледно-розового, и всунутая в то, что предназначено, скорее, для тоненьких восемнадцатилетних девиц, с рюшечками и кружавчиками, перезревшая дебелая свёкла!

Ну что тут сделаешь! Двадцать два года он пытался привить ей чувство вкуса, и тягу к скромным пастельным цветам, приятно ласкающим его консервативную душу. Всё-таки, его мама не брезговала уроками дизайна и классической живописи: сын воспринимал прекрасное так, как оно того заслуживало… А вот с Шайной – не вышло!

Плебейские замашки неотёсанной деревенщины изжить не удалось!

Какие уж тут «Курсы художественного вкуса и безупречного стиля»… Посетив два занятия, она устроила безобразную сцену: «Ты что, всерьез считаешь, что я буду изучать всю эту дрянь, и слушать этих старых маразматичных шлюх, вышедших в тираж?!..»

 

Однако она продолжала:

– Включи немедленно! И пойди переоденься – я тысячу раз просила снимать обувь в прихожей!

– Нет. – он изобразил весьма мерзкую (он знал, что это у него получается неплохо!) ухмылку. – Не включу! И в обуви буду ходить где захочу! Это – мой Дом!

– Ханс Йоханссен! Ты – мерзкая и наглая скотина! Свинья! Психопат недоделанный! Говорила мне мама, что из тебя!..

– … не получится достойной пары для такого «цветочка, принцессы и конфетки»! – докончил он, невольно повысив голос, – Да! Для самовлюблённой и тупой идиотки из провинциальной дыры не больно-то охота и стараться! И твоя мама, хоть и была дура-дурой, в этом оказалась стопроцентно права!

– Не смей трогать мою мать!!! – Шайна, сжав маленькие кулачки так, что побелели костяшки пальцев, уже почти визжала, как, впрочем, и всегда, когда ей указывали на её происхождение, – Она тебя, мразь вонючая, насквозь видела! Скажите пожалуйста – он у нас «благородных кровей в третьем поколении»! Да если бы ты получил то, чего на самом деле заслуживаешь – сейчас бы дерьмо разгребал лопатой на Станции Очистки! Да не Центральной – а в каком-нибудь захолустном Мальмё!

– А уж если бы ты получила то, что положено – крокодилам в зоопарке хватило бы как минимум на полгода! Хотя – нет! Меньше. Потому что в тебе дерьма больше, чем мяса! А мозгов – меньше, чем у курицы! Да: ты – тупица! Толстая глупая сучка!.. И – дочь сучки!      Наверное, твою мать трахал какой-нибудь осел – нет, баран, там, в деревне – вот ты такая и получилась!..

Она с визгом кинулась к нему, нацелив в глаза выкрашенные кричаще-ярким красным лаком длинные ногти. На перекошенном лице застыло выражение омерзения и ярости – сколько раз он видел это выражение, но…

Но вот теперь – можно! Потому что кровь буквально кипит от выброса адреналина!

Изо всей силы он ударил в ненавистное лицо!

Хрустнул хрящ – нос сломался сразу! Потекла кровь из безобразных, заросших черными жесткими волосами пещер, которые его половина почему-то называла ноздрями! Дикий рев отразился от стен, наполняя его душу упоением: наконец-то!!!

Однако боль, кровь и перелом не отрезвили её, и она всё ещё пыталась достать его ногтями и ногами, воя и выплёвывая площадные ругательства. Правда, поскольку на ней не было туфелек с каблуками-шпильками, особого вреда ему это не причинило.

Теперь, уже расчётливо, он ударил её в живот – прямо в солнечное сплетение.

Со стоном она упала на пол, согнувшись так, что колени буквально доставали до подбородка. Вопить и ругаться она теперь не могла, раскрывая рот в тщетной попытке набрать хоть чуть-чуть воздуха, зато смотрела на него – так смогла бы смотреть не каждая змея! Впрочем, его Шайна – и не каждая. Вот повезло ему – досталась же… Такая.

Проедая огненным жаром, из самых потаённых глубин его отлакированной «Цивилизацией» натуры, высунул морду хищный и беспощадный Зверь! Он старался сдержать его… Пока. Но чувствовал – лицо побелело и перекосилось, а сердце стучит так, словно…

О-о! Это волшебное всеочищающее чувство – Предвкушение!

Подойдя к комоду, он открыл верхний ящик: ага!

Гранёная рукоятка так удобно легла в ладонь…

Ну словно уговаривала его – давай, Ханс!

И он, конечно, дал!..

Вот теперь – он не сдерживал никого!!!

Вперед, злобный Ханс! Покажи этой с-суке, кто хозяин в Доме!!!

Под его ударами она вначале орала, ругаясь и угрожая, затем, поняв, что никто не придёт, а он – не остановится, попробовала снова кинуться! Он отбился, пнув из всех сил в ребра, так, что слои жира наросшие на них, заходили ходуном. И исторгнув еще один нечеловеческий визг из ее перекошенного рта с кровавыми цветами губ…

После этого она попыталась спрятаться под кровать, переползя в спальню.

Оттуда он выволок её за ногу. Не-е-ет, «дорогая», так просто тебе теперь не отделаться! Он целую неделю сдерживался, терпя мелочные придирки и гнусные подколки, рискуя проявить копящееся возмущение и злость на работе, показав коллегам то, что показывать не имел права… «Асоциальные тенденции» ему в личном деле ни к чему!

Так что вот – пора расквитаться!.. С первопричиной его злости!

Он «обрабатывал» её до тех пор, пока ошмётки дурацкого халата и пеньюарчика полностью не отвалились, а спина и ягодицы «любимого сокровища» не превратились в один сплошной кроваво-красный пылающий рубец.

Но и после того, как она замерла на полу, уже только жалобно подвывая, и содрогаясь, он не успокоился.

Верёвки хранились во втором ящике комода. Он пинками загнал ее на «супружеское ложе». Она уже не сопротивлялась, знала – в запале он мог и убить!

Привязав её за руки и за ноги к стойкам кровати, словно морскую звезду, он продолжил обработку – теперь не спины, а передней части: отвислого живота, арбузных грудей, и жирных розовых ляжек! Шайна уже не вскрикивала – а только шепотом выдыхала: он знал, что ругательства и проклятья! Слезы вряд ли позволяли ей видеть его, но ему этого и не нужно: он сам бы не узнал того, кого показывало старинное зеркало в семейной раме…

Сам он продолжал бессвязно ругаться и орать: «Получи, с-сука! Тварь безмозглая! Мерзавка! Шлюха, б… провинциальная! На твою п… нужно не член, а дышло! Вот так! Будешь знать, кто в семье главный! От безделья совсем обнаглела!»

Правая рука устала – плечо двигалось с трудом, да и сустав… Чёрт с ними, солями.

Хватка кисти ослабла, и плеть выскользнула из вспотевшей ладони.

Он скинул костюм и брюки. Сорочка на спине и под мышками потемнела от пота. Не торопясь он повесил все в шкаф. Подумав, снял и трусы, оставив только майку – в ней ему было теплее.

Теперь Йоханссен, все еще сердито сопя, навалился на её беззащитное и трепещущее тело. Когда она попыталась что-то сказать, заткнул подлый рот кляпом – взял его с собой заранее, поскольку уже учёный. Расширившиеся от боли заплаканные глаза закрыл повязкой. Хмыкнул: а нечего!.. Будет еще она пялиться на него…

Вот так-то лучше, «дорогая»!

Попробуй теперь вякнуть, что у тебя «голова болит», или что тебе «сегодня не хочется!..» Или – любимая отмазка! – «Устала»! Интересно, от чего – наглая лентяйка?!

Слабые попытки Шайны освободиться кончились полной неудачей… Ха-ха!

От вожделения он зарычал. Рукой помог проникнуть вглубь своему…

Сам половой акт занял у него не более трех минут – слишком перевозбудился!..

Ф-фу…

Отвалившись на белую простыню, он уставился в равнодушный белый потолок.

Да, это стоило пятидесяти баксов!..

Он чувствовал, как по морщинистому лицу расплывается глупая довольная улыбка – ах, где это беззаботное детство, когда он мог себе позволить открыто выражать радость! Да и всё остальное, что накипало на незакаленном условностями Социума сердечке!..

Ладно, хватит разлёживаться, он уже отдохнул. Снял «нервное…»

Брезгливо пнув на прощание замершую жирную задницу, он прошёл в ванну.

Под тугими горячими струями он смог даже напевать – куда ушло все напряжение последних трех дней… Полотенцем растирался свирепо – до жара!

Костюм уже оказался высушен, запах пота – удалён, и брюки – поглажены. Ну ещё бы – «всё включено!» Сервис, «достойный наших Клиентов!»

Спускаясь в лифте, он придирчиво изучил себя в зеркале: совсем другое дело! Глаза горят, улыбка в пол-лица, осанка – словно стала горделивей! Даже морщины словно разгладились…

Он вернул ключ, чуть кивнув в ответ на неизменный вопрос:

– Благодарю, мистер Картер. Всё великолепно. Как, впрочем, и всегда!..

– Рад слышать! Всегда к вашим услугам!

Единственное неудобство посещения Дома было связано с автомобилем.

Приходилось новенький престижный «Вольво-тираннус» оставлять за добрых четыре квартала – ближе места для парковки обычно найти не удавалось, несмотря на многоэтажную подземную стоянку. Платную, разумеется.

Да оно и понятно: это только он такой «скромный» и «экономный»!

Другие, вон, как Митчел, остаются на всю ночь, и уж такое придумывают для своих благоверных, что он по сравнению с ними – воплощение добродетели и непритязательности… Тут позавидовала бы изобретательности и Святая Инквизиция, а кровожадности – крокодилы… Соответственно с этим они и платят куда…

Вот именно. Всё-таки, экономия для семейного бюджета!

До дома пришлось ехать почти час. Всё же умно поступило главное Архитектурное Управление: в городе – только небоскрёбы, да подземные фабрики и стоянки, в пригороде – одноэтажные домики в стиле счастливо-наивного двадцатого века… Рабочая, так сказать, обстановка… И обстановка, чтобы расслабиться.

Рейтинг@Mail.ru